Текст книги "Истовик-Камень"

Автор книги: Мария Семенова

– Откуда ты, раб? – наконец обратился он к Рыжему.

Тот долго молчал – смысл сказанного медленно доходил до него сквозь обречённость и боль.

– Я аррант, – выговорил он затем. Не добавив положенного «господина».

– Грамотный небось? – обрадовался Тарким. Приканчивать раба ему не хотелось. – Каким ремеслом ты владеешь?

– Я был учителем… Я учил детей Управителя нашей столицы. Меня звали Тиргеем…

– Учитель, – усмехнулся Тарким. – Что-то многие нынче избавляются от учителей. Вот и наш благословенный шад, да прольёт Богиня дождь ему под ноги, отправил недавно в ссылку своего наставника, славного Зелхата, прозванного Мельсинским. Жаль, что так вышло, редкого ума был старик… За что же ты угодил в рабство, аррант? Небось целовался с дочерью своего Управителя вместо того, чтобы обучать её грамоте?..

Тиргей выговорил медленно, сквозь зубы:

– Я разошёлся во мнении с придворным астрологом Управителя… Я предостерегал, когда тот пророчил успех… И этот лжеучёный обвинил меня в клевете на Царя-Солнце, к которой я никогда не был причастен…

– Ну, это все они так говорят, – фыркнул Харгелл. Он вытащил из ножен, пристёгнутых к левой руке, боевой нож, которым никогда не пользовался за едой, и деловито погладил им мозолистую ладонь, правя лезвие, точно брадобрей бритву. – Сплошные праведники на цепи, только хари почему-то разбойничьи. А послушать, так каждого – ни за что ни про что!

– О чём же ты пытался предостеречь Управителя, раб? – спросил Тарким. Каттай по-прежнему стоял перед ним на коленях, с проснувшейся надеждой глядя на своего великодушного господина.

Тиргей еле слышно ответил:

– О проходе сквозь гору, которым тот собирался украсить главную дорогу к столице. Мои разыскания убедили меня, что там текут под землёй неукротимые воды… А придворный астролог… он утверждал, будто поток не может проникнуть сквозь гору… с одного склона на другой…

Тарким щёлкнул пальцами, припоминая:

– Ага! Мне один ваш купец недавно рассказывал за бокалом вина… Что-то там такое о заваленном тоннеле в Карийских горах и о реке, внезапно поменявшей течение… Не удивлюсь, если Царь-Солнце скоро выгонит такого дурака Управителя. Харгелл!..

– Что, хозяин? – с готовностью встрепенулся надсмотрщик. – Добить?..

– Нет. Вели рабам подналечь и откатить этот камень. Впряги коней, если потребуется. Да смотрите, ногу ему совсем не оторвите!..

Харгелл пожал плечами, спрятал нож и принялся командовать невольниками, собирая их вокруг камня. Тарким же пошёл выяснить, почему всё то время, пока решалась судьба Тиргея Рыжего, возчик Ингомер безучастно сидел на своих козлах. Равнодушие к участи раба ещё можно было понять, но сегван даже ухом не повёл, когда речь зашла о его драгоценных конях! Это было поистине удивительно и заставило торговца насторожиться.

Тарким обошёл повозку и окликнул:

– Ингомер! Эй, Ингомер, ты что там, уснул?..

Выходец с Островов не пошевелился и не ответил.

– Дядя Ингомер, – забеспокоившись, Каттай полез к возчику на сиденье.

Сегван пристально глядел на своих любимых саврасок, крепко держа вожжи и чуть приоткрыв усатый рот, словно собираясь отдать команду коням. Но в его глазах не было ни движения, ни жизни, а по левому виску на кожаный плащ стекали, густея, тёмные тяжёлые капли. Крохотная каменная чешуйка, отлетевшая при соударении глыб, промчалась вдвое быстрее самой проворной стрелы и ударила Ингомера в голову, убив наповал. Он, наверное, не испытал боли, не успел ничего понять и даже не заметил, как умер. Просто шагнул с дороги, прорезанной в склоне холма, на знакомые снега, взвихренные северной метелью. И сразу увидел могучего пса, запряжённого в лёгкие, быстрые санки. И брата, махавшего из санок рукой: «Вот наконец и ты, Ингомер!»

Эти саночки некогда строились на одного, но много ли места нужно бесплотной душе? И вот уже свищет под полозьями снег: «Поедем домой, брат. Ты видишь – вон он показался впереди, наш остров Розовой Чайки. Он ждёт нас…»

Клетку с мальчишками-веннами вновь поставили на колёса, и ослик, по счастью, тоже непострадавший, потащил её дальше. Только теперь он шагал у конца цепи, привязанный за уздечку; надсмотрщик, который вёл его раньше, занял место на козлах вместо погибшего Ингомера. Тело возчика погребли под скалой, и Харгелл, знакомый с верой сегванов, выбил на камне три треугольника – знак громовержца Туннворна. Но никто не стал возиться и хоронить двоих рабов, убитых скатившимся валуном. Их просто сбросили с крутизны вниз, на каменистую осыпь, и маленькая лавина с шуршанием унесла трупы долой с глаз.

– Вот и с нами так будет, когда доберёмся на рудники… – проговорил невольник, шедший последним в строю. От пережитого страха его потянуло беседовать, и он говорил по-сегвански, чтобы юные венны его поняли. – Всех нас уморят работой и сбросят в отвал, кого раньше, кого позже. Я-то старик, я успел пожить, а вас жалко. Я выпустил бы вас, если бы мог…

Пыль, глубоко въевшаяся в кожу и волосы, не давала определить возраст. Сколько лет могло быть могучему телом мужчине, назвавшему себя стариком? И сорок пять, и все шестьдесят… Как и большинство рабов в караване, он был родом из Саккарема. Другие невольники называли его Дистеном, что значило просто «должник». Щенок по обыкновению промолчал, а Волчонок спросил:

– Этот человек… ну… этот самый… что пытался бежать… Корноухий. Надсмотрщик ведь обещал его не наказывать. Значит, он… это самое… выбрал смерть под камнями оттого, что не хотел попасть на рудник?

– Да. И скоро мы все пожалеем, что не нам выпала его доля.

Волчонок поскрёб выгоревшие на солнце вихры.

– Там так плохо? Нас будут всё время бить, чтобы работали?..

Пожилой раб усмехнулся:

– Бить будут тех, кто не выполнит дневного урока, но это не главное. Мы будем работать глубоко в недрах, там, куда не заглядывает солнце. В подземных забоях только горят факелы, из-за которых воздух делается тяжёлым и почти негодным для дыхания. И там всё время смрад, потому что вокруг много людей, годами не мывшихся и не менявших одежды. Все они ещё и справляют нужду прямо там, где работают… – Он помолчал и добавил: – А драгоценные камни, которые вот так добываются, сияют потом в коронах вельмож. Ими украшают себя дочери государей… И купчихи, дорвавшиеся до богатства…

Щенок впервые подал голос:

– Ты говоришь так, как будто сам побывал там.

Он сильно шепелявил из-за отсутствия переднего зуба.

Дистен передёрнул плечами.

– Я слышал рассказ человека, вышедшего оттуда…

– Вышедшего? – насторожил уши Щенок. – Как же это у него получилось?

А Волчонок добавил:

– Ты говорил, все попадают в отвалы…

– На самом деле не все, просто среди нас, тех, кто здесь в караване, едва ли отыщется способный спастись. Я по крайней мере такого не вижу… – Цепь дёрнула Должника вперёд, он споткнулся и, выругавшись, некоторое время шагал молча. Потом продолжал: – Ты парнишка вроде неглупый… посуди сам. Кое-кого берут в надсмотрщики, и тем людям живётся в самом деле неплохо. Они одеваются в крепкую одежду и едят досыта, а всей работы – присматривать за другими. Вот как у нашего Харгелла… – Тут он предусмотрительно понизил голос до шёпота: – Мать которого, без сомнения, нынче без передыху кроют в преисподней самые гнусные демоны… Чья жеребцовская плоть, я уверен, напоминает утыканные шипами дубины…

– Не оскорбляй его мать, – перебил Щенок. – Она не хотела вырастить своего сына жестоким!

Дистен не обиделся. Лишь невесело рассмеялся – взрослый, опытный человек, беседующий с мальчишкой.

– Видно, правду говорят про вас, веннов, будто женщин у вас чтут навроде Богинь… Ты все свои двенадцать или сколько там зим просидел в лесу, парень, и ум твой – как новенький кувшин, ещё ничем не наполненный. Ты не видел людей. Когда жизнь как следует обомнёт тебя на своём гончарном кругу, ты поймёшь: всякий человек таков, каким его отец с матерью вырастили…

– Мать с отцом, – упрямо прошепелявил Щенок.

– На сей счёт ты тоже своё мнение переменишь… И не спорь со мной!

– Расскажи ещё про рудник, Дистен, – попросил Волчонок. – Ты говорил про надсмотрщиков…

– Вот попадёте туда, сами и увидите.

– Нам надо побольше узнать заранее, чтобы выбраться оттуда, – сказал Щенок.

– Выбраться? Ты надеешься выбраться?

– Я должен.

– Что?..

– У меня остался враг. Я убью его.

Пожилой саккаремец по достоинству оценил уверенность, прозвучавшую в голосе прикованного цепью подростка.

– Вот пройдёт десять лет, тогда уже и сочтёмся, кто прав… если ноги до тех пор не протянем. По крайней мере вспомнишь меня… Ну так вот. Надсмотрщикам, как я сказал, живётся лучше всего. Ещё есть надежда у тех, кто молится Богам-Близнецам. Жрецы этих Богов иногда приезжают в Самоцветные горы и выкупают единоверцев… Да, правильно говорят – знал бы, где падать придётся, соломки бы подстелил. Ведь этот же мой приятель… В свой храм звал… Так нет бы мне, дурню, хоть порасспросить, что там у них как…

– Они скажут: «Святы Близнецы, прославленные в трёх мирах!» – совершенно неожиданно для саккаремца пояснил Щенок. – А ты, если веруешь, должен ответить: «И Отец Их, Предвечный и Нерождённый…»

Дистен изумился до такой степени, что забыл смотреть под ноги и снова споткнулся. На сей раз никто не стал его дёргать, наоборот, было слышно, как невольники по цепочке передавали сказанное Щенком. Как знать! Может, эти слова когда-нибудь помогут выжить тому, кто их запомнит!

– Ты-то откуда… всё это, парень?.. – сумел наконец выговорить Должник. – Или правду болтают, будто их вера распространилась уже по всему миру?.. И дошла даже до ваших диких лесов?..

Щенок ответил:

– В доме моего рода жил старец, молившийся Близнецам. Он умел занятно рассказать о своём поклонении. Он был достойным и мужественным. Мне нравилось его слушать.

Рабы на цепи начали волноваться, загомонили:

– Пусть ещё расскажет о Близнецах!..

Харгелл, шагавший рядом с повозкой, начал оглядываться. Его помощники прошли вдоль вереницы, держа палки наготове, и громкие голоса постепенно утихли.

– Расскажешь, парень, всенепременно расскажешь, когда остановимся на ночлег, – вновь шёпотом заговорил Дистен. – Может, кто-то из них, помоложе, вправду сумеет… – Поразмыслил о чём-то, и глаза на грязном, в разводах соли лице вдруг блеснули: – А если даже и нет, у людей обязательно должна быть надежда. Никогда не отнимай надежду, сынок… – Юный венн промолчал, и саккаремец вздохнул невесело и тяжело: – Я вот хоть и старик, а тоже всё на что-то надеюсь. Лунное Небо мне свидетелем, таки попытаюсь обмануть жрецов, если увижу. И если при мне надсмотрщики будут вызывать на поединок – ведь обязательно выйду…

– На поединок?..

– Да. Приятель мой говорил – иногда они развлекаются единоборством. Если победит безоружный раб, ему дана будет свобода. Только со времени Сошествия Тьмы раб ещё ни разу не побеждал…

– Значит, ты погибнешь, как Корноухий сегодня.

– Поживи с моё, парень, и поймёшь, что Корноухий выбрал для себя далеко не худшую смерть. Он не стал дожидаться, пока его запорют кнутами, он не захотел дышать дурным воздухом, от которого лёгкие вываливаются горлом, изгрызенные рудничной болезнью. Поистине, я знал людей, которые назвали бы его смерть подвигом! Вы погодите немного, ещё кое-кто наверняка станет рассказывать, будто на самом деле он увернулся от обвала и убежал…

Щенок упрямо возразил:

– Его раздавило. Мы были близко. Мы видели.

– Может, и так, только ты не вздумай спорить с теми, парень, кто скажет тебе, что он уцелел.

– А то что будет? Побьют?..

– Ты погубишь их легенду и сам себе не простишь, когда это поймёшь.

Щенок задумался и промолчал, а Волчонок кивнул:

– Он смело держался.

– Да. И те, кто будут рассказывать, ещё вложат ему в уста удивительные и прекрасные речи. Так родится сказание о герое, сынки…

Щенок вдруг сказал:

– А по-моему, глупо он умер, этот Корноухий. Да не обидится на меня его дух за эти слова…

– Вот как? – усмехнулся Дистен. – И что бы ты стал делать, оказавшись вместо него там на камнях?

– Я не оказался бы на камнях. Если бы мою цепь перебило, я не бросился бы бежать прямо сразу, пока надсмотрщики настороже и тотчас увидят меня. Я прикрыл бы оборванную цепь хоть тряпкой, хоть собственной горстью. И удрал, скажем, ночью, когда всё успокоится!

– А ты из живучей породы, малыш, – заметил Дистен.

Харгелл подошёл к ним, поигрывая палками. Он ловко подбрасывал их одной рукой. Подбрасывал обе вместе и ловил, не роняя. Кто отважится дерзить человеку, чьё оружие растёт прямо из ладони, послушное малейшему движению пальцев?

– Я вам поговорю о побегах!.. – зарычал он на невольников. – Вот попадёте в забой, там и мечтайте!.. А пока – не спать на ходу!..

Щенок отвернулся. Он успел уяснить, что прямой взгляд мог быть истолкован как дерзость и стать причиной побоев. Он отвёл глаза… И увидел, как далеко позади каравана, над снежником, край которого срезал унёсший Корноухого обвал, быстро промелькнули две крылатые тени.

– Что это было? – спросил он Дистена, когда Харгелл ушёл обратно к повозке. – Они полетели туда, где случился обвал…

– Трупоеды, – был ответ. – Падальщики. Тут много таких птиц. Я слышал, они промышляют в рудничных отвалах, куда сбрасывают умерших рабов…

Щенок молча кивнул и снова стал смотреть назад, где промчались над белизной рыжее и чёрное пятнышки. В горах расстояния обманчивы, но у охотника, выросшего в лесу, было очень острое зрение. И потом, он же близко видел камни, мимо которых они пролетели. Он знал, какими бывают орлы. Так вот: не родилась ещё птица, чьи крылья обладали бы подобным размахом. И были вдобавок устроены совсем не по-птичьи, а скорее как у летучей мыши, но мышь – маленькая, а эти…

И ещё: он мог бы поклясться, что на спине у каждого из могучих летунов сидело по всаднику. Щенок долго смотрел в ту сторону, но удивительные существа так больше и не показались. А потом дорога повернула, огибая громаду холма, и место, где случился обвал, окончательно пропало из виду.

Три громадные горы, прозванные Большим, Средним и Южным Зубами, ещё несколько дней неторопливо шествовали навстречу каравану Ксоо Таркима. Иногда они совсем скрывались за обрывистыми вершинами соседей, потом вновь вырастали перед глазами, величаво поворачиваясь, смотря по тому, как шла дорога. Сколько бы ни говорили, будто все три внутри были пронизаны, словно мышиными норами, ходами-выработками, снаружи этого нипочём нельзя было заподозрить. Горы как горы – ни замков на склонах, ни дыма подземных плавилен, струящегося из-под скал. Никогда не подумаешь, что внутри Зубов и под ними располагалось своего рода маленькое государство с правителями, небольшим войском… и тысячными скопищами рабов. В которые очень скоро должны были влиться ещё несколько десятков людей…

Дорога день за днём поднималась всё выше. Тарким не зря корпел над книгами, выбирая для своей поездки наилучшее время. Уже далеко внизу остались последние жилистые рощи, уже рукой подать было до границы вечных снегов, но дни стояли тёплые и погожие, так что идти было иногда даже жарко. Купцу, таким образом, не пришлось тратиться на тёплую одежду для рабов. Только на одеяла – ночами, когда солнце уходило с небес, близкие вершины дышали леденящим морозом. Лужи, натаявшие за день, к утру покрывались ледком. Каждый вечер из повозки, из-под мешков, вытаскивали по два бревна в рост человека. Надсмотрщики разводили костёр, и вереница рабов скучивалась кругом огня. Харгелл с подручными несли стражу, зорко следя, чтобы в течение ночи рабы менялись местами и никто не мёрз во внешнем кругу, выпихнутый более сильными.

А потом однажды к полудню – и это был ослепительный, весёлый солнечный полдень, с синими и медно-розовыми отсветами по белизне близкого снега – пегая кобыла вынесла Таркима на очередной перевал и звонко заржала, что-то увидев там, впереди. Спустя несколько мгновений слуха рабов в караване достигло ответное ржание. И это было не эхо. Из-за скалы на повороте дороги подавала голос другая лошадь. Люди увидели, как Тарким привстал в стременах и помахал кому-то рукой.

– Никак встретил рудничную стражу!.. – сказал Дистен, и в его голосе прозвучала тоска. Шагать целый день прикованным за руку, а по ночам пытаться согреться у скудного костерка – занятие не из самых весёлых, но в путешествии успел установиться какой-никакой быт, сложилась приязнь или неприязнь с соседями по веренице… И от Таркима, а паче от Харгелла с помощниками уже более или менее знаешь, чего ждать… И вот всё снова ломается, и совсем скоро будет новый хозяин, новые надсмотрщики, новый труд… и ты не можешь ничего изменить, не можешь даже отдалить это неведомое или приблизить, можешь только переставлять ноги, увлекаемый общей цепью… точно осуждённый, восходящий на плаху. Да, собственно, ты и есть этот осуждённый, ты так же, как он, уже не вполне принадлежишь миру живых, потому что тебя не просто продадут новым владельцам – здесь каторга, где путь раба безрадостен и тяжёл и кончается обыкновенно в отвалах…

Дистен нашёл глазами нестерпимо-яркое горное солнце и несколько мгновений прямо, не моргая, смотрел на него. Потом из глаз потекли слёзы, и он отвернулся.

– Запомните это солнце, ребятки, – сказал он Щенку и Волчонку. – Может, больше вы его не увидите уже никогда…

Напряжение и страх многих делают говорливыми; то, о чём не удосужились расспросить друг друга дорогой, вдруг предстаёт жизненно важным. Волчонок спросил:

– За что тебя сюда продали? Ты тоже был вором, как Корноухий?

Дистен по кличке Должник ответил:

– Я был гончаром. Я занял денег и не смог вовремя расплатиться. Я отдал дом и имущество, потом продал в рабство себя самого, чтобы моя семья не пошла по миру. А спустя год оказалось, что человек, которому я был должен, обманом помешал мне выплатить долг. Я не смог заставить его отвечать перед законом: у нас в Саккареме раб не имеет права пойти к судье и пожаловаться на свободного. Но есть законы превыше тех, что установлены шадом… Я пошёл и убил этого человека. Когда стали разбираться с наследством, обман вскрылся, и моя жена с дочерьми получила наш дом обратно…

– Почему же они не выкупили тебя? – спросил Щенок.

Дистен внезапно озлился:

– А твоя семья почему тебя не выкупила? Ты был непочтительным сыном? И с чего это я должен держать ответ перед тобой, мальчишка?

У Щенка стало такое лицо, с каким наступают на недавно перебитую и неизвестно, надёжно ли зажившую ногу. Он сказал:

– Хорошим или плохим я был сыном, это я узнаю, когда умру и предстану перед Прародителем Псом. А выкупить меня некому, моей семьи больше нет. И не разговаривай со мной, если не хочешь, не очень-то велика была радость беседовать с тобой по-сегвански!

Дистен вздохнул и некоторое время молчал.

– Сегодня мы все разойдёмся в разные стороны, – проговорил он затем. – И мало верится мне, чтобы судьба опять нас свела. Вы мне, ребятишки, во внуки годитесь, но не хочется мне, чтобы на меня хоть кто-то сердце держал… Простите меня.

Щенок отозвался за обоих:

– И ты прости нас, почтенный гончар.

У рудничных стражников, встретивших караван, кони оказались ничем не похожи на пегую красавицу под седлом Ксоо Таркима. Низкорослые, мохнатые, очень крепкие и коротконогие, они легко несли всадников и рысили по ухабистой дороге с уверенностью, выдававшей настоящую горную породу. Такие не ошибутся на тропе, повисшей над пропастью, не испугаются близкого камнепада и взберутся на любую крутизну, точно снежные козы. И масть у всех трёх была одинаковая – буланая.

Всадники, одетые в тёплые куртки мехом наружу, тоже выглядели похожими, как родные братья: бородатые, кряжистые, сильные даже на вид. У каждого слева при седле висел маленький тугой лук в налучи, справа – полный колчан стрел. И ещё по длинному аркану из жёсткой, прочной верёвки.

Один из них, молодой, уже спешился, и свирепый Харгелл от души обнимал его, вслух называя племянником. Старший остался в седле; Ксоо Тарким беседовал с ним, точно с добрым знакомым. А тот, проезжая мимо вереницы рабов, смотрел на них по-хозяйски. Прикидывал, не тратя времени зря, кого на какую работу можно поставить…

Он придержал лошадь возле задка повозки и заглянул внутрь. Оттуда на него напуганно смотрели Каттай и Тиргей Рыжий, чья замотанная тряпками нога покоилась высоко на мешках. Под взглядом всадника аррант передвинул ногу и попытался прикрыть её свободным краем мешка. Хоть и понимал, что это было всё равно бесполезно.

– Странных рабов мне привозят в этом году! – Рудничный распорядитель вроде смеялся, но шутка была шуткой только наполовину. – Я-то думал, Тарким, хоть ты меня порадуешь добрым товаром, но и ты туда же, смотрю! Что у тебя тут? Хилый сопляк, который пустую-то тележку с места не сдвинет. И калека, навряд ли пригодный даже в гранильщики…

– Я слышал, судьбе было угодно сделать несравненного мастера Армара косоглазым и сухоруким, – скромно заметил Тарким. – Как же сильно, друг мой Шаркут, ты заблуждаешься, пытаясь судить об этих двоих по их внешнему виду! Скажу даже больше: я собирался показать их тебе самыми последними, после других, не наделённых столь удивительными достоинствами. Ибо мальчишка, названный тобой сопливым и хилым, на самом деле – самый дорогой невольник в моём караване. Не гневайся, друг мой, но я за него собираюсь запросить с тебя втрое дороже, чем вон за того мускулистого здоровяка…

Шаркут поднял бровь.

– Даже так?

– Даже так. Его зовут Каттай, и прими мой совет – обращайся с ним ласково. Он наделён даром искать в земле воду и рудные жилы. Ты когда-то показывал мне своих лозоходцев, так вот, ни один из них не обладает и четвертью его силы. Его способность я обнаружил, правду молвить, случайно, но даже теперь, совсем необученным, он поистине видит землю насквозь!..

– Даже так? – повторил Шаркут.

– Даже так. Ты можешь поверить мне на слово, а можешь испытать его сам. А когда начнёшь со мной торговаться – подумай, во сколько он обошёлся бы тебе взрослым и прошедшим полную выучку. Отмечу особо, что это послушный и понятливый мальчик…

Распорядитель кивнул.

– Я поверю тебе на слово. И без торга дам твою цену.

Он знал, что Ксоо Тарким не будет обманывать. И не потому, что приезжает в Самоцветные горы уже пятый или шестой раз и до сих пор неизменно был честен. Просто купцу, однажды попытавшемуся надуть Шаркута или иного распорядителя рудников, придётся навсегда забыть дорогу сюда. А то и за жизнь свою начать опасаться.

Каттай прошептал еле слышно:

– Ничтожный раб благодарит тебя за доброе слово, мой великодушный и милостивый господин…

Распорядитель перевёл насмешливый взгляд на Тиргея.

– Ну а про безногого ты что мне расскажешь?.. Он тоже стоит втрое дороже обычного раба и ты, конечно, убедительно объяснишь мне почему?

Его буланый конёк был по плечо пегой кобыле, но всё время воинственно прижимал уши и порывался затеять с ней ссору, так что всадникам приходилось держаться на расстоянии и разговаривать громко.

Тарким ответил:

– Он повредил ногу уже в пути, когда нас накрыло обвалом, и, право, уже выздоравливает. Он аррант, и вскоре ты убедишься, что, сохранив ему жизнь, я сберёг для тебя истинное сокровище. Хромота не помешает ему в той работе, на которой от него будет больше всего толку. Этот раб образован, ему случалось спорить с придворными мудрецами вельмож, приближенных к самому Царю-Солнцу…

Тиргей горько скривил губы, но, конечно, ничего не сказал. Если бы он совсем не держался за жизнь, у него было множество случаев распроститься с нею и раньше.

– И какой же мне прок от его учёности? – повёл плечами Шаркут. – Он изобретёт мне трубу, по которой вода сама наверх побежит?.. Знаешь, достопочтенный сын Ксоо, не привози ты мне больше аррантов. Они только горазды болтать, а хороших работников я что-то среди них немного встречал…

– Даже так?.. – дружески передразнил Тарким. – А что ты скажешь, узнав, что этот молодой раб совершил учёные разыскания в Карийском хребте, обнаружив не замеченное другими?..

Когда всадники отъехали прочь, Каттай (его от волнения и страха колотила сильная дрожь) посмотрел на арранта и увидел, что тот плакал.

Ксоо Тарким и Шаркут не спеша миновали всю вереницу рабов, и о каждом невольнике торговец поведал всё, что узнал при покупке или во время дороги. Распорядитель внимательно слушал, задавал вопросы, кивал. У Шаркута были колючие маленькие глаза и необъятная память. Тарким знал: его собеседник, обходя рудники, не нуждается ни в каких списках рабов. И так помнит о каждом всё, что необходимо.

Когда настал черёд клетки с двоими мальчишками, Ксоо Тарким небрежно кивнул на Щенка.

– Это – самый дешёвый раб. Боги не расщедрились для него на способности и таланты, зато вложили в сердце беспокойный и дерзостный нрав… Впрочем, ты, я уверен, без труда его обломаешь.

– Венны!.. – буркнул распорядитель. – Был тут у нас один лет двадцать назад, так хлебнул я с ним лиха. В жизни своей не встречал более тупой и злобной скотины…

Они вновь выехали вперёд, обогнав повозку и упряжных коней, и Тарким сказал:

– А насчёт второго мальчишки скажи Церагату – пусть получше приглядится к нему. Из него, по-моему, будет толк…

 
«Если б исполнение желаний
Мне, о Небо, даровало Ты,
Я б весь мир избавил от страданий,
Весь народ – от горькой нищеты.
 
 
Пусть дождутся люди урожая,
Что никто от века не косил.
Ну а если б чудо продолжалось,
Я б ещё корову попросил…»
 
 
Так молился пахарь у дороги,
Что вела к деревне через лес,
И, однажды вняв, благие Боги
Ниспослали вестника с Небес.
 
 
«Что ж – проси! Ты этого достоин.
Ныне день, любезный чудесам.
Но учти: соседу дастся вдвое
От всего, что вымолишь ты сам!»
 
 
И крестьянин, поглядев сурово,
О заветном высказался вслух:
«Пусть издохнет у меня корова,
Чтобы он недосчитался двух!..»