Текст книги "Рыжая племянница лекаря. Книга 3 (СИ)"
Автор книги: Мария Заболотская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Погода в тот день была пасмурной, сырой – так выглядела зима в этих теплых краях, не знавших морозов и снегопадов – и темнохвойные деревья, выступавшие из тумана, казались почерневшими и обугленными.
Кучер наш отказался ехать дальше, в страхе косясь на Хорвека.
– Поговаривают, здесь с недавних пор творится всякая чертовщина, – умоляюще произнес он, заметно заикаясь от испуга. – Люди видели, что в руинах тех по ночам мелькает огонек, а кое-кто говорит, что в старом саду ведьмы появились свежие ямы – точь-в-точь могилы кого-то поджидают… Уж простите меня, сударь, но я – человек из простых, и чудеса эти мне без надобности…
О, как я его понимала!.. Однако у меня, единожды посмевшей коснуться колдовства, пути назад не было. Карета остановилась у ряда старых кипарисов – тут с трудом угадывались остатки подъездной аллеи, которая некогда вела к главному входу в роскошный дом. Мы направились по ней, с трудом различая остатки каменной кладки под сырой хвоей.
Что искал здесь Хорвек? На его лице я не замечала ни узнавания, ни скорби – он просто шел вперед, церемонно поддерживая меня под руку, словно готовясь представить госпоже здешних угодий. Я пыталась вообразить, что может чувствовать существо, вернувшееся в разрушенный дом своей матери спустя много лет, и остро понимала, как неуместно здесь мое присутствие. Я не принадлежала этому миру – миру великих колдунов, демонов королевской крови, убийц чародеев… Всего лишь девчонка-простолюдинка, неловко ковыляющая из-за тесных туфелек, так плохо подходивших к ее огрубевшим ногам. Внезапно мне подумалось: если дух Белой Ведьмы все еще витает меж печальных деревьев, его препорядочно раздосадует то, какая спутница досталась ее единственному сыну и наследнику.
И, наконец, из тумана выступили остатки каменных стен, увитых плющом. Дом Белой Ведьмы некогда был красив и величественен, словно королевский дворец, однако теперь о былой роскоши оставалось только гадать по обломкам узорчатых плит и черным проемам высоких стрельчатых окон – несколько из них сохранилось, и я не удержалась от мысли, что именно оттуда сына колдуньи могли выбросить на острия кованой ограды. Мы пошли вдоль стены, с трудом пробираясь между колючих кустов, корни которых безжалостно рушили дорожки, по которым когда-то наверняка прогуливалась госпожа дома.
Камень, совсем недавно расколовшийся надвое, не был похож на тот, что я видела во сне, и это странным образом успокоило меня: мое видение не было вещим, я просто вообразила себе все то, что узнала из небылиц, которые рассказывали друг другу слуги. Но не успела я перевести дух, как увидела то, что испугало меня гораздо больше: около камня чернели ямы, окруженные россыпью черной сырой земли. Их выкопали совсем недавно, кучер не солгал.
– Что это? – прошептала я, схватив Хорвека за руку. – Могилы? Для кого?
– Не думаю, – ответил он, едва заметно нахмурившись. – Скорее, здесь что-то искали.
– Но зачем? Что здесь можно искать? – страх, которому я поддалась на мгновение, словно почуял слабину и теперь нарастал, грозя поглотить мое сознание полностью. – Уйдем отсюда, прошу тебя. Здесь плохое место, я чувствую это. Оно хочет, чтобы мы ушли, неужели ты не слышишь?
И вправду, словно отвечая на мои жалкие тихие причитания, в ветвях деревьев зашумел ветер, и что-то скрипуче застонало в глубине развалин – быть может, качнулась старая сгнившая балка.
– Не бойся, Йель, – Хорвек безо всякой тревоги прислушивался к этим скорбным звукам, склоняя голову то вправо, то влево. – Это всего лишь старые камни, и никто здесь не говорит с нами…
Мне показалось, что последние слова были произнесены с сожалением, и я, подчиняясь какому-то неясному, беспокойному порыву души, спросила:
– Это место не узнало тебя?
– Пожалуй, что нет, – Хорвек посмотрел на меня чуть удивленно, как это бывало, когда мои случайные вопросы оказывались точнее, чем он мог ожидать. – Да и я, признаться, успел позабыть его… Хотя когда-то думал, что при виде этого камня непременно встану на колени и поклянусь отомстить за ту кровь, которая была здесь пролита. Но теперь этой крови нет дела до меня, я изменился и стал чужаком… Нет, Йель, я ничего не слышу, кроме шума ветра.
– Так зачем мы здесь? – едва не выкрикнула я, не зная, что во мне сейчас говорит громче: досада или страх.
– Сейчас узнаем, – ответил он, и, повернувшись к дому, крикнул:
– Выходи, могильщик! Расскажи, что ты тут искал?
Я невольно попятилась, прячась за спину Хорвека. Хоть сама я ничего не слышала и не видела, но верила в то, что он почуял чье-то присутствие. Кто-то ведь и в самом деле рыл здесь землю, словно ополоумев – ямы были повсюду, глубокие, едва начатые, небольшие, годившиеся разве что для дохлой собаки, и огромные, словно неизвестный вдруг пожелал похоронить здесь всех своих врагов скопом.
Шорох указал на то, что догадки Хорвека верны: в развалинах кто-то скрывался. Ничего доброго от этой встречи я не ожидала, и в кои-то веки мои предчувствия оказались ложными – человека, который вышел из полумрака, я знала, и вовсе не с худшей стороны.
– Мастер Глаас! – воскликнула я, обрадовавшись так, словно встретила родственника.
В самом деле, то был старый главарь разбойников с Сольгерова Поля. Мне бросилось в глаза, как он исхудал – крепкая его фигура, казалось, согнулась под невидимой тяжестью, а загорелое обветренное лицо приобрело нездоровый зеленоватый оттенок. Но глаза остались прежними – темные, живые и злые. По ним я поняла, что болезнь изрядно потрепала Глааса, но отступила, обломав зубы об закаленного тяжкой жизнью разбойника. Или, быть может, зубы ей выбило кое-что другое – то самое, что позволяло старому хитрецу распознать колдовство и одержимость.
– Вот, стало быть, о каком колдуне болтает вся столица, – сказал он, глядя на Хорвека. – Я узнал тебя, хоть ты и не похож сейчас на бродячую собаку, как это было, когда ты валялся в грязи, под колесами повозки. Однако не всякие отметины можно отмыть, и перчатки – не столь уж надежная защита. Достало же тебе дерзости вернуться в края, где Ирну-северянин объявлен вне закона. Но девчонку ты не бросил… Хотя, кто знает, во благо ли ей твое покровительство или во зло. От существа вроде тебя и помощь обернется проклятием…
– А ведь ты боялась, Йель, что ты никогда не встретишься с этим старым разбойником, – сказал Хорвек, оглянувшись на меня. – Ну, что же, спрашивай его, куда он подевал твоего маленького приятеля-болтуна. Кажется, ты волновалась о его судьбе?
Но Глаас покачал головой, не дожидаясь моих вопросов.
– Зря ты впутала мальчика в эти темные дела, – сказал он мне, глядя скорее грустно, чем зло. – Он совсем плох, колдовские штучки попортили его здоровье, да так, что ни один лекарь не берется его излечить. Я думал, мне удастся обхитрить ту поганую магию, которой вы отравили его, но боги, видать, решили наказать меня за прегрешения, выбрав самое темное время и самый злой способ… Эх, какой же славный это был мальчишка! Я полюбил его как сына, которого так и не произвела на свет моя жена. И вот, теперь вынужден смотреть на то, как он угасает…
– Ох, нет! – я в отчаянии хлопнула себя ладонью по губам. – Бедный Харль! Это все я виновата… Неужто нет способа его спасти? Хорвек?..
Но демон, словно не слыша меня, смотрел неотрывно на мастера Глааса.
– И как же ты, разбойник, собирался снять проклятие с ребенка? – спросил он.
–какое тебе до того дело, одержимый?! – вскинулся было мастер Глаас, но затем, встретившись с холодным, пронзительным взглядом демона, побледнел и прошептал:
– Нет, не может того быть!.. Род Белой Ведьмы пресекся, мой дед своими глазами видел, как умирал сын колдуньи!..
Но я видела по его лицу: он уже верит. Отчаявшиеся люди верят в темные чудеса легче прочих.
Иная правда потрясает так сильно, что человек не в силах понять, добро она или зло. Мастер Глаас некогда думал, что знает главную тайну своего пленника, но, потянув за ниточку, извлек на свет божий нечто чудовищное, способное испугать даже того, кто не так давно собирался нажиться на ожившем мертвеце. Что за рассказы хранились в памяти старого разбойника, я знать не могла, однако угадывала, что клятвы, передаваемые шепотом от отца к сыну в этой семье, значили для него более, чем воля богов или королей. Служба колдуну не заканчивалась со смертью чародея, и уж тем более от нее не мог освободиться сошедший в могилу слуга, равно как и его потомки.
– Так вот зачем ты пришел в эти земли, дважды покойник, – произнес разбойник, дыша так тяжело, словно на плечи его упала глыба, грозящая вот-вот размозжить кости.
– Не думаю, что ты, разбойник с пустошей, понимаешь, почему я вернулся, – тихо и вкрадчиво ответил Хорвек. – Но уж тебе я в том отчитываться не собираюсь.
Мастер Глаас, грубое лицо которого исказилось от внутренней борьбы, вздрагивал от каждого слова, и мне показалось, что звучание голоса Хорвека откликается в нем, пробуждая воспоминания, существовавшие дольше, нежели прожил на свете сам разбойник. И тяжеловесная, черная память эта заставила склониться непокорную голову, не боявшуюся ни виселицы, ни плахи.
– Я… я подтверждаю клятву верности своего рода, данную твоему роду, – глухо промолвил Глаас, неловко встав на колени. – Мой дед служил твоей матери, и был при ней до последнего ее вздоха.
– Однако сам остался жив, – заметил Хорвек.
– На то была ее воля, – быстро ответил Глаас. – Она отпустила его, не видя смысла в том, чтобы губить его жизнь лишь оттого, что он был ее верным слугой.
– Ничего иного он не мог бы сказать, после того, как сбежал.
– Это не ложь! – разбойник рывком поднялся с колен, и глаза его блеснули так свирепо, как это было во времена нашего путешествия по Сольгеровому Полю, но тут же голова вновь покорно склонилась. – Тебе ли не знать, покойник, что сердце Белой Ведьмы не ведало жалости, но бессмысленную жестокость она считала постыдной слабостью.
– Ты говоришь о моей матери, разбойник, – Хорвек промолвил это тихо, но что-то в его голосе выдавало то, как ревниво он относился к памяти Белой Ведьмы, и я с жадным удивлением следила за тем, как это чувство окрасило его бледные скулы лихорадочным румянцем. – Не смей впредь объяснять мне, что за существом она была. Об том судить не смею даже я.
– Позволь мне тогда ручаться за своего родича, – глухо отвечал разбойник, приняв эту отповедь со смирением человека, скованного по рукам и ногам невидимыми цепями. – Элиас из Янскерка похоронен за церковной оградой, как безбожник, и мало на Юге найдется людей, которым сопутствовала столь дурная слава. Я не обеляю своего деда, как видишь. Однако, при всем том, клятва верности, данная твоей матери, была его святыней, и прикажи она тогда умереть – он бы принял смерть без раздумий. Иной раз казалось, что самым горьким сожалением всей его жизни стало то, что он не смог разделить судьбу своей госпожи...
Мне было сложно судить, что на уме у Хорвека, однако мне показалось, что Глаас произнес то, что следовало: теперь демон смотрел на него без прежнего холодного презрения. Однако какое-то беспокойство все еще снедало моего спутника – и я легко разгадала, отчего мрачен его взгляд и кривятся губы. Что-то, витающее среди черных кипарисов, прячущееся в провалах окон, вопрошало у Хорвека, по какому праву смеет незваный гость именовать себя сыном Белой Ведьмы?.. Какая дерзость позволяет ему не отказываться от наследства колдуньи, будь то давнее горе, живущее здесь, среди руин, или же старый родовой слуга?.. Место это не узнавало Рекхе, сына ведьмы, в новом обличье, как он и говорил ранее – и гневалось, желая прогнать самозванца.
Сумрак среди старых кипарисов сгустился, крошечные капли воды собрались на хвое кипарисов – с моря пришел холодный туман. Мы стояли среди поросших мхом камней: Хорвек, надменный, горделивый, но с трудом выносящий тайную боль, которую причиняли ему развалины дома; я, встревоженная, неловкая, привычно прячущаяся за спиной демона; и Глаас, старый лис, угодивший в капкан, из которого не выбраться. Ему предстояло сознаться в чем-то, что долгие годы хранилось в тайне, и разбойник отчаянно желал этого избежать – но при этом обреченно знал, что пришло время правды.
– Говори, слуга моего рода, – произнес Хорвек, устало вздохнув. – Что привело тебя сюда?
– Одно лишь желание спасти мальчишку, которого считаю сыном, – тут же ответил Глаас. – Клянусь, что никогда у меня в мыслях не было оскорбить память Белой Ведьмы, госпожи моего рода, однако...
– Однако теперь, глядя мне в глаза, ты понимаешь, что все-таки самую малость оскорбил, – хмыкнул Хорвек. – И полагаешь, что я могу разгневаться. Не бойся, разбойник. Ты не настоящий слуга Белой Ведьмы, и не был им, несмотря на старые клятвы и обеты, а я – не такой уж достойный наследник, и камни эти, скорее, осквернены моим появлением, нежели твоим. Так что же ты искал?
– Я расскажу все без утайки, – с заметным усилием сказал Глаас. – Но перед тем я спрошу у тебя, господин мой покойник – что помнишь ты о ночи, когда король пришел в этот дом с огнем и мечом?
– Многое, – Хорвеку также понадобилось усилие над собой, чтобы произнести это короткое слово. – Страдания, боль, кровь... О чем именно ты бы хотел услышать, разбойник? Не все из этого годится для ушей маленькой Йель – она и так слишком плохо спит и слишком часто плачет.
– Видел ли ты, как рубили руки твоей матери на этом камне? – прямо спросил Глаас.
– Нет, – коротко ответил Хорвек, и я невольно испугалась за мастера Глааса: вопрос заставил глаза демона полыхнуть огнем. Заговаривать с ним о прошлом могло оказаться делом опасным – слишком ненавистны были эти воспоминания. Сына Белой Ведьмы не было в ту ночь рядом с камнем – возможно, в тот миг, когда брызнула кровь колдуньи, его, избитого и едва живого, волокли к распахнутому окну, проклиная и обещая скорую смерть. Или острия ограды уже пробили тело мальчика, заставляя того корчиться от боли... Нет, нет, я не хотела думать об этом, но страшные видения возникали словно сами по себе – сами руины желали рассказать непрошеной гостье, что происходило здесь много лет тому назад.
– Тогда я расскажу тебе, покойник, что увидел и услышал мой дед в ту ночь, – мастер Глаас избегал взгляда Хорвека, но продолжал говорить, словно отдавая тяжкий давний долг. – Ему довелось узнать тайну, за которую можно сложить голову даже сейчас...
Тут силы покинули его, и он вновь опустился на колени, отчего речь его стала походить на исповедь. Хорвек неподвижно стоял над ним, словно каменное изваяние бога, который с равнодушием внимает мольбам своей паствы, но затем безжалостно карает за то, что в его глазах выглядит отступничеством.
– Нельзя было служить Белой Ведьме, не лишившись при том части разума, – так начал свой рассказ разбойник. – Мой дед, Элиас, попал к ней в услужение еще мальчишкой. Он встретил чародейку среди осенних полей, когда повсюду горели костры – и с первого же взгляда понял, что последует за ней, куда бы она ни шла. Разве не безумием это было? Но так началась его служба: он просто пошел за женщиной с белыми волосами, не спросив на то разрешения ни у отца, ни у матери, и долгие годы они считали, будто сын их мертв, убит зверем, подошедшим слишком близко к деревенским наделам или же попался в руки злодеев, которые похитили его для продажи в южных землях – Элиас был крепким и рослым, как все в нашем роду. Впрочем, узнай прадед с прабабкой правду – она бы их не утешила. В ту пору человеческого волшебства было куда больше, чем сейчас, и значительная его часть его состояла из злой воли жадных до власти и богатства людей. Простые честные люди старались держаться от колдовских дел как можно дальше. Белая Ведьма была существом несколько иной природы, нежели другие маги. Дед говорил, что она во многом не походила на обычных людей: в тени белая кожа приобретала зеленоватый оттенок, точно под водой, а белки огромных глаз были перламутровыми, как створка морской раковины. Сама она рассказывала, что пришла из земель, много лет тому назад скрывшихся в морских водах после страшной бури: кто знает, люди ли населяли их и в нашем ли мире то произошло?.. Она не была добрее прочих, но честолюбие ее простиралось куда далее, чем у обычных магов, мечтавших исподтишка влиять на королей. Правдой то было или нет, но Белая Ведьма утверждала, что в ее жилах течет кровь королей, род которых древнее любого королевского рода наших земель. И власти она желала истинно королевской. Правдив ли мой рассказ в этой части, господин мой покойник? – спросил он, подняв голову.
Хорвек едва заметно кивнул, но ненависть к прошлому все еще бушевала в нем, бессмысленно желая обрушиться на того, кто оживил воспоминания. Глаас не мог не видеть этого, однако превозмогал страх.
– Она знала, что погубит либо короля, либо себя – иного будущего в этих землях ей не дано, – продолжил он, полностью переменившись, словно его устами сейчас говорил покойный Элиас и даже выговор его изменился, смягчившись и став более певучим. – Честолюбие это было таково, что она рискнула даже жизнью своего сына, хоть и любила его так, как только может любить колдунья. В ночи, когда вокруг ее дома разгорелось пламя, Белая Ведьма не раскаялась и не проклинала судьбу. Но она не ждала, что король Виллейм окажется настолько жесток и бесчестен. Величайшей из чародеек не суждено было умереть быстро и с почестями, положенными наследнице старого рода. Ее, словно простолюдинку, тащили за волосы к этому камню, рвали одежду, насмехались над цветом ее крови – а кровь ее не была похожа на ту, что течет в жилах людей – темная прозрачная зелень, пахнущая морем и водорослями. Мой дед говорил, что никогда более не испытывал такого отчаяния, как при виде унижений, которым подверглась его госпожа. Он цеплялся за ее ноги, молил о пощаде, пока она хранила молчание, и терпение короля истощилось: у этого самого камня он ударил слугу ведьмы в висок рукоятью своего меча, да так, что кровь залила тому все лицо. Он упал замертво, и его отпихнули ногой в сторону. Часть кожи вместе с волосами повисла лоскутом – я много раз видел те шрамы, когда дед расчесывал свои волосы – а они у него до самой смерти были густы и длинны, как у женщины. Крови было так много, что всем показалось, будто слуга мертв, но Элиас слышал все, что происходило далее, хоть и был не в силах пошевелиться.
– И что же произошло здесь такого, о чем не рассказывают в своих представлениях балаганы на ярмарках? – с недоброй усмешкой спросил Хорвек, который выслушал эту часть рассказа со столь непроницаемым видом, что было понятно даже мне: равнодушие это насквозь фальшиво. За каждую каплю крови, пролитой его матерью, он пролил бы кровавую реку, а ее унижения не простил бы, пусть даже о том попросила бы она сама с того света. То, что раньше он мог только вообразить, ожило перед его глазами.
– Я расскажу, а важной ли была тайна моего деда – решать тебе, господин мой покойник, – смиренно отозвался Глаас, но голос его при этом подрагивал. – Король Виллейм приказал, чтобы при свершении правосудия присутствовали только двое из его приближенных: брат его, Иберийн, и верный друг его величества, господин Луак, не отличавшийся знатностью, но служивший королевскому дому так истово, как может служить только преданный охотничий пес. И все, о чем говорилось здесь, у этого камня, знали только Белая Ведьма, Виллейм, названные мной благородные господа, да мой дед, лежавший в луже крови.
– Король... говорил с ней?
– Да, он не сразу отрубил ей руки, – старый разбойник говорил все увереннее и смелее, убедившись, что его рассказ выслушают до конца. – Виллейм не желал одного только избавления от чародейки, вздумавшей с ним соперничать. Он знал цену ее колдовству, равному которому не было ни в Южных землях, ни в каких иных краях, и желал оставить эту силу при себе. «Дай клятву, ведьма, – сказал он, – что ни один маг не сможет навредить мне и моим потомкам. Охраняй мой род после своей смерти от любого колдовства и от любой злой воли». Кто-то знающий научил его этой хитрости: предсмертная клятва чародея сильнее самой смерти.
– И она согласилась?
– В обмен ей посулили жизнь ее сына, а вас, господин мой, она любила, пусть и не так, как любят обычные женщины.
– Что именно она сказала? – нетерпеливо спросил Хорвек, глаза его полыхнули.
– Дед мой пересказывал не раз ее слова и временами путался, но говорить ей следовало так: клянусь, что отдам свою силу на защиту рода короля Виллейма от колдовства и злой воли, и пусть все чары направленные на него и его потомков обратятся против злоумышляющих, чтобы любой маг, желающий погубить род Виллейма, погиб от своего же дара и своего же искусства, а тот, кто замыслил убить короля или его детей – упал замертво, едва только подняв руку... Король хохотал как безумный, но потом, словно припомнив что-то, спросил – точно ли клятва эта защитит от любого чародея – ныне живущего или же еще не родившегося?.. Белая Ведьма смело отвечала, что нет ей равных по силе и мастерству в этом мире и вряд ли родится кто-то, способный превозмочь ее посмертные чары, ведь чародейское искусство ждут упадок и забвение. Даже перед лицом смерти она не смогла бы солгать об этом – так велика была гордость этой женщины. Но король помнил тайные наущения и спросил еще раз: любого ли погубят эти чары? Он знал ответ, однако хотел услышать его из уст самой колдуньи. Ведьма не желала отвечать, понимая, что обрекает на смерть тем самым своего сына – но король сказал, что убьет его немедля, если не услышит правду. И тогда она признала, что не сможет обратить свою силу против своей же крови. «Ладно же, – сказал Виллейм, понимая, что иначе договора у них не выйдет. – Клянусь, что твой сын останется жив, и пребудет в заточении, где никто и никогда не обучит его колдовству!». И Белая Ведьма поверила его клятве.
– Совершенно зря, – вздохнул Хорвек. – Верить клятвам того, кто приставил нож к твоему горлу – бессмысленное дело, особенно, если речь идет о магии, в которой идиот с ножом ничего не смыслит.
– Белая Ведьма принесла клятву, которую требовал от нее король, – сказал Глаас. – Все содрогнулось, как будто там, далеко под толщей земли бушевало подземное море. Мой дед почти ничего не видел из-за того, что его глаза заливала кровь, но ему показалось, что Виллейма охватило зеленое пламя. Король трясся, кричал словно от боли, а затем расхохотался и приказал, чтобы Белая Ведьма положила руки на камень. Тогда-то он отрубил их, а затем крикнул Иберийну: «Иди, проследи, чтобы ублюдка прикончили». Дед слышал, как выл сын ведьмы, выброшенный из окна на острия ограды и как стихал его хрип. Так король Южных Земель обманул Белую Ведьму.
– Король Южных Земель обманул сам себя, – недобро оскалил зубы демон. – Магии нет дела до человеческих уловок.
– Так магия не защищает королевский род? – осмелилась спросить я, содрогаясь от страха и отвращения, порожденных этой мрачной историей.
– Защищает, но лишь потому, что я все-таки жив, – коротко ответил Хорвек. – И сделка эта не покажется роду Виллейма удачной, я обещаю.
Вновь я ощутила, как ничтожны мои беды в сравнении с тем, что изводило Хорвека во всех его обличьях: разве мог он поступиться своей местью ради спасения моего бедного дядюшки? Разве помнил он о моем несчастье сейчас, когда глаза его полыхали алым? Единственное, что держало его рядом со мной – ненависть к Рыжей Ведьме, но даже она, казалось, поблекла рядом с ненавистью, которую испытывал демон к роду короля Южных Земель – теперь, когда он узнал о лжи и клятвопреступлении, из-за которых сила его матери перешла к королю Виллейму и его потомкам. Он свыкся с мыслью, что король убил его мать, но правда нанесла новую рану, куда глубже прежней. Предательство, которое погубило мать Рекхе, несомненно перевесило бы на чаше весов предательство, погубившее его самого, вздумай кто-то проверить, какой грех в глазах демона кажется более тяжким. Бывают создания, способные любить другого исступленно, гораздо сильнее, чем любят они свою собственную жизнь – и я видела, что именно так Рекхе любил Белую Ведьму.
– Стало быть, если бы ты погиб, то у короля ничего бы не вышло? – я несмело тронула Хорвека за руку, пытаясь вернуть его из мира страшных воспоминаний.
– Ты сама знаешь, как гневается магия, когда кто-то нарушает уговор, в котором она участвует вольно или невольно, – коротко ответил он, и я поняла, что речь идет о моей ошибке с Мике, едва не стоившей мне жизни. Я до сих пор не знала, сколь долго придется искупать этот грех, и иногда думала, что мне придется умереть в том заснеженном лесу – или же увидеть, как умирает тот, кого я бездумно поцеловала в спальне ведьмы.
– Что было дальше? – резко бросил демон смолкшему Глаасу, и тот с бесконечной усталостью продолжил свою историю:
– Мой дед слышал, как лязгает меч о камень, как хрустит перерубленная кость, как кричит от боли Белая Ведьма. Отрубленные руки упали рядом с камнем, тут же раздались крики радости: Иберийн закричал, что зло теперь бессильно и остальные слуги короля поняли, что теперь им можно приблизиться к месту свершения правосудия. Окровавленную ведьму потащили прочь, к клетке, которую приготовили для нее. В этой суете Элиас сумел незаметно перевернуться и накрыл отрубленные руки собственным телом, после чего ум его помутился и до самого утра он пробыл в беспамятстве. Никто не подумал искать ведьмины руки в грязи и крови – в доме колдуньи было много золота и прочего добра, которое все желали разграбить до утра, пока ум короля и его приближенных занимали иные мысли. Никому не было дела и до покойников из числа слуг, к которым причислили и моего деда. Некоторых из них швыряли ради забавы из окон, а кого-то таскали по улице. Моему деду повезло – к камню, измазанному кровью ведьмы, никто не решался приблизиться лишний раз. Утром он очнулся, не понимая, что из виденного им было страшным сном, а что – действительностью. Все лицо его было покрыто запекшейся кровью, но рана затянулась чудесным образом. Он приподнялся и увидел их... руки. Прекрасные руки, все еще украшенные золотом и драгоценными камнями.
– И что же он с ними сделал? – Хорвек, казалось, знал ответ на свой вопрос, да и я уже начала догадываться, отчего нынче разрыта земля вокруг камня.
– Он говорил, что сразу понял – в них заключена волшебная сила. С каждой минутой они все меньше походили на руки человека – в них не осталось ни кровинки и сквозь белую кожу, теперь похожую на хрупкую бумагу, просвечивали кости, словно выточенные из нефрита. Даже грязь и кровь не замарали их. Белая Ведьма не была человеком и плоть ее гибла не так, как это случается у людей. Но не это поразило деда более всего – он чувствовал, что у останков этих есть магическая сила, исцеляющая и защищающая. Именно благодаря ей он выжил в ту ночь.
– Думаю, что так и было, – согласился Хорвек. – Моя мать была последней из рода волшебных созданий, давно забытых людьми. В этом мире для нее не было места, несмотря на всю ее силу и мудрость. Что ж, понятно, как поступил твой дед...
– Он не присвоил себе останки! – вскинулся Глаас. Впрочем, в голосе его что-то выдавало правду – совесть слуги Белой Ведьмы не осталась совершенно чистой.
– Неужто? И что же он с ними сделал? – насмешливо спросил Хорвек.
– Он сумел пробраться в город, смыть кровь и найти чистую одежду – кольца с рук ведьмы стоили больших денег, а скупщики в ту ночь не спрашивали, откуда взялись драгоценности у испачканных копотью и кровью продавцов. Все в городе только и судачили о том, что вечером ведьму сожгут на главной площади, а до того ее будут держать в клетке и каждый горожанин может посмотреть на поверженную бессильную колдунью. Дед говорил, что едва мог сдержать слезы, когда узнал о новом унижении, которому король подверг его госпожу. Но он пошел туда и увидел своими глазами клетку – ее поставили на помосте, чтобы каждый мог увидеть издалека, во что превратилась некогда прекрасная Белая Ведьма. Палач брал с горожан деньги за то, чтобы они могли подойти поближе, подняться по ступенькам и плюнуть в колдунью. Дед щедро заплатил ему, и подошел к клетке так близко, как только мог, не вызывая при том подозрений. «Госпожа, вы узнаете меня?» – шепнул он. Она, покрытая кровью и грязью, пыталась сидеть, опираясь на прутья клетки. Жизнь оставляла ее, но глаза ее, бледно-зеленые, почти прозрачные, оставались ясными. Услышав голос своего слуги, она посмотрела на него и едва заметно кивнула. «Как поступить мне с руками?» – прошептал он. «Предай их земле» – ответила она, едва шевеля губами. Все это произошло так быстро и тихо, что никто не смог расслышать и слова, однако сзади напирали те, кто еще не успел поглазеть на ведьму. «Ишь, задумался! Плюнь в нее и иди своей дорогой! Эй, чего стоишь?» – кричали ему. Никакая сила не заставила бы моего деда оскорбить свою госпожу, но она усмехнулась и сказала так громко, как могла: «Плюй и проваливай, или ты не боишься моей порчи?». Это был последний приказ, который она ему отдала. И до самой своей смерти дед просил прощения у нее за то, что выполнил его.
Сказав это, Глаас поднял на Хорвека угрюмый взгляд, ожидая, что тот разгневается, но демон лишь усмехался – что-то свое он слышал в этой истории, недоступное для понимания ни рассказчику, ни мне.
– Так твой дед похоронил руки здесь?
– Да, следующей же ночью он пришел сюда, решив, что только эта земля, политая кровью его госпожи, достойна принять в себя останки Белой Ведьмы. Ее пепел уже остывал – как и было обещано, колдунью сожгли на главной площади. Сам король Виллейм присутствовал при этом и улыбка не сходила с его лица. Дед тоже был там, но никогда не рассказывал подробностей – слишком страшны они были и слишком любил он свою госпожу, чтобы делиться хоть с кем-нибудь воспоминаниями о ее унизительной и мучительной смерти. Дом колдуньи догорал, грабители взяли здесь все, что смогли унести, и только самые ничтожные нищие все еще бесстрашно шныряли в дыму. К камню этому никто не подходил – боялись, что кровь ведьмы ядовита. В темноте дед выкопал яму поодаль и уже собрался было бросить туда сверток, как великий соблазн одолел его...
– Чего и следовало ожидать, – Хорвек вздохнул, как человек, которому пришлось выслушать бессмысленную историю ради того, что он и так знал.
– Он взял только одну косточку, самую крохотную, – тихо промолвил Глаас. – Отрубил одну фалангу мизинца. И всегда носил ее при себе, спрятав в медальон. Ведь носят же короли при себе мощи святых? А ваша мать была святой в глазах Элиаса и он верил в ее покровительство, в милость, которую она дарует, несмотря на то, что он взял косточку, не спросив на то разрешения. Никому он не рассказывал, что в медальоне, даже моему отцу. Много лет он странствовал, прежде чем осесть в Янскерке, прячась от дурной славы, идущей за ним по пятам. Пережитое навсегда изменило его, и в дальнейшем он не гнушался никакими грязными делами: убивал и грабил, точно так же, как это потом делал я. Тайна, которую он хранил, становилась все тяжелее – вскоре он услышал, что господина Иберийна вместе со всей его семьей отравили, а господина Луака обвинили в измене и казнили. Проклятый груз, разделенный на четверых, теперь лежал на плечах двоих людей: короля Виллейма и моего деда. Никто, кроме них двоих, не знал, что король украл магическую силу у своей придворной чародейки. А еще мой дед знал, что ни один злоумышленник, кроме самого короля, не смог бы подать яд Иберийну – ведь вся королевская кровь теперь сохранялась от злого умысла посмертной магией Белой Ведьмы. Только Виллейм мог отравить своего брата. Король не желал, чтобы тайна стала известна хоть кому-то, кроме его единственного сына. Мой же дед сыну не доверился, но доверился мне, своему внуку, разглядев в моих повадках что-то особое и понятное лишь ему. «Ты, пожалуй, годился бы в слуги чародею, – говаривал он. – Но так как настоящих чародеев нынче не осталось, то судьба тебе стать простым злодеем, а злодею нужно везение». Он рассказал мне эту историю и отдал медальон. С той поры я не знал болезней, неудачи обходили меня стороной, а обман и порчу я чуял издалека. Дед многому научил меня, однако от истинных бед меня хранил медальон с косточкой ведьмы, я всегда знал это.
