Текст книги "Клиника измены. Семейная кухня эпохи кризиса (сборник)"

Автор книги: Мария Воронова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

С этими словами зам по экспертизе гордо покинула кабинет. Дубикайтис молча встал и пожал Юле руку. Его кабинет как-то незаметно наполнился народом – все подслушивали, благо стороны не стеснялись громко выражать свои чувства. На Юлю смотрели как на Жанну д’Арк, уцелевшую в костре инквизиции. Она поняла, что, осмелившись дать отпор Гнусному Гному, теперь навек войдет в историю поликлиники.

– Филипп, а к тебе могут прислать проверку?

– Почему ты спрашиваешь?

– Меня напугали в поликлинике. Что за необоснованные листы нетрудоспособности могут наказать не только нас, но и тебя.

– Вполне возможно. Последнее время я чувствую на себе очень пристальное внимание проверяющих инстанций.

– Что же мне делать?

– Делай то, что считаешь нужным. Я верю тебе. А больничные – самое малое из того, за что мне придется отвечать.

Юля прижалась к нему.

– Ты должна быть готова ко всему, Юля. У завода серьезные проблемы. Мне не оплатили половину последнего заказа, якобы многие работы не были указаны в договоре. Допустим, не указаны, но я привык выпускать лодку так, чтобы в ней не оставалось ни одного ненадежного винтика. Я объяснял, что иначе ремонт просто не имел бы смысла, просил хотя бы отсрочить платежи за поставки нового оборудования… «Извините, Филипп Владимирович, пусть заказчик вас надул, но кредитора это не волнует». Ситуация абсурдная, если вспомнить, что заказчик и кредитор у меня одно и то же лицо.

Юля помолчала.

– Пусть и небольшая сумма, так ведь надо же ее иметь! – продолжал Филипп. – А ведь я все это раньше проходил и могу распознать симптомы… – Он потер лоб ладонью, и Юле показалось, что это жест крайней усталости. – Пока меня спасает репутация. Командиры лодок знают, что лучше, чем у меня, не отремонтируешься нигде, но у меня ведь не автосервис – без высочайшего приказа ко мне не попадешь.

– Пуганая ворона куста боится, – пробормотала Юля. – Подумаешь, не доплатили! Да мне страховая компания каждую третью квитанцию не оплачивает, я же не впадаю в паранойю.

– Ты зря сравниваешь, это разные вещи. Мне кажется, кто-то хочет сожрать завод. В этот раз я выкрутился, занял у твоего отца под залог кухонь…

«Это ты не выкрутился, это ты попал! – подумала Юля с мрачным удовлетворением. – Можешь считать, что папа, захватнические повадки которого хорошо известны, уже закинул на твой корабль первый абордажный крюк. Кто бы ни хотел разорить завод, именно папа спляшет на его развалинах. Нет, я очень люблю папу, но нужно быть полным лохом, чтобы ему довериться».

Предупредить Филиппа? А разве он советовался с ней? Разве он думает, что жена может быть не только подругой по постели, но еще и союзником? Он ласкает ее, как кошку, немного воспитывает, но за советом ходит к любовнице, вот пусть и продолжает в том же духе.

«Я не верю тебе, – горько подумала Юля, – хочу верить – и не верю. Ты говоришь, что любишь меня и никогда не покинешь. Говоришь как будто искренне, но так же искренне заявляешь, что у тебя никого нет, кроме меня, а я знаю, что это ложь. Значит, остальное тоже может быть ложью».

Предупредив Филиппа, я навсегда поссорюсь с родителями, папа мне этого не простит. И, когда муж, вопреки сво им пылким заверениям, бросит меня, я останусь абсолютно одна.

Пусть все идет, как идет. Если Рыбаков не догадался посоветоваться с ней, ему же хуже. Пусть пеняет на себя.

В тот момент Юля не думала, что Филиппом руководило не пренебрежение к ее разуму, а простая человеческая деликатность.

Дубикайтис позвонил ей: спустись, взгляни на пациента.

– Не могу понять, что с ним, – сказал он.

Юля просияла от гордости. У нее просит совета опытный доктор! Неужели он всерьез полагает, что она в чем-то понимает больше его?

Войдя в смотровой кабинет, она солидно произнесла:

– Слушаю, Александр Кимович.

– Вроде бы отек, боль при пальпации и при движении. Похоже на перелом, а на снимке кости целы. И сам он не помнит момента травмы, хотя его воспоминаниям большого доверия нет.

Действительно, пациент имел характерный вид наркомана, а множество татуировок указывало на то, что места лишения свободы знакомы ему не понаслышке.

– Покажите ногу, – скомандовал Дубикайтис.

Волнуясь, Юля приступила к осмотру. Честолюбие требовало, чтобы она сейчас, как кролика из шляпы, вытащила правильный диагноз. Бедро плотное, напряженное, вот и след укола. Постинъекционная флегмона? Но покраснения нет, и участок размягчения тканей, указывающий на место скопления гноя, тоже не определяется. Больной серый, глаза запавшие, пожалуй, его плохой внешний вид нельзя объяснить только употреблением наркотиков.

Юля пощупала пульс: частый и слабый, давление низкое – обладая чувствительными пальцами, она примерно могла определить цифры артериального давления и без тонометра. Какая-то интоксикация внутреннего происхождения, при травмах такого не бывает. Она снова потрогала бедро и вдруг ощутила характерный хруст. Крепитация [11]11
  Определение воздуха в мягких тканях (характерный хруст) или трение костных отломков при переломе.


[Закрыть], признак газовой гангрены? Она читала об этом заболевании только в учебниках по военно-полевой хирургии и в романах, но никогда не встречала в жизни. Считала, что оно кануло в прошлое вместе с ужасами Второй мировой войны.

– Анаэробная флегмона? – пробормотала она себе под нос. – Пойдемте, Александр Кимович, снимок посмотрим.

В рентген-кабинете она показала Дубикайтису пузырьки газа в мягких тканях – несомненный признак анаэробной флегмоны.

– Эх я и дурак! – Самурай сокрушенно покачал головой. – Надо же было так лохануться! Зашорился я что-то, только на кость посмотрел. Травматолог есть травматолог! – Он засмеялся. – Знаешь, что такое двойной слепой контроль? Это когда два травматолога смотрят электрокардиограмму.

Юля не разделяла его веселья. Диагноз-то поставлен, теперь надо лечить, а как? В голову настойчиво лезли страницы «Повести о настоящем человеке» и менее оптимистичные сцены из романов о партизанской жизни, где рассказывалось о мучительной смерти бойцов, заболевших гангреной. Ампутация? Но у больного отек распространился на ягодичную область, тут даже экзартикуляция [12]12
  Удаление конечности на уровне сустава.


[Закрыть]в тазобедренном суставе не поможет.

– Давайте поднимемся в ординаторскую, там неплохая библиотека. Посмотрим, что умные люди пишут, – предложила Юля.

Она быстро нашла подходящую монографию и стала листать. Удивительно, в студенческие годы медицинские тексты казались ей скукотищей, а теперь она читала главу, посвященную анаэробной инфекции, как увлекательный детектив!

«Надо же, как меняется восприятие, когда у тебя появляется пусть скудный, но собственный опыт, – мимоходом думала она. – Так же и с художественной литературой. В юности читаешь роман, следя за сюжетом, а рассуждения автора кажутся полной абстракцией. Когда же появляется багаж собственных переживаний и поступков, начинаешь видеть в писателе интересного собеседника: в чем-то соглашаешься, в чем-то споришь, а иногда и находишь хороший совет».

– Смотрите: широкие лампасные разрезы и фасциотомия [13]13
  Рассечение соединительно-тканного футляра мышц.


[Закрыть]. Плюс большие дозы антибиотиков. После операции нужно будет его в реанимацию положить.

– Ага, в отдельный бокс. Спасибо, Юля. Пойду вскрывать.

– Простите, но это моя работа.

– Ну что ты! Кроме клостридий [14]14
  Микроорганизмы, вызывающие тяжелую раневую инфекцию.


[Закрыть], у него наверняка и другие интересные микроорганизмы есть. Побереги себя.

– Хирург здесь я, – отчеканила Юля. Ей до сих пор не давала покоя однажды проявленная трусость. – И оперировать буду я. Потому что я лучше знаю, как вскрывать гнойные очаги.

– Но лампасные разрезы – это как раз по моей части.

– Ага, сейчас! Вы знаете, как на бедре проходит сосудистый пучок? Вам придется все равно вызывать меня, и тогда уж мы точно кровью умоемся.

Самурай улыбнулся:

– Пусти хоть крючки подержать.

И категорически настоял на своем, когда она стала отнекиваться.

* * *

Юля вдохновенно вскрыла все фасциальные футляры и рыхло затампонировала раны салфетками с перекисью.

– В барокамеру бы его…

– В камеру – согласен, а насчет бара он и сам не дурак, – откликнулся анестезиолог раздраженно, но обещал вызвать врача ГБО.

Пациента увезли, Юля с Дубикайтисом тоже хотели уходить, но Елизавета неожиданно преградила им путь. Оказывается, по санитарным нормам, хирург, бывший в контакте с анаэробом, должен раздеться прямо в операционной.

– До трусов? – изумился Самурай.

– Именно, Александр Кимович. Снимайте костюм и бегите в душ. А мы с Юлией Евгеньевной вслед за вами.

– Сразу вслед?

– Нет, подождем, пока вы уйдете.

– Твоя воля, Елизавета, ты бы меня живьем в своем автоклаве сварила ради стерильности, – ворчал Дубикайтис, раздеваясь. – Это я за такую зарплату должен еще стриптиз показывать!

Женщины деликатно отвернулись. Прежде чем попасть в раздевалку, где находился душ, требовалось преодолеть длинный коридор. Правда, в это время в оперблоке, кроме них, не было ни души, и нечего было опасаться чужих нескромных взглядов.

– Первый пошел! – крикнул Дубикайтис и со страшным топотом помчался в душевую.

Юля замялась. Раздеваться перед Елизаветой ей почему-то было неловко, а просить ее отвернуться – странно.

Медсестра неожиданно заговорщицки подмигнула ей:

– Пусть он бегает голый по больнице, а мы с вами устроимся получше. – Она достала из шкафа два пакета с одноразовыми бумажными халатами. Материал напоминал кальку и мало что скрывал, но все же лучше, чем ничего.

Юля покосилась на Елизавету. Той нечего стесняться своего костлявого, но подтянутого тела, а вот белье, ясно просвечивающее сквозь тонкую бумагу… Убогие трикотажные трусики в горошек и майка абсолютно детского фасона не могли принадлежать женщине, хоть раз в жизни имевшей дело с мужчиной. Тело, познавшее мужские ласки, неминуемо отторгнет эти кошмарные покровы.

Глядя на Юлин кокетливый комплект, медсестра должна была чувствовать определенное неудобство, поэтому Юля уступила ей очередь в душ.

Дождавшись, пока чистенький Дубикайтис уйдет из оперблока, женщины прошли в раздевалку.

Юля вольно раскинулась на диванчике и, ожидая своей очереди, слегка задремала. Хорошо бы, это было уже все на сегодня, мечтала она сквозь сон. Сейчас подняться бы в ординаторскую и спать до утра! Роскошь, которую она так давно не может себе позволить!

Последнее время дела Филиппа были совсем плохи, он уходил в шесть, возвращался в двенадцатом часу, усталый и мрачный. Долг честной жены заставлял Юлю провожать и встречать его нежной улыбкой и вкусной, по мере сил, едой, независимо от того, где он пропадал – на заводе или у любовницы. Рыбаков говорил, что давление на него усиливается с каждым днем, денег из Москвы приходит меньше, чем он рассчитывал, а производство кухонь, его палочка-выручалочка, неожиданно дало сбой. Расстроились поставки дерева с местной лесопилки, а именно они выступали гарантией хорошего качества и низких цен его мебели. Филипп стоял перед выбором – искать другой источник сырья или сворачивать производство. Раньше он не задумываясь прикрыл бы лавочку, но теперь на нем висел долг Юлиному отцу. Деньгами отдавать было невозможно. Даже при наличии свободных средств законно провести их через бухгалтерию государственного предприятия весьма затруднительно.

Нужно попросить отца, чтобы облегчил Рыбакову бремя кредита, вяло думала Юля, пусть почувствует себя обязанным жене, ему полезно.

Резкий звук местного телефона заставил ее подскочить.

– Юлия Евгеньевна, вы? – По голосу медсестры приемного отделения сразу стало ясно, что сладкие мечты о спокойной ночи не сбудутся.

– Что?

– Напряженный пневмоторакс. На подвздохах привезли. А Дубикайтис в роддом пошел консультировать.

Юля бросила трубку и заметалась по оперблоку. Это даже не кровотечение, тут вопрос решают не минуты – секунды. А как страшно умирать от удушья! Если смерть происходит от болезни, организм, определив в себе неисправимую неполадку, сам включает программу на уничтожение и помогает человеку безболезненно отойти в мир иной. При резкой нехватке кислорода мозг, наоборот, воспринимает это как изменение внешней среды и включает совсем иные механизмы, побуждающие человека искать место, где атмосфера пригодна для дыхания. Появляются дикий страх и беспокойство, переходящее в агрессивное возбуждение.

При напряженном пневмотораксе воздух из раны легкого накачивается в плевральную полость, легкое сжимается, потом воздух начинает давить на сердце и второе легкое. Единственный способ лечения – быстро поставить дренаж.

Она схватила набор для дренирования и побежала вниз. Кажется, даже на тренировках она не бегала так быстро. Что за день, что за день! Сначала газовая гангрена, теперь воздух в плевральной полости… Просто газовая атака!

На бегу Юля рвала упаковку набора. Справа или слева? На рентген времени нет, клинически тоже не определишь, если эмфизема, остается только пунктировать.

Да, пневмоторакс. Она поняла это, едва взглянув на пациента. Он был почти в коме, характерного для глубокой гипоксии серого цвета, мокрый. Не обращая внимания на странные взгляды коллег, Юля сдернула фонендоскоп с шеи фельдшера «скорой». Секунда на выслушивание. Справа еще можно уловить какие-то шумы, слева глухо. Сердечные тоны тоже лучше слышны с правой стороны, значит, дренировать нужно слева. Причем немедленно.

Скальпеля в наборе не оказалось, Юля с некоторым опозданием вспомнила, что в таких случаях сестры давали разовое лезвие. Посылать за ним сейчас – необратимо потерять время. Анестезию она тоже решила не делать, больной так плох, что не почувствует боли. Теперь главное, чтобы у нее хватило сил. Юля прицелилась и со всей мочи, как копьем, ударила троакаром [15]15
  Род хирургического инструмента для постановки дренажей в плевральную или брюшную полость.


[Закрыть]. По железной трубке с шумом стал выходить воздух.

Больной на глазах приходил в себя. В лице появились краски, дыхание стало глубже и ровнее, кожа начала подсыхать.

– Готовьте систему Бюлау, – распорядилась она.

Зафиксировав трубку и наложив повязку, Юля вышла на пост:

– Дайте историю заполнить. Положим пока в реанимацию: сейчас явления дыхательной недостаточности купированы, но больной перенес серьезную гипоксию. Могут быть последствия, например психоз.

Сотрудники почему-то старательно отводили глаза. «Обижаются, что ли, на мой безапелляционный тон, – недоумевала Юля. – Но ведь сейчас не та ситуация, чтобы разводить политес!»

– Юлия Евгеньевна… – робко начала медсестра.

– Все разговоры потом! Сначала как можно быстрее определите больного на койку!

Места за рабочими столами были заняты сестрами и сотрудниками «Скорой», Юля устроилась писать за стойкой охранника. Примчался анестезиолог. Он, как, впрочем, и всегда, не хотел брать нового больного и пытался убедить ее, что пациент будет прекрасно себя чувствовать на койке хирургического отделения.

– У меня мест нет! – Разговаривая с ней, анестезиолог почему-то упорно смотрел на носки своих ботинок.

Стыдится своего подлого поведения, решила Юля и пошла в атаку:

– А меня не волнует, хоть на диван к себе кладите! Он чуть не умер у меня от дыхательной недостаточности! Сами прекрасно понимаете, что больной должен лежать у вас…

Тут в конце коридора показалась фигура Дубикайтиса. Он бежал ей на помощь. Вдруг Александр Кимович зачем-то начал снимать халат.

«Наверное, думает, что я без него не справилась, и готовится дренировать сам».

Подбежав, он решительно закутал ее в свой халат, и лишь тогда Юля осознала, в каком виде дефилировала по приемному отделению.

– Господи, – пробормотала она.

Позор! Ответственный дежурный шляется в нижнем белье, слегка прикрытый какой-то прозрачной бумажкой! Юля дико озиралась: слава богу, хоть пациентов нет, а больной с пневмотораксом вряд ли смог внимательно рассмотреть своего врача.

Она поежилась, и рука Дубикайтиса успокаивающей тяжестью легла ей на плечи.

– Ты даешь! – заявил он анестезиологу. – Отказать женщине, когда она стоит перед тобой в таком виде… Нужно иметь каменное сердце. Беги, Юля, переодевайся, я тут все улажу.

Больше в эту смену никто не поступал, но спокойная ночь тоже не получилась. Юля лежала, вспоминая, как Дубикайтис обнимал ее, и сердце замирало в нежном волнении. Было немного страшно, но это был радостный страх, сродни тому, что испытываешь на «американских горках». Его дружеское короткое объятие чудесным образом избавило Юлю от смущения и стыда. Никто не смеялся над ней, но только он догадался отдать ей свой халат.

Дубикайтис не давал повода думать, что влюблен в нее. Требовал, как с других, не делая скидок на красоту и молодость.

Поначалу это немного уязвляло ее. С детства Юля считала, как и Карл Маркс, что «сила женщины в ее слабости».

Быть в профессии наравне с мужчиной и, хуже того, гордиться этим – неприлично, считала Юлина мама.

А вот Дубикайтис позволил ей поверить, что профессиональные успехи нисколько не умаляют ее красоты и привлекательности, наоборот. Благодаря его уверенности в том, что она сможет стать неплохим доктором, она им и стала.

Родители воспитали ее как женщину, а он – как человека. Сам того не зная, он пришел ей на помощь в трудную минуту: ведь страшно подумать, как пережила бы Юля измену Филиппа, если бы Дубикайтис почти насильно не устроил ее на работу. Жалкая тень мужа, она тщетно пыталась бы удержать уплывающее счастье, не умея ничем другим заполнить свои дни.

Брак – союз двух свободных людей, а не жизнь человека с тенью. Да, на заре любви тень длинная и густая, но в полдень равнодушия почти исчезает.

С юности Юля знала, что красива, и считала себя чем-то вроде уникального произведения искусства, которое в один прекрасный день за крупную сумму приобретет некий ценитель. Она совсем не думала, что добровольно унижается до положения вещи и ставит себя в полную зависимость от постоянства вкусов своего будущего владельца. Бывает ведь, что вещь разонравится, тогда она отправляется на помойку или в подарок друзьям.

* * *

– Удалось поспать? – спросил Александр Кимович, когда они с Юлей, сдав смену, шли из стационара в поликлинику.

В ответ она зевнула. С поздним восходом наступала весна, солнце, такое же теплое со сна, как она сама, лениво нежилось в белых подушках облаков, но освещало корпуса по-летнему ярко. Серый ноздреватый снег таял, только в тени старых елей, густо растущих в больничном парке, стояли нетронутые сугробы.

Она работает три месяца, а кажется – целую жизнь. Неужели совсем недавно она не знала убийственной, но такой приятной усталости и чувства гордости за хорошо выполненную работу? Неужели всего три месяца назад ее ночи были свободны от тревоги за больных и от размышлений о том, как им помочь? Три месяца назад она никому не была нужна, но не понимала этого.

Всего девяносто дней, и она стала совсем другой. Или просто узнала себя? «Если бы я раньше поняла себя, у меня была бы другая жизнь…» В которой, вдруг веско сказал ей внутренний голос, должен был быть Дубикайтис, а не Рыбаков. Она, молодая, деятельная, рука об руку с таким же молодым и деятельным мужем. У них общие цели, они понимают друг друга без слов. По вечерам, посмеявшись над своим скудным ужином, увлеченно обсуждают пациентов. Ночи их наполнены радостью, и муж не помышляет об изменах – она не только жена, но и верный друг, а разве можно обмануть друга?

Как повезло Машке, которая вовремя поняла, что такое настоящее счастье! Как хорошо, как спокойно им с Петькой спится на недавно купленном диване, ведь каждый квадратный сантиметр этого дивана – чья-то спасенная жизнь…

«Ах, Петя, почему ты выбрал не меня? Рядом с тобой я могла бы стать человеком гораздо раньше. Мы бы с тобой ходили утром на работу, как сейчас я иду с Саней. С человеком, в которого, кажется… влюбилась?!»

– Ночью приходила пара животов, я уж тебя дергать не стал, – безмятежно заметил Дубикайтис, не подозревая о ее мыслях.

– Напрасно.

– Там ничего серьезного не было. Сказал, пусть сегодня к нам в поликлинику придут.

– Саня, – она впервые назвала его так, при этом от волнения чуть не вступила в лужу, но он крепко придержал ее за локоть, – я доверяю твоему опыту, но хочу сама делать то, за что отвечаю.

– Ну извини, хотел, как лучше. Что-то тебе в последнее время везет на всякий эксклюзив… Нагрешила, наверное?

– А может быть, это ты нагрешил?

– Да нет… Но вообще-то это обычная практика. Легкие случаи смотрит тот, кто в приемном. Я какую-нибудь почечную колику снимаю, а хирург вместо меня рану зашивает, если я сплю. Но если ты настаиваешь, будем тебя на каждый случай вызывать. Ах, если бы еще я мог надеяться, что ты в том халатике прибежишь!

Саня расхохотался, приобнял ее за талию, но вдруг отпрянул – смутился. Его смущение тут же передалось ей.

Слава богу, они уже почти дошли до поликлиники.

Молча поднялись по лестнице и разошлись по кабинетам.