Текст книги "Домик у подножья"

Автор книги: Марк Мусиенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Валентин Берестов

Неизбежно с неведомым дети роднятся:

Звёзды! Бури морские! Над бездной мосты!

Станет поступь другой. Сны другие приснятся.

Вдруг исчезнут игрушки. Нахлынут мечты.

И былое померкнет перед небывалым,

И покажется милый родительский дом

Неуютным в сравненье с походным привалом, –

Мы об этом ещё пожалеем потом.

Пролог

Он не хотел возвращаться, и все-таки, случайно встретив в кафе своего бывшего школьного приятеля, скрепя зубами, решил это сделать. В окне автобуса перед ним расплывалась зелень леса, в котором он когда-то играл в прятки с друзьями. Тогда он думал, что они будут вместе всю жизнь.

Уголок рта слегка приподнялся от этой мысли и превратился в тоскливый оскал. Застонав, автобус тяжело остановился на месте, выпуская на свежий воздух парочку людей, среди которых был и он сам. Никого из пассажиров он теперь не знал, хотя когда-то мог без труда назвать всех жителей поселка. Тогда все друг друга знали.

Засунув руки в карман, он неспешно отправился от остановки в сторону детской площадки, где когда-то мальчишкой резвился с другой детворой. От природы он был скромным малым, несговорчивым, но один мальчуган это исправил.

Его первый и, наверное, единственный лучший друг – Ваня. С ним он не чувствовал себя замкнутым, неуверенным и застенчивым. Они были в чем-то схожи, отчего дружбы было не избежать. Именно Ваня придумал ему прозвище, прочно засевшее на всю оставшуюся жизнь – Гавр. Таким образом, его полное имя, Илья Гаврилов, отныне существовало лишь для взрослых. В принципе, он не был против.

«Господи, как же все здесь изменилось» – подумал он, беспомощно вертя головой в разные стороны.

Мусорные баки, что стояли в самом дальнем конце поселка, теперь гордо поглядывали на всех рядом с главной остановкой. Новые магазины возвышались на том месте, где он когда-то гонял мяч. Слышался гогот – такой нехарактерный для спокойного поселка – то виднелся маленький базарчик, занимающий главную площадь. Высоченное здание протянулось к небу, а маленьких двухэтажных ветхих домишек, напоминающих проклюнувших маслят после дождя, больше не было видно.

Все изменилось с тех самых пор, как он покинул поселок. Внутри груди мягко забилось сердечко, предаваясь былым воспоминаниям. Впрочем, он никогда не жалел, что уехал отсюда. Так было надо.

Завидев свой дом, его сердце забилось еще быстрее. Подавив в себе сильное желание заглянуть в него, он отправился дальше. Ноги постепенно ускоряли шаг, и Гавр не успел заметить, как его тело унеслось от бетонного муравейника.

Подбежав к пятиэтажному дому, он замедлил бег, а затем остановился. Вглядываясь в списки квартир, что были прописаны над железными дверями, он нашел нужный подъезд и пошел к нему. Остановившись перед домофоном, он глубоко вздохнул.

«Просто узнать, что именно случилось в тот день. Я здесь только за этим» – крутились мысли, но он понимал, что обманывает сам себя. Он хотел вновь увидеть его, хотел убедиться, что с ним все хорошо, хотел обнять его и извиниться за то, что не заглянул к нему ни разу. Все-таки 6 месяцев в колонии для несовершеннолетних – тяжелое испытание, тем более для парня, подающего такие надежды.

Вытащив из кармана джинсов смятый клочок бумаги, он развернул его. Чернила слипались в бездонное синее море, но он все же смог разобрать адрес, переданный ему Андреем в кафе. Номер квартиры – 27.

«Не в этой ли квартире жил Стекляшка?» – только и успел подумать он, как пальцы предательски нажали на потрепанные кнопки домофона.

Послышался протяжный звонок. Внутри все сжалось, и Гавр еще раз глубоко вздохнул. Звонок. Еще один. С каждой секундой Гавр чувствовал горечь вперемешку с облегчением. С каждой секундой он отдалялся от встречи.

Домофон замолк, безмолвно уставившись на испуганного парня. Он постоял в нерешительности несколько секунд, смял клочок бумажки и бросил его в урну. Больше тот ему не понадобится. Он знал, где искать Ваню. Круто повернувшись, он устремился к западной части поселка. Устремился, пробегая место, где когда-то все началось, к месту, где окончательно все и закончилось.

Семеня ногами, Гавр изумленно осматривал новые дома, что магическим образом образовались после его отъезда. Заброшенная дорога, по которой они с друзьями часто прогуливались, превратилась в элегантную асфальтовую ковровую дорожку. По обе стороны от нее виднелись аккуратные четырехэтажные свежепостроенные дома. Красный кирпич прятался под зеленью леса, а с неба казалось, будто бы лесной массив показывает звездам язык.

Асфальт продолжался, и Гавр с удивлением отметил, что здесь появилась дорога. Появилась там, где ее не смог бы и представить сам Клиффорд Саймак. Чуть дальше (по мальчишеской памяти) его должны были встретить заброшенные гаражи, но вместо них ему навстречу выглянула баскетбольная площадка с уличными тренажерами.

Не веря своим глазам, он сбавил темп. Когда-то здесь все и началось. Именно в этот миг он ощутил всю скоротечность жизни. Зачарованно осматривая сделанную площадку, он все же заставил себя пуститься дальше. Сюда он приехал совершенно с другой целью.

На этом месте закончились все изменения, и началась старая добрая заброшенная дорога, что вела к огромному полю. К его удивлению, с полем так до сих пор ничего и не сделали. Пробираясь через высокие кустарники, Гавр быстро оказался у края обрыва.

Перед ним раскинулся овраг, увидев склон которого, его передернуло, а под лопаткой засосало. В память начали настойчиво стучаться ужасные картинки. То утро, когда они спустились сюда с друзьями, комом встало в горле. Стиснув зубы, он хмуро уставился вдаль.

«Ты там, я знаю это».

Схватившись за ветку, он начал осторожно спускаться вниз.

***

Утренняя газета (хотя за окном был полдень) лениво шуршала в руках отца – главы семейства. Его отпустили с работы пораньше. Тени, проступающие сквозь задернутую шторку, также неспешно сливались с текстом очередной эпатажной статьи про разрастающийся экономический пузырь – погубившая миллионы людей недвижимость. Заголовки были выделены жирным шрифтом, как бы подгоняя неизбежный крах людских судеб.

Отец, увидев незамысловатые графики – уровень жизни – кривую, которая под напором вездесущего капитализма неуклонно шла вверх, слегка улыбнулся. «Да мы просто купаемся в лучах золотистого счастья», – подумал он про себя, кидая взгляд на депрессивные осенние пейзажи, что растекались за окном.

Устав от наваливающихся друг на друга строк, он отложил газету себе на колени и взял чашку горячего чая. Подув на нее, он осторожно прикоснулся к ней губами, привыкая к горячей зеленоватой жидкости. Тени за окном, выброшенные под холодный ветер, привлекли его внимание.

Среди грязи и серой безысходности шатались несколько силуэтов, напоминающих зомби. Хлипкие путающиеся шаги свидетельствовали, что безликие тени успели накатить уже ранним утром. Ядовитая жидкость, наркотиком заполняющая больное сознание, расплескивалась в прозрачной стеклянной бутылке. Неудачный шаг, и бутылка глухо ударилась о землю. Старик, возрастная планка которого не доставала даже до сорока лет, пал вслед за своей стеклянной спутницей. Его друг, выглядевший намного моложе, но весь в ссадинах и синяках, благородно плюхнулся рядом. Забавно. Однако смеха слышно не было. На их лицах замерли серьезные маски, затуманенные глаза крутанулись по орбите и впились в извечную сокровищницу. Увидев, что бутылка не разбилась, оба облегченно выдохнули и принялись неуверенно вставать на ноги. Предпринимая неудачные попытки, они, хватаясь друг за друга, стремились к серому небу. Совсем скоро они попадут на него, но никому до этого не будет никакого дела. Одни потупят взор и съедят из уважения предложенную конфету, другие усмехнутся и закроют дверь перед дружками покойников. Но большинство облегченно вздохнет, в уме простив пьяницам их бесконечные долги.

Под эту картину отец вновь взял газету и начал плавно перелистывать ее тонкие страницы. Подушечки пальцев потеряли чувствительность – с книгами и газетами глава семейства редко расставался. Работая бригадиром в строительной компании, он чувствовал, что краха не избежать. Цены на жилье, возрастающее количество кредитов – буквально все кричало о начале конца, но никто не хотел этого видеть.

– Недвижимость рухнет, – как-то однажды сказал он, наблюдая за бесконечными котлованами и шапками недостроенных коробок (в будущем их будут, скривившись, называть «долгостроями»). Но в ответ ему лишь шептал немой укор. Строй пока есть свободная земля, – такой был девиз всех строительных компаний.

Его жена была образованной и начитанной женщиной. Вечерами она любила усаживаться в мягкое кресло и перечитывать романы Бронте. Тусклый свет падал из-за плеча на пожелтевшие страницы, и она погружалась в волшебный мир девятнадцатого века. Несмотря на тонкую природу ее натуры, она обладала твердым характером, который был ой-как нужен при работе в поликлинике.

Благодаря связям директора фирмы (что проживал по соседству с нашей парой), у фирмы постоянно были заказы, даже во время наступившего кризиса. Люди на телевидении рьяно доказывали, что в стране процветает экономика, когда отец видел собственными глазами, как маленькие дети носятся по улице в обносках и грызут белоснежный рафинад. Кризис был на пороге и все смущенно перешептывались между собой.

Входная дверь открылась, и в квартиру зашел невысокого роста мальчишка, четырнадцати лет. Увидев отца за кухонным столом, он только на мгновение изумился его присутствию.

– Пап, что случилось? Ты почему не на работе? – спросил он, боясь услышать роковые слова, которые по всей стране зависли во многих семьях.

Часть 1

1

Ваня не отличался сговорчивостью. Извечно испытывающее лицо, он словно пожирал своего собеседника одними глазами. Но это никак не смущало остальных. Даже придавало уверенности, ведь когда тебя так упорно слушают, значит, ты говоришь что-то дельное. Его многие любили за спокойный нрав. Невысокого роста, он был симпатичным мальчишкой и многие девушки неестественно громко смеялись, когда он проходил рядом. Но они его не интересовали. Мало кто мог догадаться, что находится в его черепной коробке, мало кто мог с уверенностью сказать, что сам обладатель этой коробки способен ответить, какие мысли приходят ему в голову.

Для многих Ваня оставался загадочным мальчуганом, способным неожиданно вскочить с места и направиться в абсолютно противоположную сторону. Куда ты? – только успевали воскликнуть друзья, но узкая спина продолжала удаляться, оставляя на себе недоуменные взгляды.

Ему недавно стукнуло четырнадцать – возраст гадкого утенка. Первые мысли о девочках в ином ключе. Безобидные шутки над одноклассницами и невзначай легкие прикосновения их только начинающих формироваться окружностей. Тихие крики лишь для вида и короткие переглядывания – нет ли кого поблизости. Если нет, то мальчишеские неопытные пальцы скользили по всему неизведанному телу, а некогда возмущенная одноклассница обнажала свои белые зубки, приятно ощущая первые в своей жизни мурашки от чужих прикосновений. Но если поблизости оказывалась учительница, то вопль негодования, и они вновь превращались в нестерпимых врагов.

Ужасный возраст, что говорить. Но то ли будет дальше…

Ваня робко поглядывал на неумелый флирт своих друзей с особами противоположного пола. Его друзья же смотрели на него с легкой злобой и обидой (вперемешку с львиной долей зависти), когда одноклассницы кокетливо строили ему глазки и как бы случайно прикасались к его хлипким плечам. Он был не настолько красив, но по сравнению с имеющимся товаром, отличался весьма высокой конкурентоспособностью. Умные глаза суетливо опускались на грязный пол, когда одноклассницы кружили возле него.

– Ну как? – обреченный голос со щепоткой обиды пробежал между закадычными друзьями. Вся четверка с грохотом, присущим школьникам, возвращалась домой с автобусной остановки. За худыми спинами, отважно держащими громадные квадратные рюкзаки, дрожал зеленый гигант, выплевывая из выхлопной трубы ядовитые облака газа.

Шедший по привычке позади всех, Ваня сладко улыбнулся, щурясь от долгожданного осеннего солнца. Трое его друзей отрицательно покачивали головой, будто не веря в происходящее.

– Нет, я серьезно, как тебе это удается?! – не унимался Андрей. Он был самым высоким среди друзей, или банды, как он их самих называл (к слову, остальные постоянно просили его не произносить это старомодное словечко, но он упорно не слушался). Большая голова комично смотрелась на исхудавшем теле. Он никогда не отличался упитанностью, а когда вырос на целых десять сантиметров за лето, то вовсе стал похож на пленника концлагеря. Красотой он не отличался: вздернутый нос кверху, глубоко посаженные глаза как у хорька, постоянно бегающие по разным сторонам и бледное лицо, будто бы посыпанное сахарной пудрой. Верхняя пара зубов, как у кролика, постоянно нападала на нижнюю губу, отчего Андрей действительно походил на мутировавшего зверька.

– Вот кому, как не тебе об этом спрашивать?! – вставил свое слово Леша, – на фоне тебя, у нас всех неплохие шансы. Ты наша страшная подружка, смирись, – все засыпались смехом, кроме Андрея. Он пристально оглядывал своего обидчика.

– Меня хотя бы не посадят за решетку, – ответил он. Несмотря на юный возраст, голос уже обрастал плотной серьезностью.

– Ты чего несешь? – круглые щеки вяло упали вниз. Леша подозрительно уставился на шпалу-друга, догадываясь, что сейчас проскользнет упоминание о его лишнем весе. Он, в общем-то, не ошибся.

– Ты хоть понимаешь, что тебе нужно сразу же звонить в скорую и в полицию, перед тем как завалить девку? – Андрей пристально вглядывался в пухлое лицо, голос его не дрожал смешливыми струнами, он говорил предельно серьезно. Только подёргивание нижней губы слегка выдавало его. – Либо ты ее прикончишь своим весом, либо она прикончит твое сердечко, – закончил он, – и снова раздался тонкий смех, напоминающий звон бокалов.

Гневные поросячьи глазки выстреливали ненавистью из всепоглощающих щек. Краска залила лицо, по вискам заструились ручейки пота. Леша был пухлым мальчишкой, невысокого роста, он был главным инициатором походов в кафе и зависанием на фуд-корте. Если у кого и оставались нетронутые остатки пищи, друзья знали, что с ними делать. Они любили Лешу – маленького толстячка, который вечно подкалывал всех и каждого. Любая фраза, вылетающая из массивного рта, отдавала саркастическим ароматом. Поначалу многие поджимали губы, размышляя, сарказм был ли это, или они действительно пахли оттенками летнего бриза. Но затем, все привыкли к бесконечным колким замечаниям. Никто не воспринимал его всерьез, а Леша продолжал насмехаться над всем миром. Изуродованный комплексами, он превратился в едкую машину острых фраз.

Если речь заходила о его весе, он начинал терять голову. Все понимали, если хочешь остудить пыл сопляка – напомни ему о боках, стремительно падающих на землю. Тем не менее, шутки от друзей он воспринимал значительно проще, чем от посторонних людей. На то они и друзья.

Маленькие кулачки сжались, а тонкую линию губ прорвали твердо сомкнутые зубы. Воздух омрачил воинственный вопль, и Леша бросился на своего обидчика.

Увидев, как на него несется маленький вопящий толстячок, Андрей не смог сдержать смеха. Он ловко уклонился в сторону, и пухлое тельце упало на пыльную землю. Желтые листья облепили со всех сторон мальчишку, и Леша, отряхиваясь от листвы, поднялся на ноги. Сжимая кулаки, он переводил взгляд со смеющихся друзей на удивленных прохожих, что беззастенчиво улыбались толстячку. Он не заметил, как один из листков прилип к его промежности.

– Можешь нас не стесняться, Адам, – улыбнулся Ваня. Друзья вновь засмеялись, а Леша озадаченно уставился на них. Они указали на листок, присохший к его паху, – или ты собрался кому-то позировать? – продолжил Ваня, и тут уже Леша подхватил дружеский хохот. Смахнув листок с промежности, он продолжил с друзьями бесконечный путь домой.

Порой, перемахнув через все детские годы, ворвавшись во взрослую жизнь, ты недоуменно всматриваешься в счастливые лица детей, забывая о том, что сам был таким же. И дорога, тянущаяся от автобусной остановки до твоего дома, кажется тебе минутной тратой времени. В то время как для детей она представляет опасное приключение, которое каждый день затягивается до часу. И дело здесь далеко не в маленьких шажках.

После того, как мальчишки пришли домой, все вокруг замерло на миг. На улице было пустынно, и только любитель выпивки шатался из стороны в сторону, напоминая перекати-поле в пустыне. Поселок, в котором жила ребятня (если такое слово можно применить к вступившим на путь взросления подросткам), находился в глуши хвойного леса. Извечный аромат зеленых иголок, чистый воздух и уютное отрешение создавали атмосферу маленького счастья.

Поселок был в изоляции, словно провинившийся заключенный, посаженный пожизненно в камеру-одиночку. Для некоторых – это нестерпимые муки, для других – тихая размеренная жизнь. Несмотря на свою отрешенность от города, поселок наполняли самые разнообразные человеческие судьбы. Здесь проживали богачи, которые, надо сказать, не относились к зажравшемуся типу и могли спокойно помочь соседям рангом ниже. Были молодые мамы, обожавшие собираться на детских площадках и обсуждать последние сплетни. Встречалась толпа ребятишек, которые визжали, играя в догонялки. И даже был низший пласт человеческого деяния – горькие пьяницы. Стоит сказать, что к ним жильцы поселка относились не слишком строго, видя горе людей, соседи медленно качали головой – «может, это и не их вина» – как бы говорил этот жест. Но каждый в глубине души четко осознавал, что шатающаяся дорога, освященная каплей дешевого алкоголя, не могла появиться сама собой. Виноваты всегда люди, и не стоит перекладывать свою паршивую жизнь в руки судьбы.

В поселке проживало чуть меньше тысячи людей, но, несмотря на это, каждый знал каждого в лицо. Он был самодостаточен, и если бы можно было работать на дому, его жители с радостью бы никуда не выезжали. Все без исключения любили это место, и никто даже не мог подумать перебраться отсюда в шумливый город.

Маленькая точка посреди громадины леса. Если посмотреть на поселок с иллюминатора, то можно увидеть тоненькие жилы, что паутиной исходят из кучи налипающих друг на друга домиков. Это дороги, что ведут в разные закоулки нашей необъятной страны. По одной из них каждый день ходит зеленый автобус, напоминая жильцам, что они не одни на этой планете. Внушая школьникам нервозность и обреченность перед предстоящим днем.

Обычно обедом поселок впадает в сонливое состояние. И это не связано с дневным сном. Если бы. Молодые мамаши, выгуливающие с утра своих чад, возвращаются домой и укладывают их спать. Если это удается сделать, то чаще всего они наслаждаются горячим чаем с шоколадным печеньем, усаживаются поудобнее в кухне и берут в руки свой неизменный атрибут – телефон. Здесь-то и бросается в глаза коренное отличие жителей поселка от жителей города – телефон им нужен, чтобы говорить. Сейчас это становится редкостью. Уставшие женщины часами обсуждают утреннюю прогулку, не забывая упомянуть о безликой блузке соседки или об отвратительном поведении ее сына. Даже такие сплетни носят безобидный характер, так как под конец разговора мамашки обычно вспоминают и о положительных качествах незадачливой соседки. Мужчины – главные добытчики и хищники поселка даже не представляют, какая жизнь протекает в этих местах в дневное время. С утра до вечера они зависают на работе, а потом уставшие приходят в любимый дом, где их ждет аппетитный стейк с картофельным пюре. Школьники, возвращающиеся со школы, обедом обычно выполняют домашнее задание или, по крайней мере, делают вид, что выполняют его. Некоторые кропотливо сидят за бессмысленными математическими примерами, чертя в тетради ненужные никому кроме их учительницы пирамиды и треугольники. Некоторые же натягивают наушники и включают свои мощные компьютеры, предвкушая виртуальные приключения с друзьями. Малая часть из них берет в руки запыленные книги и погружается в свой приглушенный надуманный мир.

Так или иначе, все наслаждаются отведенной им жизнью. Как только время переваливает за пять вечера, маленькие отпрыски просыпаются, давая понять об этом всей улице своими пронзительными воплями, первые мужчины, как долгожданные подснежники появляются на пороге дома, а школьники, один за другим выпучив глаза, доказывают, что домашняя работа выполнена в сроки. Про качество выполнения они обычно умалчивают, да и матери их об этом не спрашивают, и после нескольких минут храброго рычания подростков, отпускают их на улицу.

Вечером поселок оживает. Загораются фонари, маяками освещая узенькие дорожки, магазинные витрины приобретают чарующее свечение, а по улицам начинает раздаваться шум и громкие разговоры. Отцы, немного отдохнувшие после работы, собирают вместе с женами своих малюток в долгую прогулку (правда эта прогулка может закончиться, когда им захочется, в отличие от одноименного произведения). Улицы покрываются семейными парами, гуляющими по зеленому лесу и машущими друг другу руками. Улыбки не сходят с их лиц, и многие осознают то самое мгновение настоящего, которое иногда так сложно поймать суетливым городским муравьям. Наверное, именно это чувство и есть счастье. Как бы то ни было, никто из них даже не догадывался, что скоро безмятежность закончится, а дружелюбные соседи начнут поглядывать друг на друга с неприязнью.

Обедом поселок молчал. Но на улицах все же мелькали тени. Не только пьяницы, мило беседующие о смысле бытия, но и тройка подростков, белой вороной выбивающаяся среди цветущего человеческого муравейника.

Макс, Тима и Толик – колоритные персонажи, отличающиеся грубостью и тупой прямолинейностью от своих соседей. Не сказать, чтобы их ни любили, но точно в гости эту троицу к себе никто бы не позвал. В школе их обходили стороной, не дай бог заглянуть в сверкающие глаза. Учителя, признав свою беспомощность, усаживали их на последнюю парту и пытались вести урок, время от времени повышая голос, чтобы перекричать увлеченных беседой непутевых подростков. Нельзя сказать, что родители не справились с воспитанием, так как, по крайней мере, у двух из них они были образованными людьми. Скорее всего, повстречав друг друга еще в детском садике, они открыли для себя беззаботный мир, где ответственности и будущим планам не было места.

Бывало, что они покидали школу до официального конца уроков. Однажды они сообщили всему классу, что последнего урока не будет, и тогда их одноклассники шумно выбежали на улицу, ликуя от предстоящей свободы. Троица, улыбаясь, плелась за овечками – три волка, облизывая пасти, наблюдали на результаты одной лишь сказанной фразы. На всю толпу изумленно смотрела учительница, у которой как раз и должен был пройти последний урок. Не в силах ничего сказать, она протягивала дрожащие руки к убегающим от нее детям. Внутри нее все обрывалось, и даже капля возмущения не могла вынырнуть наружу.

– Как же так? – недоуменно произнесла она, – у нас же сейчас урок по расписанию, – губы ее дрожали, а глаза стали влажными. Рядом никого не было. Она говорила сама себе.

– Я так понимаю, урок отменяется? – серьезный голос раздался за ее спиной, и она судорожно обернулась. За ней стоял Макс, на лице его застыла маска благородства. – Не знаю, что с ними случилось, внезапно, как идиоты разом ринулись к выходу, видимо, теперь сами школьники составляют себе расписание, – он удрученно покачал головой, а старушка осматривала его дрожащим взглядом.

– Нас троих уже нет смысла держать, ведь правда? – вмешался Толик, окутывая учительницу доверительным тоном.

– Наверное, – только и успела произнести она, как троица мигом оказалась в больших железных дверях. Женщина охранник недоуменно смотрела на учительницу, пытаясь понять, что же сейчас произошло. – Я их отпустила, – промямлила старушка и, развернувшись, поплелась к себе в кабинет.

Спустя день ее положили в больницу из-за проблем с сердцем, а троица, улыбаясь, шагала к автобусной остановке, задумываясь над тем, как проведет следующий остаток дня.

2

– Зачем ты живешь? – пристальный взгляд Макса обвивал шатающийся силуэт. Обедом, когда тишина спускалась на поселок, троицу нередко посещали философские мысли.

Перед ними стоял Стекляшка. Прозвище он получил благодаря своему вечному слуге – бутылке водки. Куда бы ни пошел Стекляшка, она как верный Санчо Панса болталась рядом. Конечно, пьянице не мерещились угрожающие мирной жизни людей мельницы, но иногда случалось, что запнувшись о камень или же ударившись плечом о дерево, Стекляшка немедленно принимал бойцовскую стойку, помахивая перед безвинной деревяшкой хлипкими кулаками.

Сейчас же Стекляшка горько рыдал, проклиная злой рог. Опухшие глаза сбились в одну щелку, лиловые синяки пестрели под ними – опять кто-то решил проверить на нем силу удара. Впрочем, за каплю живительной влаги он готов был стерпеть все, что угодно. Невнятные стенания прорывали осенний воздух, Стекляшка сидел на пятой точке в хлопьях листьев. Не успев за скользящим миром, сбегающим с его поля зрения, как часто с ним бывает, он больно рухнул на землю. Бутылка водки, на дне которой плескалось забытье, выскочила из рук и теперь лежала прямо под ним.

– Ну, х-де же ты?! – плача шептал Стекляшка. Его шершавые руки метались по земле в поисках своего слуги, своего лучшего друга.

Троица, видя его неуклюжие попытки отыскать бутылку, лежавшую прямо под ним, уныло усмехнулась. Они припадут ему урок, но что толку, если после звонка все вылетит из пьяной башки.

– А ты посмотри там? – Толик указал на ель, что возвышалась за спиной Стекляшки.

Он безропотно подчинился указаниям и, пристав с земли, на четвереньках подлез к дереву. Смотря на могучий ствол, он представлял, что находится в лесу – в голове вращались сотни елей, в то время как одна единственная стойко терпела его кислое дыхание. Макс не теряя времени, поднял бутылку водки с земли.

– Д-ак вот она! – плач прекратился, и Стекляшка улыбнулся во весь беззубый рот. Он протянул дрожащие руки к бутылке, но Макс медленно отступил от него.

– Зачем ты живешь? – вновь повторил он свой вопрос. Стекляшка озадаченно смотрел на него, пытаясь понять, как же правильно ответить.

– Чтобы пить, – смущенно ответил он.

– А зачем ты пьешь?

– Чтобы жить! – из пропитой глотки треснул сухой смех. Опухшее лицо окутали морщины, а Стекляшка продолжал гоготать, думая, что блестяще пошутил. Вскоре смех перешел в кашель, и, втянув в себя воздух, он отхаркнул на землю слизкий комок.

– Мерзость, – протянул Толик, смотря на выплюнутый комок. Однако никто не отреагировал на его ремарку. Тима переводил взгляд с Макса на Стекляшку и обратно.

– Нужна водка? – лицо Макса не выражало никаких эмоций. Стекляшка боязливо кивнул в ответ. – Тогда попроси.

– Максим, можно мне мою водку? – “мою” Стекляшка подчеркнул, дав понять, что знает свои права.

– По-собачьи, – спокойным голосом проговорил Макс, и его друзья слабо усмехнулись. Сам он оставался серьезным.

Стекляшка непонимающе посмотрел на него, стараясь понять – шутка это или ему действительно придется вставать на четвереньки и гавкать. Он был пьяницей, но не причинял никому вреда. Не сказать, что его любили, но относились к нему точно не плохо. Бывший спортсмен, Стекляшка профессионально занимался гимнастикой. Даже занимал места и мечтал пробиться на Олимпиаду. Это было неосуществимой мечтой, он понимал, что не дотягивает. Но ведь только мечта способна заставить тебя тянуться к нереальности. И он тянулся. Ежедневно он часами кувыркался на кольцах, брусьях, перекладине и бревне. Он не был талантлив, но трудолюбие заменяло нехватку способностей. Больших успехов он не достиг. На светофоре сбила машина. Водитель отчаянно жал газ, стараясь проскочить на мигающий желтый. Стекляшка, понуро опустив голову, пересекал дорогу. Он спешил на соревнования. Зеленый свет улыбчиво манил его на другую сторону дороги, как вдруг послышалось визжание тормозов. Увидев Стекляшку, водитель лихо повернул вправо, но по воле судьбы, именно туда и отскочил бывший гимнаст. Можно сказать – повезло. Машина лизнула Стекляшку, взметнув его худое тело в воздух. Он даже не потерял сознание, лишь круглыми глазами осматривал свою ногу. На месте голени виднелось кровавое месиво. Джинсы были порваны, а кроссовок буквально испарился (его так и не нашли, хотя вряд ли и искали). Кость, порвав кожу, смотрела прямо на него.

Дальше, как это часто бывает, он впервые попробовал вкус алкоголя, способного на время снять жуткую боль, но даже тогда он не опустился до пьянства. Спустя годы, он начал работать тренером. Сидя на обшарпанном стуле, он с улыбкой следил за малышней, что крутила сальто и кувыркалась на жестких матах. Изредка он ковылял к ним, показывая новый трюк или страхуя кого-то из своих учеников. Глаза его светились, когда под его руководством ученики брали золото, серебро, бронзу на городских соревнованиях. Неважно, какие медали они завоевывали, ему было так радостно смотреть на снаряды, скалой выдерживающие всех детей, на аплодисменты после удачного выступления и разочарованные вздохи после обидного падения. Сердечко его скакало, когда малышня срывалась с бревна, а ученики заботливо успокаивали, обещая, что завоюют для него медаль в следующий раз.

Спустя несколько лет секцию закрыли. Бюджет урезали, и спортивный комплекс выкупили бизнесмены из Москвы. Вместо спортивного зала, в котором дети стояли на головах, а пришедшие за ними родители восторгались своими чадами, где мальчишки кувыркались наперегонки, а девочки превращались в стройные мостики, сделали обычный тренажерный зал, который был ничем иным как унифицированным кирпичиком громадного коммерческого механизма. Детские крики и смех умолкли, теперь слышалась дикая музыка, подгоняющая человека необдуманно жить, а в зеркалах отражались стройные фигуры женщин со смартфонами в руках.

Были попытки воскресить секцию, и Стекляшка даже пару раз проводил занятия на улице. Общественные турники, брусья – это годилось для занятий, но с каждой неделей ряды будущих гимнастов редели, пока не наступила зима.

Когда снег растаял, а на небо взгромоздилось апрельское солнце, Стекляшка одиноко стоял возле турников, вглядываясь вдаль. Он видел своих учеников, но те не видели его. Они проходили мимо. Так Стекляшка понял, что потерял хоть какое-то разумное объяснение своему существованию. Железный болт в ноге раскалялся, напоминая ему, что он больше никому не нужен. А пенсия и пособия по инвалидности, пытающиеся покрыть унылый остаток жизни, послужили Стекляшке бесконечным источником волшебного прозрачного зелья.