Текст книги "Реквием по Иуде"

Автор книги: Марк Арен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

Женева, апрель, 2005

В Женеве весь день 2 апреля шел дождь. Для здешней весны это было в порядке вещей. Скорее было бы необычным, если бы он не шел несколько дней подряд. Но он лил со вчерашнего дня, местами нехотя переставая, потом шел снова и снова… Казалось, низкое небо случайно зацепилось за крест на позеленевшей от времени башне собора св. Петра и теперь от злости изливало на город всю небесную влагу. Безлюдная смотровая площадка уныло темнела над городом. Угрюмо выглядели статуи всегда торжественных отцов Реформации. Редкие прохожие перепрыгивали через лужи, нелепо взмахивая блестящими от дождя зонтами. Автомобили с запотевшими стеклами словно на ощупь двигались по едва угадываемой в тумане набережной и по-европейски вежливо расшаркивались при встрече, уступая дорогу. Магазины выплевывали из чрева последних покупателей и со скрежетом опускали за ними жалюзи.

По обыкновению, тихо было в это время и в женевском университете. Большинство его кафедр и лабораторий, если и работали сегодня, то не дольше половины дня, и только в окнах лаборатории института цифровых исследований горел свет.

Профессор Вессель, сидя в кафе напротив института, нетерпеливо поглядывал на эти освещенные окна. Он пришел сюда, чтобы встретиться с сотрудниками фонда и обсудить детали предстоящих публикаций. С Кларой Гольдман профессор был знаком давно, ее молчаливого спутника видел впервые. Этот разговор был, конечно, очень важен, но Вессель не мог на нем сосредоточиться. Его так и тянуло лишний раз оглянуться в сторону института.

– Вы кого-то ждете? – спросила его Клара Гольдман.

– Я бы определил свое состояние иначе. Не ожидание, а жажда встречи, – смущенно улыбнулся профессор. – Там, в лаборатории, вот-вот будет готов окончательный перевод расшифрованного текста.

– Даже не верится, что мы наконец-то сможем его прочесть, – сказала Клара и повернулась к своему соседу. – Никос, неужели ты этому не рад?

– Наверно, медики вырезали мне орган, отвечающий за радость, вместе с куском печени и прочей требухой, – мрачно ответил Ионидис.

Клара Гольдман рассмеялась:

– Ничего! Ты еще удивишь медицинский мир своей способностью к регенерации.

Грек с трудом изобразил вежливую улыбку. Профессор Вессель решил не затягивать разговор:

– Итак, господа, кажется, мы оговорили все условия публикации. Никаких имен, никаких конкретных деталей. Даже название вашего фонда не будет упомянуто. Просто фонд, и все.

– Не забудьте вставить в свои примечания, что подлинник Евангелия от Иуды будет экспонироваться в Каирском музее, – добавила Клара. – Но только после того, как с ним познакомятся все ведущие специалисты. То есть никаких конкретных дат.

– Да-да, – кивнул Вессель. – Плюс выражение благодарности правительствам Египта и Швейцарии, а также…

– А также онкологическому центру, – вставил Ионидис. – Если бы я туда не угодил, неизвестно, как сложилась бы судьба папирусов.

Профессор Вессель вдруг почувствовал чей-то взгляд и оглянулся.

Он сразу узнал его, своего прошлогоднего оппонента. Да, со времени парижского конгресса прошел год, но тот незнакомец совершенно не изменился. Все тот же надменный взгляд, все та же гордая посадка головы. Он вошел в кафе, отряхивая с плаща капли дождя и проходя мимо их столика, улыбнулся Весселю, как старому знакомому.

– Добрый вечер, – холодно сказал профессор.

– Да, вечер весьма добрый, весьма удачный, – еще шире улыбнулся незнакомец. – Но поспешите, коллега. У вас осталось чуть больше, чем полтора часа.

– Что? – удивился Вессель. – Почему?

– Потому что ответ будет дан в двадцать один час тридцать семь минут.

Незнакомец приподнял шляпу, приветствуя Клару, и прошел в дальний угол кафе, скрывшись за стеклянной переборкой.

– Не знал, что вы знакомы, – произнес Ионидис. – Вы тоже пользуетесь услугами юридического бюро?

– Почему вы так решили?

– Но вы только что поздоровались с одним из его сотрудников. Между прочим, Клара, именно этот специалист когда-то вывел меня на Файна.

– Нет, вы, видимо, обознались, – неуверенно сказал Вессель. – С этим господином я имел довольно бурную дискуссию на конгрессе в прошлом году. Но он, по всей видимости, не юрист, а скорее историк.

– Не мучьте свою память, – сказала Клара Гольдман. – Есть такие лица, которые всем кажутся знакомыми. Мне, к примеру, этот юрист-историк сразу напомнил одного официанта. Ну и что? Кстати, профессор, о каком сроке он вам сказал?

– Двадцать один час тридцать семь минут, – вспомнил Вессель. – Но мне ничего в голову не приходит.

– Что ж, будем считать это знаком судьбы, – сказала Клара, вставая из-за столика. – Профессор, мы можем подвезти вас.

Вессель замотал головой:

– Нет-нет, что вы! Я – в лабораторию. Хочу первым увидеть еще теплые страницы…

* * *

В лаборатории, взглянув на часы, заторопилась домой сидящая за рабочим столом немолодая уже женщина.

– Девятый час, ты еще остаешься? – спросила она молодого человека, прильнувшего носом к компьютерному монитору.

– Да, мне еще нужно закончить важную работу, – ответил тот.

– Ты растворился в работе. Сегодня же суббота. Вот увидишь, твоя новая подружка бросит тебя так же, как и прежняя, – улыбнувшись, сказала женщина.

– До свидания, – недовольно поморщился юноша.

– Прощай. И не забудь погасить свет рыбкам. – И женщина, надев плащ, вышла из комнаты.

Молодой человек попытался вновь сконцентрироваться на работе, от которой его отвлекла коллега, но не преуспел в этом. Брошенный мимоходом намек по поводу подружки задел его за живое.

Действительно, в последнее время эта чертова работа стала его доставать. Вынужденный подрабатывать в университете, он приходил на работу после занятий, тогда когда другие, в том числе и его подружка, после лекций думали только о том, где и с кем провести предстоящий вечер. А ему предстояло возиться с этими опостылевшими бумагами и заботиться об этих дурацких рыбах. Но, с другой стороны, работа обеспечивала его карманными деньгами, без которых жизнь молодого человека в большом городе превращается в сплошную пытку.

От грустных мыслей его отвлек стук в дверь. В лабораторию ворвался профессор Вессель.

– Ну-с, коллега, чем порадуете?

– Насколько я знаю, радиоуглеродный анализ уже завершен. А я завершаю окончательную обработку самих текстов, – ответил ему юноша.

– Окончательная обработка? Сколько это может еще продлиться? – нетерпеливо спросил профессор.

– Не более часа, – успокоил его студент и предложил: – Может быть, пока кофе?

– С удовольствием, – потирая руки, обрадовался профессор, – при такой погоде крепкий кофе был бы как нельзя кстати.

Молодой человек направился к кофеварке, а гость, повесив плащ, стал прохаживаться по комнате.

– Скажите, профессор, – колдуя у кофеварки, спросил его юноша, – а что за спешка с этими бумажками?

– С бумажками? Да вы понимаете, о чем речь! – всплеснув руками, вскричал Вессель, и, театрально положив руку на плечо юноше, будто посвящая того в рыцари, с пафосом продолжил: – Друг мой, возможно, вы войдете в историю, как человек, сопричастный к открытию тайны Евангелия от Иуды!

Юноша скептически усмехнулся:

– Не надейтесь, что я куплюсь на эту фишку, профессор. То, что я не похож на слушателя духовной семинарии, еще не значит, что я не знаком со Священным писанием. Так вот, я уж точно знаю, что такого Евангелия не существует.

– Уточним терминологию, – профессор назидательно поднял палец, охотно включаясь в диспут. – Что значит «не существует»?

– То и значит, что его просто нет. Есть Евангелия от Марка, Матфея, Луки и Иоанна. И все.

– Скажите, дружок, а Япония существует?

Студент опешил.

– Что за вопрос? Конечно!

– Но миллионы людей на протяжении многих веков и не подозревали о ней. Для них она не существовала. Точно так же для нас с вами совсем недавно еще не существовал человек по имени Бен Ладен. А ведь он все это время жил практически рядом с нами! – Профессор сделал паузу, будто на экзамене, незаметно подсказывая студенту правильный ответ. – Ну, понимаете? Для вас до сих пор существовали четыре Евангелия, которые были отобраны римским императором Константином Великим из более чем тридцати текстов, описывающих жизнь, смерть и воскрешение Христа. В 325 году, в ходе первого Никейского собора, эти четыре Евангелия признали каноническими и внесли в Новый Завет. Но наряду с ними существовали и другие аналогичные тексты, авторство которых приписывалось известным лицам, в том числе Никодиму, Иакову, Петру, Фоме.

– И, конечно, Иуде – с сарказмом добавил юноша.

– Вот именно, и Иуде, – ему в тон ответил профессор. – Его Евангелие, изначально написанное на греческом языке, впервые упоминается в 140 году у Юстиана Мученика. Затем в своей книге «Трактат против ересей», написанной во II веке, о нем упоминает первый крупный богослов епископ лионский Ириней. Почти весь этот христианский труд дошел до нас на греческом и латинском, а часть его – на армянском и сирийском. Это и есть те несомненные источники, благодаря которым мы знаем, что Евангелие от Иуды существовало.

– И когда же он успел его написать, если покончил с собой сразу же после предательства? – продолжал упорствовать юноша.

– Не следует понимать все так буквально. Канонические тексты появились не ранее 70-х годов от Рождества Христова, а скорее всего на рубеже I–II веков. При этом не исключено, что авторы использовали для их написания не дошедшие до нас логии – собственные высказывания Христа, возможно, записанные по-арамейски. Поэтому неудивительно, что Евангелие от Иуды было написано значительно позже жизни самого автора. Никто не может с достоверностью утверждать, что Иуда сам составил текст, – ответил профессор.

– Ваш кофе, профессор, – студент поднес дымящуюся чашку. – Но как мог сохраниться манускрипт?

– Спасибо, – профессор осторожно забрал у него кофе и продолжил: – До наших дней он дожил только потому, что климат, где он был найден, идеально подходит для сохранения папируса. А также потому, что коптам запрещается уничтожать текст, содержащий слово «Бог».

– Коптам? – переспросил юноша.

– «Копт» – это европейская форма арабского слова «кибт», которое само есть производное от греческого «египтянин», – пояснил профессор.

– А как манускрипт оказался здесь?

– После того, как его нашли в Египте, он успел уже раз побывать в Швейцарии, потом долгие годы пролежал в одном из банков США. Многократно проданный и перепроданный людьми, не имеющими представления о его действительной ценности, он вновь вернулся в Швейцарию и теперь, по заказу группы филантропов, нам выпала великая честь раскрыть его тайну, – обжигаясь горячим кофе, ответил профессор.

– Вы второй раз говорите о какой-то «тайне».

– Дело в том, что манускрипт состоит из четырех частей, – продолжил объяснения профессор. – Три из них, казалось бы, совпадают с каноническими текстами, но четвертая, возможно, представляет совершенно другой подход к последним дням жизни Христа и другую историю его взаимоотношений с апостолами. Там может содержаться нечто, способное поколебать некоторые принципы христианской доктрины…

Урчание принтера заставило его прервать свои объяснения. Профессор ринулся к компьютеру, опрокинув стоящий на пути стул. Глаза его горели лихорадочным блеском. Дрожащими руками он хватал листы, вылетающие из принтера, пробегая по ним глазами.

– Не то… – бормотал он, отбрасывая страницы на стол. – Не то, не то… Вот оно!

Профессор Вессель впился взором в текст и, пробежав его по диагонали, безвольно опустился в стоящее рядом кресло. Его взгляд упал на часы, висевшие на стене. Они показывали тридцать семь минут десятого. Пальцы его вдруг разжались, и выпавшие из рук листы веером разлетелись по полу. Юноша недоуменно пожал плечами и выключил компьютер. Затем, собрав разбросанные листы в стопку, он выровнял ее, нарочито громко постучав ребром по столу, и посмотрел на профессора.

Возможно, этот звук вернул Весселя к реальности. Он тяжело поднялся с кресла и направился к выходу.

Студент озадаченно глядел ему вслед.

– Профессор, куда вы?

Вессель оглянулся. Он выглядел постаревшим и усталым. Будто не услышав студента, он вышел за дверь и побрел по длинному коридору.

Юноша догнал его уже у выхода с университетского двора.

– Ваш плащ, профессор!

Он чуть не силой накинул плащ на уже промокшие плечи старика. Профессор остановился, просунул руки в рукава, пошарил в кармане – и протянул студенту монетку. А затем побрел дальше по пустынной улице, оставив ошеломленного юношу стоять, держа в вытянутой руке неожиданные чаевые.

* * *

Дождь тем временем усилился и, словно холодный душ, привел профессора в чувство. Очнувшись и оглядевшись по сторонам в поисках укрытия, он заметил впереди ярко-красную вывеску бара. Под светящимся навесом у входа стоял, прикуривая, мужчина в плаще. Вот он поднял лицо, выпустил струю дыма – и Вессель узнал в нем своего давнего оппонента по Парижу. Незнакомец, перехватив его взгляд, улыбнулся и, приложив два пальца к краю шляпы, зашел в бар.

Профессор, не раздумывая, бросился за ним. Он сам не знал, о чем собирается говорить, но поговорить было необходимо.

Послание от Иуды оказалось похожим на пустой конверт с яркими марками. Марки могут порадовать филателиста, но в конверте должно быть письмо. Там может быть даже чистый лист бумаги – такие письма тоже могут что-то означать. Но пустой конверт – это обман…

Профессору не терпелось поделиться своим разочарованием, ему хотелось чем-то заполнить ту пустоту, которая вдруг образовалась в душе несколько минут назад. Его оппонент, возможно, не самый приятный собеседник. Но он – коллега. Он поймет. И, кстати, он должен объясниться – откуда ему было известно время окончания перевода?

Вессель с усилием потянул на себя двери бара. И остановился в изумлении. Бар был пуст.

Да, абсолютно пуст, если не считать возившегося за стойкой угрюмого бармена.

– Сюда только что зашел господин в плаще и шляпе, – ошеломленно озираясь, сказал Вессель, подойдя к стойке. Тот равнодушно пожал плечами, продолжая протирать стоящие перед ним бокалы.

Профессор в растерянности снял свой плащ, повесил его на стоящую в углу вешалку и подсел к стойке. Бармен вопросительно посмотрел на него.

– Двойной бурбон и сигареты, – попросил Вессель.

Отложив полотенце, бармен откупорил бутылку.

– У Вас сегодня мало работы, – ради того, что бы что-то сказать, сказал профессор, не переставая оглядываться по сторонам.

– Хороший бармен всегда найдет работу, – ответил бармен ради того, чтобы что-то ответить.

– Вы забыли про сигареты, – робко напомнил ему профессор.

– Вам какие?

– Неважно, любые.

Бармен, подозрительно взглянув на профессора, распечатал и подал ему сигареты.

– И спички, у меня нет спичек, – извиняющимся голосом вновь обратился к нему Вессель.

– Спичек сейчас нет ни у кого, у всех зажигалки, – сказал бармен, давая прикурить профессору.

Затянувшись, тот резко закашлялся, вынуждая бармена в очередной раз оторваться от своих занятий.

– Давно не курил, – как бы оправдываясь, сказал профессор, успокаивая кашель глотком бурбона.

Покачав головой, бармен продолжил наводить ослепительный блеск на бокалах.

Внезапно мирное журчание «мыльной оперы», доносящееся из подвешенного телевизора, прервал голос диктора. Вессель развернулся к экрану. Его сердце затрепетало от предчувствия. Он почти не удивился, услышав сообщение о том, что в двадцать один час тридцать семь минут перестало биться сердце Иоанна Павла II…

– Двадцать один час тридцать семь минут, – прошептал профессор.

– Отмучился, – прокомментировал бармен. – Значит, начнется предвыборная гонка. Интересно, букмекеры принимают ставки на претендентов?

Хор Вирап, Армения, вечер того же дня

Был поздний вечер. Один из обычных вечеров ранней армянской весны, когда пелена тумана, стекая с холмов, окутывает рваным одеялом засыпающую долину седого Арарата. Вот уже в селах, разбросанных вдоль дорог, один за другим гаснут светлячки окон. Воцаряется тьма, которую изредка нарушает луна, выглядывающая из-за облаков, словно проверяя, уснула ли долина. И только вдали, на возвышенности, подобно робкому пламени свечи, продолжает мерцать слабый огонек, указывающий путь запоздалому путнику.

Это монастырь Хор Вирап. Давным-давно здесь, на месте заточения Григора Лусаворича, была построена часовня, а позднее церковь. На протяжении веков здесь существовал монашеский причт, где занимались обучением, переписыванием рукописных книг, искусством и литературой.

В одной из комнат, несмотря на позднее время, горела на узком оконце церковная лампада. Ее колеблющийся от ветра свет отбрасывал причудливые тени на лежащую рядом толстую книгу. Недалеко от нее возился с настольной лампой немолодой священник.

Внезапно тишину монастырских коридоров нарушили чьи-то шаги. Священник, закончив свою работу, включил лампу, и комнату залил мягкий свет. Шаги приближались, и священник повернулся к двери. Через мгновение она со скрипом отворилась, и появившийся в ней служитель доложил о госте. Священник кивнул, служитель исчез, а вместо него в комнату вошел улыбающийся мужчина.

Весь его облик источал безусловный лоск, хотя и несколько приглушенный. Его шикарный костюм был изрядно помят, а дорогие мягкие туфли явно были знакомы не только с паркетом и коврами, но и с пылью горных дорог. И даже небольшой потертый рюкзачок, накинутый небрежно на плечо, выглядел как-то особенно элегантно.

– Простите меня за столь поздний визит, святой отец, – приложившись к руке священника, сказал гость. – Оказавшись в ваших краях и памятуя о том, что вы поздно ложитесь, я решил заглянуть к вам, тем более что давно собирался привезти эту книгу. Ее мне подарила одна семья, которой я оказал небольшую услугу, и я счел, что лучшим пристанищем для нее будет ваш монастырь.

Сказав это, он достал из рюкзачка старинный фолиант и передал его священнику.

– Спасибо, сын мой, – полистав книгу, поблагодарил священник, – я тоже всегда рад видеть вас и не только как дарителя нашего монастыря, ибо двери нашей обители всегда открыты для всех страждущих. Надеюсь, у вас все в порядке?

Гость криво усмехнулся:

– Если вы о делах, то да. Они у меня организованы естественным образом, и, поэтому в них, как и в природе, всегда царит порядок.

Священник задержал на госте внимательный взгляд.

– Присаживайтесь, мой друг, – предложил он, указывая гостю на кресло. – Природа, говорите? Да, в природе царит гармония. Она и была сотворена с величайшим пониманием порядка.

Только после того, как гость сел, в лице его стала заметна усталость.

– В ваших словах есть определенное противоречие, – заметил он.

– Какое же?

– Если природа сотворена так гармонично и если мы являемся частью этого творения, то почему же мы способны уничтожить все сущее вокруг, включая и самих себя? Следовательно, нет в нас этой самой гармонии. Да, мы существа разумные, но стоит мне сделать хоть шаг в каком-либо направлении, и я сломаю стебелек травы, раздавлю муравья, притаившегося под ним. Конечно, это еще не катастрофа планетарного масштаба, но получается, что наша жизнедеятельность разрушительна. Создавая одно, мы разрушаем другое. И чего больше – созданного или разрушенного – большой вопрос! – Он помолчал. – Когда пару лет назад мы встретились впервые, я ведь не назвал вам истинной причины моего появления в Хор Вирапе. Теперь скажу. Я собирался превратить это место в туристический рай: отель, рестораны, магазины…

Гость снова сделал паузу, видимо ожидая реакции собеседника. Но священник лишь благодушно улыбнулся.

– Ведь, казалось бы замечательная идея! – продолжил гость. – Сколько местных жителей получили б рабочие места! Жизнь бы закипела… Но сегодня я этого делать не хочу. Я просто представил, как изменятся эти места, когда колыбель христианства растащат на сувениры…

Священник одобрительно кивнул.

– Не всякий благой замысел приносит благие плоды. Однако, как ваш духовник, я должен заметить, что рассуждения о затоптанных травинках и муравьях отдают буддизмом.

– Но, насколько я знаю, и у буддизма, и у конфуцианства много общего с нашей верой, – сказал гость.

– Шопенгауэр как-то заметил, что сравнивать христианство и буддизм – это все равно что бросать яйцом в булыжник, – улыбнувшись, ответил священник. – Общее есть, как ни странно, во всех мировых религиях. Все они признают болезненность человеческого существования, все испытывают страдание из-за того, что люди смертны. Но лишь мы, христиане, признаем явление Бога во плоти.

– Но разве Будду не почитают как Бога?

– Только доморощенные буддисты. Любой монах в буддистском храме расскажет вам, что принц Гаутама Будда прожил долгую земную жизнь и умер от несварения желудка. Глаза буддиста всегда закрыты, ибо он смотрит в себя, а глаза христианина широко распахнуты, ибо он смотрит на мир. Мы не отрицаем реальности жизни, и поэтому способны совершенствовать ее, они же признают жизнь «майей» и стремятся к смерти. Что же касается конфуцианства, то оно являет собой не столько религию, сколько этический кодекс. Неслучайно, отвечая на вопрос, почему он ничего не говорит о загробной жизни, Конфуций сказал, что люди пока не научились правильно относиться друг к другу в этом мире. Так какой же смысл рассуждать о мире потустороннем? – Священник смущенно взмахнул пальцами, словно отгоняя надоедливую муху. – Простите, я несколько увлекся. На самом деле ваш план по обустройству Хор Вирапа меня чрезвычайно заинтересовал. Это было бы настоящим спасением! Ведь здесь все чахнет. Люди просто уезжают отсюда…

– Эти люди уезжают в одном направлении – в направлении успеха, – не скрывая охватившего его волнения, ответил гость. – Они стремятся туда, откуда я пытаюсь вернуться, не ведая о том, что смыслом их жизни может стать ее стандарт. Мне это очень напоминает собачьи бега, когда свора гончих с цифрами на боках сломя голову несется за заячьим муляжом, скорость которого определяется кем-то посредством обычного потенциометра.

– Человеку свойственно стремление к совершенству, сын мой, – рассматривая тыльную сторону своей веснушчатой ладони, произнес священник. – Вопрос лишь в том, что движет нашими помыслами, а что поступками. Можно блуждать и заблуждаться, можно блудить или блюсти. Мы все идем разными дорогами, главное – какой мы выбираем путь. Вы заметили, какой подъем религиозных чувств наблюдается в течение последних десяти – пятнадцати лет, какой всплеск ритуальности! Видели, как ставят свечи? Вязанками, как дрова. Логика такова: чем толще вязанка, тем больше прощения можно вымолить и тем больше грехов будет прощено. А это уже торг. Не против него ли боролся Господь наш Иисус Христос, круша прилавки возле Храма? Я не имею в виду вас, иначе бы не говорил бы вам об этом, – поспешил отметить священник. – Каждому суждено испить свою чашу до дна и рано или поздно сделать свой выбор. В этом, пожалуй, и заключается совершенство нашей природы – в возможности выбора.

– Иными словами, надо пасть, чтобы подняться, надо умереть, чтобы воскреснуть, – медленно произнес гость. – Как многие из нас, попавшие после длительного воздержания за обильный стол, обожрались и умерли, умерли духовно, а теперь…

– А теперь блуждают по пепелищу в поисках собственной души, – закончил за него священник.

Гость, задумавшись, полез в карман за сигаретами, но вовремя спохватился. По всему было видно, что его тревожит невысказанная мысль, и он не может подыскать нужных слов. Наконец, он произнес:

– Значит, получается, что только у одного из нас не было выбора…

Священник вопросительно поднял бровь.

– У нашего Спасителя! – с горечью закончил гость. – А тот, кто пал так низко, как никто другой, как никто другой вправе рассчитывать на бессмертие, сделав свой выбор. Ведь без…

Священник сделал нетерпеливое движение:

– Я знаю, что вы собираетесь сказать. Как у любого человека дела, ваш метод рассуждений слишком рационален. Вот уже два тысячелетия, как церковь дала тому предательству свою оценку. Если, по-вашему, его бессмертие в том, что он навеки проклят – то извольте.

– Но бессмертны же Нерон, Тамерлан и Гитлер, хотя и проклинались не меньше? Зло оказывается так же бессмертно, как и Добро. Иудеи, в каком-то смысле, тоже поступили со свойственной им рациональностью: «придут римляне, побьют много народа и овладеют нашим местом. Пусть лучше одного не станет, чем весь народ умрет». Не в этом ли выбор, не в нем ли патриотизм Иуды?

Священник закрыл глаза и вздохнул, показывая, что не намерен спорить.

– Скажите, сын мой, а что на сей раз привело вас в наши края? – спросил он, меняя тему.

– Дела, – коротко бросил гость.

– Дела, в столь поздний час? – удивился священник. – Впрочем, суетный мир, суетные люди… Вы достаточно богаты, чтобы не скитаться по ночам в поисках хлеба насущного. Могли бы находиться дома, в кругу близких. Ведь у вас растут дети и стареют родители, а они нуждаются не только в деньгах, но и в вашей ласке и заботе.

– С недавних пор я сам часто задаю себе этот вопрос, – меланхолично ответил гость. – Есть такой олимпийский принцип: «главное – не побеждать, а участвовать». Чушь собачья. Спорт для того, чтобы побеждать. А для того, чтобы участвовать, есть физкультура. Пусть ею занимаются те, кто думает о своем здоровье. Спорт же для тех, кто рожден побеждать. То же и в бизнесе. Кто-то занимается им, чтобы ни от кого не зависеть. Они сродни физкультурникам. Ибо в их понимании, деньги – это отчеканенная свобода. Но есть и другие, для кого бизнес – это спорт. Спорт, где результат оценивается не в метрах, секундах или килограммах, но в деньгах. Как и спортсмены, они без остатка посвящают себя избранному делу, стремясь войти в список тысячи, ста, десяти лучших, а потом, глядишь, и возглавить список. Отличие лишь в том, что залами и стадионами для них являются офисы и заводы. Но если спортсменов шумно любят, то этих тихо ненавидят. Почему, святой отец?

– Люди устроены так, что тяжело переносят бремя богатства, сын мой, особенно чужого. Ими овладевает зависть, – со вздохом ответил священник, и, назидательно подняв палец, продолжил: – Но и иные, обуреваемые своей гордыней, стремятся выделиться среди других, порождая у остальных эту зависть. Так что один грех порождает другой. Ибо сказано, что посеешь, то и пожнешь.

– Душой я чувствую эту истину. Мне остается лишь надеяться на то, что когда-нибудь она дойдет и до моего ума. Но когда это произойдет, мне нечем будет заняться, разве что удалиться в монастырь или вернуться в науку. В свое время я подавал неплохие надежды. Вот и недавно, кстати, я сделал открытие в области небесной механики.

Священник с любопытством посмотрел на своего гостя:

– Я думал, там уже нечего открывать после Кеплера и Ньютона.

– А я вот – открыл. Всем известно, что Земля вращается вокруг своей оси и Солнца. Вращение вокруг Солнца ученые объясняют гравитацией. Я же понял причину ее вращения вокруг своей оси. На мой взгляд, ее движущей силой является энергия предприимчивых людей, так как все они движутся в одном направлении.

Священник бросил на гостя недоуменный взгляд.

– Они движутся только вперед, – пояснил гость. – Но при этом они отталкиваются от Земли, и тем самым вращают ее в обратном направлении.

– А как же остальные люди?

– Остальные не в счет, – ответил гость, – ибо движутся хаотично, и их равнодействующая равна нулю. Теперь мы подходим к самому интересному. Поскольку среди предприимчивых людей много наших соотечественников, из этого следует, что Землю вращаем мы, армяне. Кстати, моя гипотеза универсальна, ибо объясняет, почему не вращается вокруг своей оси Луна.

– И почему же? – машинально спросил священник.

– Да потому, что там пока нет армян!

– Смелая гипотеза, – улыбнулся священник. – Не знаю, по плечу ли вам судьба монаха, но ученый в вас еще не умер. Впрочем, есть и другие способы приносить людям пользу. Вы бы могли, к примеру, попробовать себя на политическом поприще.

Гость отрицательно покачал головой:

– Э-э-э, нет. Никогда бизнесмен, занимающийся делом не ради своей независимости, но ради результата, не сможет радеть за общественное благо. Это противно его философии, основанной на материальном эгоцентризме. Скорее козу можно поставить сторожить огород, чем такому доверить заботу об общественном благе: коза, если будет сыта, не тронет капусту, но такие, как мы, подобно акуле, сыты не бываем никогда. Нашей же «капустой», той, что с изображением американских президентов, мы не насытимся никогда. Мы запрограммированы на нее. Даже если ее у нас очень много, больше, чем у других. Ибо другие такие же. И делают то же самое. И если я остановлюсь, чтобы полюбоваться дивным закатом, то тот, кто недавно дышал мне в спину, вырвется вперед. Поэтому у нас никогда не бывает времени. Кстати о времени… Уже почти полночь, а я оторвал вас от работы, – он виновато развел руками, указав на раскрытую книгу.

– Ничего страшного, мне всегда интересно вас слушать, – успокоил его священник. – А это книга Иринея Лионского о ереси. Я давно ее не открывал. Знаете, то, о чем было писано почти полторы тысячи лет назад, увы, продолжает плодиться и в наше время.

– Ириней? Я где-то встречал это имя, – силясь вспомнить, проронил гость.

– Он был епископом во Франции, в Лионе, и известен как автор ряда книг по богословию, – пояснил священник.

– Точно! – воскликнул гость. – Епископ Лиона. Вспомнил. Я где-то читал о найденном Евангелии от Иуды, и там же упоминалось имя этого Иринея.

– Вы сказали, найдено Евангелие от Иуды? – удивился священник.

– А что в этом такого? – беспечно сказал гость. – Археологи нет-нет, да и вытащат на божий свет такое, что и сами диву даются.

– Странно не то, что его нашли, странно то, что оно сохранилось, – задумчиво проговорил священник. – Ибо в свое время церковь жестоко наказывала за хранение не только еретических, но даже апокрифических текстов. Опасаясь за свою жизнь и за жизнь близких, люди избавлялись от таких книг. Но как видно, не все…

В комнату через приоткрытое окно влетел легкий ветерок, заставив затрепетать пламя все еще стоявшей там непогашенной лампады.

– Неделю назад я купил старый дом на окраине деревни, – глядя на нее и думая о своем, отрешенно произнес гость.

– А, так это на ваш э… вездеход бегают смотреть местные мальчишки?

Гость с трудом оторвал взгляд от горящей лампады, кивнул и улыбнулся.

– Спасибо, святой отец. Мне пора.

– Я всегда вам рад. Приходите еще, мы же теперь соседи… И не переживайте, все уляжется в вашей пытливой душе.

Гость, прощаясь, приложился к руке священника.

– Спокойной ночи! Идите с миром, я буду молиться за вас, – ответил ему тот.