Текст книги "Охотники за умами. ФБР против серийных убийц."

Автор книги: Марк Олшейкер

Соавторы: Джон Дуглас
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)

Но у него было алиби. Еще раньше, как и всех остальных жильцов, полиция опрашивала отца Кармина, и господин Калабро сообщил, что его сын находится на лечении в местной больнице по поводу нервной депрессии. Поэтому полиция вычеркнула его из числа подозреваемых.

Однако вооруженные психологическим портретом следователи тут же вернулись к его кандидатуре и обнаружили, насколько плохо в больнице были организованы меры безопасности. Выяснилось, что вечером накануне убийства Франсин Калабро ушёл из палаты без всякого разрешения. Через тринадцать месяцев после преступления Кармин Калабро был арестован, и полиция взяла у него пробу прикуса. Три судебных дантиста подтвердили, что его прикус соответствовал следам на теле жертвы. Во время судебного разбирательства эта улика стала главной. Калабро отрицал вину, но был осужден на двадцать пять лет тюремного заключения. Кстати, волос человека негроидного типа никакого отношения к трагедии не имел. Оказалось, что в мешке, в котором Франсин перевозили в морг, до этого находилось тело чернокожего, и мешок после использования как следует не вычистили. Это в очередной раз убеждало, что улику, не соответствующую общей концепции следователя, следует тщательно проверять, прежде чем принимать за доказательство.

Этот случай сильно повысил наш авторитет, тем более потому, что заставил поверить в нас нью-йоркскую полицию – самую опытную и самую жесткую из всех. В апреле 1983 года в журнале «Современная психология» появилась статья о программе составления психологического портрета, в которой лейтенант Д'Амико писал: «ФБР определило преступника настолько точно, что мы удивлялись, почему нам не дали номер его телефона».

После выхода статьи в свет, хотя в ней не упоминалисъ имена, мы получили письмо от Калабро из Клинтоне вского исправительного заведения в Нью-Йорке, где он отбывал срок. В сумбурном безграмотном послании он в основном расхваливал ФБР и управление полиции города Нью-Йорка, утверждал свою невиновность и ставил себя на одну доску с Дэвидом Берковицем, Джорджем Мететски и Сумасшедшим Бомбистом. «Я нисколько не отрицаю правильность портрета убийцы, – писал преступник, – и считаю, что по двум пунктам он совершенно верен». Калабро хотел знать, были ли мы проинформированы о волосе, который, как он считал, мог снять с него обвинение (выражение мое, а не его). И интересовался, в какой период мы подготовили портрет и были ли у нас все улики. Если да, он собирался на этом успокоиться, но если нет – хотел писать нам снова.

Мы решили, что письмо Калабро дает толчок для того, чтобы включить его в сферу нашего изучения. В июле 1983 года для беседы с ним выехали Билл Хэгмейер и первая в Научном бихевиористическом подразделении женщина-агент Розанна Руссо. Калабро вел себя нервно, как и с полицией, но был вежлив и шел на сотрудничество. Он подчеркивал свою невиновность, утверждая, что его засудили, основываясь лишь на анализе прикуса. И в результате выдернул себе все зубы и гордо показывал пустой рот – «чтобы не обвинили опять». Беседа была такой же сумбурной, как и письмо, но Хэгмейер и Руссо отметили, что Калабро заинтересовался их работой и не хотел, чтобы они уходили. Даже в тюрьме он оставался одиноким.

У меня нет сомнений, что Кармин Калабро страдал серьезным нервным расстройством. И ничего не предвещало улучшения его состояния. В то же время я глубоко убежден, что даже самые тяжелые психические больные понимают разницу между добром и злом. Извращенные фантазии – ещё не преступление. Преступление начинается тогда, когда человек принимается действовать, сообразуясь со своими фантазиями, и причиняет вред другим.

9. Вхождение в образ

К началу 80-х годов у меня на руках ежегодно оказывалось около 150 дел и примерно столько же дней я проводил в дороге. Я начинал себя ощущать, как старающаяся обогнать конвейер на конфетной фабрике Люсилль Болл (Популярная актриса, звезда радио и ТВ, четырежды получавшая премии «Эмми» за участие в телесериале 50-х г. «Я люблю Люси», позже неоднократно повторявшемся различными телекомпаниями. – прим. ред.) в знаменитом комедийном сериале «Я люблю Люси», – чем больше на меня наваливалось, тем яростнее я стремился вперед, чтобы не отстать. В погоне за добычей некогда было передохнуть.

По мере того как о нас узнавали, просьбы о помощи словно из рога изобилия сыпались со всех концов США и из зарубежных стран. Подобно офицеру на оперативном дежурстве, приходилось отбирать приоритетные случаи. Главным образом те, когда я чувствовал, что опасность грозит новым жертвам.

Если случай представлялся «холодным» и «неизвестный субъект» неактивным, я запрашивал полицию, почему они нас пригласили. Иногда это происходило под давлением родственников погибших. Мои чувства были всецело на их стороне, но я не имел возможности тратить драгоценное время на дело, которое вполне могли разрешить местные детективы. С активными случаями всегда задаешься вопросом, откуда приходит заявка. Если из крупных полицейских управлений – таких, как, скажем, нью-йоркское или лос-анджелесское, – у меня, особенно на ранних стадиях действия программы, всегда закрадывалось подозрение: с какой стати они вообще обратились в Квонтико. Иногда речь шла об извечной вражде юрисдикции местных органов с ФБР. Никак не могли договориться, например, кому принадлежат сделанные скрытой камерой пленки, кто будет вести допрос или заниматься серией банковских краж. Если же дело касалось политически горячих сюжетов, люди на местах могли хитрить, подставляя под огонь других. Все эти соображения следовало принимать во внимание, соглашаясь или не соглашаясь на сотрудничество, потому что именно от них зависело, можно ли раскрыть дело.

Сначала я предоставлял клиентам письменный анализ. Но по мере того, как количество дел росло, у меня не стало хватать на это времени. Изучая материалы, я делал заметки и, разговаривая со следователем – лично или по телефону, – просматривал записи и вспоминал случай. Как правило, копы делали собственные заметки. Но если в тех редких ситуациях, когда я оказывался с полицейским в одной комнате и видел, что он только слушает, но ничего не пишет, быстро выходил из себя и говорил, что это его дело, а не мое, и ему лучше как следует подмазать задницу и засучить рукава, как я. Подобно врачу, я набрался опыта и точно знал, сколько должен продолжаться «визит в кабинет». И когда просматривал дело, понимал, смогу ли помочь, поэтому сразу старался сосредоточиться на анализе картины преступления и жертве. Почему из всех возможных была выбрана именно эта жертва? Каким образом она была убита? Отталкиваясь от двух этих вопросов, подходишь к самому главному: кто преступник?

Вслед за Шерлоком Холмсом я быстро осознал: чем обыденнее преступление, тем меньше в нём поведенческих улик, с которыми можно работать. При раскрытии уличного грабежа толку от меня немного. Такие преступления слишком ординарны, и подозреваемых хоть пруд пруди. Точно так же одиночный выстрел или единственный удар ножом представляют гораздо более трудный сюжет, чем труп со множественными ранениями, убийство на улице сложнее убийства в доме: одна жертва из категории повышенного риска менее информативна, чем целая серия жертв.

Прежде всего я знакомился с медицинским заключением: каков характер ран, что послужило причиной смерти, была ли жертва изнасилована и если да, то каким образом. Качество экспертизы в различных полицейских округах оказывалось далеко не равнозначным. В некоторых работу проводили судебные патологоанатомы и она оказывалась первоклассной. Например, доктор Джеймс Люк из Вашингтона всегда составлял точные и детальные протоколы, на которые мы всецело полагались. Уйдя в отставку, он стал ценнейшим консультантом в Квонтико. С другой стороны, в одном небольшом южном городке я столкнулся с ситуацией, когда коронёром был директор похоронного бюро. Все его представление о посмертной экспертизе сводилось к тому, что он появлялся на месте преступления, пихал труп ногой и веско произносил:

– А парень-то точно загнулся.

Потом я переходил к связанным с телом находкам и читал предварительный полицейский рапорт. Что видел первый прибывший на место преступления полицейский офицер? С того момента картину могли изменить – либо он сам, либо кто-нибудь другой из следственной бригады. Мне важно было увидеть все как можно ближе к тому, как это видел преступник. И отметить мельчайшие изменения. Например, если на лице жертвы находилась подушка, кто ее туда положил? Была ли она там, когда прибыл полицейский? Может быть, ее положил родственник из уважения к жертве. Или существовало другое объяснение? Затем я разглядывал фотографии и старался связать все воедино. Фотоотпечатки были не всегда удовлетворительного качества, особенно раньше, когда в большинстве управлений производили только черно-белую съемку. Поэтому кроме фотографий я запрашивал схематические рисунки с обозначением сторон горизонта и всех замеченных следов. Если детективы хотели на что-то особо обратить мое внимание, я просил писать на обороте отпечатков, чтобы при первом взгляде чужое мнение не мешало восприятию. По той же причине, если у них, среди прочих, имелся главный подозреваемый, я не хотел знать его имени либо требовал прислать в запечатанном конверте, чтобы знание не влияло на объективность анализа. Важно также было узнать, пропало ли что-нибудь у жертвы или с места преступления. Если речь шла о деньгах, дорогих или известных украшениях, мотивы кражи не вызывали сомнений. Труднее обстоялодело с другими предметами.

Когда полицейский или детектив сообщал мне, что ничего не пропало, я обычно переспрашивал:

– А откуда вы знаете? Неужели хотите сказать, что заметите, если из шкафа вашей жены или подружки стянут бюстгальтер или трусики? Да вы просто наивняк.

Изчезнуть может самая мелочовка: заколка для волос или локон, а отследить это практически невозможно. Сообщение, будто бы ничего не пропало, я не принимал во внимание. И когда мы ловили преступника и шарили у него в закромах, то находили самые удивительные «сувениры». С самого начала было ясно, что многие люди как вне, так и внутри самого Бюро не понимают, кто мы такие. С особой очевидностью я почувствовал это в 1981 году во время двухнедельных курсов при управлении полиции города Нью-Йорка, где мы с Бобом Ресслером рассказывали о проблемах раскрытия убийств. В аудитории собралось около сотни детективов – не только из города, но и со всего региона.

Однажды перед занятием по составлению психологического портрета я устанавливал в аудитории видеомагнитофон «Panasonic» с пленкой шириной три четверти дюйма. Именно такие аппараты мы использовали на лекциях в те дни. И тут ко мне подошёл бледный, с покрасневшими глазами, явно уработавшийся детектив.

– Вот эту штуку вы используете для составления портрета? – спросил он.

– Да, – не моргнув глазом, ответил я и похлопал громоздкий корпус. – Там внутри портретная машина.

– Неужели? – он скептически посмотрел на меня, как смотрят на подозреваемых опытные сыщики, но не двинулся с места.

– Дайте руку, – попросил я. – Покажу вам, как она работает.

Он неуверенно протянул руку. В аппаратах УСК с шириной пленки три четверти дюйма щель для кассеты довольно широкая. Я поместил его ладонь внутрь и повернул регуляторы. Боб Ресслер, который в той же аудитории готовил свои материалы и слышал наш разговор, поспешил мне на помощь: он решил, что детина полицейский вот-вот съездит мне по физиономии, но тот только спросил:

– И что у меня за портрет?

– Давайте дождёмся занятий, – ответил я. – Сами все поймете.

К счастью, сыщик не обиделся и, уразумев, для чего в действительности используется видеомагнитофон, не стал после лекции поджидать меня у выхода. Но суть истории такова: я всегда мечтал, чтобы наша работа выполнялась бы так же просто. Однако ни ладонь, ни другую часть тела в щель для клссеты не засунуть. Лучшие программисты пытались создать компьютерную версию происходящего в наших головах логического процесса, но не добились успеха.

Дело в том, что составление психологического портрета и анализ преступления – не механическое введение и обработка данных. Чтобы добиться успеха в нашем деле, необходимо научиться оценивать широкий спектр факторов и улик. И к тому же вжиться в образ обоих: и преступника, и жертвы. Нужно обладать способностью воспроизвести преступление в своей голове. Как можно больше узнать о жертве, чтобы понять, каким образом она могла реагировать. Поставить себя на место нападающего, угрожавшего ей револьвером, ножом, камнем или кулаком. Ощутить ее страх. Испытать боль, когда тебя насилуют, бьют или режут. Или пытают, чтобы удовлетворить извращенные сексуальные потребности. Представить, что значит кричать и понимать, что тебя никто не услышит и что твой крик не остановит преступника. Прочувствовать и переварить всё в себе. Поверьте, это нелегкая ноша, особенно когда жертва – ребёнок.

Когда, готовясь к съемкам фильма «Молчание ягнят», режиссер и вся труппа приехали в Квонтико, я провел Скотта Гленна, игравшего роль Джека Кроуфорда, к себе в кабинет. Поговаривали, что образ этого героя был навеян моей личностью. Гленн оказался общительным человеком, преисполненным чувства всеобщей справедливости и изначальной доброты людей. Я показал ему фотографии с мест преступлений, с которыми мы работали каждый день, и дал прослушать сделанную преступниками магнитную запись, свидетельствующую, как двое недавно вышедших из тюрьмы уголовников до смерти замучили в Лос-Анджелесе двух несовершеннолетних девочек. Слушая пленку, Гленн расплакался.

– Я и не представлял, что в мире бывают такие изверги, – признался он мне. Добряк и любящий отец двух дочерей, после посещения моего кабинета Гленн заявил, что больше не будет выступать против смертной казни: Квонтико навсегда изменило его точку зрения.

Но как бы ни было тяжело, мне требовалось вживаться в образ преступника: думать, как он, строить с ним планы и испытывать наслаждение в тот единственный миг, когда реализуются его уродливые фантазии и он верховодит другим человеческим существом. Нужно было целиком влезть в его шкуру. Тех мужчин, которые в фургоне замучили и убили несовершеннолетних девчонок, звали Лоуренс Биттейкер и Рой Норрис. Они даже своему фургону придумали прозвище – Мак-Убийца. Будущие подельники познакомились в Калифорнийской мужской колонии в Сан-Луис-Обиспо, где оба отбывали срок. Биттейкера посадили за нападение с применением оружия, а Норриса за изнасилование. Разговорившись и выяснив, что у обоих общие желания; помыкать и издеваться над молодыми женщинами, заключенные решили, что будут побратимами. И когда их условно освободили, перебрались в Лос-Анджелес, обосновались в мотеле и стали подыскивать подходящую жертву – девушку лет тринадцати – девятнадцати. Они уже успешно осуществили свои планы в отношении пяти девушек, когда после изнасилования очередной жертве удалось ускользнуть и она сообщила о преступлении.

Норрис, менее решительный и самостоятельный из двоих, сам сдался полиции и, расколовшись в обмен на обещание ходатайствовать перед судом о смягчении приговора, назвал своего более агрессивного и садистски настроенного сообщника. Приведенный случай – не только душераздирающая трагедия, в результате которой, по собственному признанию Норриса, «ради забавы» унижены, физически измучены и лишены жизни едва вступившие во взрослый мир женщины. Он показателен с точки зрения динамики поведения двух одновременно участвующих в совершении преступления сообщников. Как правило, один из них подавляет другого, более пассивного и податливого партнера. В то же время один из двоих более организован, чем другой. Серийные убийцы – люди вообще неполноценные, а те, которые для осуществления своих гнусных планов нуждаются в сообщнике, неполноценны вдвойне.

К сожалению, подобные преступления, какими бы невероятно жестокими они ни казались (а Лоуренс Биттейкер – один из наиболее отталкивающих и отвратительных типов, с которыми мне только приходилось встречаться), не являются уникальными. Подобно Биттейкеру и Норрису, Джеймс Рассел Одом и Джеймс Клейтон Лоусон познакомились в тюрьме. Это произошло в середине 70-х годов, когда оба отбывали срок за изнасилования в Атаскадерском государственном исправительном медицинском заведении для душевнобольных. Познакомившись с их делами, я заключил, что Рассел Одом – психопат, а Клейтон Лоусон – скорее шизофреник. Ещё в Атаскадеро Клейтон осторожно поделился планами и рассказал, что хотел бы предпринять, когда выйдет на волю. Он мечтал захватить женщину, отрезать ей груди, изъять яичники и поместить во влагалище острые ножи. В извращенных фантазиях его вдохновляли Чарльз Мэнсон и его последователи. Лоусон дал ясно понять, что нормальное половое сношение его не интересовало. «Об этом» он даже не думал. Зато оно сильно интересовало Одома. И выйдя на волю, Рассел повел свой серебристо-голубой «фольксваген»-жучок 1974 года через всю страну в Колумбию, штат Южная Каролина, где после условного освобождения Лоусон жил с родителями и работал слесарем-водопроводчиком. (Вообще я заметил, что «жучки» в то время были любимой маркой машин серийных убийц и агентов ФБР, не исключая меня самого). Одом считал, что с их различными, но близкими интересами они составят отличную пару и насладятся каждый в свое удовольствие. Через несколько дней после его приезда преступники выехали на принадлежавшем отцу Лоусона «форде-комета» на поиски жертвы. На трансамериканском шоссе № 1 они стали приглядываться к работавшей за прилавком придорожного магазинчика женщине, но вокруг было слишком много людей, и дружки, не решившись на захват, отправились смотреть порнографический кинофильм.

Здесь важно подчеркнуть: сообразив, что дело не выгорит – им могут оказать сопротивление или по крайней мере заметят, – Лоусон и Одом отступили и не стали лезть на рожон. Оба были душевнобольными, а Лоусон мог бы вполне быть признан невменяемым. И все же, когда обстоятельства не благоприятствовали успеху преступления, они отказывались от задуманного. Не так уж их, видимо, подмывало, чтобы вынудить действовать без оглядки. Поэтому хочу подчеркнуть еще раз: душевное расстройство само по себе не заставляет человека сорваться с цепи. Если только этот человек вовсе не оторвался от реальности и уже не понимает, что его действия способны причинить вред другим. Настоящих психов поймать легко. Серийных убийц – непросто.

Вечером на следующий день Одом и Лоусон отправились в кинотеатр, а после сеанса заскочили в тот же магазинчик и накупили всякой ерунды: арахиса, шоколадок, каких-то маринадов. На этот раз они были в помещении одни и достали оружие: Одом – револьвер 22-го калибра, а Лоусон – пистолет 32-го калибра. Позже один из покупателей заметил, что в магазине никого нет, и позвонил в полицию. Когда прибыла патрульная машина, обнаружилось, что касса не тронута, бумажник продавщицы цел и ничего из ценных вещей не пропало. Одом и Лоусон вывезли женщину в укромное место и приказали раздеться. Одом насиловал её на заднем сиденье, а Лоусон стоял у дверцы водителя и поторапливал сообщника. Минут через пять Одом, испытав оргазм, натянул штаны и его место занял приятель.

Одом, по его собственным словам, ушел от машины, а Лоусон утверждал, что сообщик настаивал на том, чтобы «избавиться» от женщины, хотя сам Лоусон как будто добился её согласия ничего не рассказывать, если её отпустят. Как бы то ни было, через некоторое время Одом услышал крик: «О, моя шея!»– и, подбежав к «форду», увидел, что Лоусон перерезал продавщице горло и полосует тело купленным накануне в ее магазине ножом.

Когда на следующий день приятели поехали на «фольксвагене» Одома избавляться от завернутых в два узла предметов одежды жертвы, Лоусон признался, что пытался откусить её половые органы, но почувствовал дурноту.

Изувеченное тело было брошено на месте убийства, и через несколько дней преступников арестовали. Трясущийся за свою жизнь Рассел Одом тут же признался в изнасиловании, но отрицал свое участие в убийстве.

Клей Лоусон в заявлении полиции утверждал, что не имел полового сношения с жертвой:

– Я не намеревался ее насиловать, – подчеркнул он, – только хотел убить. – Во время суда он постояино жевал в зале заседания мел. Сообщников судили отдельно. Одома приговорили к пожизненному заключению плюс к сорока годам за изнасилование, незаконное хранение оружия и соучастие в преступлении до и после факта убийства. Лоусона признали виновным в убийстве первой степени и 18 мая 1976 года казнили на электрическом стуле.

Как и в случае Биттейкера и Норриса, это дело характеризуется смешанным поведенческим проявлением – а значит, и поведенческими уликами, – потому что в нем участвовало два лица. Расчленение тела – характерная особенность неорганизованной личности, а сперма во влагалище указывает на организованный тип преступника. Дело Лоусона и Одома мы приводили в пример на занятиях в Квонтико, и оно ожило в моей памяти, когда мне позвонил Джон Ридер, начальник полиции Логана, штат Пенсильвания. Это было на заре моей карьеры бихевиориста. Ридер когда-то учился в Национальной академии ФБР и теперь вместе с прокурором Джонстауна Оливером Маттасом через местное отделение Бюро просил помочь в раскрытии дела об изнасиловании, убийстве и расчленении Бетти Джейн Шейд.

Представленные факты были таковы.

29 мая 1979 года молодая женщина двадцати одного года около 22 часов 15 минут вышла из дома, где работала няней. Через четыре дня отправившийся на прогулку человек споткнулся о ее сильно изуродованный, но сохранившийся труп, который был брошен на стихийной мусорной свалке на вершине горы Уопснок неподалеку от Алтуны. Отрезанные длинные светлые волосы свисали с соседнего дерева. Коронер, округа Р. Берки заявил журналистам, что это самая ужасная смерть, какую ему доводилось видеть. Бетти Шейд была изнасилована, ее челюсть раздроблена, под глазами синяки, на теле множество ножевых ран. Причиной смерти послужил сильный удар по голове. Когда жертва скончалась, ей отрезали груди и исполосовали ножом, от влагалища до заднего прохода проходил глубокий надрез.

Хотя по частично непереваренному содержимому желудка можно было установить, что Бетти Шейд убили вскоре после того, как она исчезла, хорошо сохранившееся тело не позволяло сделать вывод, что оно пролежало четверо суток на свалке. Его, как обычно наблюдается в подобных случаях, не потревожили ни дикие животные, ни насекомые. К тому же в местные органы поступали заявления о незаконном выбросе мусора, и полиция, посещая место свалки, обнаружила бы труп раньше.

Я изучил направленные Ридером материалы и во время долгого телефонного разговора продиктовал психологический портрет. В то же время я старался познакомить полицию с принципами его составления и рассказать, на что мы обращаем внимание в первую очередь. Я говорил, что следует искать белого мужчину от семнадцати до двадцати пяти лет, хотя и заметил, что если он жил где-нибудь у черта на куличках, то мог оказаться и старше, поскольку в этом случае его социальное развитие явно замедлено. Он худощав или жилист, одинок, в школе не блистал, вероятно, увлекается порнографией. Детство классическое: ненормальная распавшаяся семья, безотцовщина, властная, не в меру заботливая мать. Скорее всего, она привила ему мысль, что, кроме нее, все женщины дурные. Поэтому неизвестный субъект женщин боится и не может завязать с ними нормальных отношений. В этом объяснение, почему он сразу лишил сознания и сделал беспомощной жертву.

Жертву он знал прекрасно. Это явствовало из жесточайших повреждений лица. Убийца был в ярости и стремился как можно быстрее ее деперсонифицировать, изуродовав голову, грудь и гениталии.

Отрезанные волосы тоже кое-что подсказали. Хотя на первый взгляд могло показаться, что они являются частью акта деперсонификации, изучая жертву, я выяснил, что Бетти Джейн Шейд слыла опрятной и педантичной девушкой и гордилась своими всегда ухоженными и причесанными волосами. Таким образом, отрезание волос явилось жестом унижения и оскорбления. И это также наводило на мысль о человеке, который хорошо знал жертву. Следов пыток и садистских издевательств, как в деле Биттейкера и Норриса, обнаружено не было. «Неизвестный субъект» не являлся человеком, который испытывает сексуальное наслаждение, причиняя другому боль.

Я советовал полиции не гоняться за людьми с открытым общительным характером уличных продавцов подержанных машин. Если этот тип работая вообще, то кем-нибудь вроде уборщика или механика. Только человек, постоянно имеющий дело с грязью и сажей, мог оставить мертвое тело на свалке. Время нападения, отрезанные груди, очевидное перемещение тела, повторное посещение свалки – всё говорило за то, что неизвестный ведёт в основном ночной образ жизни. Я предполагал, что он должен приходить на кладбище (может быть, даже на похороны) и заново прокручивать все в мозгу, пока не убедит себя, что у него с Бетти Джейн «нормальные» отношения. По этой причине даже после ареста подозреваемого от детектора лжи было бы мало толку. Жил он, вероятно, где-то на полдороге между домом Бетти и местом её работы.

Полиция не располагала серьезными уликами, но представила двух подозреваемых. Один – сосед девушки, приятель и, по его собственному выражению, жених Чарльз Ф. Соулт по прозвищу Буч ((англ., диал.) – мясник. – прим. перев.). Но детективы больше склонялись к кандидатуре другого – того самого мужчины, который нашел тело Бетти и в чьей истории не сходились концы с концами. В прошлом железнодорожный машинист, от находился на пенсии по нетрудоспособности. Подозреваемый заявил, что вышел прогуляться на природе, но вместо этого оказался на свалке. Выгуливавший собаку старик заметил, как он там мочился. Для длительной ходьбы машинист был одет неподходящим образом и, хотя моросил дождь, оставался абсолютно сухим. Он жил в четырех кварталах от дома Бетти и несколько раз безуспешно пытался завязать с ней знакомство. В полиции человек сильно нервничал и объяснил, что вообще не хотел заявлять о теле из боязни, что его заподозрят, – типичная отговорка тех, кто делает первый ход, пытаясь внедриться в расследование и отвести от себя подозрение. Он любил пиво, слыл заядлым курильщиком и, безусловно, обладал достаточной силой, чтобы совершить убийство. За ним числились случаи антиобщественного поведения. Подозреваемый и его жена заявили, что в вечер убийства находились дома вдвоем и смотрели телевизор, что не давало серьезного алиби. – Я предупреждал полицию, что субъект вроде него, связавшись с прокурором, может в дальнейшем на сотрудничество не идти. Именно так и произошло – подозреваемый пригласил адвоката и отказался от детектора лжи.

Все это звучало многообещающе, но смущал факт, что подозреваемый был женат, имел двоих детей и жил с супругой. Стиль убийства был не тот. Женатый преступник по отношению к женщинам обычно проявлял себя яростным садистом и издевался над ними не после, а до их смерти. К тому же ему исполнилось тридцать лет, что казалось мне многовато.

Соулт выглядел более перспективным кандидатом. Он по всем параметрам соответствовал портрету. Вырос в неблагополучной семье (его родители расстались, когда он был еще маленьким). Властная мать постоянно вмешивалась в жизнь сына. В двадцать шесть лет он не приобрел сексуального опыта – по его собственному признанию полиции, вступал в половые отношения с женщинами старше себя всего два раза, и обе над ним посмеялись. Соулт сказал, что они с Бетти Джейн любили друг друга и собирались пожениться, хотя Бетти не прерывала связей с другими мужчинами. Я чувствовал, если бы девушка осталась жива, она рассказала бы совсем иную историю. На беседах в полиции Соулт постоянно плакал и говорил, что во время похорон чуть не прыгнул в гроб к своей возлюбленной.

Мне сообщили из полиции, что Буч Султ и его брат Майк работали мусорщиками.

– Боже, это же превосходно! – воскликнул я.

Они знали свалку, имели к ней доступ и обладали необходимыми средствами для транспортировки тела. Но чем больше заинтересовывал меня Буч в качестве подозреваемого, тем сильнее беспокоили две вещи. Во-первых, как я и ожидал, Буч оказался заморышем не крупнее Бетти, и я не мог понять, как он ухитрился перетащить ее тело. Во-вторых, во влагалище убитой обнаружили сперму, что означало обычное изнасилование. Меня бы не удивило семя на теле, на трусиках или других предметах одежды жертвы, но только не это. Подобно Дэвиду Берковицу, искомый «неизвестный субъект» был мастурбатором, а не насильником, и не получал сексуального удовлетворения путем обычного акта. Тут концы не сходились с концами.

Само убийство казалось по форме исполнения смешанным – организованно-неорганизованным – и напоминало случай с Франсин Элвесон в Нью-Йорке: то же молниеносное нападение, уродование лица и гениталий. Но если у Франсин отсекли соски, то Шейд полностью лишили грудей.

Но в Нью-Йорке более крупный Кармин Калабро отнес хрупкую Франсин всего на два этажа выше и занимался мастурбацией рядом с ее телом. Памятуя об уроках дела Одома и Лоусона, я заключил, что имеется всего одно логическое решение.

Вероятно, Буч Соулт встретил Бетти Джейн, когда та шла с работы. Они поругались. Буч ударил девушку, и она лишилась сознания. Преступник перетащил тело в уединенное место, ударил еще и убил. Затем отрезал волосы, изуродовал тело и забрал груди в качестве сувенира. Но между первым нападением и убийством Бетти была изнасилована, и это не мог совершить сексуально неполноценный, всю жизнь подавляемый матерью Буч Соулт. Так же как не мог он в одиночку перенести на свалку тело.

Логически напрашивался вывод о втором подозреваемом – Майке, брате Буча. У него было то же детство и та же работа. Некоторое время он провёл в лечебнице для душевнобольных; в его деле значилась попытка нападения на человека, отмечались проблемы поведенческого характера, неспособность совладать с собственным гневом. Основное различие между ним и братом заключалось в том, что Майк был женат, хотя влияние властной матери сказалось и на нем. В день убийства Бетти Шейд жена Майка находилась в родильном отделении больницы. Её беременность послужила Майку побудителем и лишила мужа возможности получать сексуальное удовлетворение. Вероятно, после нападения на жертву перепуганный Буч побежал к брату, и тот сначала изнасиловал бесчувственное тело, а потом помог ему избавиться от трупа.