Текст книги "Игра. Реванш (СИ)"

Автор книги: Мария Обатнина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

«Если на дороге лежит говно, ты, Анжелка, обязательнов него вляпаешься!» – любила приговаривать ее лучшая подруга Кристина, но Лика как всегда никого не хотела слушать. Смолин глубоко запал ей в душу, поработив разум и сердце, и теперь она не представляла своей жизни без этого амбициозного, властного и харизматичного злого гения, каковым, собственно, он и являлся на самом деле.

«Я опять сознательно создаю чернуху вокруг себя…» – подумала Лика, сдавив кота так сильно, что тот, вздыбив шерсть, полоснул ее когтями, разодрав руку от кисти до сгиба локтя, и мохнатой бомбой метнулся прочь.

– Ну и вали, предатель! – тупо пробормотала Лика, рассматривая капли крови на расцарапанной руке. Недавняя встреча с Зимовский, что говорить, немного охладило пыл Рязанцевой, но отступать было не в ее правилах. План дальнейших действий был прост: по поддельным документам, согласно принятому ею самой решению, она должна немедленно улететь в Оренбург, а оттуда, после очередной смены паспорта, в гриме проследовать по новому месту назначения, а именно в закрытую тюрьму «Черный дельфин», где по протекции одного высокопоставленного чинуши из органов и займет должность медицинской сестры, прихватив с собой шприц с инъекцией.

Дальше – дело техники. Тюремный лепила констатирует смерть, дальше морг и свобода.

«Не кисни, я всю жизнь живу по поддельным документам, – утешил её Дмитрий. – Например сейчас ты разговариваешь с Петром Фёдоровичем Дубравиным. Не мандражируй, всё пройдёт, как по маслу!»

– Как же, не мандражируй, – Анжелика нахмурилась. – Господи, помоги…

Резкий звонок в дверь испугал её не на шутку. На цыпочках подкравшись двери, она посмотрела в дверной глазок. На пороге стояла полненькая старушка божий одуванчик.

– кто? – резко спросила Лика, не припоминающая такую бабуля, сунув в дверной глазок фотографию, на которой был изображен Смолин и Круглый, который должен был быть этапирован во Владимирский централ. Не чувствуя под собой ног от радости, Лика широко распахнула дверь, огрев несчастную старушку по носу.

– Заходи, баба Рита! – она втянула старушку в коридор и, оглядевшись по сторонам, захлопнула входную дверь.

– Ты одна? – хрипло осведомилась старуха мужским баритоном, проходя на кухню, бросив клетчатый баул у двери. Лика хлопала ресницами, наблюдая за бесцеремонностью своей лже-родственницы.

– Д-да…

– Отлично! – Старуха сняла пышный седой парик, сбросила стоптанные женские ботильоны сорок второго размера и бесцеремонно усевшись за стол, залпом выдула целый графин любимого клюквенного морса Рязанцевой.

– Задрался по городу передвигаться в этом гриме! – старуха по-мужски вытерла губы, – Курить есть что?

– Д-да… – Лика достала из шкафчика пачку отцовских «Пэлл Мэлл» и щелкнула зажигалкой у кончика сигареты гостя.

– ты – Виталий? – голос ее дрогнул.

– Он самый! – Круглов блаженно затянулся, выпуская колечко дыма, – Поживу пока у тебя. Прости за маскировку, сама понимаешь, чекисты на ушах!

– Я слышала, по всем каналам трубят! – Лика уселась на стул, во все глаза таращась на подельника Смолина.

– Кто это тебя так? – хмыкнул Круглов, указав глазами на расцарапанную руку Рязанцевой.

– А, производственная травма, – отмахнулась Лика, промакивая кухонной тряпкой сочившуюся кровь, – Потом обработаю.

Кузя, опасливо заглянув на кухню, покосился на подозрительного субъекта, поднял хост трубой и пятясь, стал отступать, сверкая зелеными глазищами.

– Кузя, брысь! – Шикнула на него Лика, недоверчиво глядя на Круглова, – Я… Ты точно Виталий?

– Да точно, точно! – Круглый взял тряпку и стер с лица театральный грим. – Круглов Виталий, друг детства Алексея…

– Как ты узнал про меня? – заплетающимся языком спросила Лика.

– Сорока на хвосте принесла! – Круглов причмокнул губами.

– Понятно, Зимовский!!! – Лика рассеянно наблюдала за тем, как Виталий распахнул холодильник и стал вытаскивать оттуда кастрюли с едой.

– Что ты делаешь?

– Собираюсь обедать, – пожал плечами Круглый, зажав сигарету в уголке рта, открывая крышку и нюхая ароматный наваристый борщ. – Ты, если честно, так похожа на Веронику, что я веду себя как дома, извини!

– Н-ничего, мне не привыкать… – слабо улыбнулась Рязанцева, голова которой шла кругом. – Вот за что люблю Вас, мужиков, так за умение в любой ситуации плавать как рыба в воде. Э-э, не из кастрюли, дай-ка я погрею тебе!

– Угу, а я пока в душ, рожа чешится, как педик же загримирован!

Лика фыркнула, поставив кастрюлю на электрическую плиту. – Расскажи в двух словах? Зачем я тебе нужна?

– ну, во-первых, надо полагать, Зима обрисовал тебе план как вытащить Леху, а во-вторых, мне же надо где-то отсидеться, чтобы не светиться. К тому же у тебя связи, а мне нужно устроить аварию, и в этой варии, как ты понимаешь, я и должен погибнуть!!!

– Понятно, в принципе, все понятно… – Лика проводила глазами Виталия, а потом, едва за ним захлопнулась дверь в ванной, зашла туда и, деликатно отвернувшись, встала к нему спиной, облокотившись на дверной косяк.

– Ну и кроме того нам надо решить вопрос с Пашкой. Леху мы вытащим, вопрос времени. Слышал, ты в Черном дельфине собираешься работать? – Круглов загремел баночками с шампунями и гелями для душа Рязанцевой.

– Д-да..

– Всё будет, всё…

* * *

После прогулки, где заключённым разрешалось мерять крохотный дворик короткими шагами, Смолин обнаружил, что в камере его ждёт новый «сюрприз». Стоя лицом к стене, рядом со входом в свой отсек, Алексей дождался когда его впустят в бокс, протянул руки в решетку и вздохнул свободнее, ощутив как браслеты расщелкнулись на его запястьях.

Алексей держался из последних сил, чтобы не сойти с ума. Все здесь обстояло не так, как он мог предугадать Контроль, охрана – по пять конвойных на каждого заключенного и никакой возможности свести счеты с жизнью… Смолин не собирался провести здесь остаток жизни, но знал, что первый год на зоне у заключенного уходит на то, чтобы привыкнуть, свыкнуться с мыслью о том, его ждет не яркая, полная приключений феерия, а унылое беспросветное существование здесь, за колючей проволокой, в тюрьме строгого режима. Целый год уходит на адаптацию… Спустя год осужденный постепенно привыкает, напоминая собой живого зомби, через три более – менее вливается в колею, но не многие из них доживают до той поры, когда через двадцать пять лет им разрешал первое послабление – редкие, раз в три месяца свидания. Только мало кто из них доживает до сего светлого часа… жены осужденных на пожизненное не дожидаются своих мужей, дети вырастают, а отцы с матерями умирают, либо, чаще всего, сам заключенный погибает от туберкулеза или какой другой хвори.

Стоя возле нар (сидеть в течение дня на заправленной койке категорически запрещалось) Алексей не сомневался, что его побег лишь вопрос времени. Оставалась крохотная надежда на то, что Круглый и Зима придут к общему знаменателю, и как можно скорее организуют ему «повестку на тот свет».

– Сука, шахматист… – Смолит в сердцах хватил кулаком по стене, поднял затуманенный гневом взгляд, увидев, как приоткрылся дверной глазок, лязгнули металлические замки и в камеру вошли пятеро конвойных.

– ЛИЦОМ К СТЕНЕ, ОБХОД! – рявкнул усатый, швырнув Смолина лицом о кирпичную стену. Другой, поплотнее, со зверским выражением на сплюснутом могнолоидном лице, придирчиво оглядел постель, проведя пальцем по едва заметной складке на покрывале.

– ЭТО ЧТО, СМОЛИН? – осведомился он, рывком разворачивая Алексея лицом к себе. Тот свирепо скрежетнув зубами, промолчал, с бесстрастной ненавистью уставившись в пол, избегая зрительного контакта с конвойным.

«Терпи, ради сына, молчи!» – приказал он сам себе.

– Я спрашиваю, что это такое? Смолин, тебя предупреждали, ни единой складки? Что это, мразь, я спрашиваю? Жрал, а крошки оставил? А ну смотреть сюда, паскуда!

– Да пошел ты, – не выдержал Алексей, метнув на него бешеную молнию. Охранник, вскинув руку, ленивым, механическим движением со всего маху заехал дубинкой по губам Алексея, едва не выбив два передних зуба. Смолин нагнулся и с ноги врезал ботинком прямо в челюсть монголу, сворачивая ее набок.

– Ы-ы, бля! – замычал ушибленный, вытаскивая дубинку. – УБЬЮ, МРАЗЬ!

– Тебе пиздец! – услышал Алексей, прежде чем упасть на пол, сокрушаемый мощным ударом. Тот час град ударов посыпался на Алексея, сбивая его с ног и опрокидывая на бетонный холодный пол. Пятеро охранников, в угрюмом молчании, стали методично избивать лежащего Смолина нанося беспощадные удар за ударом коваными ботинками, ломая ребра, отбивая почки и другие внутренние органы. В ход пошли резиновые дубины, электрошокеры… Алексей даже не сопротивлялся, не имея ни малейшей возможности выбраться из-под адского замеса. Подошва ботинка с налипшей жвачкой, вмонтировавшись на полном ходу, сломала ему нос: раздался противный хруст, и Смолин ощутил, как хрустнули кости. Кровь хлестала как из неисправного водопроводного крана, не только из переломанного носа, но и с лохмотьев губ, разбитых в красное месиво. Попытавшись привстать, Алексей молча, без единого стона, рухнул на пол – рука от удара дубиной переломилась в локте и повисла плетью, причиняя адскую боль. Последнее, что увидел он, прежде чем потерять сознание, это носок ботинка, летящий прямо в глаз. Вспышка дикой, нечеловечной боли ослепила его, после чего наступила непроглядная тьма, подарившая блаженное забытье…

* * *

Узнав о побеге Круглова, Белов пришёл в ярость.

– Как, я спрашиваю как!!! – полковник в бешенстве швырнул мобильник о стену. – КАКИМ ОБРАЗОМ? СМОЛИН В ДЕЛЬФИНЕ, КТО? Я СПРАШИВАЮ, КТО???

– Вероятно кто-то, кто решил сдёрнуть обоих! – Денисов поднял сотовый телефон начальника и положил на стол.

– КАК?

– Положили конвой, водителя, на месте происшествия ещё пять трупов.

– Наняли бойцов, после чего произвели зачистку, – Павел Дмитриевич несколько раз яростно треснул кулаком по столу.

– Твою мать, твою мать. В розыск объявили?

– Пал Дмитрич…

– К СМОЛИНУ УСИЛЕННУЮ ОХРАНУ. Я УВЕРЕН, ЭТО С ЕГО ПОДАЧИ. ПРОВЕРИТЬ ОКРУЖЕНИЕ ФЕРЗЯ ПО ЛЕГИОНУ, ВСЁ ПРОШЕРСТИТЬ, СДЕЛАЙ ЗАПРОС, ПОТОРОПИ, ОБЪЯСНИ ВСЮ СРОЧНОСТЬ!

– Должны же быть хоть какие-то зацепки!!!

* * *

Боль выдернула Смолина из спасительного забытья, словно, дохлую рыбу на поверхность реальности. На щеке с огромными кровоподтёками сверкали кристаллики слёз. Свидание с сыном причинило душевные страдания,

«Настоящие мужики тоже плачут, сынок, но не от физической боли, а от душевных мук!» – вспомнил он золотые слова отца. Открыв глаза, Алексей мутным взглядом обвёл больничную палату. Изображение было расплывчатым, блёклым, причём правый глаз видел хорошо, а левый был закрыт повязкой. Собрав волю в кулак, Смолин привычно протестировал тело, как всегда после серьёзных ранений на войне. Годы каждодневных тренировок в легионе не прошли бесследно: Алексею даже не пришлось ощупывать себя, чтобы сделать первичное медицинское заключение – перебит нос, вероятно, сломана носовая перегородка, травмирован глаз, сломана рука, отбиты почки, печень, пострадали пару рёбер. Ощупав языком зубы, Смолин пришёл к неутешительному выводу, что все целы, но два передних подозрительно шатаются.

«Твою мать!» – Смолин пошевелил пальцами рук – работают, только дикая боль прострелила руку от локтя до основания предплечья. В таком состоянии о побеге не могло быть и речи, хотя, его состояние здоровья должно сыграть ему на руку, подтвердив внезапную смерть заключённого.

«Рязанцева…. Неспроста она появилась в моей жизни!»– Алексей вспомнил блестящие от слёз глаза Анжелики в зале суда, не выпускающие его ни на секунду из поля зрения,

«– Не так много способов сымитировать смерть, один укол и никакой судмедэксперт не догадается, главное, найти нужную инъекцию, подкупить патологоанатома, а дальше – вот она, свобода, дело исключительно цены вопроса… Круглый на свободе! День-два, максимум неделя отсидки и я выйду отсюда! Дальше по стандартной схеме…» – Смолин с трудом поднял руку и потрогал повреждённый глаз – повязка шла через всю голову и закрывала половину лица.

– Знатно они тебя отделали! Красавец! – ударил по ушам холодный расчётливый голос двойника с явным намёком на издёвку. Здоровый глаз Алексея зафиксировал фигуру Смолина-видения в дверях больничной палаты: неизменная куртка, шапка, холодный прищур тёмных глаз, ухмылка самоуверенного человека на чётко очерченных губах.

– Что дальше? Куба, пластика, а потом возвращение и реванш?!

Смолин молчал, недовольно глядя на застывшего в дверях двойника. Тот, приподняв брови, цинично сосканировал больничное помещение, подходя к постели Алексея,

– А потом снова день сурка? – прицел ледяных глаз сосредоточился на бледном забинтованном лице Смолина. – Рокировка на шахматной доске ничего не изменит. Поставишь шах и мат Белову – на его место придёт другой, устранишь его – будет третий, и так до бесконечности?

– Я должен…

– Кому ты должен, – перебил его двойник, издевательски хмыкнув, – Нике, Гарику, или Толстяку? А может, матери Круглого? Никому ты ничего не должен, и почему я должен напоминать тебе твои же слова?

– И ты не должен!

– О том и речь, родной! – поймал его на словесной перепалке двойник, – Может, достаточно потерь? Или ты хочешь лишиться ещё и сына?

– Причём здесь мой сын? – Пока я жив, Пашке не угрожает опасность!

– Удивляешь ты меня, родной, – видение скривило губы в пародии на улыбку, – Или вместе с почками тебе мозги отбили? Ты сам – вот самая большая опасность для Павла!

Алексей, сделав попытку приподняться, без сил рухнул на некогда белые лагерные простыни, ныне напоминавшие собой выцветшее полинявшее белье.

– Опасность… Ты на чьей, собственно, ты стороне?

– Ответ очевиден – на твоей! – по лицу двойника скользнула теплая улыбка. – Думай о сыне! Сделай пластику, открой нормальный бизнес! Всё будет – власть, деньги, что тебе ещё надо? Ходить по острию ножа? Притормози! Месть сжигает тебя!

– Тогда какого чёрта ты читаешь мне мораль? – вспылил Смолин, встречаясь с тяжёлым пронзительным взглядом двойника, – Что ты несёшь? Бизнес, притормозить!

– Ты не хотел этого ада! – Смолин-двойник скрестил руки на груди, пристально наблюдая за тем, как мелькают тени гнева и раздражения на лице Смолина, – Осуждённый на пожизненный срок Смолин Алексей Владимирович! Слушай сюда! Ты определённо везунчик, и теперь у тебя есть шанс всё исправить! Пойми ты, Пашке нужен отец, а не уголовник. Ты уже перешёл все границы, даже за решеткой представляешь опасность для окружающих: жена шахматиста, Ежов! Кто следующая жертва?

– Пошёл ты, – беззлобно оскалился Смолин, – Я сам знаю, что лучше мне, Круглому и Пашке! Я прикончу шахматиста, чего бы мне это не стоило, слово даю!

Смолин-двойник покачал головой, разглядывая лежащего на постели Алексея долгим изучающим взглядом. Наконец, когда здоровый глаз Смолина заслезился от напряжённой игры в «гляделки», двойник процедил с мрачной иронией, кривя рот в сердитой гримасе:

– Ты главный! Как скажешь, Алексей, да, я всё понял, Алексей! Наше дело выполнять твои указания!

– Да пошёл ты, – грубо послал его Смолин, – Достал!

– Как прикажешь! – хмыкнул двойник Смолина и, повернувшись спиной, направился к выходу. – Только не забывай, что ты это я, и вопрос кто из нас главный спорный, как и тот, кто из нас двоих отдаёт приказы.

Алексей выдохнул, неподвижным взором глядя на то место, где только что стоял его двойник: в висках стучали отбойные молотки надвигающейся мигрени, тошнота подкатила к горлу, перехватывая дыхание, действие обезболивающего заканчивалось. Морщась от боли, Алексей отвернулся к стене, прислушиваясь к внутренним ощущениям. Все органы дружно ныли, словно по нему проехался асфальтораскаточный каток, в голове заклубился туман, из которого выплыло белое как облако лицо полковника.

«Я убью тебя, Белов, убью. – прошептал он про себя, трогая языком разбитые губы, – Месть блюдо для гурманов, подаётся холодной, как хорошее вино: чем больше выдержка, тем богаче послевкусие. Сладок будет день, шахматист, жди меня, сука, я приду, пусть через год, через два, но я вернусь и прикончу тебя, слово даю!»

Круглый снял трубку стационарного телефона и, набрав с детства знакомую комбинацию цифр, стал вслушиваться в длинные гудки. Сердце его бухало в грудной клетке в учащенном ритме: тук… тук-тук… Перед глазами стояла пелена слез, горло сжалось до размеров трубочки для коктейлей. На пятнадцатом гудке, когда он уже хотел отключить связь, он услышал безжизненный голос своей матери и изо всех сил укусил себя за губу, чтобы не разреветься.

– Алло… – произнес самый близкий, и, увы, навсегда потерянный человек на всем белом свете, вызывая у Виталия коллапс дыхательных путей.

– Слушаю.. – в безжизненных интонациях было столько невысказанной боли, горя, отчаянья, что Круглову сдавило сердце, а в голове в который раз за день закралась мысль о непоправимой роковой ошибке.

– Не молчите… – бесцветным тоном попросила мать.

Круглый, не в силах более выдерживать этот немой укор, нажал пальцем на клавиши. Трубка выскользнула из его ослабевших рук, а на глаза навернулись слезы.

Видения стали сменяться один за другим со скоростью перемещения цветных картинок в детском калейдоскопе: вот он, пятилетний мальчишка с ободранными коленками, ревет белугой, а мать, источающая дивный аромат ванили и корицы, ласково целует его в вихрастую голову.

Вот он, гордый первоклассник, с громадным букетом садовых гладиолусов идет на свой первый звонок, вцепившись в подол цветастой материнской юбки…

Дальше видение сменилось школьным двором с ватагой ребят – старшеклассников, обступивших плотного, коренастого Виталия. В глазах Круглова застыли слезы, взгляд загнанный, испуганный. Старшеклассники, мнившие себя королями микрорайона, требуют у него плату за проход в школу. Гопота была настроена враждебно… Круглый отнекивается, лепечет что-то невразумительное, и когда первый удар сбивает его с ног, появляется он – невысокого роста худенький чернявый мальчишка. Он смело расталкивает стену дворовой шпаны, становясь лицом к лицу к главарю, даже не глядя на онемевшего от ужаса Круглова. Восьмилетний Виталий, полуживой от страха, может только судорожно хватать ртом воздух, не спуская обалдевшего взгляда с не по-детски серьезного, властного лица парнишки. Старшеклассники вначале принимаются оскорбительно гоготать под свист и улюлюканье, но смех их разом обрывается, едва парнишка вытаскивает из кармана рогатку и, приладив увесистый камень, катапультирует его прямо в глаз главарю шайки старшеклассников….

Их тогда здорово побили, но с того самого дня Круглый, попавший под влияние этого невысокого, на редкость симпатичного, паренька, был готов идти за Лёшей Смолиным хоть на край света, признав в нем безоговорочного лидера. Виталик Круглов, смотрящий в рот своему самоуверенному другу, стал ему преданным вассалом, когда он, заявив в третьем классе о себе, как о школьном лидере, составил ему достойную партию в виде верного оруженосца. Куда Смолин туда и Круглов, будь то секция самбо, хоккей или битье стекол в соседских гаражах. Круглов во всем старался не отставать от бойкого друга, но заметно уступал ему в учебе – Алеша заглатывал книгу за книгой, а математические задачки щелкал как орехи. Именно там, в далеком детстве, и произошла та самая расстановка сил, закрепивших навсегда за Смолиным роль безоговорочного лидера, а за преданным Кругловым вакантное место правой руки короля, перед харизмой и лидерскими качествами которого склоняли колени одни за другим ровестники, подчиняясь железной воле Лёхи Смолы.

Выдохнув, Круглый провел рукой по глазам и с болью поморщился, затравленным взглядом обводя шикарно обставленную комнату Лики Рязанцевой. Уже теперь, с высоты прожитых лет и свершенных ошибок, он ясно отдавал себе отчет в том, что сознательно ступил на скользкий путь, в чем-то противясь самому себе, но свято чтя волю своего друга. Виталий знал, что это был не его выбор, здесь Белов оказался прав, это был выбор Леши Смолина, а он сам, привыкший во всем идти за своим лидером, просто не представлял другого выхода, кроме как следовать за ним.

Сколько раз Круглов мог соскочить с этого пути, пусть даже тогда, когда высадил Алексея на одной из Парижских улиц. Как так вышло, что его друг перешагнул ту тонкую грань, отделяющую добро от зла? Виноват ли в этом был сам Смолин или таков был злой рок его судьбы, но так или иначе, Круглов дождался своего друга, а когда тот вернулся из Легиона совершенно другим человеком, одним своим присутствием и пожатием руки скрепил еще в детстве подписанный пакт о взаимовыручке. Круглов прекрасно видел, что творится в душе у Смолина и в какого зверя он превратился, но по странному стечению обстоятельств еще сильнее попадал под его влияние. Иногда, конечно, на него снисходило прозрение: он взбрыкивал, выказывал легкий бунт на корабле, но Смолин подавлял его бунтарские потуги в самом зачаточном состоянии одним лишь парализующим разум взглядом и Круглов был снова готов рваться на любые баррикады во имя победы их общего дела, а по сути дела самого Смолина. Несомненно, Круглого будоражил весь этот обманчивый антураж, присущий криминальному миру. Ему хотелось достатка, власти, денег, но не только ради всей этой мишуры он отрекся от собственного я и своей матери, а кроме того, он не мыслил своей жизни без друга, которому был предан так, как обычно предан верный пёс своему любимому и обожаемому хозяину. Жизнь Круглова строилась так, что на все была воля Смолина. Виталий по собственному желанию выбрал тот путь, на который ступил вместе со своим другом, пусть даже теперь эта жизненная дорога вела к развилке с отчим домом и материнской любовью… И вот в финале, раздавленный свалившимся на него горем, но не сломленный, навсегда потерявший мать, Круглый с ужасом поймал себя на мысли, что даже если бы ему еще раз предоставили право выбора, он бы, не сомневаясь, встал бы по правую руку от Алексея, заведомо зная, на что обрекает сам себя, связывая свою жизнь с такой сильной личностью с отрицательным способом подачи, как Смолин.

Очнувшись, Круглов молча поднял упавшую трубку и, бережно подержав ее около груди, положил в гнездо телефона, с невыразимой грустью рассматривая дорогой стационарны аппарат Анжелики с закосом под допотопные телефоны аристократов.

В комнату неслышно вошла Лика. Разделяя весь ужас и сумбур, царивший на душе у Круглова, она молча обняла его и поцеловала в макушку, прижав его бритую голову к своей пышной груди.

– Поплачь, быть может, станет лучше?

– Нет. – Виталий вырвался из объятий девушки, сцепил руки на затылке и молча уставился перед собой.

– Вот тут больно, понимаешь? – после длительного молчания прохрипел Круглов, прижимая руку к сердцу, – Где я ошибся, где?

Виталий вытер выступившие капельки пота со лба. Возможно, разгадка крылась в том, что ему нравилось все то, что импонировало Смолину. Одни и те же игрушки, девочки, марки джинсов, автомобилей, запах власти, денег, свободы и, конечно, одна единственная женщина, Вероника Азарова, на которую как две капли воды смахивала Рязанцева Анжелика.

Лика понимающе хранила молчание, а мысли Круглого снова вернулись к матери, которой, как он полагал, уже успели сообщить о взрыве, в результате которого погиб ее единственный сын.

– Значит судьба такая… – повторил он слова Смолина, поймав напряженный взгляд Анжелики. Его морозило второй день, но он упорно не хотел признаваться самому себе в болезни. Температура по всей видимости поднялась до тридцати семи и восьми градусов, а Круглов, не признающий никакой химии в лекарствах, по-прежнему не сказал Лике о своем недомогании.

«Сначала дело! Подумаешь, температура, вот Леха там в «Дельфине»! Он все, что у меня осталось в этом мире, и я клянусь, Леха, скоро ты будешь на свободе, мой единственный друг!» – Круглов с невыразимой благодарностью вспомнил тот день, когда Алексей поехал вызволять его, рискуя не только своей жизнью, но и судьбой собственного сына.

«Разве есть у меня выбор? Куда он, туда и я!»

Приказав себе не думать о матери, кусая губы, он сдерживал наворачивающиеся на глаза слезы, размышляя о грядущем завтрашнем дне. Лицо матери так и стояло перед глазами, такой, какой он видел ее в последний раз на суде – опухшей от слез, состарившейся лет на десять, поседевшей…

– Ей так будет лучше… – вслух произнес Круглов, поднимаясь со стула, – Лучше… Лучше мертвый сын, чем жизнь в постоянном стрессе…

– Виталик, пойдем, я покормлю тебя! – Рязанцева, так же не находившая места от волнения, вела себя неестественно и скованно в присутствии Круглова. Похороны отца опустошили ее, выпили до дна. Страх терзал душу, но та самая авантюрная жилка, присущая ей с самого детства, не позволяла раскиснуть.

– Ника, – Круглов уселся на стул и машинально отщипнул от каравая хлеба большую горбушку. – Я надеюсь, ты понимаешь, во что ты ввязалась? Завтра тебе трудный день… Пашка для всех должен будет умереть… Для всех мы все должны быть покойниками…Я, Леха, Паша…Подумай еще раз…По документам ты – эмигрируешь в Канаду…Навсегда! У тебя есть шанс передумать, есть! Выплатим тебе остаток и разбежимся.

– Я подумала, – Лика поставила в микроволновку пиццу, – Я вдова, сирота, что меня держит в городе, где меня преследовали одни несчастья? Я не знаю, как это называется, любовь или наваждение, но я хочу быть со Смолиным, это решение взвешенное, и…

– Ладно, я понял, – буркнул Круглый, неосознанно назвавший Рязанцеву именем покойной Азаровой.

– Прав был Белов, это не наш выбор, а его выбор… – тихо прошептал он, но Рязанцева услышала. Сердито нахмурившись, она с грохотом распахнула холодильник, вытащила банку с маринованными помидорами и с шмякнула ее на стол.

– Завтра как договаривались – по схеме, утвержденной вчера. Вылетаю в Канаду, а оттуда по поддельному паспорту в Оренбург! Кстати, – губы Анжелики задрожали.

– Виталь, где Зимовский взял тело мальчика?

– Не важно, – Круглов помотал головой, – Это не важно. Не бери в голову… Ребенок был обречен… серьезная болезнь… Все проплачено! Лика, – Круглый напоминал себе загнанного в угол клетки волка, – куда ты вляпалась, а? Ладно я, пути возврата уже нет… Но ты… – он посмотрел в ее решительные глаза и шумно сглотнув, сказал, положив тяжелую ладонь на столешницу, – Налей выпить, иначе я сойду с ума!

Рязанцева секунду-другую изучала бледное лицо Круглова, а затем, не проронив ни слова, открыла дверцу шкафа и, вытащив бутылку дорогого коньяка, поставила его на стол…

* * *

Павел Белов, с неестественно прямой спиной, сидел на диване, и беззвучно плакал, совершенно не стыдясь своих слёз. Перед глазами проносились обрывки воспоминаний их совместной с Натальей жизни. Смерть Юли сильно пошатнула его психику, укрепив злобу на Смолина, трагическая гибель Артёма с Дашей пуще прежнего разожгла пожар ненависти в его душе, но, только оставшись без жены полковник, ощутив себя глубоко несчастным, осознал, что не успокоится, пока не убедится, в том, что тело Чёрного Ферзя покоится в могиле.

«Ты сдохнешь, собака, я сгною тебя в «Дельфине», – агонизировал Павел, вспоминая недавний разговор с дочерью.

«Папа, не подходи ко мне, не подходи!!! Это Смолин убил её, СМОЛИН!»

Лера билась в истерике, обвиняя отца, швыряла в него вещи, кричала, отбивалась, грозилась покончить с собой. Павлу пришлось вызвать психолога, ибо сам совладать с дочерью он был не в состоянии.

«Лерочка, мама не справилась с управлением… пойми, малыш, так бывает…»

«НЕ ПОДХОДИ, СЛЫШИШЬ, УБИРАЙСЯ, УБИРАЙСЯ ПРОЧЬ, ПРОЧЬ, ПРОЧЬ!»

Пришла в себя Валерия лишь спустя три часа, тогда-то между ними и состоялся более-менее адекватный диалог.

«Пообещай мне, папа, ты убьйшь Смолина!»

«Лера, прекрати. Смолин в тюрьме. А я не убийца. Мне больно слышать, что моя дочь говорит такие ужасные вещи. Лерочка, нельзя желать смерти другому человеку, даже если этот человек исчадие ада. Карать и миловать может лишь Господь Бог …»

Белов долго утешал дочь, затихшую у него на груди, а слёзы застыли на его длинных ресницах, словно скорбя вместе с ними о безвременной утрате.

«Папа, мама умерла, прости меня, папочка, я наговорила ужасных вещей… – деревянным голосом прошептала Лера, повиснув у него на шее, – умерла, умерла, может Смолин не виноват, я плохая девочка, прости меня, папа…я очень плохая девочка…»

Павел болезненно поморщился, тяжело вздыхая. Он знал, что прямой вины Смолина в гибели его жены нет, но глубоко на уровне подсознания поселилась одна-единственная мысль, не давашая ему покоя. Авария была подстроена, и заказчик его жены – ни кто иной, как Чёрный Ферзь.

«Права Лера, даже если это не его рук дело, я не успокоюсь, пока не уничтожу его. Клянусь, я убью его, Наташка, закончу то, что ты не доделала, любой ценой, даже если мне придётся положить на это свою собственную жизнь…» – пообещал Белов, а в его больших серых глазах зажёгся холодный огонь отмщения.

* * *

Круглый не находил себе места. Собственно, волноваться он начал с того самого момента, как расстался с Анжеликой. Необъяснимое чувство тревоги сжимало грудь, предчувствуя грядущее несчастье. «Такая чуйка обычно присуща охотникам», – вспомнил он слова отчима, и сердце его вновь пропустило болезненный удар. Круглов закрыл для себя воспоминания о матери, но именно это насилие над своим сознанием и причиняло ему неимоверную моральную боль. До отправления поезда оставалось чуть больше двух часов. Сына Смолина должны были привести с минуту на минуту в съемную квартиру, и Виталий порядком издергался, не зная, как пройдет встреча с мальчиком: бедняга пережил за последние несколько месяцев столько горя, сколько не каждому взрослому выпадает испить на своем жизненном пути. К тому же, не смотр на запрет, мысли так или иначе возвращались к его матери. Он еще раза два набирал ее номер и молчал, дожидаясь, пока она не первой не повесит трубку. Разумеется, со временем боль утраты утихнет, но сейчас душу его разрывало на части, тому же он совершенно не готов был к этой душевной ломке.

Про Алексея он тоже старался не вспоминать, слишком больная была для него тема ареста Смолина. Круглов предпочел бы сам отсидеть пожизненный срок, в обмен на полную свободу лучшего друга, но по иронии судьбы он оказался на свободе, а тот, за которого не задумываясь отдал бы жизнь, гнил в «Черном дельфине», в закрытой тюрьме особо строго режима.

Виталий взглянул на экран своего мобильника – десять минут назад Штырь отзвонился и сообщил, что везет Пашу. Необходимо было замаскироваться, но Виталий не хотел пугать и без того впечатлительного ребенка, предпочитая предстать пред ним не в маскарадном гриме, а единственным, кого он воспринимает как связующее звено со своим отцом. Со стороны должно было все выглядеть правдоподобно, и именно эта правдоподобность и настораживала Круглова. Мальчику и без того досталось, а тут на его глазах в парке родная тетя получает сокрушительный удар по голове, а его самого запихивают в машину, после чего увозят в неизвестном направлении.