Текст книги " Там, где цветут дикие розы. Анатолийская история"

Автор книги: Марк Арен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

В утренний час Гауптштрассе была свободна почти на всем своем протяжении. Даниэл пролетел по ней до самого вокзала и там развернулся, чтобы ехать обратно. Он решил не задавать никаких вопросов, чувствуя, что все необходимые указания получит от пассажира.

Так и вышло. Едва он развернул мотоцикл, чтобы снова промчаться по главной улице Старого города, как пассажир похлопал его по плечу:

– Стой. Глуши мотор. Постоим здесь.

Они зашли в только что открывшееся кафе и сняли шлемы. Здесь Даниэла ожидала еще одна новость – его пассажиром оказалась девушка. Ярко-рыжая, коротко стриженная, с жемчужной бусинкой под нижней губой, да еще с татуировкой, которая выползала на ее тонкую шею из-под воротника… «Видела бы мама меня в такой компании», – подумал Даниэл.

Девушка между тем достала пачку длинных сигарет и протянула ему. Он отрицательно замотал головой. Наверное, сделал это слишком выразительно, потому что она усмехнулась:

– Бережешь здоровье? Или следуешь последней американской моде?

Вместо ответа он пожал плечами.

– Меня зовут Вероника. А тебя, значит, Дэн? – Она выпустила струю дыма и проговорила, пародируя английскую гнусавость: – Дэн Браун…

– К счастью, не Браун, – немного обидевшись, ответил он. – Терпеть его не могу, этого Дэна Брауна. Не понимаю, почему все с ним так носятся?

– А мне нравится, – с усмешкой призналась Вероника. – Прикольно пишет чувак. Наверное, ржет как чокнутый, когда сочиняет всю эту фигню. Но толпа без такой жвачки жить не может.

– Но ты тоже его читаешь. Значит, ты тоже – толпа?

Она поморщилась:

– Я читаю, потому что у меня работа такая – читать всякую хренотень. Я социолог. А ты?

– Студент. Юрфак.

– Дэн – это кличка? У нас некоторые скрывают имена.

– Меня зовут Даниэл.

– Ага, – протянула Вероника и глянула на него как-то по-новому, с интересом. – Получается, Полковник нам тебя представил. Обычно новичков представляют после проверки. Значит, тебя уже проверили?

Даниэл снова пожал плечами, подумав, что кличка «Полковник» была самой подходящей для того пожилого человека в «Каравелле».

В нем, несмотря на неприметную внешность, угадывалась скрытая сила и властность.

– Ну конечно, проверили, – продолжала Вероника. – Иначе тебя бы здесь не было. Ты свою задачу знаешь?

Он кивнул:

– Кататься по Гауптштрассе. И не задавать лишних вопросов.

– Все верно. А ты сам-то читал Дэна Брауна? Или просто, как все, ругаешь его, потому что мама сказала, что он бяка?

Вероника оказалась крупным знатоком литературы. Разбиралась она и в музыке, и в кино. Она тормошила Даниэла неожиданными вопросами, и он понемногу разговорился. После получасовой беседы Вероника вынесла социологический диагноз. Оказалось, его вкусы типичны для младшего поколения рабочего класса.

– У меня в семье нет ни одного рабочего, – запальчиво заявил он.

– Обсудим это позже. – Она встала, надевая шлем. – Давай прокатимся. Только медленно.

Медленно? При всем желании Даниэл не мог бы теперь ехать быстро, потому что все улицы города уже заполнились автомобилями. Машины едва ползли, часто останавливаясь, чтобы пропустить пешеходов, спешащих к трамваям. Дэн попытался лавировать между автомобилями, но Вероника потянула его за локоть, удержав от лишних маневров. Так они совершили несколько кругов по Старому городу, время от времени отсиживаясь в разных кафе и ведя глубокомысленные беседы о роли искусства в манипуляции сознанием потребителя.

Неожиданно очередную сентенцию Вероники перебила трель мобильного телефона.

Она, не отвечая на звонок, глянула на дисплей.

Затем вытянула из нагрудного кармана «косухи» маленькую капсулу наушника на почти невидимом проводе и прицепила ее к уху.

– Работаем, – сказала она с той же беспечной улыбкой, с какой только что рассказывала о рекламе, скрытой в фильмах про Гарри Поттера.

Свой рюкзак она перевесила на грудь и расстегнула на нем боковую молнию. Прежде чем надеть шлем, Вероника коротко приказала:

– Остановишь возле библиотеки, за газетным киоском. И будь готов к резкому старту.

Она заметно побледнела, и на скулах проступили веснушки. Сейчас девушка была по-своему красива, но Даниэл не успел ею полюбоваться, потому что Вероника опустила забрало шлема и уселась к нему за спину.

Он тронулся и, удачно проскочив несколько светофоров, через пару минут уже притормозил возле газетного киоска. Вероника сошла на асфальт и остановилась возле стенда с журналами. Со стороны могло показаться, что она внимательно изучает обложки. Но Даниэл по неуловимому повороту головы понимал, что девушка наблюдает за выходом из библиотеки.

Его тоже так и тянуло посмотреть в ту сторону, но он понимал, что его задача – следить за движением, чтобы быть готовым в любой момент отъехать от тротуара. В зеркале он вдруг заметил черный мотоциклетный шлем, мелькнувший между пестрыми пятнами автомобильных крыш и стекол. Через минуту мимо него проехала «Хонда», на которой восседали двое в черной коже. Кто это был? Андраник или Петер?

Вероника бросила монетку на прилавок и, свернув журнал в трубку, запихнула его в рюкзак. Сев позади Даниэла, она приказала:

– Следующий светофор. Поворот налево. Встанешь напротив кофейни.

Напряжение, прозвучавшее в ее голосе, передалось и ему. Но он постарался ничем не выдать волнения. Отъехал плавно, заранее перестроился и свернул на узкую улицу. Останавливаясь напротив кофейни, притерся к тротуару как раз между двумя припаркованными машинами.

– Вот он, – тихо произнесла Вероника.

Импозантный седой мужчина в светлом плаще прошел мимо них по безлюдной улочке, небрежно помахивая полиэтиленовым пакетом. Он остановился, разглядывая витрину. И вдруг торопливо зашагал по тротуару. Он поднес пакет к груди, что-то взял в нем и бросил пакет рядом с урной. Его шаги становились все шире, все быстрее.

Улица была пуста. Лишь впереди виднелась фигура еще одного человека, который, выйдя из кофейни, шел по узкому тротуару, попыхивая сигаретой. Мужчина в светлом плаще шагал все быстрее, словно хотел догнать идущего впереди. Дэн напрягся. То, что он видел, было похоже на погоню. И вдруг он почувствовал, что именно ради этой погони его и вызвали в Гейдельберг…

– Вперед! – Вероника нетерпеливо хлопнула Дэна по плечу. – Не спугни только.

Он не рванул с места, а плавно оттолкнулся от тротуара. Мощный мотоцикл почти бесшумно покатился по брусчатке, настигая мужчину в светлом плаще. У того в опущенной руке сверкнуло длинное лезвие ножа.

Даниэл почувствовал, что Вероника обхватила его за пояс одной рукой и немного свесилась вправо. Он хотел чуть вывернуть колесо, чтобы сохранить равновесие. Но почему-то понял, что сейчас нельзя вилять, и просто отклонил корпус для баланса.

За спиной раздался едва слышный хлопок, потом второй, третий.

Даниэл не видел ничего, кроме дороги. Но краем глаза он заметил, что человек с сигаретой свернул за угол и так же безмятежно зашагал по переулку в сторону набережной.

– Вперед, вперед! – нетерпеливо выкрикнула Вероника, обхватывая его обеими руками.

Даниэл прибавил газу, и мотоцикл вырвался из тесной улицы на широкую набережную.

– На трассу! – приказала Вероника.

Но, прежде чем свернуть, он успел глянуть в зеркало и увидел – улочка была пустынна по-прежнему, и только человек в светлом плаще лежал на тротуаре, широко раскинув руки, и рядом на асфальте блестел длинный нож…

* * *

Боевая группа «Полковника» получила не совсем обычное задание. Она должна была прикрывать турецкого режиссера. Информация о том, что «Серые волки» готовят на него покушение в Гейдельберге, была абсолютно достоверной. Известен был и период времени, когда оно должно было произойти. Но, как всегда, слишком много оставалось неизвестным, о чем можно было только строить предположения.

Руководитель группы, основываясь на своем богатом боевом опыте, предполагал, что нападение на Илмаза будет предпринято на автостоянке. На всех остальных точках своего следования режиссер оказывался окружен людьми – в библиотеке, на шумной улице, в кофейне. И только подходя к автомобилю, он будет представлять собой удобную мишень.

Кроме того, «Полковник» знал, что на этот раз «Серые волки» не станут устраивать себе рекламную акцию из этого убийства. Нет, у 261 них уже были заготовлены листовки, в которых ответственность за эту «казнь» якобы брали на себя курды. А для почерка курдских террористов характерно применение автомата Калашникова. Следовательно, вот еще один аргумент в пользу того, что все случится именно на стоянке, а не на улице или в кафе. Пара очередей из проезжающей мимо машины – и нет больше вредного режиссера!

«Полковник» мог рассчитать почти все. Но, опытный солдат, он прекрасно знал, что война течет по непредсказуемому руслу. Особенно война тайная, война без правил. Вот только что из «мерседеса», который его люди «вели» чуть ли не на буксире, исчез, нет, просто испарился Сулейман Гази. Какие еще сюрпризы приготовила жизнь? На всякий случай «Полковник» решил сопровождать Илмаза на всем его пути. Основные силы сосредоточились вокруг режиссерского «пассата», и как только боевики-«волки» себя обнаружат, они будут уничтожены на месте. А вспомогательные группы отслеживали каждый шаг Илмаза.

И надо же было такому случиться, что «волки» решили просто зарезать беднягу-режиссера! Один из них накинулся на него прямо посреди улицы и уже занес было тесак, но меткие и беспощадные пули Вероники навсегда вычеркнули его из списка боевиков.

– …Пойми, они «волки», а мы – волкодавы, – говорил Андраник Даниэлу спустя пару часов, когда они остановили свои мотоциклы возле стадиона в Мангейме. – Каждый занимается своим делом. Понимаешь?

– Понимаю, – с трудом разжав онемевшие губы, ответил Даниэл.

– Мы не террористы. Мы антитеррористы. Знаешь, кого мы остановили? Это киллер. Он уже был готов убить одного хорошего человека. А мы ему не позволили. Что же в этом плохого?

– Я ничего не говорю, – буркнул Даниэл.

И перед его глазами снова встала эта картина – пустая улица и человек, лежащий на тротуаре. Со стороны казалось, что это не человек, а куча тряпья…

– Мы за ним следили несколько месяцев. Опасались, что сегодня они могут устроить целое шоу со стрельбой и взрывами. Знаешь, кого они хотели убить? Режиссера, который снимает кино про турок и армян.

– Он армянин?

– Нет. В том-то и дело, что турок! – торжествующе сказал Андраник. – Понимаешь?

Он турок, а ты армянин, и именно ты его спас 263 от турок. Видишь, как все переплелось? Все нации смешались, все народы, которые обижены турками. Петер – он вообще-то немец, но по матери – курд. А Вероника – киприотка.

– А «Полковник»? – спросил Даниэл.

Андраник посерьезнел.

– Он карабахский. Но о нем тебе еще рановато знать. Видишь? Мы тут со всего мира собрались. И по всему миру носимся. И ты будешь с нами носиться – если захочешь. Но об этом позже поговорим. А сейчас нам надо показаться на стадионе. Все должны знать, что сегодня мы, как всегда, проторчали тут весь день. Завтра у тебя что?

– Занятия в университете.

– Не пропускай. Ты должен учиться отлично. Ты должен быть образцовым студентом и добропорядочным гражданином.

– Я постараюсь, – пообещал Даниэл.

– Никогда так не говори, – сказал Андраник. – Говори «я сделаю» или «не сделаю». Тот, кто говорит, что постарается, может тебя подвести. А потом будет разводить руками и оправдываться – «но я же старался…».

– Хорошо. Я буду образцовым студентом и добропорядочным гражданином.

– Если у тебя есть соседи-турки, обязательно поддерживай с ними более-менее приятельские отношения. Тебе нужна репутация толерантного армянина. Нужна репутация не радикала, а европейца. Понял? Есть у тебя такие соседи?

– Нет, – неуверенно ответил Даниэл.

Андраник посмотрел на него строго:

– Наверняка есть. Присмотрись. И не бойся сделать первый шаг навстречу. Они в этом смысле гибче многих из нас и не встретят тебя как заклятого врага. А если старики начнут тебя корить дружбой с тюрками, скажи им, что наступили новые времена.

Да, наступили новые времена. По крайней мере в жизни Даниэла.

Его после поездки в Гейдельберг словно подменили. Он стал гораздо серьезнее относиться к жизни. Записался на курсы английского и испанского – Андраник предупредил, что в следующем году их группа побывает на «Гран При» Испании, а в дальнейшем, возможно, слетают и в Лос-Анджелес. По делам.

Но главная перемена произошла в его отношении к Кэт. Она осталась такой же красивой и недоступной, как раньше. Но теперь ее недоступность не удручала Дэна, а наоборот, придавала смелости и сил. Теперь он мог иногда обратиться к ней так же легко, как и к любой другой своей однокурснице. Правда, она отвечала ему гораздо холоднее, чем все остальные. Наверное, как раз потому, что ее женская интуиция безошибочно подсказывала – все остальные ему не нужны.

Свой мотоцикл он поставил в гараж на зимовку и теперь ездил в университет, как и все, на автобусе. Однажды Даниэл оказался рядом с Кэт на университетской остановке, и им пришлось несколько минут побыть наедине.

– Я все забываю спросить, как прошла твоя поездка в Стамбул? – спросил он, понимая, что молчание выглядит довольно глупо.

– Во всяком случае, познавательно, – сухо ответила Кэт. – Выяснилось, что мой дедушка не турок, а армянин.

Книги, что были у Даниэла в руках, с шумом упали на землю.

– Не может быть! – произнес он, округлив от удивления глаза.

– Может, Дэн, может, – ответила ему Кэт и поднесла к уху свой телефон. – Я на остановке. Скоро буду, – сказала она невидимому собеседнику и, сложив трубку, спрятала ее к себе в карман.

– Слушай, ведь это же все меняет… – начал было Даниэл, но Кэт, взглянув на приближающийся автобус, покачала головой:

– А что это меняет, Дэн? Я что, стала другой?

Сказав это, она шагнула на подножку автобуса. Двери захлопнулись за ней, и Даниэлу оставалось только в последний раз глянуть, как мелькнули ее черные пышные волосы за потным стеклом.

Глава 11

Прошла еще неделя, и таксист Рустам снова явился к Мустафе с добрыми вестями.

– Дядя, собирайся, поедем в одно место.

– Куда?

– Это недалеко. – Он поднял глаза к потолку и поскреб щетину, изо всех сил напрягая память, но потом просто достал из кармана бумажку и прочитал: – Улица Эстрапад, дом четыре.

– Что там?

– Увидишь, – с загадочной улыбкой пообещал Рустам и ушел, сказав, что будет ждать на улице.

Не успела за ним закрыться дверь, как в комнату вошла горничная и, отдавая Мустафе отутюженный костюм, сказала:

– Месье, вы оставили в кармане пиджака телефон. Я его не заметила, когда принимала от вас пакет с одеждой. Но он начал подавать сигналы, что нуждается в подзарядке. У нас нашлось подходящее устройство, и теперь ваш телефон заряжен. Вот, пожалуйста.

– Телефон? – Мустафа Гази повертел в руках блестящую игрушку, которой так и не научился пользоваться. – Спасибо, спасибо… Так вы говорите, он теперь работает?

Видимо, уловив неуверенность в его голосе, горничная снова протянула руку, и Мустафа отдал ей аппарат. Она же ловко нажала какие-то кнопки, от чего телефон вдруг ожил, заиграл огоньками, и на лицевой панели засветилось голубое окошко.

– О, месье! Оказывается, до вас кто-то упорно пытался дозвониться все это время! – воскликнула она. – Знаете, месье, моей маме восемьдесят три года, и я звоню ей каждый день. Если бы она хотя бы раз не ответила на мой звонок, я бы сошла с ума от беспокойства. Не желаете ответить?

– Не знаю. Мало ли кто мог мне звонить, – проворчал старик, скрывая неловкость.

– Здесь написано «Кадира».

Душу Мустафы словно обдало теплым потоком нежности.

– Это моя внучка. Не забыла старика, – улыбнувшись, сказал Мустафа и прижал телефон к уху, потому что в трубке раздался голосок Кадиры. Горничная заулыбалась, закивала, замахала руками и попятилась к выходу, стараясь ступать абсолютно бесшумно, и так же бесшумно закрыла за собой дверь.

– Дед, как ты нас всех напугал! – с укором заговорила внучка.

– У меня все хорошо, – сказал он. – Все в порядке. Как ты?

– У нас тоже все в порядке. Мама очень беспокоилась из-за тебя, просто места себе не находила, даже хотела лететь в Париж…

– Это еще зачем? – недовольно спросил он.

– Тебя искать! Только ты ей не говори, что я выдала ее, – попросила Кадира. – Я ее еле-еле отговорила. Я же знаю, что ты не пропадешь, ты у нас крепкий, ты всю Европу можешь пешком обойти, и ничего с тобой не случится. Скоро вернешься?

– Может быть, скоро, – ответил Мустафа. – А может, еще задержусь.

Внучка помедлила и осторожно спросила:

– Ну как? Нашел какие-нибудь следы?

– Да. Но пока ничего определенного.

– Приезжай скорее. Может быть, заглянешь к нам? Это же совсем рядом. Очень соскучилась по тебе, дед.

– Мы же недавно виделись.

– Недавно? А мне кажется, сто лет прошло…

«Да, недавно, – подумал Мустафа. – Сто лет – это недавно…»

Он не любил долгих речей и уже хотел попрощаться. Но грусть, звучавшая в ее голосе, заставила его продолжить разговор.

– У тебя неприятности в университете? – спросил он.

– Нет-нет, все отлично, – уныло ответила внучка. – Я так хотела с тобой поговорить… Мама и отец – они совсем не такие, как ты. Им все еще кажется, что я маленькая. А ты другой. Помнишь, как ты учил меня читать? По газетам, помнишь? Я так гордилась. Мои подружки с азбукой ковыряются, а я, как большая, газету листаю… Ты всегда держался со мной на равных, а мама так не может. Ей до сих пор хочется меня поучать да воспитывать…

Мустафа хотел спросить ее напрямик, не влюбилась ли она. Но удержался. Солдатская прямолинейность могла бы обидеть внучку.

– Что-то легло на твое сердце? – спросил он.

– Не знаю. Мне трудно разобраться… Скажи, когда ты собирался жениться на бабушке, для тебя имело значение, откуда она родом?

– Не помню, – усмехнулся он. – Но мне было приятно узнать, что она такая же горянка, как и я, а не городская белоручка. Правда, тогда я еще не знал, что горянки так же непокорны, как сами горы.

– Дедушка, скажи… Нет, не надо. Дурацкий вопрос.

– Спрашивай, спрашивай.

– Ну, если бы бабушка тогда, когда вы еще не поженились… если б она узнала про твоих родителей… Она бы все равно пошла за тебя?

– Она выходила за меня, а не за моих родителей, – сказал Мустафа.

– Значит, для нее это не имело бы значения?

– Не знаю. Надо будет спросить у нее при встрече, – усмехнулся Мустафа. – А можно, я теперь спрошу?

– Конечно.

– А для тебя это имело бы значение, если б ты собиралась замуж?

– Нет. Никакого значения. Но я – это я…

– А он? Он думает иначе?

– Да, – вздохнула Кадира.

«С кем она связалась, бедная? – сочувственно подумал Мустафа. – Живет в Германии, откуда у немцев такое отношение к туркам?»

– Понимаю, – сказал старик. – Он немец?

– Нет, он дурак, – еще раз вздохнув, сказала Кадира и продолжила: – Дед, приезжай скорее, по телефону все не расскажешь, а мне так нужно тебя увидеть…

– Может быть, заеду к вам, – сказал он.

Закончив разговор, он долго сидел в кресле, обхватив голову руками. Жизнь сложилась так, как сложилась. Прошлое невозможно исправить. Исправить можно только будущее, и, может быть, у новых поколений это получится. А у Мустафы не было будущего. Все, что ему осталось в этой жизни, – это могилы родителей, могилы, которые нужно найти…

И этот путь он должен пройти в одиночестве. Потому что даже его дети не способны его понять.

Вспомнив о детях, он снова ощутил приступ леденящей тревоги. И не успел он подумать о Сулеймане, как ему вдруг послышалось, что где-то рядом лопнула туго натянутая струна…

* * *

Поздняя осень подарила, наверное, один из последних солнечных дней, да и тот то и дело омрачался набегающими плоскими тучами. А когда они, покрутившись по узким улицам, остановились на углу Эстрапад и Туэн, хлынул настоящий ливень. Рустам первым выбрался из машины и обежал ее сзади, на ходу раскрывая зонтик. Он распахнул дверцу перед Мустафой и прикрыл зонтом от дождя.

– Куда идти?

Старик почувствовал, что у него дрожат колени от волнения. Он рассердился на себя, и поэтому его голос прозвучал грубо и раздраженно.

– Сюда, сюда! – послышался голос Блюменталя.

Мустафа оглянулся и увидел адвоката, стоявшего за стеклянной дверью одного из кафе на углу.

Они расселись за столик, и им поднесли кофе с круассанами.

– В такую погоду я бы предпочел поваляться на диване перед телевизором, а не сидеть тут и не караулить ваших родственников, – поеживаясь, сказал Блюменталь.

– Что? – Мустафа едва не выронил чашку.

– Видите дом на другой стороне, с балконом? Симпатичная постройка восемнадцатого века. Жить там можно, хотя и с трудом. Выше третьего этажа по вечерам пропадает вода. Туалеты, естественно, на лестнице. Отопление практически отсутствует, и в окна дует северный ветер. Классический пример того, где жить нельзя. И несмотря на это, на четвертом этаже этого дома живет Жак Хитарьян. По моим сведениям, он является дальним родственником вашего отца. Я подумал, что вы захотите с ним познакомиться. Я прав?

Мустафа отставил чашку и вытер усы салфеткой. Он не торопился отвечать, ибо вдруг понял, что у него пропало желание встречаться с родственниками отца. Более того, он бы даже постарался избежать этой встречи. И самым постыдным было то, что эта встреча внушала ему страх. Обычный страх, которого он так давно уже не испытывал…

– Я не хожу в дом, куда меня не приглашали, – сказал он после долгого раздумья.

– И правильно, – кивнул Блюменталь. – Потому что для этого и существуют поверенные. Я готов выступить вашим представителем или, если хотите, вашим разведчиком. Изучу обстановку, подготовлю почву. В конце концов, надо хотя бы удостовериться, что владелец квартиры проживает в ней, а не сдает каким-нибудь арабам. Итак, могу ли я выступить в качестве вашего посланника? Или разведка должна произвестись, так сказать, негласно?

– Негласно, – едва смог выдавить Мустафа, потому что у него от волнения пересохло в горле.

Блюменталь встал и посмотрелся в зеркало, поправляя галстук. Забрав у Рустама зонтик, он вышел из кафе, перебежал улицу и скрылся за дверью подъезда.

Таксист вынул мобильник из кармана и положил перед собой.

– Мы с ним все обговорили, – важно заявил он. – Операция «Родня». Заходит под видом представителя Красного Креста. Он там работал, у него осталось удостоверение. Заводит разговор на тему родственников за границей. У армян всегда есть родственники за границей. Постепенно переводит разговор на тему предков. Добирается до поколения двадцатых годов. И если это тот самый человек, то Блюменталь мне звонит. А если мы промахнулись, то он и звонить не станет, просто вернется. Но я уверен, что все будет нормально.

Рустам заказал еще кофе и с довольным видом развалился в кресле. Он принялся рассказывать Мустафе о том, как адвокат Блюменталь помог ему остаться во Франции, помог совершенно бесплатно, просто потому, что они земляки. А земляки – это самые надежные люди… Он говорил и говорил, но его голос доходил до Мустафы как сквозь глухую стену.

«Что я скажу им? – думал Мустафа. – Что я скажу родственникам отца? Где я все это время был? Почему появился так поздно? Почему не искал? Почему не вспоминал о родной матери? Что я скажу им?»

Он вдруг встал и решительно направился к выходу.

– Постой, дядя, он же еще не звонил, – вскинулся Рустам, едва не пролив кофе.

Не отвечая, Мустафа под дождем пересек улицу и остановился у высокой двери с полукруглыми стеклами. Взявшись за бронзовую ручку, позеленевшую по краям, потянул тяжелую дверь на себя и вошел в подъезд.

Зарешеченная дверь привратницкой была приоткрыта, и седая старушка глядела на него поверх газеты.

– Месье?

Он остановился, глядя вверх, в широкий квадратный пролет, опоясанный уходящей в вышину лестницей. С перил свесился курчавый смуглый мальчонка, с любопытством разглядывая Мустафу. Откуда-то доносился звук кларнета, и мелодия была турецкой. Впрочем, Мустафа знал, что армяне считают турецкую музыку своей. Где-то наверху хлопнула дверь, и через пару секунд в воздухе разлился аромат поджаренного чеснока.

– Дядя, погоди, я сначала все узнаю, – запыхавшись, сказал Рустам, вбежав в подъезд. – Постой тут. К таким встречам надо готовиться, а то сердце не выдержит. Даже я волнуюсь, а ты, наверное, вообще сознание можешь потерять. Постой тут.

Он побежал вверх по обшарпанной лестнице.

Консьержка продолжала разглядывать Мустафу поверх газеты. Он отвернулся и увидел небольшую приоткрытую дверцу. Толкнув ее, Мустафа вышел во внутренний дворик. Странно, здесь не было дождя. На сухой выщербленной брусчатке стояла пара чугунных скамеек. Посредине двора был небольшой круглый фонтан, в центре которого возвышалась позеленевшая от старости статуя какой-то античной богини. По бортику фонтана бродил пятнистый котенок, цепляя лапкой свое отражение в воде. Увидев Мустафу, он спрыгнул на брусчатку, задрав хвост, подбежал к нему и притерся тщедушным тельцем к его ноге.

– Ты тоже одинок? – спросил его старик и, наклонившись, погладил пальцем за розовым ушком.

Раньше у него никогда не возникало желания иметь дома кошку или собаку. А сейчас подумалось, что это не такая уж глупая затея. Мустафа поднял котенка и, держа на руках, прошелся по двору. В углу за сухой виноградной лозой он обнаружил небольшую ржавую калитку. За ней оказался темный низкий коридор, пройдя по которому, Мустафа вдруг увидел впереди свет. Он раздвинул ветви сирени и вышел на набережную.

Дождь недавно кончился. На подсыхающем асфальте блестели лужи под лучами солнца, которое пробилось сквозь рваные убегающие облака. Мустафа перешагнул через невысокую оградку газона, на котором оказался, выйдя из дома. Он не узнавал этой улицы. Ему казалось, что, пройдя через двор, он очутился на другом конце Парижа. Однако котенок на руках напомнил ему, что несколько минут назад Мустафа был во дворе дома, где жили его родственники. Да, он там был и должен был с ними встретиться. Но вместо того чтобы вернуться, Мустафа побрел по набережной, подставляя лицо теплым лучам. Котенок мурлыкал у него на руках, пряча мордашку в складки плаща.

Вдоль парапета выстроились букинисты, снимая со своих лотков полиэтиленовые и клеенчатые накидки, которыми укрывали книги от дождя. На другой стороне набережной Мустафа увидел сразу несколько витрин, за которыми стояли аквариумы. Розовые, черные и желтые рыбы повисли в невидимой воде и были похожи на парящих птиц.

Мустафа подошел ближе, почти прижавшись к стеклу.

– В теплые дни они выставляют аквариумы, – сказал сгорбленный старик, оказавшийся рядом. – Выставляют на улицу, и здесь не пройти из-за толпы любителей. Да, на это стоит поглядеть. Десятки аквариумов, и столько разных рыбок! Но теперь надо ждать весны. Холодная вода убивает рыбок. И одиночество, оно страшнее холодной воды. Знаете, месье, если у вас в аквариуме окажется только одна рыбка, она начнет тосковать и может даже умереть от тоски. И знаете, что в таком случае надо сделать? Надо поставить в аквариум зеркало, и она успокоится…

Мустафа увидел мост. Он поднялся по ступеням моста и вошел в его узкий выгнутый над водою пролет. На другом конце виднелась чья-то фигура. Человек шел ему навстречу.

Мустафа остановился, схватившись одной рукой за железные мокрые перила. Мужчина лет сорока, чуть моложе его младшего сына, Сулеймана, и такой же подтянутый, такой же курчавый, с ранней сединой на висках, прошел мимо него, глянул на котенка и, улыбнувшись, поднял глаза на Мустафу. Их взгляды встретились.

«Он идет к дому четыре на улице Эстрапад, – подумал Мустафа. – Возможно, он там живет. Возможно, он родственник отца».

Глядя вслед удаляющемуся мужчине, Мустафа понимал, что сходит с ума, но это его не пугало. Гораздо страшнее было то, что вот-вот мог снова начаться дождь, а ему с котенком негде будет укрыться на этом мосту…

Блюменталь и Рустам нашли его в одном из маленьких уличных кафе, которых тысячи в Париже. Пробегая по набережной и озираясь по сторонам в поисках исчезнувшего Мустафы, они вдруг увидели его сидящим безмятежно в кресле под зонтиком за столиком кафе. На его коленях, свернувшись калачиком, лежал пятнистый котенок.

– Полюбуйтесь-ка… господин… адвокат, – нагнувшись вперед и от усталости уперевшись ладонями в колени, переводя дух, сказал Рустам, – мы с ног сбились в поисках вашего клиента, а он тут блаженствует в кафе.

– Эх, дядя, дядя! – укоризненно сказал он, садясь рядом с Мустафой. – Какую ты нам операцию сорвал! Операцию «Родня», – горестно продолжил он, в сердцах хлопнув себя рукою по бедру.

– Да, если честно, то мои врачи не рекомендуют мне подобные нервные и физические перегрузки, – присаживаясь к ним, сказал Блюменталь.

Вместо ответа старик продолжал, рассеянно улыбаясь, поглаживать спинку лежащего на его коленях котенка. Рустам, переглянувшись с адвокатом, пожал недоуменно плечами. Блюменталь ему в ответ слегка кивнул, прикрыв свои глаза.

– Давид-эфенди, – не глядя на Блюменталя, обратился к нему Мустафа, – вы обещали навести справки по поводу могилы моих родителей. Прошло уже много дней из тех, что мне осталось, но вы молчите. Есть надежда, что вы сможете ее найти?

– Хм-м-м, видите ли, в чем дело, уважаемый господин Гази, – прокашлявшись, начал Блюменталь, – во время немецкой оккупации в больнице, где когда-то лежал ваш отец, фашисты организовали свой госпиталь. В сорок третьем году партизаны устроили на него налет и подожгли его восточное крыло. К моему великому сожалению, в подвалах этого восточного крыла хранились архивы по захоронению лиц, не имеющих родственников…

– Значит, надежды нет, – после небольшой паузы, продолжая глядеть куда-то вдаль, сказал Мустафа. – Я знаю, почему так получилось. Это наказание за то, что я ни разу не вспоминал о них. Это наказание мне. Но за что наказывать их? Они-то в чем виноваты? В том, что так сложилась их судьба? Или в том, что им достался такой сын? Чем же они заслужили безвестную, забытую всеми могилу? Я должен ее найти. Быть может, это станет тем единственным делом, которое хоть как-то оправдает мое рождение на свет.

Сказав это, он встал со словами: «Верни его в тот двор», – и, передав котенка Рустаму, обнял адвоката, потрепал таксиста по плечу, медленно пошел по набережной в сторону центра. Блюменталь и Рустам смотрели ему вслед, пока его фигура не растаяла в тумане, поднимающемся с реки.

Когда на следующее утро Рустам приехал в отель, портье сказал, что Мустафа здесь больше не живет…

* * *

Вечерние сумерки мягким покрывалом ложились на плечи небольшого городка. Последние лучи заходящего солнца, коснувшись холмов, окрасили в пастельные тона проплывающие над ним облака. Время от времени по улице, поскрипывая колесами, проезжали запряженные повозки, везущие с садов запоздалых земледельцев. В окнах домов стал зажигаться свет, означающий, что наступило время семейного вечера.