Текст книги "Год черной луны"

Автор книги: Мария Спивак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Маша Спивак
ГОД ЧЕРНОЙ ЛУНЫ

А. С. – первому, кто сказал мне: «Колдовство, как и многое в жизни, существует лишь постольку, поскольку ты в него веришь».

У героев этой истории, разумеется, есть прототипы. Но все они – кроме одного – совершенно на себя не похожи.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Магия

1
Тата

Уверяю вас, на моем месте вы бы тоже повесили трубку.

– Татусь, ты, главное, не волнуйся, с Иваном все в порядке, он у меня, – застучал в ухе бодрый и даже вдохновенный голос моей давней, но не слишком близкой знакомой. – Ты, главное, не нервничай, я все объясню, ты только трубку сразу не бросай, ладно? Договорились, Татусь? Договорились? Понимаешь, я и рамкой померила, и на картах смотрела, и по компьютеру… Представляешь, в районе башки никакой энергии. У него недавно пошел квадрат Плутона к Марсу, голова – полный ноль, считай, вообще нету, остальное в сравнении просто мелочи, но тоже впечатляет: соединение Сатурн – Солнце – Луна плюс оппозиция Нептуна до кучи, но это бы полбеды, тут дела похуже… Короче, если так дальше пойдет, жить ему осталось максимум два понедельника… На твоем мужике страшнейшая порча!

Чего? Точнее даже: чи-и-во?! Порча? Квадрат? Чем померила? Я оторопело воззрилась на явно издевавшуюся надо мной телефонную трубку, а потом опасливо поставила на базу, разве что не перекрестив. Вот ведь бред собачий.

Утром мой муж Иван, как обычно, уехал на работу. Днем выяснял, что купить к моему завтрашнему дню рождения. А к вечеру позвонил и сообщил, что уходит из дома. Даже не заедет за вещами – ему якобы «больно на меня смотреть». Но он давно собирался «куда-нибудь уехать и все обдумать».

– Переночую в гостинице, – сказал Иван.

Хороша гостиница – у ведьмы Александры. Ведьмы в прямом смысле слова. Правда, когда мы познакомились, она и астрологом еще не была, но с тех пор сильно эволюционировала и понабралась таких умений, что я, признаться, начинала ее побаиваться. Тем не менее в колдовство я не верила и при виде объявлений о стопроцентном устранении соперницы в один день скептически поднимала правую бровь. У меня это получалось эффектно: я была убежденной материалисткой.

Тем более изумителен переворот, произошедший в моем сознании всего за один час. Как только закрылась дверь за моими вполне еще молодыми родителями, которые примчались меня поддержать, я уложила спать испуганную переполохом Лизаньку – внучку Ивана, – дождалась, когда перестанет возиться в своей комнате старенький свекор, и бросилась звонить Саньке, чтобы еще раз, немедленно и в подробностях, расспросить ее про треклятую порчу. Ибо только это могло объяснить все, что творилось с нами в последнее время.

А творилось немыслимое. То есть, конечно, ничего особенного, однако в приложении к моей предельно благополучной семье – нонсенс. Мой муж завел роман с молодой девушкой. Я узнала об этом классическим способом: из случайно услышанного телефонного разговора. Было это полтора месяца назад, наутро после возвращения из Италии, где мы отметили серебряную свадьбу и пережили очередной, бог знает какой по счету медовый месяц. Повторяю, наша семья по праву считалась идеальной, и у нас во всем, как выражался мой Иван, «царил полный гармон».

А тут вдруг с нежностью, которая до сих пор принадлежала мне одной, он сказал кому-то: «Я ужасно соскучился».

Моя первая реакция была странной: обреченное, горькое удовлетворение. «Вот и все», – стукнуло в голове. Криво улыбаясь, я показалась из-за двери.

– Я все слышала, – скрипуче выговорил мой сразу заржавевший рот.

Иван оторопело застыл над тарелкой каши – он завтракал, собираясь на работу, – а после с глупым, заискивающим видом поднял глаза и робко спросил:

– И что теперь, Туся? Что?

Я убежала к себе. Иван потащился за мной. Он весь покрылся испариной и вел себя жалко: суетился, бегал глазами, по-утиному выворачивал шею набок и беспомощно, в искреннем потрясении, повторял: «И что теперь, что?» – в то же время явно пытаясь понять, что именно я слышала и до какой степени возможно все отрицать.

У одной моей подруги был любовник с говорящей фамилией Грешин, и как-то лежа с ним в постели, в перерыве между раундами, она от скуки поинтересовалась, что он станет делать, если его жена прямо сейчас войдет в комнату.

– Буду все отрицать, – не задумываясь ответил любовник.

Удивительно: небо для меня свилось как свиток, и всякая гора и остров двинулись с мест своих, а я вспоминала какую-то идиотскую историю – вместе, кстати, с еще одной, которую, по забавному стечению обстоятельств, слышала от жены упомянутого Грешина. Ее сослуживица умудрилась явиться домой не вовремя, от потрясения расплакалась и бросилась на улицу, а когда вернулась, муж сумел доказать, что ей все привиделось.

Думаю, так бунтовало мое возмущенное подсознание: меня – и вдруг в какую-то пошлую свальную цепочку? В хвост к жалким рабам повышенного либидо? Это же анекдот, клише, не из моей жизни и вообще смешно! Поразительно – и отчего мы не хохочем до слез?..

Но оказалось, что клише – вещь серьезная, не выпутаешься. Мы оба произнесли по банальной фразе.

– Это не то, что ты думаешь.

– Не унижай ни меня, ни себя.

Затем я узнала ВСЕ.

В Ивана влюбилась юная – двадцать два года, ребенок– девушка, сама призналась в непреодолимых чувствах. Ему это страшно польстило, и он поневоле увлекся, – разумеется, обстоятельствами, а не ею самой. И честное слово, сегодня собирался с ней порвать. А вообще ему пора на работу, и лучше нам поговорить вечером. Выпалив последние слова, Иван с фантастической скоростью испарился. Его виноватая спина, не поспевая за ним, еще пару секунд висела у меня перед глазами. Я бросилась следом, опередила, загородила собой дверь, закричала, потребовала объяснений. Но – мысленно, про себя; ватное тело отказалось слушаться. И потом, что-то внутри (шестое чувство, еще один штамп?) уже сознавало тщету любых действий и разговоров.

Я совершила следующую банальность – уехала к маме. Благо на тот момент ничто меня дома не удерживало: свекор, Ефим Борисович, жил с моими родителями на даче, внуков Ивану еще не подкинули, а наш двадцатилетний сын с детства отличался самостоятельностью.

Запомнилась электричка, жесткое сиденье, окно, пятна и царапины на стекле, смертная тоска. Трое молодых красивых парней рядом, с бесконечным упоением обсуждавших, где, как и у кого можно раздобыть дозу. Заезженная пластинка в голове противным голосом повторяла: одна – навсегда. Что теперь – это? Окружающая действительность?Не могу. Жизнь кончена. Не вынесу. Спасите. SOS.

Было стыдно. Очень. Измена, такой позор. Чужие, жесткие взгляды больно царапали тело, неприлично оголившееся без автомобильного панциря. А ведь если Иван уйдет… Мысль в ужасе обрывалась. Между тем кругом сидел люд, вовремя обросший хитином, чуял мое страдание, усмехался: то-то. Так, во всяком случае, мне казалось и хотелось кричать всем в лицо: что вы понимаете?! У меня верный муж! Благополучная семья! Дом-крепость! Вместо этого я молча вжималась в скамью: вдруг они все-таки не догадаются, что моя империя рухнула и я – осколок?

В калитку я вошла улыбаясь. Родственники поспешили навстречу – только чуть быстрее обычного, почти ничем не выдавая беспомощной растерянности. Я сразу почувствовала себя больной птичкой, которую кладут в коробочку с ваткой и выпаивают из пипетки.

Отлежавшись, я встала и пошла к кухне, отдельному домику. Окна были открыты, изнутри доносились голоса.

– Ваня ей даже не позвонил, – возмущалась мама.

До сих пор я не плакала, но сейчас, еле сдерживаясь, крепко зажмурилась и замотала головой. По моим представлениям, Иван должен был ждать меня на даче или, в самом худшем случае, обрывать телефон.

– И нам, – отозвался папа. – Хоть бы поинтересовался, как она.

– Ванечке сейчас очень стыдно, – нежно проговорил свекор, – а вы же его знаете. Не выносит неловких ситуаций, в детстве даже из кино убегал.

Молчание моих родителей было красноречивее всяких слов.

– Вот уж не думали, не гадали, – спустя какое-то время сказала мама.

– Возраст, – горестно откликнулся папа.

– Ванькин дед как раз в сорок восемь завел молодую любовницу. Так и бегал между ней и мамой, пока не добегался до инфаркта, – победным тоном сообщил свекор.

«Умеете вы, Ефим Борисович, ляпнуть», – явно подумали про себя мои родители. А тот в ответ невозмутимо изрек непонятное:

– Нитибюс, черный дракон.

Его реплику опять проигнорировали – чтобы старик, упаси боже, не оседлал любимого конька. Он, историк, всю жизнь изучал Средневековье, а в последние годы увлекся алхимией, оккультизмом и магией.

– Напрасно вы так реагируете, – обиделся Ефим Борисович.

Тут вошла я.

Родственники долго не осмеливались произнести ни слова. Потом мама, самая бесстрашная, небрежно, почти без интереса, спросила:

– Он тебе вообще хоть что-нибудь объяснил?

Я начала рассказывать. Мама хмурилась. Папа и свекор, слушая, синхронно мотали головами.

Три дня ушло на обсуждение мужчин вообще (они полигамны), супружеских измен (как правило, ничего не значат) и нашей конкретной ситуации (двадцать пять лет вместе, надо простить).

Иван по телефону слезливо клялся в любви, заверял, что с романом покончено и дороже меня у него никого нет, – но не приезжал. Под всяческими предлогами. К вечеру третьего дня, когда отчаяние мое дошло до предела, он позвонил и сказал: дальше так невозможно, семья есть семья, возвращайся домой. Я согласилась.

Той же ночью мне впервые приснилась ОНА.

Буквально вплыла под веки, как слайд, выступила из черноты нагая, кареглазая, ядреная, посмотрела в упор, тряхнула роскошными темными волосами, дернула круглым плечом, дерзко усмехнулась и исчезла.

Я проснулась в холодном поту. Я точно знала, кого увидела, и очень хорошо поняла, что она хотела сказать. «Веришь ему? Ну-ну».

Утром приехал Иван; я поплакала, мы обнялись, собрались, сели в машину. По дороге он не умолкал, расписывая нашу дальнейшую, прекрасную жизнь.

– Мы ж с тобой еще молодые, Туська! А живем как старички! Работа-хозяйство-дети-внуки! Дача-цветочки… Раньше, помнишь, каждую неделю на выставку? Вот и теперь надо… Театр тоже… И давай наконец запишемся на фитнес, а то все разговоры да разговоры! Хотя бы в бассейн… Похудеем, помолодеем, поздоровеем! Гостей давай приглашать по субботам! Классическую музыку слушать! Читать по вечерам вслух! Сама же когда-то предлагала!

Заманчиво, конечно. Завлекательно. Да только чем дальше, тем больше Иван напоминал Варенуху, ставшего вампиром. Что-то было не так.Однако я прогнала наваждение, списала на собственную мнительность и глупость.

Дома меня ждали три ночи бешеной страсти – последнее «прости» совместной жизни – и нескончаемый, неотвязный, липкий кошмар. Любые объятия заканчивались моими рыданиями под усталые вздохи Ивана – что же ты плачешь, ведь все хорошо, – а примирения омрачались его очевидной брезгливостью к моему исхудавшему, измученному, постаревшему телу.

В добряка Ваньку будто вселился кто-то чужой; он ловко таился, но время от времени заявлял о своем присутствии тяжелым взглядом исподтишка, резким замечанием, вспышкой гнева. «Не нравится – могу уйти», – сквозь зубы цедил этот чужой, стоило мне хоть чуточку возмутиться. И я, со своим довольно крутым нравом, смиренно умолкала, чувствуя, что и правда – может.

Казалось бы, раскаявшиеся мужья должны вести себя иначе. А Иван словно получил право скопом вывалить на меня претензии, копившиеся четверть века. И выяснилось, что он устал буквально от всего, чем всю жизнь с явным удовольствием занимался. Меня только оторопь брала: получалось, что у нас с ним абсолютно разные судьбы.

– И вообще, мне всегда не хватало секса, всегда! Тебя ведь не уговоришь! По праздникам, как большое одолжение! – с бессвязным пафосом восклицал Иван, прежде неизменно трепетавший от легчайшего моего прикосновения. – Скажи спасибо, что я раньше кого-нибудь не нашел!

Что ж, спасибо. Но кто столько лет твердил, что желанней меня нет никого на свете? Кто всякий раз умирал и плакал от счастья и благодарности?

Я немела от несправедливости. Кляла кризис среднего возраста. Ждала, когда он кончится. Старалась не подозревать и не ревновать, хотя кое-что проникало даже сквозь шоры. Была уверена, что худшее позади, осталось только перетерпеть. А от ощущения постороннего присутствия, Ванька прав, лечиться надо.

Вскоре он уехал в командировку, на редкость логично объяснив, почему задержится и на выходные тоже. Презирать меня за патологическую ревность стало некому, и я вдруг буквально воочию увидела, что Иван там не один. Очень яркая картинка: гостиничный номер, стол с цветком в вазе, кровать, сумка, разбросанные вещи – и кареокая подруга. Она смотрела на моего мужа мутным от страсти взглядом, они с утробным рыком сцеплялись в борцовских объятиях и упоенно валились на мятое желтое покрывало.

Мне было мучительно плохо. Я рыдала, что-то кричала в телефон. Выслушивала равнодушное, злобноватое бормотание: «Не сочиняй. Какая чушь. Один я, один».

В тоскливом ступоре прошла неделя. Иван вернулся худой, помолодевший, с блеском в глазах и длинным темным волосом на лацкане плаща. Чужой совершенно.

И с того дня будто сошел с ума. Протягивал руки, чтобы обнять меня, и тут же ронял их как плети; говорил со мной, странно отводя глаза; избегал любимого кресла – садился и тут же подскакивал как укушенный. Бродил по квартире, постепенно смещаясь к двери, словно его тянуло туда магнитом, смотрел в глазок и вдруг шарахался прочь, забивался в самую дальнюю комнату. На вопрос, что там такое, отвечал непонимающим взглядом или, в лучшем случае, невнятным: «Ничего, ничего. Обойдется».

Кто обойдется, что?

В нашей постели он начал задыхаться и вскоре переселился в кабинет, но и там не спал, а подолгу смотрел в экран компьютера, ничего не делая, впиваясь пальцами в мышь. Временами слушал чудовищную музыку, мычал про себя, вроде бы подпевая, но его мычание больше напоминало стон.

Воззвания, упреки, попытки увлечь домашними делами ни к чему не вели: муж меня не слышал. Единственное, что нас еще связывало, – это мои еженощные истерики. Они на время пробуждали Ивана; он включался:

– Так дальше продолжаться не может, – и с воодушевлением предлагал: – Хочешь, я куда-нибудь уеду?

– Что ты говоришь?! – пугалась я и видела, как в роботе, которым он стал, потухают лампочки, замирает жизнь. До следующей ночи, до нового повода произнести запрограммированную фразу – тем же голосом, тем же тоном, слово в слово.

За день до моего дня рождения, когда стало ясно, что так действительно продолжаться не может, мне опять приснилась ОНА. Как водится, в голом виде, вся светящаяся и перламутровая, с распущенными волосами. Сказала, отчетливо артикулируя пухлыми губами:

– Все, подруга, я его у тебя забираю. – И пропала, мерзавка, ничего толком не объяснив.

Назавтра Иван, как уже известно, ушел, а я перезвонила Саньке и немедленно угодила в страшную сказку.

2
Ефим Борисович

Я, знаете ли, материалист, так нас воспитали. Кем еще можно было стать при советском строе? Школа, университет – чем нас пичкали, рассказывать излишне. Но углубленное изучение Средневековья и, в частности, преследования ведьм – о чем я в свое время целую книгу написал, понятно, в каком ключе, – поневоле сильно на меня подействовало. Помнится, незадолго перед публикацией сидел в издательстве и думал: «Надо будет глубже в это вникнуть, тут не все так просто, как кажется». Увы, навалилось то, другое, новая книжка, студенты, кафедра, и за суетой интерес угас, растворился в каждодневной рутине, а после умерла Ванечкина мама, и мне на долгое время все сделалось безразлично.

Но видимо, подспудное стремление разобраться с «мракобесием» никогда меня не оставляло: выйдя на пенсию, я сразу начал собирать соответствующую литературу, благо именно тогда она стала появляться в продаже. Особое любопытство, конечно, вызывали репринтные издания – уже одной своей тогдашнестью:шрифтом, ятями, ерами, нечеткими архаичными иллюстрациями. И разумеется, заглавиями: «Древняя высшая магия», «Каббала, или Наука о Боге, Вселенной и человеке», «Оккультизм и магия», «Герметическая медицина». То, о чем раньше мы и заикнуться не смели.

Не то чтобы я в это верил, но все-таки, все-таки… не могла же целая отрасль знаний возникнуть совсем на пустом месте? И потом, тяга к волхованию в простейшей, языческой форме, как мне кажется, заложена в человеке самой природой, причем тоже, надо полагать, не напрасно; вероятней всего, ее можно объяснить с научной точки зрения – биофизической, биохимической, бог знает. Что, если магические обряды – всего лишь сложная система записи простых энергетических взаимодействий, на которые способны абсолютно все люди? Или были бы способны, не потеряй они свою первозданную чистоту? В конце концов, одна из магических аксиом гласит: всякая мысль или ее воплощение, слово, создает в астрале то, что она собою выражает. Кому, как не мне, знать силу слова?

Так или иначе, странные книжки манили меня, как сирены Одиссея, и я откликнулся на зов. Сначала листал, затем начал почитывать, а со временем так увлекся, что хобби стало почти профессией, чуть ли не темой для диссертации (было бы где защитить). А что особенного? Я никому своего мнения не навязываю, но с моими теперешними познаниями назвать колдовство – точнее, то, что под ним подразумевается, – ерундой язык не повернется. Надо лишь признать тот факт, что некоторые вещи человечество на данном этапе развития постичь не в состоянии, и принять на веру существование необъяснимого, не пугаясь его. Чуть иначе взглянуть на картину мироздания, и многое сразу станет понятней. В частности, при анализе сведений по так называемой половой магии я вдруг осознал, что если не относиться слишком серьезно к методам исполнения, а считать их своеобразной пушкой, в которую маг вкладывает энергетический заряд, то, скажем, явление, в просторечии именуемое «приворотом», перестает казаться чушью! Я для себя называю подобное «воздействием».

Механизм прост. Носитель МЫСЛИ – к примеру, молодая девушка, движимая биологически обусловленным и оттого мощным желанием принести потомство, – произносит СЛОВО (заговор, подкрепляемый ритуальными действиями) и тем самым посылает энергетический заряд мужчине, немолодому, но в силу своей природы неустанно стремящемуся передать собственные гены возможно большему числу самок, а потому уязвимому и восприимчивому. И готово дело: мой почти пятидесятилетний отец, буквально по Маяковскому, задрав штаны и не слушая никаких резонов, бежит от матери, с точки зрения его подсознания уже не годной для вынашивания потомства, к сопливой и глупой девчонке! И продолжает к ней бегать даже после того, как у матери на нервной почве отнимаются ноги! Чем не приворот? Хотя с моей точки зрения, отца это не оправдывает, пусть даже у мамы потом все прошло. Мораль и нравственность тоже ради чего-то существуют. Но бог с ними, это к делу не относится, я немного удалился от темы.

Когда Таточка приехала на дачу и рассказала о Ванькиных выкрутасах, я, грешным делом, сразу подумал и об отце, и о воздействиях. Вспомнились мне и кое-какие исторические факты, в частности, процесс против генеральши фон Нейшютц. Страсть к ее дочери, Магдалине-Сивилле, была настоящим несчастьем жизни Иоганна-Георга IV Саксонского, и, разумеется, эту страсть приписывали колдовству. История вкратце такова.

Магдалина-Сивилла фон Нейшютц была фантастически хороша и уже в тринадцать лет привлекла внимание двора курфюрста Иоганна-Георга III. Ее руки добивались многие высокопоставленные лица; влюбился в девушку и красивый молодой кронпринц. Родители всячески препятствовали неподобающей страсти, отправляли наследника в далекие путешествия и походы против Франции, и все-таки после смерти отца юноша открыто объявил Нейшютц своей фавориткой. Тогда мать решилась на последнее средство – брак, по заключении которого курфюрст, как гласили слухи, удалил от себя любовницу, назначив ей годовое содержание в четыре тысячи талеров.

В действительности связь продолжалась. Магдалина-Сивилла родила девочку и жаждала получить княжеский титул, чтобы вступить в брак с курфюрстом. Но мечтам не суждено было осуществиться: в девятнадцать лет красавица скончалась от оспы. Хоронили ее с княжескими почестями.

Курфюрст горевал недолго: сидя у постели любимой, он «впитал в себя яды оспы», заболел и в двадцать дней умер.

Вскоре последовали страшные разоблачения, мать и дочь фон Нейшютц обвинили в колдовстве и убийстве курфюрста и его отца.

Страна негодовала. Вот цитата из письма одного придворного советника: «Вы достали где-то несколько волос, принадлежащих курфюрсту Иоганну-Георгу III, замесили их в воске или другом чародейском ингредиенте и сделали из этого маленькую человеческую фигурку. Затем, проткнув ее булавкой, начали растоплять на магическом огне, дабы околдовать курфюрста; вы призывали всяческие проклятия на его голову, желали, чтобы кости его лишились мяса, а внутренности испарились, – словом, хотели его гибели. Вы достигли этого: через четыре дня после вашей злодейской операции он скончался. В вашей власти было усилить или ослабить боли курфюрста – достаточно было по своему усмотрению увеличить или уменьшить магический огонь. Преступным чародейством вы пробудили сверхъестественную любовь в сердце молодого курфюрста. Вы держали котел на вечном огне, варили в нем различные колдовские снадобья и окончательно обворожили курфюрста. Когда он припадал к устам супруги, его обжигал сильнейший магический огонь и в душу проникали ужас и смятение. Но стоило ему приласкать Нейшютц, и злодейский огонь соразмерно падал; курфюрст обретал усладу и покой».

Генеральше фон Нейшютц вменялось в вину общение с лицами, заподозренными в занятиях колдовством, в том числе с «известной ведьмой Бурмайстерин», которая точно предсказала время кончины Иоганна-Георга III и его сына и, весьма вероятно, содействовала их гибели.

Следствие выяснило, что подсудимая и ее дочь носили на шее мешочки, наполненные Spiritus familiaris, и такие же мешочки зашивали в одежду курфюрста. Кроме того, Магдалина-Сивилла спрятала в церкви, в маленькой коробочке, свернутые вместе обрывок своей рубахи, забрызганной менструальной кровью, и кусок материи, пропитанной потом курфюрста, – это якобы вызывает в любимом человеке ответную страсть. В комнате жены курфюрста воскурялся волшебный фимиам, который должен был привести к неминуемому разладу между супругами. Курфюрст нередко жаловался, что, желая остаться наедине с женой, он всякий раз испытывает такой бесконечный ужас, что должен немедленно вернуться к себе в комнату, только там он обретает обычное спокойствие. По совету матери Магдалина-Сивилла угощала любовника паштетом, орошенным ее кровью, и постоянно носила на левом колене маленький пучок его лобковых волос. Когда открыли ее могилу, на плечах нашли портрет курфюрста и ленту, сплетенную из его волос, в чем также усмотрели колдовскую проделку генеральши: это должно было увлечь Иоганна-Георга IV в могилу за любовницей.

Доказательством, помимо прочего, служил целый ряд подозрительных вещей, найденных у подруги подсудимой и явно оставленных у нее из предосторожности. А именно: три красных мешочка с полотняными лоскутками, покрытыми запекшейся кровью; три коралла; кусок пергамента с неизвестными словами; портрет св. Анастасии с подписью на латыни, призывающей демонов; икону Спасителя; красивый цветок, обернутый маленьким куском бумаги.

В приговоре по делу говорилось: «Касательно пламенной любви курфюрста к дочери подсудимой, навеянной колдовскими средствами, следует отметить, что Иоганн-Георг IV отличался весьма рассудительным умом и скептически относился к женщинам, причем Магдалина-Сивилла не составляла исключения. Курфюрст ее презирал и неизменно приписывал ей все гнусности, с которыми ему приходилось сталкиваться. Вступив в законный брак, он твердо решил удалить от себя любовницу, однако не сумел этого сделать и проводил с ней почти все свое время. Из показаний свидетелей выяснилось, что подсудимая часто говорила: „Моя дочь находится в самых близких отношениях с одной высокопоставленной особой, но это еще нельзя назвать настоящей любовью; когда между ними воцарится истинная любовь, Бог пошлет спасение молодому курфюрсту и госпожа Бурмайстерин не останется без награды“. Из чародейских руководств известно: чтобы привязать к себе мужчину пламенной любовью, необходимо начертать на руке определенные знаки. Надо полагать, подобные знаки были начертаны на руках дочери подсудимой; весьма вероятно, что, целуя курфюрста, она держала во рту какое-то волшебное снадобье».

Словом, процесс был шумным, генеральшу даже пытали, но через полтора года выпустили на свободу. Она поселилась в имении сына, где и кончила свой бурный век.

Вот такая история. Только прошу понять меня правильно: дело не в полотняных мешочках. А в том, что человек с подобным мешочком, уверенный в его действенности, обретает особую силу.

Кант считал, что «в материи, по-видимому, заложено какое-то духовное начало, тесно с нею связанное. Это начало ничего общего не имеет с теми силами, которые определяют взаимосвязь между отдельными элементами материи; оно является скорее внутренним принципом ее». К той же мысли, но выраженной куда проще, я пришел еще в молодости, когда пытался понять, в чем, собственно, заключается разница между оригиналом художественного произведения и его точной копией. Не слишком разбираясь в живописи и прочем подобном, я все-таки сумел понять, что главная ценность оригинала – вложенный в него энергетический посыл творца, нечто эфемерное, но при том основополагающее, – что, собственно, и вдыхает жизнь в мрамор и масляные краски.

Правда, тут есть еще одно соображение, которое уводит мои рассуждения несколько в сторону. Я не исключаю, что, условно говоря, полотняные мешочки – своего рода кисти и краски колдуна, что за много веков представители магической гильдии подобрали арсенал средств, наиболее подходящих для достижения своих целей. Но и это тема отдельного разговора.

В общем, пока я слушал Таточку, в голову пришла довольно банальная мысль: ведьм сейчас расплодилось много, Ваня у нас кавалер завидный, юных фон Нейшютц нашего времени по-прежнему влечет к деньгам и власти. Сильное желание девушки, подкрепленное колдовским обрядом, – воздействие такой силы, что редкий мужчина устоит. А если за дело берется девушка периферийная, с детства обученная рвать свое счастье из горла у окружающих, – я тогда точно не знал, но практически не сомневался, что прелестница родом из какого-нибудь города невест, – то она при поддержке «потусторонних сил» вовсе становится непобедима.

Ибо, как сказано в одной из моих книг, «каждый, кто убежден в существовании дьявола, может создать его, коли пожелает».