Текст книги "Гири"

Автор книги: Марк Олден

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц)

Словом, она успешно прошла экзамен на хорошего полицейского. Теперь всякий бы согласился иметь у себя такого напарника.

Спустя полгода пришла уже очередь Деккера помочь ей. Она как-то отвела его в сторонку и сказала:

– Метла строит из себя полицейского. Бляха и все остальное. Я не знаю, как тут быть. Равнодушно смотреть не могу, и ничего поделать с этим тоже не могу.

В каждом участке была своя Метла, то есть уборщик. Обычно это были настоящие фанаты полицейской работы, увлечение которых порой доходило до такой степени, что они сами начинали притворяться полицейскими. Такие «слуги закона» могли натворить все, что угодно.

Деккер спросил недоверчиво:

– А ты уверена в том, что утверждаешь?

– Мне сказал Котлович. С другими он говорить просто боится. Метла напугал его до смерти.

Котлович, владелец находящегося неподалеку магазина одежды, был никому не известен в участке, кроме Эллен. Дело в том, что он являлся также в той или иной степени коллекционером живописи. Эллен была ему обязана. Котлович не только покупал картины, выполненные ее мужем, но и познакомил гаитянца с владельцами некоторых галерей, некоторые из которых проявили к нему интерес.

Что же касается страха перед Метлой, то у Котловича были на то серьезные основания. Метла весил почти три сотни фунтов и порой на него нападала жуткая агрессивность. За глаза его называли Бычачьим Членом.

Эллен сказала:

– Он забирает у Котловича его товары. Все, что угодно. Свежие сорочки, нижнее белье, пиджаки... Тот ничего не может с ним поделать. Он думает, что Метла настоящий полицейский, хотя и сильно в этом сомневается.

– Ерунда какая-то! Зачем Метле шарить по полкам Котловича? Ведь на него ничто магазинное не налезет! Что он преследует этими набегами?

– Господи, да продает, конечно! Он бросает своими действиями тень на весь участок, а я ничего не могу поделать. Если расскажу обо всем капитану, то прослыву стукачом, Манни. Метла мне не по зубам.

Мало того, что я черная и к тому же женщина, – уже хотя бы поэтому мне нелегко работается, – да тут еще стану стукачом!

Он мягко взглянул на нее и осторожно спросил:

– А закрыть на это глаза ты не можешь? Плюнуть и забыть?

Она ответила без тени колебания:

– Нет, Манни. Не могу. Может быть, я что-то не понимаю, но, на мой взгляд, настоящий полицейский не имеет права так поступать. Какой-то барбос будет порочить звание нашей профессии, а мы будем молча смотреть на это? Не знаю... Если бы я, к примеру, работала в этом участке лет десять уже к этому времени, то, наверно, смогла бы глядеть на это сквозь пальцы... Тогда бы мне, может, и впрямь было наплевать на Метлу... Но я не могу! Ведь меня до сих пор некоторые называют за глаза новичком! Проверка для меня не закончилась с тем кубинцем! Помнишь, что было, когда я только пришла сюда? Только ты один согласился взять меня в напарники! Или уже забыл?

– Ерунду говоришь.

– Может быть... Даже допустим, что я уже вжилась в наш участок. Все равно... порой очень трудно.

– Вот как сейчас?

– Вот как сейчас, Манни. С Метлой. Мне не нравится этот парень. Думаю, его место отнюдь не здесь. Когда никого из нас нет поблизости, он прямо становится «героем кварталов»! Постоянно выпячивает свое пузо, а тебе известно, какое оно у него. Я как-то видела, чем он занимается на улицах подальше от нашего участка. Когда поблизости нет полицейских. Он очень тщательно подбирает свои цели. Это не наши подопечные, а их соседи. Дерьмовые ребята, что тут скажешь, но без явного криминала. Он сует им в рожу бляху, и они вынуждены откупаться. И в участке это всем известно. Только не надо говорить, что ты впервые об этом слышишь! У нас принято на такие дела не смотреть излишне внимательно. Всем с ним весело. Его держат у нас как какую-нибудь игрушку. Каждый, проходя, отвешивает ему пинок, а он только довольно хихикает. Но позволяет он такое обращение с собой только нашему брату, полицейским. Со всеми другими он – царь зверей! Черт возьми, ну, вот что мне делать? Котлович хороший человек. Он не для того приехал сюда, чтобы его задирали всякие ослиные задницы, типа Метлы! И потом... он действительно так хорошо относится к Генри и ко мне...

В глазах ее проступили слезы.

Деккёр сказал:

– Ладно, я знаю кое-кого в участке, кто мог бы все устроить.

– Кого?

– Я думаю, тебе необязательно это знать.

– Ты прав. Мне необязательно это знать. Я просто хочу одного: чтобы Метла испарился!

Он испарился ровно через двадцать четыре часа. Деккер, как информатор, сделал звоночек Рону в департамент, а дальше уже было дело техники: в дело вступила особая комиссия по служебным злоупотреблениям министерства внутренних дел.

Позже Эллен радостно восклицала:

– Манни, ты просто чудо! И ты прав. Я хочу знать, кто это сделал. Я не хочу знать, кто приглядывает в участке за всеми нами, божьими детьми. Просто... Когда увидишься с ним, поцелуй его четыре раза. Дважды в одну щеку и дважды в другую. От меня. Мне наплевать, кто он такой. Он мне помог, и ты поцелуешь его за это четыре раза!

Мичи вернулась в его жизнь, и теперь Деккеру оставалось только жалеть о том, что он не может с такой же легкостью избавиться от Ле Клера, как Эллен избавилась от своего врага Метлы. Ле Клер давил на Деккера. Детектив хотел уже под удобным предлогом уйти от Ромейн, перестать с ней общаться. Ле Клер запрещал даже думать об этом. Он прочно уселся на шее Деккера и не хотел оттуда слезать. Потому что прокурор хотел завести дело на сенатора Терри Дента, на Константина Пангалоса. Потому что он хотел «раскрутить» «Менеджмент Системс Консалтантс». Потому что, как и многие другие федеральные прокуроры, он хотел, чтобы его имя мелькало на газетных страницах. Потому что ему нравилось ощущение власти и собственной значимости. Наконец, потому что, как узнал Деккёр, кандидатура Ле Клера была одной из тех, которые рассматривались на занятие высокого поста заместителя обладателя первого кресла в министерстве юстиции США.

Ле Клер, сидя на шее у Деккера, популярно объяснял тому, почему он это делает:

– Необходимость не оставляет человеку выбора. Знаете, что является, как говорят, двумя самыми худшими вещами в жизни человека? Получить, что ты хочешь. И не получить, что ты хочешь. Второго я наелся уже за все эти годы досыта. Теперь хочу попробовать первого. Хотя бы попробовать. Так что, не дай, бог, миссис Реймонд уплывает из вашей жизни, дорогой вы мой!

Всю первую неделю после возвращения с того света Мичи Деккёр не виделся с Ромейн, изобретая каждый раз для отказа более или менее убедительный предлог. Он чувствовал, что еще немного – и он проникнется к ни в чем не повинной женщине такой же неприязнью, какую он питал в отношении Ле Клера.

Все свободное время – от своей работы и от работы Мичи в «Пантеон Даймондс» – он проводил с ней. Времени этого, надо сказать, было очень немного. Мичи пропадала в своем офисе целыми днями. Две трети компании управлялись токийским конгломератом, а Мичи одна контролировала последнюю треть. Как и заведено у большинства японских мужчин-бизнесменов, она работала до седьмого пота и не признавала восьмичасового рабочего дня. К тому же она часто устраивала и вела семинары для тех американских корпораций, которые хотели познакомиться с японской теорией предпринимательства. «Уолл-Стрит Джорнал», «Ньюсуик», "Нью-Йорк Таймс и три женских журнала постоянно охотились за ней, не давая проходу и умоляя дать интервью.

А Ле Клер не давал проходу ему. Деккёр уже не знал, куда от него деться. Когда бы прокурор ни позвонил ему прямо в доджо, – как, например, сегодня вечером, – это был верный сигнал того, что он хочет подчеркнуть: командую парадом я, а ты всего лишь моя лошадь. Такое отношение было у подавляющего большинства американских «законников» к тем полицейским и агентам, которые находились у них в подчинении. Звонок в доджо означал также еще и то, что Ле Клер требует немедленной новой информации.

Ле Клер был черной кляксой в мире, состоящим сплошь из белых юристов, отобранных один к одному из лучших юридических школ Уолл-Стрит. Ле Клер хотел не просто выделиться в этом мире, который отторгал его, но править в нем.

– Просто хотел напомнить вам о завтрашней утренней встрече, – сказал Ле Клер в трубку. – С нетерпением жду того момента, когда вновь вас увижу.

Деккер поморщился. Он виделся с ним два дня назад, а по телефону разговаривал только вчера. Ле Клер окончательно замордовал детектива.

– Слышали что-нибудь от вашей девочки?

– Вы имеете в виду Ромейн?

– Ну, насколько мне известно, у вас пока только одна девочка. Или произошли какие-то изменения, о которых мне следует знать?

– Никаких изменений, о которых вам следует знать.

– На этих выходных вылетаю в Вашингтон. У меня назначена встреча с министром юстиции. Вообще-то, это вечеринка с ужином, который дается в честь бразильских полицейских, но я предпочитаю называть это встречей. Это будет хорошая проверка. Люди министра и он сам будут внимательно наблюдать за мной, смотреть, адекватно ли я веду себя в присутствии высоких гостей. Он уже целый месяц приглашает к себе в Вашингтон ребят, у которых есть шанс попасть к нему в заместители. Вместе с женами. Чтобы посмотреть, как мы умеем вести себя в свете. В эти выходные подошла моя очередь. Было бы очень хорошо, если бы я полетел к нему с важными новостями. Пусть знает, что мы умеем работать и хорошо оправдываем то, что наши задницы сидят в мягких креслах.

– Моя задница никогда не знала мягкого кресла.

– Ладно, это я к слову. Вы уже слышали о Де Мейне и Бенитезе?

– Нет, а что?

Это были два нью-йоркских детектива, приписанные к оперативной группе Ле Клера. Деккер был знаком с Де Мейном. Это был опытный полицейский волк, которому уже скоро выходила пенсия. С Бенитезом он виделся всего раз или два уже в оперативной группе. Это был спокойный, уравновешенный человек. Пахал страшно, рассчитывая когда-нибудь поступить в юридическую школу.

– Они отчислены из состава оперативной группы, – ровным голосом сообщил Ле Клер. – Не отвечали поставленным требованиям.

– Но ведь такое решение может плачевным образом сказаться на их карьере.

– Именно это я им и сказал на прощанье. Более того, я лично позаботился об этом. Пришлось сделать пару-тройку телефонных звонков. Теперь я могу вам гарантировать, что быть уволенным из состава моей группы – незавидная доля. Это сказывается на карьере действительно весьма и весьма плачевно. Так что... Работайте, Деккер, работайте, вот все, что я могу вам порекомендовать. Не отпускайте миссис Реймонд, которая, как я слышал, является довольно хитрой щучкой. Выясните, что она нам может предложить в качестве серьезной новой информации. Ну, до скорого.

«Ох-хо-хо... Хочешь не хочешь, а приходится вертеться, – невесело подумал Деккер, кладя трубку. – Ле Клер может кинуть подлянку кому угодно. Включая Мичи. Шоколадный Член!»

Деккер набрал номер Ромейн и с облегчением вздохнул, когда напоролся на автоответчик. Он не рассчитывал на то, что сегодня ему удастся встретиться с Мичи, но с Ромейн он видеться тоже не хотел. Не сейчас. Он не хотел встречаться с ней по крайней мере до того момента, пока не придумал способ общаться с ней вне постели. А придумать такой способ было нелегко. Сердцем он полностью был с Мичи. Хада ту хада, как говорят японцы. Кожей к коже. Способность взаимного общения и, сверх того, добровольное раскрытие себя друг перед другом, демонстрация искренности. Только с Мичи он мог удовлетворить этому требованию.

Он очень надеялся на то, что Ромейн не перезвонит ему.

И ошибся. Не прошло и получаса, как она – взволнованная и счастливая – позвонила ему в доджо. Деккеру ничего другого не оставалось, как назначить ей свидание через два часа. Он чувствовал себя неуютно, понимая, что должен использовать эту встречу исключительно в интересах Ле Клера, а не своих. Все это напомнило ему о том времени, когда он не способен был распоряжаться собой, своей жизнью, когда ею распоряжались другие.

* * *

Манфред Фрейхер Деккер, – названный в честь барона Манфреда фон Рихтофена, легендарного Красного Барона и летчика-аса времен Первой Мировой войны, – родился в 1951 году в Йорквиле, старейшей и крупнейшей манхэттенской немецкой слободе. Его отец владел небольшим ресторанчиком на Восточной стороне Восемьдесят Шестой улицы, славящейся своими пивными забегаловками, кабаре и сосисочными. Его мать была в этом же ресторане певичкой, а также выступала в местном радиошоу, ориентированном на германоговорящих жителей города.

Когда разразилась Корейская война, его отец, бывший во Вторую Мировую лейтенантом, был вновь мобилизован и погиб при Пусане, когда плененный им северный кореец вырвал чеку у спрятанной за пазухой гранаты и взорвал тем самым не только себя, но и лейтенанта Деккера.

Мать Манни продала ресторанчик, оставила сына на попечение дальних, не чувствующих себя ни к чему обязанными родственников, а сама подалась в Голливуд, куда ее приглашали петь в мюзиклах.

В возрасте двенадцати лет Манни воссоединился с матерью. Годы плохого обращения, предоставленности самому себе и поганого питания не прошли даром. Мальчик рос хилым и болезненным, тихим и до крайности пугливым. Его мать, не поднявшаяся в Голливуде выше положения эпизодической актрисы, вернулась в Нью-Йорк для того, чтобы выйти замуж за талантливого агента. Этот человек был слишком погружен в свою работу, был слишком занят своими клиентами, чтобы обращать хоть какое-то внимание на пасынка. Он вообще воспринимал Манни как какую-то жизненную помеху, неизбежную жертву, которую ему пришлось принести, женившись на его красивой матери.

– Двенадцать лет он жил без меня, – говорил агент. – Не понимаю, почему бы ему не прожить без меня и еще двенадцать? Я же не могу гробить на него все свое время!

Они переехали в Гринвич-Вилидж. Манни здесь держался особнячком, был замкнут в себе, как, впрочем, и на прежнем месте жительства. Именно в силу того, что он был одиночкой и новичком, именно из-за того, что он был худ, как тростинка, и физически немощен, Манни вскоре стал объектом развлечения местных подростков. Он дрался с итальянцами, ирландцами, пуэрториканцами. Манни был забит страхом. Он почти всегда выходил из драки проигравшей стороной. Чернокожие ребята из соседнего района, которые любили нагрянуть по выходным в Гринвич-Вилидж в поисках легкой добычи, находили ее в лице Манни. Деньги, наручные часы, зимнее пальто, школьные учебники... Ничто долго не задерживалось у бедняги, все отнималось силой. К тому времени, как ему исполнилось пятнадцать лет, он уже дважды был порезан ножом. Рентген на грудную клетку, который был назначен в связи с последним ранением, попутно выявил, что Манни когда-то подцепил туберкулез. В его правом легком были обнаружены два темных пятнышка. Оба уже отвердели и, по-видимому, не представляли никакой опасности. Теперь всем стало ясно, почему он рос таким слабым и почему всегда чувствовал усталость, хотя нигде особенно работой не нагружался.

Ему назначили обследование, целью которого было выяснить: полностью ли его организм подавил болезнь или нет? Когда стало ясно, что он здоров, мать обрадовалась. Но лично Манни это не прибавило хорошего настроения. Страх навсегда, казалось, укоренился в нем.

– Черт возьми, я не пойму никак, ты чего от меня добиваешься? – кричал отчим Манни на его мать. – Я не могу разорваться между ним и моими клиентами. Ты же знаешь, что я работаю по двадцать четыре часа в сутки! Я не знаю, пусть в конце концов носит у себя в кармане свой нож! Пусть займется тяжелой атлетикой! Я оплачу, так и быть...

В самом деле, пошли его в ближайшую МХА (Молодежная Христианская Ассоциация). Если ничего другого не получится, то там по крайней мере научат хорошо драпать!

Мальчик, действительно, в первый же выходной день пошел в местную МХА, но не тяжелая атлетика и не бег привлекли там его внимание. На втором этаже он остановился, как вкопанный, перед открытыми дверями в класс карате. Вид рукопашного боя. Инструктором там был маленький и гибкий, как проволока, американец. У него была армейская прическа «ежиком», а двигался он с такой скоростью, что Манни, отвесив челюсть, только смотрел и смотрел на него зачарованным взглядом. Его движения, как уже тогда подметил мальчик, отличались не только убойной силой, но и невероятной строгостью и красотой. Манни не мог отвести от него глаз.

В классе занималось несколько десятков мужчин и женщин, – были здесь и дети, – которые часами отрабатывали базисные удары руками и ногами, блоки, устраивали легкие спарринги и заканчивали исполнением ката, формальными упражнениями, предназначение которых было в том, чтобы закрепить в каратисте до автоматизма основные стойки, движения, отработать классические виды атак и их отражение. Инструктор класса Рэн Добсон был военным. Сержантом морской пехоты. Он работал на призывном участке в Манхэттене.

Под конец каждого занятия с ним оставались несколько «продвинутых» учеников, с которыми он репетировал выступление, готовящееся для демонстрации в одном нью-йоркском колледже.

Продвинутые ученики – каждый из которых был намного крупнее Добсона – атаковали его сначала по одному, потом по двое, трое, четверо. С легкостью защищаясь от наседавших учеников, юркий морской пехотинец демонстрировал такую красоту движений и силу, что вконец очаровал Манни.

Под конец ученики, распалившись, стали атаковать его уже не с голыми руками, а с дубинками, даже стульями. Каждый раз подобные атаки заканчивались полным триумфом их тренера. Даже со связанными руками он мог одолеть одновременно троих.

Потом один ученик пошел на него с ножом. Он полосовал воздух перед его лицом, животом, коленями. Лезвие было длинным, широким и поблескивало на свету. Каждую атаку Добсон отбивал без видимого труда, более того, устраивал целое комическое представление – то отвешивал обладателю ножа легкий пинок, то неожиданно брал его за нос, – все покатывались со смеху. А больше других – Манни.

Когда репетиция выступления была закончена и отзвучали громкие аплодисменты со стороны присутствующих, Манни, который всегда робел перед взрослыми и редко когда заговаривал с ними, решительным шагом направился навстречу Рэну Добсону. Все мысли о тяжелой атлетике и беге, если они и были, тут же забылись. Манни подыскал для себя кое-что получше.

Он изучал с Добсоном шотокан в течение двух лет. Миниатюрному морскому пехотинцу было тридцать два года. Голос у него был тихий и всегда спокойный. Родом он был из Оклахомы. Кроме карате, был также обладателем черных поясов в дзюдо, кендо и джиу-джитсу. Он был самоучкой в боевых искусствах и во все остальном. Заканчивал заочно третий курс колледжа. Его упорство в достижении своих целей передалось и Манни, который превратил Добсона в идола, поклонялся ему. Ничего удивительного, ведь это был его первый настоящий учитель в жизни, не только в карате. Это был его первый сенсей.

Шотокан являлся требовательным, агрессивным и очень мощным японским стилем карате. Добсон, как казалось тогда Манни, достиг в нем совершенства. Действительно, его движения были красивы, энергичны, строги, и выполнял он их с потрясающей грацией, которая, однако, для врага могла стать смертельной. Манни во всем подражал своему учителю и работал в том же стиле, что и тот. С самого начала ему пришлось уяснить три главные вещи: работать надо четко, с предельной скоростью и полной самоотдачей.

Рэн не уставал повторять, что карате тренирует не только тело, но в равной степени и сознание. Он говорил, что эту боевую дисциплину можно применять в том или ином виде во всех сложных случаях жизни. Однако это вовсе не означало, что каратист всегда должен был прибегать к помощи своих быстрых рук и ног. Карате требовалось воспринимать не столько как боевую технику, а как образ мышления, план будущей жизни и, что самое главное, как тренировку на развитие нравственности. Если не ставить перед собой изначально задачу достичь этих целей, все обучение пойдет коту под хвост. Никакие достижения в технике исполнения ударов не компенсируют неразвитость характера.

– Положи на спину осла хоть целый рюкзак с умными книгами и надень на него очки, он все равно останется ослом с грязной задницей, – говорил Добсон. – Что же касается применения боевой техники, то ты прибегаешь к ней только в том случае, если нет иного выхода, когда использованы все без исключения возможности для примирения. Когда ты не можешь утихомирить противника словом, лучше просто опусти глаза и отойди в сторону. Да, отойди в сторону! Ты не ослышался. Когда ты знаешь, что можешь положить его спиной на землю и не делаешь этого, ты становишься достойным того знания о карате, которое в тебя вложено. Значит, тебе можно доверять, как каратисту. Значит, у тебя есть характер. У тебя есть сила.

– А если противник все равно на меня лезет?

– Если лезет, тогда применяй свои навыки в бою. Рэн особый акцент делал на расчете энергии во время боя. Он говорил, что это самое главное. Атаковать необходимо четко и со всей силой. Уничтожь врага одним ударом руки или одним ударом ноги.

– Если ты не положил его с первого раза, то это означает, что ты недостаточно силен и достоин того, чтобы он тебе хорошенько врезал, прежде чем окончательно лечь спиной на землю. Ты будешь производить жалкое впечатление. Каратист с подбитым глазом! Ты не имеешь права позволить противнику нанести тебе хоть какой-нибудь урон. Хорошенько заруби себе это на носу. Победа после того, как противник ударил тебя хоть раз, это уже не та победа...

Манни всем сердцем полюбил карате. Погрузился в него с головой. Его интересовало все в этом виде восточных единоборств: техника, история, философия. Он был настолько целеустремлен и упорен, что порой занимался с Рэном Добсоном до начала общей тренировки и оставался с ним после ее окончания. Он взахлеб читал книги, посвященные восточным единоборствам и Японии, рекомендованные морским пехотинцем. Он посещал тренировки, не глядя ни на погоду, ни на свое самочувствие.

– Базовой техникой ты овладел, – сказал ему однажды Добсон. – Забудь о ней до тех пор, пока она тебе не потребуется позарез. Только когда позарез.

Манни согласно кивнул.

По мере того как Манни становился сильнее телом и духом, более уверенным в себе и более умелым, чем другие ученики, Рэн стал заниматься с ним больше. Это было напоминанием о том, что карате, как и жизни, можно учиться всю жизнь.

Теперь, помимо общих тренировок, у Манни были и индивидуальные. Порой дело доходило до полного изнеможения. Но ежедневная работа – не важно, в клубе или дома – была приказом Добсона, который очень быстро разглядел в худеньком мальчишке настоящий бойцовский талант. Манни не мог не исполнять приказов сенсея. В трудные времена ему помогли целеустремленность и упорство. Мальчик видел, что наконец-то у него в жизни кое-что стало получаться. Страх, с которым он до сих пор жил все время, стал постепенно отступать. Манни радовался этому и работал еще упорнее.

За дверьми доджо случались, конечно, неприятные, встречи, которых невозможно было избежать. Только теперь они заканчивались несколько с иным результатом.

Когда один чернокожий хулиган, угрожая Манни огромным куском льда, потребовал, чтобы тот отдал ему свои ботинки, Манни сломал ему три ребра одним боковым ударом ноги. Двое членов подростковой итальянской группировки, памятуя о тех временах, когда они без труда «отрубали» Манни, и сейчас решились ограбить его, наставив на него нож. Манни в ответ сломал руку тому из хулиганов, который размахивал перед его лицом «пером», а другого ударил ногой, после чего тот упал на землю и отключился.

– Ты послал им всем первое послание, – сказал Манни Рэн. – Будем надеяться, что оно будет услышано и второго не потребуется.

Морской пехотинец оказался прав: история с итальянцами ознаменовала собой конец всех нападений на Манни в его районе.

В тот день, когда Добсон наградил Манни за упорный труд своим черным поясом, он сообщил также о своем скором переводе на новое место службы: в Японию. Он, однако, сказал, что в Нью-Йорке открывается новый клуб по карате, который будет возглавлять инструктор из Токио, обладатель шестого дана в шотокане.

– Я писал ему о тебе, – сказал Рэн. – И он ожидает, что ты будешь на его первой тренировке, когда он приедет в Штаты. Ты прирожденный боец. Такие, как ты, рождаются и умирают в доджо. Не бросай этого дела. Карате тебе очень поможет в жизни, вот увидишь. Ну, ладно, давай прощаться. Мне будет тебя очень не хватать, приятель.

Они обнялись. Чтобы учитель не видел его слез, Манни смотрел в сторону, насупившись. Через пять минут Рэн Добсон ушел.

В следующий раз Манни увидел своего первого учителя лишь через несколько лет и... мертвым.

* * *

Сразу распознав в Манни талантливого и преданного карате бойца, японский инструктор стал гонять его еще круче, чем это позволял себе Рэн. К тому времени, как Манни исполнилось девятнадцать, он стал одним из лучших каратистов на всем Восточном Побережье. На всех турнирах он неизменно побеждал более старших по возрасту и более опытных – но менее одаренных – соперников. В его возрастной группе уже никто не отваживался бросить ему вызов и выяснить отношения на ковре.

Наконец, в поединке со своим инструктором Деккер добыл себе нейдан, – второй дан, – который японец в течение четырех лет отказывался давать всем своим ученикам. Манни дал.

Тренировки по карате значили в жизни Манни больше, чем курс лекций по гуманитарным наукам в нью-йоркском колледже, куда он записался. Он сделал это только для того, чтобы избежать Вьетнама. В его жизни наступил странный период, когда Манни не знал, куда податься, как дальше жить, что делать, и был не уверен в том, что поступает в последнее время правильно. Он был уверен только в отношении карате.

Все закончилось тем, что он был отчислен с третьего курса, провалившись на экзаменах, и пошел в армию накануне своей двадцать второй годовщины. На призывном участке каждого четвертого парня отводили в сторону и приписывали к морской пехоте. Манни, вспомнив о Рэне Добсоне, поменялся с одним дохленьким мальчишкой местами и уже через пару дней был на пути на Паррис-Айленд.

Карате, способность выносить тяготы утомительных тренировок и привычка к жесткой дисциплине помогли Манни пережить лихое время военно-учебного лагеря. Он был во всем одним из первых среди курсантов. Внешне он сам себе очень нравился: отутюженные форменные брюки, сверкающий на солнце штык, прическа «ежиком». Его вскоре присоединили к группе ребят, которых тренировали на охранников посольства. Первым местом его службы была Окинава, но в 1974 году его перевели в Сайгон. Там он работал в тесном контакте с военнослужащими Южно-Корейской армии, тренировался в таэквандо и всего лишь за год заметно улучшил свою технику работы ногами. Южнокорейцы боялись вьетконговцев, как огня, нервничали в Сайгоне, поэтому тренировались особенно упорно и жестко, надеясь, что это принесет им в будущем спасение. Они бились в полную силу даже на тренировках, плохо понимали, что такое неконтактный бой. Турниры проводились регулярно. Это были жестокие зрелища, травмы на которых были делом самым обычным. Все же за несколько месяцев тренировок и боев Манни удалось одолеть семь лучших корейских бойцов и избежать серьезных повреждений. Он был непобедим. Никогда прежде его уверенность в себе не достигала столь высокого уровня.

А потом он встретился с Робби Эмброузом, спецназовцем «МВС», единственным американцем, кроме самого Манни, который согласился участвовать в турнире против южнокорейцев, японцев, китайцев и тайских бойцов. Манни тогда еще ничего не знал об Эмброузе, который прибыл в Сайгон недавно, а до этого проходил службу на какой-то удаленной вьетнамской базе американских войск. И Манни, и Эмброуз преодолели до конца утомительные отборочные препятствия и встретились в финале. Перед тысячью улюлюкающих зрителей Эмброуз нанес Манни первое за много лет поражение, повредив ему в схватке ключицу и расшатав зубы. Но Манни, понятно, плевал на травмы. Он проиграл, и это было самой большой обидой.

Уверенность Деккера в самом себе заметно пошатнулась. Страх почти снова вернулся.

Во Вьетнаме ему еще раз довелось натолкнуться на Робби Эмброуза. На этот раз тот был в обществе англичанина Спарроухоука и другого американского спецназовца Дориана Реймонда. У Деккера была при себе М-16, и последнее слово сказал он, но это все равно не изгладило из его памяти горечь поражения в том финальном поединке, нанесенного озверевшим в горячке боя Робби...

Прошло немного времени, и кому-то в посольстве пришла на ум мысль внезапно нагрянуть на СРП (Скорбный Регистрационный Пункт) ближайшей военной базы с комиссией. Подобные отделы имелись на каждой базе. Там занимались идентификацией, обработкой и бальзамированием трупов американских солдат. Прошел слушок о том, что через СРП в Америку контрабандой отправляется героин. Якобы пакеты с наркотиком заправляются непосредственно в тела тех Джи-Ай, которым не повезло во Вьетнаме. Проверочная комиссия призвана была развеять эти слухи или подтвердить их и принять соответствующие меры. Деккер считался просто подарком для службы охраны посольства. Он был наиболее боеспособен, благодаря своему карате и прекрасному владению стрелковым оружием. Его назначили начальником над тремя другими солдатами, которые сопровождали членов комиссии, – двух офицеров из посольства, – на базу, которая размещалась прямо под Сайгоном.

На Скорбном Регистрационном Пункте Деккер наткнулся на тело Рэна Добсона, покоившееся в рифере (контейнере-холодильнике). Вид замороженного трупа едва не привел Деккера к обмороку, хотя его никак нельзя было назвать сопливым слабаком. В смерти учитель выглядел еще более миниатюрным, чем при жизни. На его лице застыло выражение удивительного покоя и какой-то загадочности, словно он придумал какую-то остроту, но не хотел никому ее говорить. Он прибыл во Вьетнам только накануне и первой же ночью погиб от шальной пули.

– Американцы любят подурачиться с винтовочкой, – пояснял интендант Манни. – Его угрохал кто-то из наших же. Такое здесь постоянно случается. Парню не повезло. Просто не повезло. Ошибочка вышла.

Ошибочка вышла... Сама эта траханная война была ошибочкой. Теперь Деккер ненавидел ее больше, чем все остальное на свете. И если бы через несколько дней убитый горем и подавленный охранник посольства не познакомился с Мичи Чихарой, неизвестно еще, куда завела бы его неизбывная тоска и скорбь.