Текст книги "Под алыми небесами"

Автор книги: Марк Салливан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Не всегда. Саладин не разграбил Иерусалим. Все же я что-то слушал на уроках истории.

– Бог с ней, с историей, – сказал Карлетто, еще более расстроенный. – Просто я так чувствую, и оно не прекратится. Оно повсюду и…

Карлетто поперхнулся словами, слезы побежали по его щекам. Он тщетно пытался взять себя в руки.

– Да что такое с тобой? – спросил Пино.

Карлетто наклонил голову, словно разглядывал картину, которую никак не мог понять. Губы его дрожали, когда он произнес:

– Мама больна. Все плохо.

– Что это значит?

– А что, по-твоему, это может значить? – воскликнул Карлетто. – Она умирает.

– Господи Исусе! – сказал Пино. – Ты уверен?

– Я слышал, родители говорили о том, как ее нужно похоронить.

Пино подумал о синьоре Белтрамини, потом о Порции. Он подумал, что чувствовал бы, узнав о близкой смерти матери. Громадная пустота образовалась у него в желудке.

– Мне очень жаль, – сказал Пино. – Правда очень. Твоя мама – замечательная синьора. Она терпит твоего отца, значит она уже святая, а говорят, что святые получают вознаграждение на небесах.

Карлетто, несмотря на грусть, рассмеялся, отер слезы.

– Только она и может ставить его на место. Но он должен перестать, понимаешь? Она больна, а он дразнит ее, говорит о змеях и пауках. Это жестоко. Словно и не любит ее.

– Он любит твою маму.

– Он это никак не показывает. Он словно боится этого.

Они пошли в обратном направлении. У каменной стены услышали звуки скрипки.

4

Пино посмотрел на вершину холма, увидел, что его отец настраивает скрипку, а рядом стоит синьор Белтрамини, держа в руках ноты. Золотые лучи заходящего солнца освещали обоих и толпу вокруг них.

– Нет! – застонал Карлетто. – Матерь Божья, нет.

Пино был обескуражен не меньше Карлетто. Временами Микеле Лелла играл блестяще, но чаще фальшивил. Отец Пино не выдерживал ритма, пропускал части, которые требовали идеальной игры. А голос у синьора Белтрамини обычно ломался или садился. Слушать обоих было мучительно, ты ни на минуту не мог расслабиться, потому что знал: сейчас они сфальшивят, и временами это звучало так плохо, что ты чувствовал смущение.

На вершине холма отец Пино любовно прижал подбородком к плечу скрипку, великолепный инструмент, изготовленный в Центральной Италии в восемнадцатом веке. Порция подарила мужу скрипку на Рождество десять лет назад, и Микеле берег ее как зеницу ока. Он поднял смычок.

Синьор Белтрамини покрепче встал на ноги, руки свободно опустил.

– Сейчас произойдет крушение поезда, – сказал Карлетто.

– Надвигается, – проговорил Пино.

Его отец проиграл первые такты мелодии «Nessun dorma», или «Никто не будет спать», возвышенной арии для тенора в третьем акте оперы Джакомо Пуччини «Турандот». Это была одна из самых любимых вещей отца, и Пино слушал ее на грампластинке: полным оркестром Ла Скала дирижировал Тосканини, исполнял арию мощнейший тенор Мигель Флета, а запись была сделана в 1920-е годы на первой постановке оперы.

Флета пел партию принца Калафа, богатого королевского сына, инкогнито путешествующего по Китаю, где он влюбляется в красивую, но холодную и капризную принцессу Турандот. Король постановил, что тот, кто добивается руки принцессы, сначала должен отгадать три загадки. Не отгадаешь хоть одну – и тебя ждет страшная смерть.

К концу второго акта Калаф разгадывает все загадки, но принцесса по-прежнему отказывается выйти за него замуж. Калаф говорит, что, если она до рассвета узнает его настоящее имя, он уедет, но если не сможет, то должна будет выйти за него.

Принцесса повышает ставки, она говорит Калафу, что если узнает его имя до рассвета, то ему отрубят голову. Он соглашается, и принцесса объявляет: «„Nessun dorma“ – никто не будет спать, пока имя ухажера не будет узнано».

В опере Калаф поет арию с приближением рассвета, когда принцесса близка к поражению. «Nessun dorma» идет в нарастающем темпе, она все ускоряется, требуя от певца все больше сил, он воспевает свою любовь к принцессе и неизбежную победу, которая приближается с каждым мгновением.

Пино считал, что для достижения эмоционального торжества арии необходимы полный оркестр и знаменитый тенор вроде Флеты. Но в исполнении его отца и синьора Белтрамини ария, сведенная к одной мелодии и тексту, звучала так сильно, что он такого и представить себе не мог.

Когда Микеле играл в ту ночь, его скрипка издавала сильный, сочный звук. И синьор Белтрамини никогда не пел лучше. Голос скрипки и голос певца звучали для Пино как голоса двух ангелов – один высокий, другой низкий, и оба являли собой скорее божественное вдохновение, чем мастерство.

– Как они это делают? – удивленно спросил Карлетто.

Пино понятия не имел, почему его отец заиграл так виртуозно, но потом он заметил, что синьор Белтрамини поет не всем, а кому-то одному, и он понял, почему голос торговца фруктами звучит так прекрасно и нежно.

– Ты посмотри на своего отца, – сказал Пино.

Карлетто поднялся на цыпочки и увидел, что отец поет не всем собравшимся, а своей умирающей жене, словно в мире нет никого, кроме них двоих.

Когда они закончили, толпа на склоне принялась свистеть и хлопать. У Пино выступили слезы на глазах, потому что он впервые увидел своего отца героем. Слезы в глазах Карлетто были вызваны другими, более серьезными причинами.

– Ты играл фантастически, – сказал Пино отцу позднее, когда опустилась темнота. – И «Nessun dorma» – идеальный выбор.

– Для такого великолепного места мы и не могли выбрать ничего другого, – сказал отец; он, казалось, сам восхищен своей игрой. – А потом нас понесло, как говорят музыканты Ла Скала, – играли con smania, со страстью.

– Я это слышал, папа. Мы все слышали.

Микеле кивнул и счастливо вздохнул:

– Давай теперь поспим.

Пино вытоптал себе место, затем снял рубашку, чтобы подстелить под голову, завернулся в одеяло, которое взял из дома. Потом он уютно устроился и от запаха травы сразу же почувствовал сонливость.

Глаза его закрылись, он думал об игре отца, таинственной болезни синьоры Белтрамини и о том, как пел ее муж-весельчак. Он уснул с мыслью о том, что стал свидетелем чуда.

Несколько часов спустя Пино во сне бежал по улице за Анной, когда вдали раздался гром. Он остановился, а она продолжала бежать и вскоре скрылась в толпе. Это не расстроило его, но он подумал о том, когда начнется дождь и каким будет вкус капель у него на языке.

Карлетто встряхнул его, разбудил. Луна стояла высоко, проливая синеватый свет на склон. Все вокруг, кто успел встать на ноги, смотрели на запад. Бомбардировщики союзников атаковали Милан волнами, но ни самолетов, ни города издалека не было видно, только вспышки да выбросы пламени на горизонте и далекий рокот войны.

5

Когда на рассвете поезд вернулся в Милан, над городом клубились, крутились, вихрились дымы. Они вышли с вокзала на улицу, и Пино увидел различие между теми, кто оставался в городе во время бомбежки, и теми, кто сейчас вернулся. Ужас бомбежки ссутулил выживших, у них были пустые глаза и перекошенные рты. Мужчины, женщины и дети осторожно шагали мимо, словно в любую секунду земля у них под ногами могла разверзнуться огненной бездной. Почти над всем городом висел дым. Разорванные, развороченные машины. Разбитые и лежащие в руинах здания. Деревья без листьев, сорванных ударной волной.

Несколько недель Пино и его отец держались такого расписания: днем работали, а ближе к вечеру уезжали из города, чтобы вернуться с рассветом и увидеть новые зияющие раны Милана.

8 сентября 1943 года итальянское правительство, подписавшее 3 сентября безусловное перемирие, объявило о том, что сдается союзным армиям. На следующий день британские и американские войска высадились в Салерно, на подъеме «итальянского сапога». Немцы оказывали сопротивление – где слабое, где яростное. Большинство солдат Муссолини просто выбросили белый флаг, увидев высадку Пятой армии американского генерал-лейтенанта Марка Кларка. Известие о вторжении американцев, достигнув Милана, стало праздником для Пино, его отца, дядюшки и тетушки. Они решили, что война кончится через несколько дней.

Не прошло и суток, как немцы установили контроль над Римом, арестовали короля и окружили Ватикан войсками и танками, которые навели свои орудия на купол собора Святого Петра. 12 сентября специальная группа нацистских солдат высадилась с планеров в горах Гран-Сассо, где удерживался Муссолини, и освободила его. Его перевезли в Вену, а потом в Берлин, где Гитлер принял дуче.

Через несколько дней Пино слушал двух диктаторов по радио, они поклялись до последней капли немецкой и итальянской крови сражаться с союзниками. Пино казалось, что мир сошел с ума, к тому же он погрузился в депрессию оттого, что уже три месяца не видел Анну.

Прошла неделя. Бомбежки продолжались. Школа Пино оставалась закрытой. Немцы начали полномасштабное вторжение с севера через Австрию и Швейцарию, была учреждена марионеточная Итальянская социалистическая республика во главе с Муссолини и со столицей в маленьком городке Салó на озере Гарда к северо-востоку от Милана.

Отец Пино говорил только об этом, когда они рано утром 20 сентября 1943 года шли с вокзала в Сан-Бабилу, проведя еще одну ночь в полях за городом. Микеле так зациклился на теме захвата Северной Италии, что не заметил черный дым над кварталом моды и Виа Монтенаполеоне. Дым заметил Пино и припустил бегом. Он пробежал по узким улочкам и несколько секунд спустя из-за поворота увидел впереди их дом.

Там, где прежде находилась крыша, зияла дыра, из которой к небесам поднимался дым. Венецианские стекла магазина «Сумочки ди Лелла» превратились в осколки, рамы – в почерневшие щепки. Сам магазин напоминал нутро угольной шахты. Взрыв искалечил все до неузнаваемости.

– Господи боже, нет! – воскликнул Микеле.

Отец Пино выпустил из рук футляр скрипки и, рыдая, упал на колени. Пино никогда не видел своего отца в слезах, во всяком случае, не помнил такого, и при виде горя Микеле Пино почувствовал опустошенность, печаль и унижение.

– Ну-ну, папа, – сказал он, пытаясь поднять отца на ноги.

– Все пропало, – плакал Микеле. – Наша жизнь пропала.

– Чепуха, – сказал дядя Альберт, беря зятя под руку. – У тебя есть деньги в банке, Микеле. Если понадобится ссуда, я тебе дам. Квартира, мебель, товар – все это ты сможешь восстановить.

– Не знаю, как я скажу об этом Порции, – слабым голосом проговорил отец Пино.

– Микеле, ты ведешь себя так, будто в твоих силах было предотвратить попадание бомбы в твой дом, – просопел дядя Альберт. – Ты скажешь ей правду, и вы начнете все заново.

– А пока поживете у нас, – сказала тетя Грета.

Микеле закивал было, но потом сердито повернулся к Пино:

– Но не ты.

– Папа?

– Ты поедешь в «Каса Альпина». Будешь учиться там.

– Нет, я хочу быть в Милане.

Отец Пино рассвирепел:

– Ты здесь не останешься! У тебя здесь нет голоса. Ты мой первенец. Я не допущу, чтобы ты погиб от шальной бомбы. Я… я бы не вынес этого. И твоя мать тоже.

Вспышка отца ошеломила Пино. Такое поведение было не в характере Микеле, который привык размышлять, обдумывать, а не вспыхивать и кричать. И уж конечно, не на улице в Сан-Бабиле, где слухи о событиях в мире моды подхватывались, разносились и никогда не забывались.

– Хорошо, папа, – тихо сказал Пино. – Я уеду из Милана в «Каса Альпина», если ты так хочешь.

Часть вторая

Соборы Господа

Глава пятая

1

Поздним утром следующего дня на Центральном вокзале Микеле сунул в руку Пино пачку лир и сказал:

– Я пришлю твои книги, и кто-нибудь будет встречать тебя на платформе. Веди себя хорошо и передай от меня привет Миммо и отцу Ре.

– А когда я вернусь?

– Когда здесь будет безопасно.

Пино с несчастным видом посмотрел на Туллио – тот пожал плечами, а потом на дядю Альберта – тот разглядывал свои туфли.

– Неправильно это, – сказал он, в ярости схватил рюкзак, набитый одеждой, сел в почти пустой вагон и, кипя от злости, уставился в окно.

С ним обращаются как с малолеткой. Но разве это он падал на колени и плакал у всех на глазах? Нет. Пино Лелла принял удар и выстоял, как мужчина. Но что он мог сделать? Бросить вызов отцу? Спрыгнуть с поезда? Уйти к Белтрамини?

Состав дернулся и заскрежетал, отходя от вокзала, проехал через депо, где под присмотром немецких солдат сотни людей с пустыми глазами, многие из них в поношенной серой форме, грузили на платформы ящики с запасными частями для танков, винтовками, пулеметами, бомбами и снарядами. Вероятно, это военнопленные, расстроенно подумал Пино. Он высунул голову из окна и разглядывал их, пока поезд проезжал депо.

Через два часа пути поезд, миновав подножия холмов у озера Комо, направился к Альпам. В обычной ситуации Пино разглядывал бы озеро, красивее которого, по его мнению, в мире не было. Еще ему нравился городок Белладжио на южном берегу озера. Тамошний роскошный отель напоминал розовый замок из сказки.

Но сегодня он смотрел вниз на дорогу вдоль восточного берега Комо и длинную цепочку грузовиков, наполненных грязными людьми с пустыми глазами, на многих была та же серая форма, которую он видел в депо. Их были сотни, а может, тысячи.

«Кто они такие? – недоумевал он. – Где их арестовали? И почему?»

Он продолжал думать о них следующие сорок минут, и позднее после пересадки, и когда сошел в городке Кьявенна.

Немецкие солдаты там словно и не замечали его. Пино вышел из вокзала, и впервые с сегодняшнего утра настроение у него улучшилось. Стоял теплый, солнечный день начала осени. Воздух был свежий и ясный, а Пино направлялся в горы. Теперь все будет хорошо, решил он. По крайней мере, сегодня.

– Эй, малец! – позвал его кто-то.

Жилистый парень приблизительно одного возраста с Пино стоял, опершись на старый «фиат-купе». На нем были полотняные рабочие брюки и заляпанная маслом футболка. Изо рта торчала сигарета.

– Кого это ты называешь мальцом? – спросил Пино.

– Тебя. Ты ведь малец Лелла?

– Пино Лелла.

– Альберто Аскари, – сказал парень, ударяя себя по груди. – Мой дядюшка попросил встретить тебя и привезти в Мадезимо.

Аскари выкинул сигарету и протянул руку, почти такую же большую, как у Пино, и, к его удивлению, более сильную.

Пожимая Пино руку, Аскари чуть не сломал ему пальцы.

– Это где же ты так накачался? – спросил Пино.

Аскари улыбнулся:

– В мастерской моего дяди. Кидай свои вещи сюда, малец.

Словечко «малец» немного беспокоило Пино, но в остальном Аскари вел себя вполне достойно. Он открыл пассажирскую дверь. Машина внутри была безукоризненна. На водительском сиденье лежало полотенце, защищая его от масла.

Аскари завел двигатель, производивший звук, не похожий на звук двигателей других «фиатов», в которых Пино ездил прежде, – низкое, гортанное урчание, которое, казалось, сотрясало всю подвеску.

– Это не городской двигатель, – сказал Пино.

Аскари усмехнулся и включил передачу.

– Неужели ты думаешь, что на машине у гонщика будет стоять городская трансмиссия или городской двигатель?

– Ты гонщик? – скептически спросил Пино.

– Буду, – ответил Аскари и отпустил сцепление.

2

Они рванули прочь от маленького вокзала и выехали на мощеную дорогу. «Фиат» на повороте чуть не лег на бок, но Аскари успел выкрутить рулевое колесо в другую сторону. Покрышки хорошо держали дорогу. Аскари переключил передачу, нажал на газ.

Пино вдавило в пассажирское сиденье, но ему удалось упереться руками и ногами, перед тем как Аскари вылетел на маленькую городскую площадь, ловко обогнал грузовичок, груженный курами, опять переключил передачу. На выезде из города они все еще набирали скорость.

Дорога на перевал Шплюген делала множество петель и поворотов параллельно реке, текущей в крутых берегах долины, уходящей в Альпы, к Швейцарии. Аскари мастерски проехал Шплюген, машина аккуратно проходила все повороты, обгоняла другие машины на дороге так, будто те стояли на месте.

Эмоции Пино колебались в пределах от презренного страха до радостной эйфории, зависти и восхищения. Аскари сбросил наконец скорость, подъезжая к окраинам городка Камподольчино.

– Я тебе верю, – сказал Пино, чье сердце колотилось как сумасшедшее.

– Это ты о чем? – недоуменно спросил Аскари.

– Я верю, что ты в один прекрасный день станешь гонщиком, – сказал Пино. – Знаменитым. Я еще не видел никого, кто так водил бы машину.

Улыбка Аскари не могла быть шире.

– Мой отец водил лучше. Был чемпионом европейского Гран-при. Он уже умер. – Он оторвал руку от баранки и направил указательный палец на лобовое стекло к небесам. – Даст Бог, папа, я буду чемпионом Европы, а то и чемпионом мира!

– Я в это верю, – повторил Пино, восхищенно покачивая головой. Потом перевел взгляд на серую отвесную скалу, поднимавшуюся более чем на четыреста пятьдесят метров над восточной окраиной города. Он опустил стекло, высунул голову и оглядел вершину скалы.

– Ты что ищешь? – спросил Аскари.

– Иногда на колокольне можно увидеть крест.

– Вон он, – сказал Аскари. – На стене есть зарубка. Только поэтому ты ее и видишь. – Он показал вверх через лобовое стекло. – Вон там.

На мгновение перед глазами Пино мелькнули крест и вершина каменной колокольни в Мотте, самом высоком горном поселении в этой части Альп. В первый раз за этот день он позволил себе порадоваться тому, что он не в Милане.

Аскари повел машину к опасной дороге на Мадезимо – крутому, узкому, в рытвинах серпантину, опутывавшему горный склон. Никаких ограждений и, по существу, никаких обочин, и несколько раз во время подъема Пино думал, что Аскари не удержит машину и они рухнут в пропасть. Но Аскари, казалось, знал каждый сантиметр дороги, потому что крутил баранку и жал на тормоза так, что они ровно проходили все повороты, Пино даже казалось, что они едут по снегу, а не по скальной породе.

– А на лыжах ты так же катаешься? – спросил Пино.

– Я не умею кататься на лыжах, – ответил Аскари.

– Что? Живешь в Мадезимо и не умеешь кататься?

– Моя мать отправила меня сюда, чтобы я был в безопасности. Я работаю в мастерской дяди и вожу машину.

– Катание на лыжах похоже на вождение машины, – сказал Пино. – Такая же тактика.

– Ты хорошо катаешься?

– Выигрывал кое-какие соревнования. По слалому.

Гонщик посмотрел на Пино с уважением:

– Тогда мы подружимся. Ты будешь учить меня кататься на лыжах, а я тебя – водить машину.

Пино широко улыбнулся:

– Заметано.

Они добрались до крохотного поселка Мадезимо, в котором имелись гостиница с шиферной крышей, ресторан и несколько десятков альпийских домов.

– А девочки тут есть? – спросил Пино.

– Я знаю нескольких внизу. Они любят ездить в быстрых машинах.

– Нужно нам как-нибудь прокатиться с ними.

– Мне такой план по душе! – сказал Аскари, останавливая машину. – Отсюда дойдешь?

– С завязанными глазами в метель, – сказал Пино. – Может быть, по выходным я буду спускаться и останавливаться в гостинице.

– Тогда заглядывай ко мне. Наша мастерская за гостиницей. Мимо не пройдешь.

Он протянул руку. Пино поморщился и сказал:

– Только не сломай мне пальцы.

– Ладно, – сказал Аскари и крепко пожал ему руку. – Рад был познакомиться, Пино.

– И я тоже, Альберто, – ответил Пино. Он взял рюкзак и вышел из машины.

Аскари рванул с места, помахав из открытого окна рукой.

3

Пино постоял несколько секунд. У него было такое чувство, будто он познакомился с каким-то важным человеком в своей жизни. Потом он закинул рюкзак на спину и пошел по широкой тропинке в лес. Тропинка все круче и круче уходила вверх, и наконец, через час, он вышел из леса на высокое альпийское плато под склоном горы, поднимающейся почти на тысячу двести метров и заканчивающейся острием, называемым Пиццо-Гроппера.

Плато Мотта имело ширину в несколько сотен метров и опоясывало Гропперу с юго-востока. Западная оконечность этого широкого козырька заканчивалась небольшой хвойной рощей, которая цеплялась за край снижающегося к Камподольчино утеса высотой в стопятидесятиэтажное здание. Солнце во второй половине дня, как медная чеканка, лежало на осенних Альпах, и закат, как и всегда, привел Пино в трепет. Кардинал Шустер был прав: находиться в Мотте – все равно что стоять на балконе одного из величайших соборов Господа.

Мотта мало чем отличалась от Мадезимо. Здесь, на восточной части плато, близ утесов и елей стояли несколько домов в альпийском стиле, маленькая католическая часовня, которую Пино мельком видел снизу, и гораздо более крупное сооружение из камня и дерева. Приближаясь к дому, Пино, который уже несколько месяцев не чувствовал себя так хорошо, все отчетливее ощущал запах свежевыпеченного хлеба, какой-то острой чесночной еды. В животе у него заурчало.

Он вошел под крышу крыльца, постоял перед тяжелой деревянной дверью, потянулся к шнурку, свисавшему с тяжелого медного колокола над табличкой, на которой было написано: «Каса Альпина». Здесь рады всем усталым путникам». Пино дважды дернул шнурок.

Звук колокола эхом отразился от скал у него за спиной. Он услышал крики мальчишек, потом шаги. Дверь распахнулась.

– Здравствуйте, отец Ре, – сказал Пино грузному священнику лет пятидесяти пяти. На священнике, опиравшемся на трость, была черная ряса с белым воротничком и кожаные, подбитые гвоздями альпинистские ботинки.

Отец Ре распахнул объятия:

– Пино Лелла! До меня сегодня утром дошли слухи, что ты приедешь и снова побудешь у меня.

– Бомбежки, отец, – сказал Пино, обнимая священника. Эмоции переполняли его. – В городе совсем плохо.

– И это мне известно, сын мой, – сказал отец Ре срывающимся голосом. – Но заходи, закрой дверь, не выстужай дом.

– Как ваша нога?

– То хуже, то лучше, – сказал отец Ре и, прихрамывая, отошел в сторону, чтобы впустить Пино.

– Как Миммо воспринял новости, отец? – спросил Пино. – Я говорю о нашем доме.

– Это уж ты сам ему должен сообщить, – ответил отец Ре. – Ты ел?

– Нет.

– Тогда ты прибыл вовремя. Оставь пока свои вещи здесь. После обеда я тебе покажу, где ты будешь спать.

Пино последовал за священником, который с трудом похромал в столовую, где на грубых скамьях за такими же грубыми столами сидели сорок ребят. В каменном очаге в дальнем конце комнаты горел огонь.

– Садись рядом с братом, пообедай, – сказал отец Ре. – А за десертом пересядешь ко мне.

Пино увидел Миммо, который потчевал своих друзей какой-то страшной историей. Он подошел к брату сзади и сказал писклявым голосом:

– Эй, синьор коротышка, подвинься.

Пятнадцатилетний Миммо был здесь чуть ли не самым старшим, а потому явно привык находиться в центре внимания. Он повернулся с суровым выражением на лице – собирался проучить писклявого мальчишку, чтобы знал свое место в этом мире. Но тут он узнал старшего брата, и на его лице появилась озадаченная улыбка.

– Пино? – сказал он. – Ты что здесь делаешь? Ты же говорил, что никогда… – Испуг Миммо вдруг взял верх над радостью от встречи. – Что случилось?

Пино рассказал ему. Для младшего брата услышанное было тяжелым ударом. Несколько секунд смотрел он в доски пола, потом поднял голову:

– И где мы будем жить?

– Папа и дядя Альберт найдут новое место для квартиры и магазина, – сказал Пино, садясь рядом. – Но до тех пор, я думаю, мы с тобой будем жить здесь.

– На ужин сегодня, – сказал мужской голос, – свежий хлеб, свежесбитое масло и куриная тушенка а-ля Бормио.

Пино посмотрел в сторону кухни, увидел там знакомое лицо. Громилу с копной нечесаных черных волос и неимоверно громадными волосатыми руками. Брат Бормио был бесконечно предан отцу Ре, он служил помощником священника и был в ответе за все. В том числе за приготовление еды в «Каса Альпина», и еды превосходной.

Брат Бормио наблюдал за перемещением горячих горшочков с тушенкой. Когда все они оказались на столе, отец Ре встал и сказал:

– Молодые люди, мы должны быть благодарны за этот день и за все другие дни, какими бы печальными они ни были. Склоните головы, поблагодарите Господа, имейте веру в Него и в лучшее завтра.

Пино сотни раз слышал эти слова от священника, и всегда они трогали его, он чувствовал себя маленьким и незначительным, благодаря Бога за то, что с его помощью уехал от бомбардировок, за то, что встретил Альберто Аскари, за то, что снова находится в «Каса Альпина».

Потом отец Ре сам поблагодарил Господа за стол и хлеб, и все приступили к еде.

Уставший после долгого дня в дороге, Пино съел почти целую буханку черного хлеба Бормио и три миски с тушенкой.

– Эй, нам хоть что-нибудь оставь! – в какой-то момент не выдержал Миммо.

– Я больше вас, – сказал Пино. – Мне больше нужно.

– Иди за стол отца Ре. Он почти ничего не ест.

– Хорошая мысль, – сказал Пино, взъерошил волосы на голове брата и уклонился от шутливого удара, который попытался нанести ему Миммо.

4

Пино пробрался через столы и скамьи туда, где сидели отец Ре и брат Бормио, который устроил себе передышку и теперь курил самокрутку.

– Ты помнишь Пино, брат Бормио? – спросил отец Ре.

Бормио кивнул. Он положил себе еще две ложки тушенки, затянулся самокруткой и сказал:

– Сейчас принесу десерт, отец.

– Штрудель? – спросил отец Ре.

– Со свежими яблоками и грушами, – довольным тоном ответил Бормио.

– Где ты их достал?

– Друг, – ответил Бормио. – Очень хороший друг.

– Да благословит Господь твоего друга. Принеси нам обоим по две порции, – сказал отец Ре и посмотрел на Пино. – Ограничения тоже должны иметь меру.

– Что-что?

– Десерты – это мой единственный грех, Пино. – Священник рассмеялся и потер свой живот. – От них я даже в пост не могу отказаться.

Яблочно-грушевый штрудель не уступал выпечке, которую покупал Пино в своей любимой пекарне в Сан-Бабиле, и он был благодарен отцу Ре за две порции. Он так набил себе живот, что его, довольного, стало клонить в сон.

– Пино, ты помнишь дорогу на Валь-ди-Леи? – спросил отец Ре.

– Самый простой путь – на юго-восток к дороге на Пассо-Анджелога^[4], а потом прямо на север.

– Над деревней Состе. – Отец Ре кивнул. – Один твой знакомый только на прошлой неделе прошел тем путем – через Пассо-Анджелога до Валь-ди-Леи.

– Кто же это?

– Барбарески. Семинарист. Он сказал, что слышал твой разговор с кардиналом Шустером.

Пино казалось, это было сто лет назад.

– Я его помню. Он здесь?

– Уехал в Милан сегодня утром. Вы, вероятно, разминулись в пути.

Пино не придал этому совпадению особого значения и несколько секунд как завороженный смотрел на языки пламени в очаге; он снова чувствовал сонливость.

– Ты только таким путем добирался? – спросил отец Ре. – До Валь-ди-Леи?

Пино подумал, потом сказал:

– Нет, я два раза ходил северным маршрутом, а один раз – трудным путем: отсюда до хребта, а потом через вершину Гропперы.

– Хорошо, – сказал священник. – А то я не мог вспомнить.

Он встал, сунул в рот два пальца и резко свистнул. В комнате воцарилась тишина.

– Дежурные по столовой – к брату Бормио. Остальным – столы очистить и протереть, после чего занятия.

Миммо и остальные ребята, казалось, были знакомы с заведенным порядком, и они почти без возражений (что удивило Пино) принялись за работу. Пино взял свой рюкзак и последовал за отцом Ре, мимо дверей в две большие спальни, в узкую комнату с кушетками, встроенными в стену, и занавесом посредине.

– Не роскошь, в особенности для парня твоего роста, но лучшего у нас сейчас нет, – сказал отец Ре.

– А кто еще со мной?

– Миммо. До этого дня он спал здесь один.

– Он будет счастлив.

– Решайте тут вдвоем свои проблемы, – сказал священник. – Вы старше остальных, так что я не требую, чтобы вы подчинялись общим правилам. А твои правила будут такие. Каждый день ты должен будешь подниматься по маршруту, который я укажу. И ты должен три часа в день уделять занятиям – с понедельника до пятницы. Суббота и воскресенье целиком твои. Устраивает?

Пино подумал, что лазать по горам придется немало, но он любил это дело, а потому ответил:

– Да, отец.

– Ну, тогда устраивайся, – сказал отец Ре. – Хорошо, что ты снова здесь, мой молодой друг. Теперь я вижу, что твое присутствие может стать мне большим подспорьем.

Пино улыбнулся:

– Я рад, что снова здесь. Мне не хватало вас, отец, и Мотты.

Отец Ре подмигнул, стукнул два раза по дверному косяку и вышел. Пино освободил две полки, положил одежду брата на верхнюю. Потом он вытащил свои вещи из рюкзака, разложил книги, одежду и свой разобранный коротковолновый приемник, спрятанный среди одежды, хотя он и отдавал себе отчет в опасности, которой подвергался, если бы его обыскали. Лежа на нижней койке, Пино прослушал сообщение Би-би-си о продвижении союзников, а потом его сморил сон.

5

– Эй! – раздался час спустя голос Миммо. – Здесь я сплю!

– Теперь буду я, – сказал Пино, вставая. – Твоя верхняя.

– Я сюда первый приехал, – запротестовал Миммо.

– Что с возу упало, то пропало.

– Но моя койка не пропадала! – закричал Миммо, бросился на Пино и попытался стащить его с кровати.

Пино был гораздо сильнее, но у Миммо было сердце воина, и он никогда не чувствовал, что пора признать поражение. Миммо в кровь разбил Пино нос, прежде чем тот припечатал его к полу.

– Ты проиграл.

– Нет, – прорычал Миммо, пытаясь высвободиться. – Это моя кровать.

– Я тебе вот что скажу. Когда я буду уходить на выходные, ты можешь на ней спать. Четыре или пять дней в неделю она моя, а два или три – твоя.

Это, казалось, успокоило брата.

– А где ты будешь на выходных?

– В Мадезимо, – сказал Пино. – У меня тут есть друг, он будет учить меня ремонтировать машины и водить их по-чемпионски.

– Врешь.

– Это правда. Он привез меня сюда с вокзала. Альберто Аскари. Лучшего водителя я в жизни не видел. Его отец был чемпионом.

– А с чего это он будет тебя учить?

– Баш на баш. Я его буду учить кататься на лыжах.

– Может, он и меня поучит водить? Я ведь на лыжах езжу лучше тебя.

– Ты видишь сны наяву, братишка. А что, если я буду тебя учить тому, чему меня научит великий Альберто Аскари?

Миммо задумался ненадолго.

– Договорились.

Позднее, когда выключили свет и Пино забрался под одеяло, он стал думать о Милане – бомбят ли его сегодня, как дела у отца, дядюшки и тетушки, спит ли Карлетто на вершине холма или же смотрит, как в городе возникают новые пожары, поднимаются к небу клубы дыма. На миг перед его мысленным взором мелькнула Анна, выходящая из булочной, когда он заговорил с ней.

– Пино? – позвал его Миммо, когда Пино уже начало клонить в сон.

– Да? – раздраженно ответил Пино.

– Как ты думаешь, я скоро вырасту?

– Теперь уже в любой день.

– Я рад, что ты приехал.

Пино улыбнулся, хотя нос у него все еще побаливал.

– Я тоже рад, что я здесь.

Глава шестая

1

Пино снились автогонки, когда отец Ре разбудил его на следующее утро. Было еще темно. Он увидел силуэт священника в свете лампы, которую тот поставил в коридоре перед узкой комнатой братьев.

– Отец? – сонным голосом прошептал Пино. – Который час?