Текст книги " Там, где цветут дикие розы. Анатолийская история"

Автор книги: Марк Арен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

– Значит, надо постараться обойтись без лишней рекламы, – сказала Медина. – Пусть все выглядит так, будто трассу прокладывают одни корейцы. Причем о границе вообще речи не должно идти. Карс – Трабзон, и точка. Помнишь, как Ходжа Насреддин взялся учить арабскому языку ишака муллы? Ему все говорят – дурак, как ты согласился на это? А он отвечает – я же договорился обучить его за десять лет. А через десять лет или ишак сдохнет, или мулла.

– Умница! – Демир хлопнул в ладоши. – Стройка будет идти не один год. А когда мы доведем трассу до Гюмри, или ишак сдохнет, или мулла. Границу уже откроют. И все забудут, что когда-то между армянами и турками были какие-то проблемы.

– Не забудут, – покачала головой Медина. – Но работать все равно надо. Деньги зарабатывать надо. Так и будем жить, как жили. Ничего не забывая, но продолжая жить бок о бок.

Она припарковала машину возле гостиницы, где остановился Демир.

– В гости не зову, – сказала она виновато. – Мама затеяла у себя ремонт, сейчас у меня живет.

– Хочешь, я сам с ней поговорю?

– Тебе она не поверит. Не волнуйся, я все ей преподнесу в лучшем виде. В духе мексиканских сериалов. – Медина снова улыбнулась. – Да, история как раз для хорошей мелодрамы.

Жаль, никто не возьмется сделать из нее кино.

– Почему ты думаешь, что никто не возьмется?

– Побоятся. Слишком многим в нашей стране такое кино пришлось бы не по вкусу.

Медина справилась с задачей, и скоро Демир уже смог найти общий язык с будущей тещей. А ведь это было гораздо труднее, чем наладить прочные связи с потенциальными строителями и инвесторами трассы Гюмри – Карс – Трабзон.

Корейцы, судя по всему, остались вполне удовлетворены данными своей технической и финансовой разведки. Нанятые ими европейские специалисты заторопились домой, чтобы встретить Рождество в кругу семьи. Пользуясь благоприятным случаем, решили наведаться домой и корейцы. Провожая их, Демир не поскупился на подарки. А во время прощального ужина, помахивая каким-то журналом в руке, подсел к старому вредному мистеру Киму.

– Просто удивительно, как вовремя вы успели затеять столь перспективное дело! – сказал Демир. – Помните наш недавний разговор о гуманитарном аспекте межгосударственных отношений?

– Да-да, – вежливо улыбнулся старик. – Прекрасно помню. И более того, у меня есть свежая информация на эту тему. По непроверенным данным, если мы вернемся достаточно быстро, можем попасть на очередную межнациональную свадьбу. Это так?

Демир, сделав вид, что смутился, пригладил усы.

– С удовольствием обсудим этот вопрос, когда вернетесь. А пока позвольте предложить вам несколько слов, которые вы сможете обдумать в пути. Это «Уолл-стрит джорнэл» за 22 декабря. Вот просмотрите эту статью. Здесь приводится высказывание вероятного претендента на пост президента Армении. Он приветствует возможное вступление Турции в Евросоюз.

– О! – Мистер Ким даже перестал улыбаться от удивления.

– И вот его слова по поводу отношений с Турцией. «Мы не можем быть вечными врагами. И даже если бы могли, то в подобной вражде нет необходимости и смысла. Поэтому давайте двигаться вперед во имя нашего будущего».

Демир сложил журнал и вручил его мистеру Киму.

– Надеюсь, эти слова превратятся в дела. И возвращайтесь скорее, если хотите погулять на свадьбе.

– На турецкой или на армянской? – невинно осведомился кореец.

– На нашей, – ответил Демир Гази.

Глава 9

Прошло еще несколько дней. У Мустафы, как и прежде, не было никаких вестей, ни добрых, ни дурных. «Кому я доверился? – укорял сам себя Мустафа. – Какому-то пройдохе, который свел меня с каким-то пьяницей. Конечно, этот Рустам рассчитывает получить, как он выражается, свой процент от адвокатского гонорара. Но не слишком огорчится, если тот не заработает ничего. Крутя баранку и сдавая в аренду свой „мерседес“, вполне можно заработать на хлеб с маслом и без того, чтобы разыскивать чужих родственников». Тем не менее Мустафа, мысленно поругивая Рустама, все же был ему благодарен. Ведь шустрый бакинец оказался единственным человеком, кто захотел принять какое-то участие в судьбе Мустафы.

Но время шло, а ничего не менялось.

Мустафа уже подумывал самостоятельно обратиться к поискам. Но что-то удерживало его от этого шага.

Да, миллионы людей потеряли родственников и пытаются их отыскать. Но никто из них не испытывал того душевного страдания, которое досталось сейчас на долю Мустафы. Ведь все эти люди занимались поисками, чтобы воссоединиться, ими двигала любовь – а его движущей силой было неизбывное чувство вины.

Кроме того, ведь он и не надеялся никого отыскать. Единственное, на что он мог рассчитывать, – это увидеть могилы своих родителей. Мустафа Гази понимал, что только после этого сможет умереть спокойно…

Как-то вечером он, как обычно, сидел в своем номере перед телевизором и смотрел какой-то фильм. Он не застал его начала и не собирался дожидаться конца, думая о своем и без особого интереса следя за мелькающими на экране лицами. Сюжет привлек его внимание только тем, что имел весьма отдаленное сходство с его собственной судьбой. Чета пожилых немцев в годы Второй мировой войны приютила у себя мальчика-сироту. Судя по тому, что город подвергался бомбежкам, дело происходило уже в 43-м или даже в 44-м году. Старики были бездетными, они отдали мальчику всю свою нерастраченную родительскую любовь. Но по каким-то причинам они должны были отдать подростка в интернат для детей погибших моряков… Вот с этого места Мустафа и стал чуть более внимательно прислушиваться к происходящему на экране.

Интернат? О, это слово пробудило в нем слишком много воспоминаний. Как тяжело далась ему та долгая дорога до Стамбула! Как трудно было привыкнуть к множеству чужих лиц вокруг! Как больно было стоять, прижавшись лицом к решетке высоких ворот, и смотреть, как по узкой улочке удаляется сгорбленная фигура дедушки, единственного родного человека во всем этом враждебном мире! Он долго не мог простить стариков, вырвавших его из теплого деревенского мирка. Ему даже казалось поначалу, что он в чем-то провинился перед ними, вот они и решили избавиться от плохого мальчишки. Прошло много лет, прежде чем его сердце преисполнилось благодарности к тем, кто заменил его родителей. Решение отправить Мустафу в далекий Стамбул далось им нелегко, ведь, кроме него, у них никого не было. Бабушка иногда приговаривала, сидя у его постели и укладывая спать: «Тебя нам послал Аллах вместо детей».

Мустафа глядел на экран, но видел уже не пожилых немцев, а своих стариков. Рауф-ага, крепкий и неутомимый, вечно занятый каким-нибудь делом… И бабушка, такая же молчаливая, но не жалеющая ласки для своего малыша Мустафы… «Ведь они не были мне даже дальними родственниками, – подумал он, как бы разглядывая их сквозь толщу лет. – Кто я такой? Младенец, оставленный соседкой. Очевидно, у них никогда не было своих детей, иначе я бы так или иначе узнал о них. И кто знает, может быть, они неспроста уговорили мою мать оставить им ребенка на время? Может быть, они знали, что я остаюсь у них навсегда? И может быть, именно поэтому они в 203 конце концов расстались со мной?»

– Как же он будет жить среди чужих людей? – донеслись до него голоса из телевизора.

– Пойми, Берта, – пожилой немец сурово глядел на жену, – мы не можем вернуть мальчика родителям, потому что их нет в живых. Но и не имеем права оставить его себе. Потому что он не принадлежит нам. Он принадлежит Германии…

«Он не принадлежит нам!» – Мустафу словно током ударило. Он впился пальцами в подлокотники кресла и подался вперед, силясь вспомнить, где и когда слышал эти слова.

«Он не принадлежит нам», – сказал Рауф-ага, а бабушка ответила… Что же она сказала в ответ? Они сидели у очага глубокой ночью и тихо переговаривались, а маленький Мустафа дремал на своей лежанке, с головой укутавшись колючим одеялом. Голоса стариков доносились будто издалека, и он плохо понимал, о чем они говорят: о ценах на муку в Стамбуле, о железной дороге, о каких-то старых долгах. Потом они заговорили еще тише, и Мустафа уже почти ничего не слышал, пока бабушка не произнесла:

«Ты говоришь так, будто он нам чужой».

«Он не принадлежит нам», – сказал Рауф-ага.

«Зато мы принадлежим ему, – сказала бабушка. – Не отнимай последнее, что у него осталось».

И тогда Мустафа сквозь сон подумал, что дедушка не может отнять у человека последнее, что осталось. Наверное, они говорили о каком-то своем родственнике, живущем в Стамбуле. Кто-то кому-то был что-то должен – обычная история. Бедняки вечно в долгах, но сами никогда не откажут тому, кто еще беднее… Так думал маленький Мустафа, засыпая на своей лежанке, и то была его последняя ночь под крышей деревенского дома. Наутро его увезли в город, и они сели на поезд, и началась новая жизнь. Наверное, потому-то и остались в памяти такие мелкие подробности последней ночи детства. Но только сейчас, спустя почти семь десятков лет, Мустафа понял, что старики в тот раз говорили о нем!

«Он должен знать», – сказал дедушка.

«Но как он будет с этим жить? Подожди, дай ему хотя бы несколько лет».

О чем они говорили? О правде! Дедушка хотел раскрыть ему глаза, а бабушка умоляла повременить.

«Ты еще успеешь это сделать», – сказала бабушка. И Рауф-ага подчинился ей.

Возможно, они и в самом деле рассчитывали когда-нибудь все ему рассказать. Но не успели…

Однако правда все равно явилась перед ним, несмотря на то, что ей пришлось проделать столь долгий путь – путь длиною в целую жизнь.

* * *

Однажды вечером в номер позвонил портье и сконфуженным голосом сообщил, что к нему пришли гости. Да, они называют себя его гостями. Но он хотел бы получить подтверждение тому, что их на самом деле ждут. Ибо (тут портье перешел на шепот, прикрыв, по-видимому, ладонью трубку) это местный таксист, известный своими сомнительными связями. Сказав, что он сейчас подойдет, Мустафа вышел из номера и спустился вниз. У стойки портье он увидел Рустама. Таксист обрадовался ему, как закадычному другу:

– Я же тебе говорил, что мой адвокат самый лучший! Видишь, не прошло и недели, а мы пришли к тебе не с пустыми руками! И надеемся, что, уходя, они также будут не пусты, – сказал он с простодушной ухмылкой.

Рядом с ним стоял человек, в котором Мустафа с трудом узнал адвоката Блюменталя. Сегодня тот был, очевидно, трезв как стеклышко. И это изменило его самым кардинальным образом. Опрятный выглаженный костюм, безупречная сорочка, хоть и без галстука. И самое главное – осмысленный взгляд. «Совсем другой человек», – подумал Мустафа.

– Ну и с чем вы пришли? – скептически поглядывая на своих гостей, спросил он.

Адвокат Блюменталь приосанился и провел ладонью по редким кудрям:

– Я пришел с тем, чего вы хотели, сударь. Но не угодно ли будет вам для начала пригласить нас хотя бы присесть.

Кивнув, Мустафа пригласил их жестом в лобби-бар. Заказав подошедшему официанту бокал вина для адвоката и кофе для себя и таксиста, он выжидающе посмотрел на гостей.

– Ну-с, я изначально полагал, что ваше дело будет не из легких, – начал адвокат, даже не глянув на вино. – Но я не думал, что оно будет столь непростым. Взяться за него меня заставило прежде всего профессиональное честолюбие. И только отчасти – финансовые соображения. Та фраза о возможной премии… Вы помните?

Мустафа кивнул, и адвокат заговорил увереннее.

– Как вы, наверное, заметили, я сейчас нахожусь в несколько затруднительном материальном положении, неподобающем моему статусу, и должен предпринимать действия, чтобы его исправить. Ну да ладно. Это вас не должно, конечно, интересовать. Итак, за прошедшие несколько дней мною и моими ассистентами… внештатными ассистентами, – уловив иронический взгляд Мустафы, добавил Блюменталь и продолжил: – Была проведена колоссальная, нет, я бы сказал, титаническая работа, в результате чего, опираясь на архивные документы и свидетельства осведомленных лиц, было установлено следующее.

Тут он все же хлебнул вина и, поглядывая на принесенные с собой бумаги, продолжил:

– 27 сентября от берегов Аданского вилайета на Марсель ушел грузовой транспорт «Бертран». В соответствии с судовыми документами на его борту с пометкой «без сознания» значился некий тяжело раненный господин Геворг Бедросян, чей проездной билет, судя по тем же документам, был затем представлен на оплату в военное ведомство.

Он вдруг прервал свое повествование и, сделав небольшую паузу, обратился к Мустафе:

– Как видите, я пришел не с пустыми руками, и это – всего лишь начало. Не соблаговолите ли выдать мне небольшой аванс, евро на сто, а я тем временем продолжу свой рассказ.

Мустафа молча достал свой бумажник и, вытащив оттуда сотенную банкноту, отдал ее французу. Тот, просияв, с видом салонного льва поманил к себе гарсона и, передав тому купюру, сказал:

– Сигару мне, и самую лучшую.

Гарсон с поклоном удалился и вернулся вскоре с хьюмидором. Покопавшись в нем с видом знатока, адвокат вытащил оттуда большую сигару. Откусив кончик гильотиной, предупредительно поднесенной гарсоном, он закурил и продолжил:

– Так, на чем я остановился? Ах да, из архивных документов одного из госпиталей Марселя следует, что в первых числах октября туда с диагнозом «пулевые ранения» был помещен некий Геворг Бедросян. Там он находился почти два месяца. Однако врачам не удалось его спасти, и он скончался 29 ноября, о чем есть запись в соответствующих больничных книгах. Должен констатировать также, что в записях, относящихся к этому дню, упоминается и некая дама, тоже Бедросян, по имени Гоар.

Услышав это, Мустафа отвернулся, чтобы скрыть предательски увлажнившиеся глаза.

– Она была взята на работу санитаркой в том же госпитале в начале ноября. И по странному совпадению сама умерла от остановки сердца в день смерти Геворга Бедросяна.

Скажу вам также, что фамилия Бедросян встречается и в парижских архивных документах, причем довольно часто, но речь при этом идет о совершенно разных людях. Так, в 1986 году некий Андраник Бедросян был захоронен на кладбище Пер-Лашез. В газетной заметке по этому поводу добавлено, что, к сожалению, покойному не суждено было лечь в землю рядом со своими братьями, чьи могилы находятся почти на всех парижских кладбищах. – Адвокат отложил сигару и передал листки с записями Мустафе. – Вы удовлетворены, сударь?

– Итак, они умерли в Марселе? – задумчиво произнес Мустафа, невидящим взором скользя по строчкам. – Умерли в один день?

– Вы про даму по имени Гоар? Да, – кивнул адвокат. – Гоар и Геворг скончались в один день, 29 ноября.

Мустафа Гази сложил записи вчетверо и спрятал во внутренний карман, одновременно доставая оттуда бумажник.

– Я недооценил вас, месье Блюменталь, – сказал он, – и приношу за это свои извинения. Вы оказались на высоте.

Сказав это, он отсчитал тысячу евро и положил их перед адвокатом.

– Это обещанный гонорар, – сказал он, а затем, отсчитав еще тысячу, добавил: – А это обещанная премия.

Лицо адвоката покраснело от удовольствия.

– Ну, это, пожалуй, слишком. Хватило бы и пятисот. Но, раз вы так считаете, я спорить не буду, – сказал он и вернул одну сотню Мустафе: – Вы забыли про аванс.

– Я не забыл, но попросил бы разрешить мне угостить вас той сигарой, – передвинув банкноту к адвокату, сказал Мустафа.

– Это против моих правил, но я не хочу вас обидеть отказом, – сказал адвокат Блюменталь и, вежливо кивнув, сложил банкноты в потертый бумажник.

– Ну а теперь, чтобы покончить со всеми формальностями, я бы хотел отблагодарить и тебя, – сказал Мустафа, обращаясь к погрустневшему таксисту, и вручил ему пятьсот евро.

Рустам, посмотрев банкноту на свет, заявил:

– Нет, ты видишь, как тебе повезло со мной? Что бы ты делал без меня?

– Господа! – Адвокат Блюменталь отставил пустой бокал и встал, дымя сигарой. – Имею честь пригласить вас в одно весьма скромное, но вполне приличное заведение, где я всегда отмечаю успешное завершение дела. Признаться, в последнее время мне так редко удается угощать своих друзей, что сейчас я просто не в силах отказаться от такой возможности.

– Спасибо, но у меня мало времени, – вежливо отказался Мустафа.

– Извини, дядя, но тебе придется отложить свои дела, – сказал таксист Рустам. – Я понимаю, по всем правилам, приглашение должно прозвучать трижды, прежде чем ты сможешь его принять. Таковы законы нашего тюркского этикета. Но мы с тобой в Европе, а здесь время ценится дороже, чем старинные церемонии.

К тому же наш адвокат – он не турок.

«Да и я не турок, – подумал Мустафа Гази. – Точнее, турок только наполовину. Армянская кровь вперемешку с турецкой душой».

– Пойдемте, господин адвокат, – сказал он. – Я принимаю ваше приглашение.

Бывая по делам в Европе, Мустафа Гази научился стойко переносить разнообразные светские мероприятия, не задевая ничьих амбиций, но и не нарушая при этом собственных правил и привычек. Так, он не употреблял алкоголь, но мог поднять бокал с шампанским, произнося тост. Он даже делал вид, что пьет, если сотрапезники становились слишком назойливыми в своем хлебосольстве. Впрочем, этим страдали только южные итальянцы, да разве еще португальцы. Все же прочие европейцы прекрасно научились почти британской корректности во время застолья. К таковым европейцам, как предположил Мустафа, относился и адвокат Блюменталь. Тому, видимо, требовалось соблюсти определенный ритуал, прежде чем отправиться в плавание под парусами Бахуса и Диониса. Мустафа решил, что после первых двух тостов, когда адвокат и таксист захмелеют, ему можно будет удалиться.

Однако едва они оказались в уютном подвале где-то на набережной Сены, Блюменталь объявил:

– Господин Гази, откровенно говоря, ваши деньги жгут мой карман, потому что душу мою сжигают невысказанные вопросы. Однако вопросы эти настолько щекотливы, что я не мог их задать в баре, где, возможно, каждое наше слово записывается на полицейский магнитофон. А здесь, в этом кабачке, я знаю каждого и каждый знает меня. Тут порой сидят и информаторы разных спецслужб, но меня они подслушивать не станут, а если и услышат пару неосторожных реплик, то не побегут с доносом. Значит, я могу спокойно высказать вам свои соображения, а вы можете так же спокойно их проигнорировать либо дать свои комментарии. Итак, вот меню. Но заглядывать в него не стоит. – Блюменталь обернулся к официанту и что-то сказал на незнакомом для Мустафы языке. – Нам подадут лучшее, что сегодня смог приготовить местный чародей плиты. Надеюсь, никто из присутствующих не на диете?

Таксист Рустам встал из-за стола.

– Дядя, пойдем руки помоем.

Они прошли в довольно опрятный туалет, и таксист, встав у умывальника, сказал:

– Блюменталь хороший человек. Добрый и умный человек. А такое редко встречается, да? Чтобы умный был добрым. Он совсем один живет. Мадам Тюрбо ему как мама, следит за ним. Я за ним тоже немного приглядываю, чтобы он совсем не пропал. Мы земляки.

– Почему раньше не сказал? – спросил Мустафа.

– А тебе какая разница, француз он или бакинец?

– Никакой разницы.

– Да, все так говорят, когда дело сделано. А я точно знаю, если б ты услышал, что он не местный, ни за что бы ему не доверил. Так, дядя? – И, не дожидаясь ответа, сказал: – Так, так.

– О чем он хочет меня спросить?

– Не знаю. – Рустам пожал плечами, вытирая руки бумажным полотенцем. – Только не заводи с ним разговор насчет Сумгаита, Баку и погромов. А то он снова напьется. А ему надо из долгов вылезать.

– Не беспокойся, сынок, я лишнего не спрошу, – успокоил его Мустафа.

Вернувшись, они обнаружили, что стол уже был заставлен зеленью, соленьями, тарелочками с разными сортами сыров и бутылками с минеральной водой. Такая сервировка немного удивила Мустафу, поскольку была необычной для французской кухни.

– У нас тут свои обычаи, – усмехнулся адвокат. – Я еще успею вас ознакомить со всеми нюансами, однако вначале все-таки поговорим на другую тему. Насколько я понял, вы вполне удовлетворены результатами моего, так сказать, расследования, не так ли?

Мустафа кивнул, не понимая, к чему тот клонит.

– А я вот, как ни странно, нет, – сказал вдруг Блюменталь. – Я так и не понял, зачем вам это было нужно. Надеюсь, вы меня понимаете?

– Не совсем, – ответил Мустафа.

– Ну что ж, придется перейти на личности, – вздохнул адвокат и, раскурив потухшую сигару, продолжил: – Ни для кого не секрет, что взаимоотношения турок и армян, мягко выражаясь, всегда отличались известной напряженностью. Представьте же себя на моем месте. Вас наверняка стал бы преследовать тот же вопрос, что не дает покоя и мне. Поясню.

Мне часто приходилось выполнять подобные расследования. Людям свойственно теряться на просторах Европы, и многих разыскивают родственники или друзья. Но к юристам обращаются обычно и в тех случаях, когда разыскивают должников…

Мустафа выдержал многозначительный взгляд Блюменталя, которым сопровождалась затянувшаяся пауза, и ничего не сказал.

– И я спрашиваю себя: зачем вы ищете этого человека? – наконец вымолвил адвокат, покраснев от напряжения. – Зачем? Я понимаю, что это меня не касается. Мое дело – выполнить заказ, получить деньги и забыть о выполненной работе. И если бы вы были, к примеру, пуэрториканцем, а он – японцем, у меня не возникло бы такого вопроса. Но…

– Понятно, – сказал Мустафа, – если турок ищет армянина, то дело пахнет кровью. Это вы хотите сказать?

– Я так не сказал…

– Могли бы и сказать. Я бы не обиделся. Зачем обижаться на правду? Да, это дело пахнет кровью. Месье Блюменталь, мне жаль, что я причинил вам столько душевных страданий. Но я не мог вам признаться в этом сразу.

– Признаться? В чем?

– В этом деле не турок ищет армянина. Нет. Я бы назвал это дело так: «сын разыскивает отца».

Таксист Рустам хлопнул в ладоши, подпрыгнув на месте:

– Так и знал! Я так и знал!

Адвокат Блюменталь выставил вперед ладони:

– В таком случае можете рассчитывать на меня и в дальнейшем. Я приложу все усилия, если вам потребуется еще какая-то информация. Осмелюсь вас заверить, я располагаю такими источниками…

– Да, мне потребуется новая информация.

Как мне найти то место, где они лежат? Мне очень важно знать, где их могилы, – глядя Блюменталю в глаза, спросил Мустафа.

– А-а-а… Все не так просто. – Адвокат окутался облаком дыма, погружаясь в раздумья. – Мне придется вновь окунуться в эти архивные дела. К сожалению, мой… э-э… если так можно выразиться, ассистент, который предоставил мне эту информацию из Марселя, временно не у дел, но после его возвращения на службу я возобновлю свои поиски…

Он не договорил, потому что официант поставил на стол блюдо с горой ароматного мяса.

– Косуля! – объявил Блюменталь и жестом дал понять, что время для разговоров кончилось, зато наступило время пиршества…

Мустафа рассчитывал не задерживаться в компании случайных знакомых, но чем дольше он сидел рядом с ними, тем меньше ему хотелось уходить. Эти люди уже не казались ему такими чужими. К тому же вопреки его опасениям адвокат отнюдь не торопился напиться. Они с таксистом выпили по паре рюмок водки – а третья рюмка так и осталась недопитой стоять на столе. Еда была вкусной, помещение – теплым и уютным, и Мустафе некуда было спешить. Так почему бы не посидеть тут еще, тем более что его собеседники неожиданно заговорили на тему, которая не могла его оставить равнодушным.

Речь зашла о том, как продвигается международная кампания по признанию геноцида армян. Рустам возмущался той ловкостью, с какой политиканы зарабатывали себе предвыборные очки на чужом горе. Стоило какому-нибудь кандидату в депутаты лишний раз произнести слово «геноцид», как в его копилке сразу появлялись голоса избирателей из армянской общины. Те же демагоги, что опирались на районы, населенные мусульманами, с такой же пылкостью доказывали, что никакого геноцида не было, и не без основания рассчитывали, что на выборах турецкие кварталы проголосуют именно за них.

– Дядя, ты только что из Турции, – обратился Рустам к Мустафе. – Вот и расскажи нам, что думают сами турки о геноциде – был он, или все это выдумки?

– Знаешь, сынок, никогда не верь тем, кто обвиняет целый народ, да еще до седьмого колена. Но если было преступление, значит, есть и преступник.

– Ну и кто преступник?

Мустафа на секунду замешкался с ответом. Он мог бы говорить на эту тему часами. Он владел обширной информацией. Но только сейчас давно известные факты вдруг предстали перед ним в новом свете.

– Скажем, армяне посчитали виновными в тех событиях около сотни государственных чиновников, – медленно начал он, тщательно подбирая слова. – Главными организаторами они назвали Талаат-пашу, Энвер-пашу и Джемаль-пашу. Эти трое были убиты уже к 1922 году. Армяне их застрелили. Такая же судьба постигла и всех остальных из «черного списка». Но, как видишь, столько лет прошло, а люди все не могут успокоиться. Наверное, следовало бы отрубить голову каждому янычару, который участвовал в резне, так, что ли? И повесить каждого стамбульца, который стоял в толпе, когда на площади вешали армянских врачей, юристов, писателей?

– А ты сам как думаешь, дядя?

– Я не могу об этом думать, – признался Мустафа, потирая лоб. – Особенно сейчас…

– Когда мы говорим о тех страшных событиях, я бы не стал обвинять одну только Турцию, – заговорил адвокат Блюменталь. – Там были замешаны и другие страны. Одни провоцировали армян на восстание, обещая им поддержку. Другие разжигали турецкий шовинизм, подталкивая народ к резне. Но позвольте спросить, знакома ли вам такая личность – Лоуренс Аравийский?

Английский разведчик Томас Эдвард Лоуренс не служил никому, кроме британской короны, хотя его и называли Аравийским. Арабы, возможно, считали его своим другом. Не будь его, вероятно, на карте послевоенного мира не появилось бы королевство Ирак. От Бейрута до Пешавара и Карачи – везде он был как дома. Потому что Лоуренс был подлинным британцем, одновременно и сыном, и слугой империи.

Я не любитель шпионских романов, и знаменитые разведчики никогда не были моими героями. Кстати, я считаю, что хороший разведчик не может быть знаменитым. Даже после смерти его тайна должна сохраняться, потому что живы люди, работавшие с ним. Но Лоуренс был не разведчиком. Он был политиком. Когда-то я наткнулся на одно интервью с ним, и, признаться, прочитав его, я стал несколько иначе смотреть на историю армянского геноцида.

Оказывается, сразу после окончания Первой мировой войны Англия пыталась провести в жизнь идею американского протектората над Арменией. Рассуждения Лоуренса на эту тему начинаются с того, что американцы – идеалисты, а армяне – прагматики. И это противоречие должно послужить на пользу обоим народам.

– Американцы – идеалисты? – иронично ухмыльнулся Рустам. – Где твой Лоуренс видел таких американцев?

– Нигде, – спокойно ответил Блюменталь. – Но это интервью он давал для американского журналиста. И поэтому не скупился на комплименты. Но дальше выяснилось, что это был вовсе не комплимент. Лоуренс совершенно откровенно заявил, что он понимает по-человечески турок или других ближайших соседей армян, кто когда-либо пытался истребить эту народность. Нет, он не сказал прямо, что армяне должны быть полностью истреблены. Он только дал понять, что это было бы единственным решением армянской проблемы. И ему хотелось, чтобы эту работу взяли на себя именно американцы.

– Когда он давал это интервью? – спросил Мустафа.

– В 1919 году, во время Парижской мирной конференции. Англичане не могли успокоиться, пока жив хоть один армянин. Они были недовольны турками. Потому что те не справились с задачей. И теперь надеялись только на Америку.

– А почему сами не сделали этого?

– Потому что это вызвало бы международный скандал. А тогда англичане боялись лишнего шума. Вот позже, когда британское владычество распространится с вод на сушу, на всю сушу, тогда Великобритания сможет выполнить такую работу. Но все же постарается, чтобы это сделал кто-то другой.

– Чем им мешали армяне? – спросил Мустафа.

– Вот-вот, я тоже долго не мог понять. – Адвокат задумчиво побарабанил пальцами по столу. – Лоуренс – хитрый лис. Он ничего прямо не говорит, только подводит читателя к определенным выводам. Статья поэтому получилась длинная и запутанная. Я расскажу только суть. А суть в том, что англичанам нужна была Армения, но без армян. Всю армянскую землю надо было разделить на две части. В одной оставить все природные богатства, а в другую согнать население. Над той частью, где остались месторождения и плодородные почвы, должна была править Британия. А над бесплодной пустыней, куда согнали бы всех армян, – там будет хозяйничать Америка.

– Не понимаю, – сказал Рустам. – То ли я тупой, то ли этот англичанин шибко умный, но я не понимаю, зачем нужны месторождения, которые некому вынуть из земли. И зачем нужны поля, которые никто не будет пахать?

– Все очень просто, сынок, – сказал Мустафа Гази. – После той войны рухнули старые границы, а новых еще не провели. И миллионы людей не знали, где они будут жить. Балканы тогда были похожи на разоренный муравейник. Думаю, англичане собирались переселить в Армению албанцев или боснийцев. Так?

– Примерно так, – кивнул Блюменталь. – Опять же, Лоуренс прямо этого не заявляет. Но говорит, что есть много отсталых рас на Балканах, в Африке, и эти народы легко приживутся на армянской земле. А с самими армянами Америка постепенно проделает то же самое, что она весьма успешно проделала со своими аборигенами, с индейцами. Ведь тех было гораздо больше, чем армян, и занимали они огромную территорию, однако – где они теперь? Истреблены. С армянами справиться будет легче. Во-первых, их всех сконцентрируют на ограниченном пространстве. Во-вторых, им некуда будет бежать. И в-третьих, современные технологии позволят сделать эту работу быстро и эффективно.

Блюменталь закурил и долго молчал, глядя на огонек сигары.

– На этом месте я перестал читать. Противно стало.

Он снова надолго замолчал, потягивая воду из запотевшего бокала. По всему было видно, что столь длинная тирада утомила его. Ему как адвокату, наверное, приходилось произносить и более объемистые речи. Но сейчас он испытывал чуть ли не физическую усталость от тяжести произнесенных обвинений в адрес целого народа, подлежавшего уничтожению.

– Так, значит, – медленно сказал Мустафа Гази, – то, что произошло в 1915 году, то было исполнение английского плана?

– Я этого не утверждаю, – пожал плечами Блюменталь. – Но если это так, то план им не удался. Вот почему Лоуренс возлагал такие надежды на американцев. К счастью, те побоялись ввязываться в такую дурно пахнущую историю. Затем был недолгий период расцвета Британской империи. Ну и где она теперь? Где все ее колонии? Индусы и арабы, которые носили англичан на своей спине и сдували пылинки с их парусиновых туфель – эти индусы и арабы сегодня владеют древними британскими замками! И я все жду, когда же армяне наконец сунут под нос англичанам то самое интервью Лоуренса и потребуют хоть каких-то объяснений.