Текст книги "Год Людоеда"

Автор книги: Мария Семенова

Соавторы: Петр Кожевников
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

Глава 37. Невинная жертва

Денис Нетаков начал свой промысел три года назад. Тогда семилетний мальчик пытался мыть стекла автомобилей. Если родители забирали его из интерната на выходные дни домой, Нетаков-младший, предоставленный самому себе, блуждал по острову и видел, как пацаны на набережной, пока машины ожидают разрешительного зеленого света, истово трут лобовые стекла грязными тряпками, а позже настаивают на оплате своей непрошеной услуги.

В один из выходных Денис пришел к светофору с тряпкой и встал рядом с ребятами. Они работали вчетвером, были старше Нетакова, но не возражали против нового компаньона.

Дождавшись с ребятами очередного красного сигнала, Денис бодро включился в работу. Он ловко маневрировал в косяке транспорта, пытаясь уподобиться своим коллегам, которых, казалось, вот-вот собьют ревущие машины, но мальчишки каждый раз оставались целы и невредимы.

– Слышь, ты, будешь нам с каждой тонны пятихатку отстегивать. Понял? – Старший из мальчиков, чернявый, с заячьей губой и гипсом на левой руке, подошел к Нетакову во время общего перекура. – Отдавать будешь только мне.

Большинство водителей газовали, выказывая недовольство навязываемой услугой, а то даже начинали громко и обидно ругаться. Но некоторые все же позволяли ребятам протереть стекла. За труд они совали в детские ладошки от пятисот до тысячи рублей. Редко больше.

Первые месяцы Дениса вполне устраивала эта работа, хотя во время перекуров ребята жаловались, что сейчас здесь уже не нашинкуешь той капусты, как года полтора или два назад. То ли дело газетчики – у них, наоборот, дела идут в гору. Там, правда, пацаны постарше, да и связи у них покруче. Ты что думаешь, они за свои башли все эти газеты-журналы закупают? Ага, держи карман шире: там такая система – проходите мимо! Им каждый день новые номера на «мерсах» подвозят!

Более клевой работой Денису всегда представлялась заправка машин. Кстати, что мешает там же и окна протирать? Считай, двух зайцев – одним ударом! И вот, перепробовав за три года несколько работ – от мойщика машин до ночного дежурного в ларьке – мальчик все же решил попытать счастья на заправке.

АЭС, которую себе присмотрел Денис, притулилась в промышленном районе. Вокруг нее сгрудились, словно столпившиеся работяги, фабричные и заводские строения: цехи, склады, общежития. В большинстве они стояли пустыми и заброшенными. Некоторые еще наполнялись людьми и какой-то полупроизводственной-полуторговой жизнью. Фасады этих зданий украшали вывески и яркая реклама. Стены и окна вблизи этих вывесок и реклам были ухожены, а к великолепно отделанным дверям подкатывали сказочно роскошные автомобили.

Тут и там территорию квартала занимали пустыри и свалки. Здесь трусцой курсировали стаи бездомных собак, стремительно проносились крысы, кружились с воплями вороны и чайки.

* * *

Цены на заправке были не выше, чем на других, и водилы охотно заправляли здесь своих стальных коней – от «мерсов» и «бээмвух» до колымаг вроде «двадцать первой» или даже «Победы».

Денис несколько раз оказывался в районе этой АЗС и как-то заметил двух пацанов, которые помогали хозяевам машин заправляться – открывали бак, вставляли пистолет и в обратном порядке – вынимали пистолет, закрывали бак, после чего получали от водителя то рубль, то пятерку новыми. Впрочем, случались и такие жмоты, которые засылали бессмысленные пятьдесят, а то и десять копеек.

Мальчишки деловито суетились около колонок, периодически переглядываясь и подавая напарнику какие-то знаки. Нетаков-младший знал, что некоторые удальцы ставят рядом с колонкой канистру, которую в суете не всякий заметит, особенно когда скопилось много машин или накатили сумерки. Удалые предприимчивые ребятишки не доливают клиенту в бак, а позже, когда облапошенный лох отъезжает, а следующий еще только пристраивается к «соску», сцеживают недолитые литр-полтора в свою затаенную емкость.

Денис слышал от ребят, что эти трудяги появляются на заправке, когда им вздумается или когда жизнь подопрет, и так же исчезают, причем редко считают данную точку своей постоянной территорией.

Нетаков решил приступить к работе на АЗС в пятницу вечером. Мальчик знал, что накануне выходных, особенно летом, многие собираются выезжать за город и стремятся под завязку заполнить бак.

Денис появился на заправке часов в пять и радостно отметил, что здесь скопилось машин десять. Нетаков осмотрелся и, нигде не заприметив конкурентов, отыскал единственным глазом будку оператора. Дальнейшее теперь зависело от этой, хотелось бы надеяться, доброжелательной женщины.

Денис приблизился к будке, просунулся между столпившимися около окошечка водителями с приготовленными деньгами и умело изобразил руками и мимикой лица цель своего визита. Оператор, вроде бы и не замечая плохо одетого гостя, продолжала свою работу, как вдруг Нетаков услышал усиленный динамиками голос: «Начинай, я тебя потом подзову».

Денис не сразу понял, что это волшебное заклинание адресовано ему, а уразумев, тотчас направился к колонкам, чтобы занять желанное место. Мальчик выбрал линию первой и второй колонок, в которых были девяносто второй и девяносто пятый марки бензина. Ему сразу повезло: ко второй подкатили какие-то бритые бандюки на ослепительно изумрудной навороченной «мазде».

Нетаков услужливо кинулся обслуживать первого клиента, который протянул ему из окна деньги, почти одними губами обозначив: «Тридцать. Без сдачи». От говорившего тянуло каким-то хвойным мужским одеколоном и ароматным табаком. Лицо его было крепким и мощным, словно вытесанным из камня.

Нетаков мгновенно очутился около кассы, рассчитался со всемогущей женщиной и получил в виде первого гонорара целых три рубля. Когда он подбегал к машине, то увидел, как лючок бензобака сделался доступным сам по себе, то есть открылся автоматически. Заливая топливо, мальчик вдыхал запах бензина, втягивал в себя одуряющие пары и по-жеребячьи раздувал ноздри, словно внюхивался в колдовской цветок.

Обслужив «мазду», Нетаков подскочил к бежевой «девятке», из которой вылезала черноволосая старуха с рябым лицом и целой коллекцией перстней на сморщенных пальцах, но, догадавшись о намерениях мальчика, она раздраженно махнула рукой и плюхнулась обратно в салон, словно Денис ей уже смертельно надоел своими домоганиями.

Дальше дела, к сожалению, пошли не столь гладко. Денис не расстраивался, понимая, что ему, в отличие от многих других пацанов, да и взрослых мужиков, и так чрезвычайно повезло. Впереди ведь еще часов пять работы!

* * *

Через час у Нетакова скопилось уже около сорока рублей, и от радости он, кажется, готов был скакать по крышам машин.

Оператор так и не кликнула его из-за мутного стекла, а сделать она это собиралась, как сообразил мальчик, чтобы сообщить, какова будет ее доля. Денис гадал: интересует ли ее определенная сумма, вне зависимости от его собственной поживы, или же некий процент от общего заработка? А вдруг она его пощадила? Или просто забыла? Может быть, после работы самому сунуть ей бабки? А сколько? Десятку? Двадцатку?

Размышляя подобным образом, мальчик продолжал следить за подъезжающими машинами и предлагать водителям свои услуги. Единственное, что его огорчало, – это неотступно одолевающий сон.

– Слышь, корень, ты как здесь нарисовался? – Денис обернулся на хриплый мальчишеский голос и обнаружил двух ребят, когда-то уже видимых им на этой АЭС.

Один был чуть пониже Нетакова, но широк и плотен – его, пожалуй, было бы трудно свалить на землю. Лицом он напоминал енота или бурундука, особенно крупными, разреженными верхними резцами.

Второй был выше Дениса, но гораздо тощее. Рыжий, веснушчатый и прыщавый, он напоминал домашний соломенный веник, которыми торгуют на рынке. Губы у него были синие, а зубы темные, будто он только что ел чернику.

– Это наше место, браток, – сказал Веник высоким, почти женским голосом. – Так что линяй отсюда!

– А вы что, пацаны, это место купили?

– Слышь, дурень, ты не борзей! – Хомяк придвинулся к Нетакову и задышал пивным перегаром. – А то, в натуре, бедным будешь.

– А ты меня на понт не бери! – Денис оскалился и сжал кулаки. – Что, башлей мало? Машин-то вон сколько поднаперло!

– Мальчики, вы что там столпились? – раздался голос оператора, которой, очевидно, уже не раз приходилось наблюдать подобные сцены и следующие за ними разборки.

– Смотри, халява, мы тебя предупредили! – сердито сказал Веник и повел своего дружка на другую линию.

Нетаков обслужил еще несколько машин, пока не почувствовал, что буквально засыпает с открытыми глазами и начинает путать сон с явью. Ему стали мерещиться белые кружевные занавески, которые мать почему-то вывесила на решетке-ограждении крыши противоположного жилого дома. Идет дождь, дует ветер. Тряпки срываются с решетки и падают вниз…

Денис очнулся от дремы из-за того, что бензин из опущенного пистолета лился ему на ноги. Мальчик быстро перевел здоровый глаз на счетчик колонки. Двадцать пять. Столько и заказывал. Значит, натекла самая капля. Вдруг не заметит? Клиент действительно оживленно разговаривал со своей соседкой.

Нетаков закрутил свободной рукой жерло бензобака и направился к водиле за оплатой. В награду тот небрежно сунул ему монету. Мальчик даже не стал ее рассматривать, а машинально сунул в карман. Там он нащупал что-то плоское и, уже доставая, вспомнил: это паспорт, который всучил ему Колька Махлаткин. Клиент дал газ и отчалил. Денис вернулся к колонке, вставил в паз пистолет, положил паспорт на бетонную опалубку и, вяло покачиваясь, заковылял прочь.

Вскоре документ, шелестящий на ветру замусоленными страницами, заметил очередной клиент АЗС, подобрал его и со словами «Вот, кто-то обронил» сунул в окно кассы:

Через некоторое время подъехал вишневый «мерс», но остановился не у колонок, а рядом с будкой. Из машины вышел высокий атлет в серебристом спортивном костюме Двое мальчишек, продолжавших шабашить, очень понадеялись, что гость соберется заправляться, но он не обратил на них никакого внимания и направился к кассе. Очевидно, здоровяк собирался о чем-то спросить, но, заметив выставленный за стеклом паспорт с фотографией пожилой женщины, внимательно его рассмотрел, задорно хохотнул и лишь затем склонился к окошку. Кассирша что-то сказала и указала на мальчишек, которые тотчас насторожились и плутовато переглянулись. Атлет подошел к ребятам и спросил: «Пацаны, кто эту ксиву в кассу сдал?» – «Одноглазый бивень, а сам вон туда поканал, мы видели, он, наверное, в бомжином доме дрыхнуть завалился, он и здесь-то горючку мимо бака лил», – услужливо отозвался рыжий мальчишка, а второй, с крупными верхними резцами, сердито добавил: «Да он вообще не здешний: приперся на халяву – мы ему еще и второй глаз на жопу натянем!» Атлет в серебристом костюме вернулся в машину, где на пассажирском месте сидел еще один плечистый мужчина. Машина сорвалась с места, а мальчишки, желая лицезреть расправу над своим врагом, побежали через пустырь…

* * *

Недалеко от заправки ждал ремонта старый заброшенный дом с пустыми глазницами оконных проемов. Нетаков предполагал, что сможет найти здесь пристанище. Он рассчитывал вздремнуть пару часов, пока его не разбудит ночной озноб, и уже тогда отправиться домой.

Мальчик влез в первое же окно и не спеша, но уверенно, словно лунатик, отправился на поиски ночлега. Денис добрел до небольшого темного помещения без окон, наверное кладовки. Здесь он присел на корточки и осторожно провел ладонью по полу: половицы оказались на месте, к тому же из них не торчали гвозди. Мальчик оперся рукой о пол, лег и тотчас провалился в какое-то счастливое место, где вокруг громоздились тугие упаковки сигарет, банок с колой и пивом, круглых леденцов и жвачек.

– Если все это – мое, то как же я это унесу домой? – со странным спокойствием рассуждал Нетаков. – Да нет, дома такое богатство опасно оставлять. Что же делать?

Стоило Денису подумать о том, что можно призвать на помощь Шаманку и вместе они быстрее решат, как обойтись с подвалившим на халяву товаром – по крайней мере унесут в два раза больше, – как мать тотчас появилась. Вид ее, правда, был непривычен: лицо, словно измятая бумага. Впрочем, мальчик тут же смирился с новым обликом Палашки, но, как только он решился прикоснуться к странному бело-синему лицу, оно стало сморщиваться, будто лесной, раздавленный ботинком гриб, и изо всех его пор попер дым…

* * *

Нетаков не сразу понял, что уже проснулся, и не сразу понял, что его логово заполнено удушливым дымом. Разлепив зрячий глаз, он увидел пламя, перекрывшее единственный путь на волю.

– Ну что, сука, жаришься? Бензинчику плеснуть? – Денис различил высокий голос Веника. – Зачем старуху ограбил, гад? Теперь гори ярким пламенем!

– Пожарку вызвать или так обуглишься? – донесся хрип Хомяка, перекрываемый хрустом и треском горящего хлама. – Круто тебе бандюки за свою бабушку ответили! Они тебя еще и на камеру сняли: сегодня, видать, по телику покажут. Мы тебя позырим!

– Твари! Выпустите меня! – из последних сил закричал Нетаков, чувствуя уже нестерпимый жар огня, обхватившего его тело.

Денис, кажется, уже не рассчитывал на спасение, когда шум огня вдруг перекрыл грохот от удара в стену, которая частично рухнула, и внутрь дома просунулись железные клыки от электропогрузчика, образовав дыру для вызволения. Из кабины выскочило нечто обмотанное брезентом, сгребло мальчика в охапку и бросило рядом с собой в кабину. После этого машина дала задний ход, но Нетаков этого уже не видел: он был без сознания.

Глава 38. Сводные сестры

Люба давно догадалась, что Зоя вовсе не ее родная мать, а остальные четверо детей в семье Бросовых не ее братья и сестры. Во всяком случае, никто никогда не скрывал, а наоборот, все, включая Зойку, твердили о том, что дети нагуляны от дальнобойщиков, которые оставались у нее на ночь, а потом опять пускались в путь.

Люба полагала, что ошибка могла произойти в младенчестве, а может быть, в Доме ребенка, куда родители ее сдали, или даже в интернате, где она жила до первого класса. Во всяком случае, все произошло тогда, когда девочка еще не могла ничего отчетливо запомнить, а с памятью почему-то у нее дела обстояли очень даже неважнецки.

Любе было сложно установить дату и место подмены, которая, вообще-то, могла случиться и не единожды, во всяком случае, девочка знала, что ее ничто не связывает с этими людьми, упорно именующими себя ее родителями.

Ладно, пусть даже они ее и произвели невзначай на свет, но она все равно не их, не их, не их!

По большей части Люба ненавидела свою вынужденную семью, иногда жалела, но никогда не любила. Особенно после того, что учинили с ней два года назад Парамон и Никитка. Брату было тогда четырнадцать. Он уже давно к ней приставал. Особенно если пьяный.

Зойка тогда была в загуле и с неделю на квартире не объявлялась, Петька уже в розыске числился, Наташка – в интернате, Лизка – Парамонова дочь, которую он к ним с собой притащил, – в Доме ребенка. Тоже, отец! Самому-то едва шестнадцать исполнилось! Он ведь из последних маманиных мужей. Она его где-то в лесу нашла: рыбу ловил зимой, деться было некуда.

Да и какой муж-то, если свадьбы не было?! О том все самые малые ребятенки во дворе знают, что свадьба полагается, а так это – все вроде как понарошку происходит.

Вот они, два дурака, и заломали ее в тот день…

А после того Любка поутряне-то и сдернула. Девки, что постарше, ей давно советовали: пойди на вокзал, напросись к проводникам в купе и на месяц-два оторвись от своего дурдома. Ну а если без меры домогаться будут, откажешься, на возраст скидку попросишь – да они и сами застремаются – тебе ж двенадцать, ты ж указница!

Любка добралась до Московского к ночи. Два мужика пожилых ей отказали. Наверное, сдрейфили. А третий, лет двадцати, на какого-то актера похожий, согласился, только спросил: «А ты потом, забава, на меня не заявишь?» – «Да нет, – замялась Любка, – я же вроде сама вам говорю: возьмите меня с собой». – «Ладно, телка, только я, – улыбнулся проводник, – не один, с напарником. Зови меня Гришей. Слушай, а ты, случаем, ничем таким не болеешь?» – «Да нет, – сознается Любка, – ничего такого не было – я вчера вечером только первый раз это дело попробовала. Ну не то чтобы я сама напрашивалась, а так вышло. А теперь уже все равно, девчонки вот посоветовали с вами поездить». – «Ну, – вдвоем уже смеются, – раз так, тогда давай залезай». Они-то ее и прозвали Проводницей.

* * *

С тех пор Бросова вволю поколесила по родной стране, даже в ближнее зарубежье ее нелегально вывозили. Теперь она про свои путешествия может хоть по телику рассказывать, на манер того, как это сейчас всякие знаменитости делают. Она бы даже никакой маски на себя не надевала, – плевать ей, если кто узнает!

В Питере Любка тоже от души послонялась. Даже у Носорога жила. Этого все бродяги знают. Там она и с Лохматкой познакомилась.

Побывала Бросова и в приюте «Ангелок». Это примерно через год, как она сбежала из дому. Вообще-то, ее пьяную притащили к Ангелине другие пацанки – говорят, сколько тебе еще так болтаться, пока не подохнешь? А у мамы Шмель будешь хоть под надзором, да и кормит, поит, постель дает – чего тебе, дуре, еще надо? Да и действительно, подумала Проводница, сколько можно терпеть такую жизнь? Чего только с ней за этот год не случалось?!

У Ангелины совсем другой расклад получился. Она сразу Любку к себе в кабинет вызвала и говорит: так, девочка моя, зови меня теперь мамой. Я, мол, все про тебя знаю, и хорошее, и плохое. Но тебя здесь никто ни осуждать, ни воспитывать не собирается. Ты, вообще-то, уже достаточно взрослая, чтобы самой все рассудить, что в жизни делать можно, а чего все-таки не стоит. Во-первых, я тебя сейчас осмотрю: давай-ка раздевайся. И стала наблюдать, как Любка свои тряпки с себя сдирает. Ну а позже что? Она ей все, что могла, осмотрела, клизму поставила, сказала – для очистки организма. Помяла, погладила, фигуру похвалила. Ай, говорит, доченька, какая у тебя грудка крепенькая, а сосочки-то – как два красных перчика! Иди, говорит, миленькая, тебе на кухоньке покушать дадут, а потом ложись спатиньки. Надо тебе, родная моя, после всех твоих путешествий в себя прийти, материнский дом почувствовать. А у нас здесь – одна большая семья. Запомни это!

Любка все наставления Шмель исполнила, а уж как до кровати дотащилась, уже и не помнит. Проснулась, наверное, только через день, под вечер уже, да и то от чужой руки, что ее беспокоила. А это девчушка, с виду первоклашка, теребит ее и что-то бормочет. Ты чего? Мама Ангелина к себе зовет. Тебя как звать-то? Настя я, Ремнева. А чего здесь живешь, дома тебе плохо? Там пьют и дерутся. А мама Ангелина моей маме Тоне денег дала, и та меня сюда отпустила. Мама Ангелина обещает, что я скоро в другую страну уеду, где мои настоящие мамочка и папочка живут, а Тоньке и Корнею меня по ошибке отдали.

Бросову страшно обрадовала Настина история. Значит, и она правильно угадала о своих дуралеях. Теперь главное – понравиться маме Ангелине, тогда, если очень повезет, эта добрая женщина и Любке поможет отыскать настоящих родителей. А вдруг они тоже живут не здесь, а где-нибудь в Америке? Ну, может быть, приспичило им очень скоро уехать, вот они, когда так спешили, и перепутали ребенка.

Ну вот, идут они, бредут с этой самой Настей по лестницам да по коридорам, вдруг видят свет, что из щели между дверьми выполз. И тут Любку будто кто-то по голове ударил: чувствует, надо тихо-тихо себя вести, подкрасться, как кошка, и Настю отослать, чтоб не мешала. Она девчонку оттолкнула и показывает ей пальцем на сжатых губах «тс-с-с!», а после машет – чеши назад, сама дойду!

Настя смоталась, а Бросова подкралась к кабинету и слышит, как Шмель кому-то строго, по-учительски, выговаривает: «Ты что, дуреха, ревешь? Ты же моя любимая дочурка, а такие штуки вытворяешь?! Какого ж черта, милая, я тебя тогда удочеряла? Для чего тебе свою фамилию подарила? Разве я тебе человеческую жизнь не обеспечила? За что ж ты меня, идиотка, в зону решила спровадить? Ты хоть соображаешь, что говоришь? Какая милиция?! Какая инспектор тетя Соня?! Ты что должна была сделать? Отправить ее на работу, правильно я говорю?» – «Да», – услышала Люба голос и узнала по нему свою старшую сестру от Зойкиного мужа из Африки, Наташку по кличке Хьюстон. И она здесь? – обомлела Любка. Как эта мама Ангелина тут всех собрала? А что хоть за работа такая?

– Что значит «воспротивилась»? У нас, ты не хуже меня знаешь, пятилетки в отказ не идут! С иномарками она, видите ли, амурничать не хочет! Ты у меня, вообще-то, что денег не получаешь? – Хозяйка невольно повышала голос и тотчас его укрощала. – Где ты сейчас столько заработаешь? Без образования, без специальности, когда по городу толпы безработных академиков шатаются! Ты замуж за иностранца хочешь выйти? Я тебе обещала? Я свое слово сдержу. Распишешься и уедешь. Но и ты меня, дочурка, не подводи, а то тебя потом долго искать будут. Я ведь добрая до поры до времени, а потом сама знаешь, что бывает. А не захочет она подобру идти – дай ей разок по репе и выкинь на улицу – сама через день приползет. Что, не справишься? Сил здесь не наела? То-то, родная. Постараешься?.. Ну, ладно, иди сюда, я тебя поласкаю. Мама Ангелина тебя теперь так редко видит, что даже скучает.

Проводница попробовала заглянуть в дверную щель, но в нее были видны только зашторенные окна.

– Хватит, мама Ангелина! – Голос Наташки донесся словно из подвала. – Все! Мне за это не платят!

В кабинете раздались резкие звуки, послышались шаги, Любка отпрянула от заветной щели и неожиданно увидела надменную фигуру Хьюстон, озаренную световой лавиной, выброшенной из распахнутых дверей кабинета. Исторжение сестры совершилось столь молниеносно, что Проводница, наверное, не смогла бы точно сказать, что все-таки произошло раньше, а что позже, – распахнулась дверь и выбежала ее сестра или, наоборот, Наташка очутилась по эту зримую для младшей сестры сторону, а уже после ее решительного удаления открылась дверь.

Коричневое, как табак, лицо Хьюстон, видимое Любкой против света, казалось сейчас темно-синим. Проводница, прильнув к холодной и влажной стене, смотрела, куда направится сестра. Та дошла до лестничной клетки и поднялась на самую верхнюю площадку. Здесь был свет. Он исходил от лампады, висевшей под иконой.

Наташа села на каменные ступеньки, ведущие на чердак, что-то достала из карманов, повозилась и щелкнула зажигалкой. Ее непривычно серьезное лицо осветило унылое пламя. Она закурила. Вскоре знакомый запах достиг настороженного Любкиного носа.

Проводница не могла дольше выдерживать своего шпионства, взбежала по лестнице и встретилась взглядом с удивленными глазами сестры. Они, не сговариваясь, обнялись и разревелись. Потом Наташка рассказала Любке, что «Ангелочек» – это публичный дом, а Шмель – его полновластная хозяйка. «У нее знаешь какие отмазки?!» – с явным трепетом перед всемогущей Ангелиной направляла палец в потолок Хьюстон. Тогда же сестры решили все-таки не ссориться со всемогущей бандершей, а покорно на нее работать, пока у них не подвернется случай обрести лучшую долю…

* * *

Прошлой ночью, сев на Комендантском в «Жигули», Проводница и Настя вскоре добрались до приюта. Впрочем, Настю по дороге все же сморило.

Мама Ангелина сама открыла дверь и запустила обеих девочек внутрь. Здесь она тотчас отправила засыпающую на ходу Настю в спальню, а Любку стала отчитывать за ее непорядочность – почему она, мол, не приносит деньги от клиентов? А Бросову все это так достало, что, не в силах больше слушать упреки разбушевавшейся Шмель, она сказала, что может хоть сейчас уйти и больше уже никогда сюда не возвращаться. Ангелина тотчас завопила, что Проводница, наверное, даже не подозревает, на что способна Шмель, чтобы отомстить за подобную человеческую неблагодарность.

– Ты – моя, понимаешь, дрянь, ты вся моя! Я тебя считай что купила, а ты мне такое заявляешь! Иди, но запомни, что завтра, когда тебя будут заживо есть, ты меня не зови! Пошла! – С этими словами Шмель распахнула дверь, схватила девочку за волосы и вытолкнула на мостовую.

От неожиданности Бросова упала на асфальт, ударилась и рассадила ногу и руку. Быстро поднявшись, она побежала прочь, а владелица приюта «Ангелок» тревожно выглянула на улицу и осмотрелась, не могло ли случиться случайных, а то и преднамеренных свидетелей ее разборки с неблагодарной девчонкой.

Пробежав немного в сторону Охтинского моста, Любка начала задыхаться и перешла на шаг. Она поглядела по сторонам и, увидев белую машину, подняла руку. Приблизившись, машина остановилась. За опущенным стеклом девочка увидела Сашку, сына миллионера, с которым уже год гуляла Наташка.

– Садись, гулена! – распахнул дверь Кумиров. – Ты чего такая растрепанная, с ночной дискотеки сбежала?