Текст книги "Георгий Конисский"

Автор книги: Мария Кашуба

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

Влияние науки Нового времени ярко проявляется не только в понимании Конисским материи и движения, но и в истолковании проблемы пространства и времени. Следуя точке зрения современной ему науки, Конисский вообще все характеристики естественных вещей (покой, количество, пространство и время) ставит в зависимость от движения. Говоря о соотношении движения и покоя, профессор справедливо отмечает: «Более глубокого познания требует движение, поскольку благодаря ему достижимо все разнообразие природы» (там же, 197).

Среди отечественных ученых в то время было распространено понимание пространства как характеристики, отражающей прежде всего протяженность тел (см. 36, 98). У Конисского понятие пространства тоже тесно связано с телом. Он выступает как сторонник линии Декарта – Лейбница и противник линии Демокрита – Эпикура – Ньютона в понимании пространства и пустоты (вакуума). Декарт, как известно, отождествлял материю и пространство. Он отвергал представление о пространстве как о пустой посудине, заполняемой телами. Лейбниц подтверждал неотделимость пространства от движущихся тел. Ньютон же, продолжая линию Левкиппа – Демокрита – Эпикура, делил мир на атомы и пустоту. Конисский в своем понимании пространства ближе всего стоит к Декарту. Он признает реальность пространства только в неразрывной связи с размещенным в нем телом:

«Опыт свидетельствует, что нет места без какого-нибудь тела., в природе нет и не может быть пустоты… – это ясно доказывает опыт, который есть учитель философии» (5, 211). Причину отсутствия в природе пустоты Конисский объясняет тяжестью и силой упругости воздуха. Пустоту можно образовать лишь искусственно, в природе ее нет. Там, где, как нам кажется, нет никакого тела, есть воздух, имеющий вес, плотность, занимающий определенное место, как всякое материальное тело. Эти положения Конисский широко иллюстрирует опытами и доказательствами известных физиков – Борелли, Бойля, Торричелли, Герике и других.

Подобно тому как тело с необходимостью пребывает в определенном месте, оно пребывает и в определенном времени. Время, утверждает Конисский, самым тесным образом связано с движением, «ибо ничто не двигалось бы иначе, как во времени… Время постоянно проходит мимо нас; и опять-таки, поскольку мы представляем себе время, нам кажется, что мы воспринимаем какое-то движение, пусть даже и не движутся никакие вещи» (там же, 215). Если время тесно связано с движением, а движение непрерывно, то и время непрерывно. Время, по мнению Конисского, есть мера движения, но безотносительно к самим вещам: это сама последовательность движения частиц, мера непрерывной последовательности движения частиц. Оно так отличается от движения, как число вещей отличается от самих вещей. Конисский пытается абстрагироваться от конкретного понимания соотношения движения и времени: «Покой тел измеряется относительно движения других тел, потому даже ему (покою. – М. К.) может соответствовать мера непрерывного количества» (там же, 216). Профессор следует здесь аристотелевскому количественному пониманию времени. По Аристотелю излагает он вопросы, касающиеся единства, отличия времени, его деления. Конисский признает, что продолжительность – это пребывание вещи в определенном времени, и продолжительность, будучи абстрактной, может, по его мнению, существенно отличаться от вещи и от времени. Однако эту свою мысль он не подтверждает достаточно вескими аргументами.

Поскольку Конисский признает, что для всякой материальной вещи существовать – значит пребывать в непрерывном движении, то время есть число этого движения, мера этого существования. Он различает естественное время – настоящее, прошедшее и будущее и искусственное – часы, дни, недели, месяцы и т. д. Эталон времени – движение небесных тел.

Интересно у Конисского и понимание вечности. По его мнению, вечность – бесконечная временность, не ограниченная ни началом, ни концом, она вся постоянно существует, но для лучшего понимания мы делим ее на дни и годы. В истолковании этого понятия профессор проявляет определенное понимание диалектики конечного и бесконечного, выступающей в соотношении воспринимаемых промежутков времени и вечности. Бесконечное мы воспринимаем и понимаем только через посредство конечного. Поскольку бесконечное во времени не начинается и не кончается, его смысл заключается в неизменности. С этой точки зрения ни одна материальная вещь не бесконечна, ибо движение, изменение – ее непременное свойство. В природе нет ничего бесконечного, так как бесконечное тело, находясь в пределах данного мира, не было бы бесконечным, но ограниченным; если же оно вне данного мира – это невозможно, поскольку вне границ мира нет ничего, а из ничего ничто не возникает (см. 5. 182). У Конисского нет твердо установленного, последовательно проводимого взгляда на природу бесконечного. Он представляет его то узко и ограниченно, только относительно протяженности, количества и совершенства, то абстрактно, независимо от конкретных проявлений.

В нерасторжимой связи с бесконечным рассматривает профессор и непрерывное. Последнее он понимает как огромное количество тесно соединенных между собой частиц. Конисский стремится выяснить природу частиц непрерывного: делимы ли они, как считал Аристотель и перипатетики, или неделимы, как их представили Зенон, стоики, Пифагор, Левкипп, Демокрит. Спор по этому вопросу со времен античности не прекращался. В Киево-Могилянской академии преобладала общая тенденция, поддерживающая мнение Аристотеля против Зенона Конисский, следуя этой тенденции, отрицает точку зрения Зенона и его последователей, согласно которым движение дискретно и есть лишь сумма состояний покоя. Детально рассмотрев апории Зенона о движении орла, стрелы и черепахи, а также ряд физических и математических аргументов, которые использовали ученые Нового времени, Конисский твердо убеждается, что движение поступательно и непрерывно и тело, имеющее протяженность, не может состоять из непротяженных, неделимых, чисто математических точек.

С другой стороны, в науке своего времени Конисский не мог найти весомые аргументы и достаточные факты для определения природы бесконечного, для понимания диалектики прерывного и непрерывного, поэтому он характеризует бесконечное и непрерывное как нечто непостижимое для человеческого разума. Признавая, что «в каждой материи имеется некая бесконечность вещей, к которой конечный и смертный интеллект не имеет никакого отношения», профессор считает, что, «когда мы говорим о бесконечном, мы говорим о вещи, которой сами не знаем» (там же, 195).

В философии Киево-Могилянской академии преобладало отрицательное отношение к атомистической теории Левкиппа – Демокрита – Эпикура. Античная атомистическая теория, разделяя мир на атомы и пустоту, ограничивала дальнейшее деление: атом значит «неделимый». Аристотель и его последователи, взглядов которых придерживалось большинство профессоров Киево-Могилянской (а также и славяно-греко-латинской) академии, считали возможным бесконечное деление материального тела: «Из мысли Аристотеля явствует, что оно [категориальное бесконечное, все частицы которого существуют одновременно,] не только возможно, но и существует в природе, и это категориальное бесконечное имеется в самом маленьком маковом зернышке и в самых больших количествах и протяженностях…» (5, 192).

Вопреки этому воззрению ученые-естествоиспытатели России во главе с М. В. Ломоносовым поддерживали гомогенную теорию атомистов, позволяющую скорее перейти к представлению о едином универсуме. Развитая Ньютоном на основе атомистической теории Левкиппа – Демокрита – Эпикура, гомогенная теория пространства в полной мере соответствовала состоянию механики того времени. Теория гетерогенного пространства, которую отстаивали Аристотель и его последователи и которая в Новое время была обоснована Лейбницем, рассматривала пространство и время в тесной связи с материей, как ее постоянные характеристики. Дальнейшее развитие науки показало, что существование таких двух линий в оценке пространства и времени было исторически оправданно и необходимо и обе они внесли свой положительный вклад в развитие отечественной науки (см. 36).

Глава III. Наука уличает

исуя своим слушателям систему мира, Конисский, казалось, не выходит за рамки общепринятых в те времена норм. Мир, который делится на физический, т. е. природу, и духовный, сверхъестественный, сотворен богом. Весь мир – сотворенная субстанция, бог – субстанция несотворенная. О боге мы можем иметь представление исходя из его творений. Сотворенная субстанция, мир вещей, воспринимается в первую очередь путем ощущений. Однако материальная природа зависит в своем существовании от духовной субстанции – бога: «А сама природа сохраняется благодаря разве что богу; говорится, что она сохраняет сама себя собственными силами, но это, кажется, сверх ее сил; потому что сохранять – значит каким-то образом продолжать акт творения… Итак, следует считать, что бог так сохраняет созданные им вещи, чтобы сохранить свои законы вместе с законами, прописанными природе; и такой способ сохранения называется concursus, или естественное сбережение, т. е. для всей природы с самого начала данный и навеки определенный» (5, 173). Отношения природы и бога Конисский сводит к сотворению природы богом и определению для нее вечных законов движения и развития. Но само сотворение для Конисского сомнительно: «…быть сотворенным значит быть выведенным из ничего, следовательно, что сотворяется, того нет раньше, чем оно существует; а что вечно, то существует всегда» (там же, 223).

Все явления природы Священное писание объясняет просто одним тезисом: так хочет бог. Бог всемогущ и вечен, и, поскольку он вечен, вечна его творящая способность, и вследствие этого мир наш, мир материальных вещей, вечен: «…мы бы согласились, что не было мира испокон веков, если бы этому не противоречил неопровержимый аргумент со стороны оппонентов…» (там же). Таким же всемогуществом бога объясняется и возможность наличия других миров, подобных нашему, во Вселенной. Но все же аргументы Священного писания, упование на всемогущество бога уже не удовлетворяют профессора. Как подлинную истину он склонен признать лишь то, что подтверждено опытом или данными научных исследований. И положения Священного писания тоже требуют доказательства через опытное знание: «…чтобы не казалось, будто этот аргумент чисто теологический, требует откровения, скажу: необходимо, чтобы в природе проявились кое-какие знаки другого мира, которые богу нетрудно было бы показать. Таким образом, и о самом боге мы судили бы не только по его откровению, но и убежденные доводами разума и свидетельствами природы» (там же, 230).

Конисский не только выступает против основного тезиса религии – подчинение разума вере, науки – религии, но и смело пополняет «великий картезианский грех», признавая доводы науки выше догм Священного писания.

В отечественной философской мысли в то время уже сложилась и все усиливалась тенденция к рационализации религиозно-философских представлений. В первую очередь это заслуга русской рационалистической ереси XIV – начала XVI столетия, а также деятельности ариан-антитринитариев и социниан в Белоруссии и Литве – носителей идей Реформации. Реформаторы выступали за свободное толкование Священного писания, подрывая тем самым авторитет церкви (см. 30). Г. Конисский углубляет в своем философском курсе тенденцию рационалистического истолкования Библии, открыто заявляет о своем недоверии к Священному писанию, на основании данных опытной науки вскрывает его противоречия, утверждая, что Священное писание не имеет ничего общего с научным знанием и потому не может претендовать на доверие: «Заметь: здесь Солнце и Луна названы большими светилами, хотя математики учат и с точностью доказывают, что Луна меньше всех звезд, за исключением Меркурия и Венеры; однако, потому что она очень близкая и самая близкая к Земле, нам она кажется большей и меньше только Солнца. Итак, „Моисей“ (т. е. раздел Библии, повествующий о Моисее. – М. К.) изложен не согласно опыту астрологов, а по общему обычаю думать и говорить, как и в большинстве других случаев поступает „Священное писание“» (5, 152).

В вопросе о строении Вселенной профессор откровенно симпатизирует Копернику и, кроме Писания, не видит других причин не доверять доказательствам ученого: «В основном от этой системы отталкивают человеческий разум данные Священного писания, по которым, кажется, выходит, что Земля стоит, а Солнце движется. Но последователи Коперника написали многочисленные и весомые труды, приводить которые здесь нет времени. Отдельные выберу, когда буду говорить о небе и элементах мира. Об остальных расскажу в устных беседах» (там же, 220). Разумеется, Конисский изучил в деталях систему Коперника и ознакомился со всеми доводами в пользу движения Земли. Особенно близок ему Галилей. Диалоги ученого «О движении Земли» профессор широко использует для доказательства движения Земли, изменяемости небесных тел, движения планет.

Единственное препятствие для широкого признания учения Коперника и Галилея Конисский видит в догмах Священного писания. Ученые – современники Конисского предпочитали в основном систему мира Тихо де Браге, ибо «она считается, – утверждает Конисский, – более выгодной для решения астрономических трудностей и не противоречит Священному писанию, или, наверное, более безопасна, так как нападает на него осторожнее» (там же, 221). Положение Конисского – профессора академии – обязывало и его считаться со Священным писанием. Более того, он читал курс философии во времена Елизаветы Петровны, когда началось открытое гонение на прогрессивную науку. Синод запретил преподавание гелиоцентрического учения в школах России. Поэтому Конисский спешит объявить, что он приводит в своем курсе всю историю развития гелиоцентрической системы мира лишь с познавательной целью. Однако это не мешает ему открыто утверждать: «Земля движется предпочтительно поступательным движением (которым ее наделяли пифагорейцы и наделяют современные коперниканцы и картезианцы), поэтому она никак не может быть в центре мира. О том, что она в центре, нет убедительных доводов» (там же, 250). Когда речь идет о вещах, доказанных наукой, Конисский-ученый явно на стороне последней: «Хотя много всяких мыслей против коперниканцев, однако все они легко высмеиваются сторонниками Коперника» (там же). Он откровенно восхищается смелостью ученого, который, присоединившись к мнениям Аристарха и Филолая о движении Земли вокруг Солнца, «отшлифовал, проиллюстрировал и пытался усилить [их систему] многими весомыми доказательствами с такими счастливыми последствиями, что повел за собой огромное количество современных философов и астрономов, не останавливаясь перед Священным писанием…» (там же, 219). Довод в пользу гелиоцентрического учения у Конисского практически прост: «Утверждают же коперниканцы, что вышло бы много несуразностей, если бы Земля стояла, а небо двигалось, более всего то, что необходимо было бы выдумывать различные противоположные, неравные, эксцентрические и другие движения небесных светил, как их и выдумывают. Поэтому легче и проще признать движение Земли» (там же, 251). Подробно и убедительно профессор рассказывает слушателям об опытах астрономов, в частности Галилея, приведших к открытию новых звезд и спутников планет. Открытие Галилеем спутников Юпитера, Кассини и Гюйгенсом – спутников Сатурна убеждает Конисского в том, что возможны новые открытия и подлинное число планет еще далеко не познано. Опыты ученых профессор высоко ценит, подробно описывает их ход и результаты, подчеркивает их значение для развития науки. Вывод его красноречив: «…больше значат такие многочисленные опыты и наблюдения, чем одна противоречивая мысль, лишенная всякого основания, хотя мы и не видим, что она явно ошибочна, а видят те, у кого глаза не ослеплены предвзятыми убеждениями» (там же, 239). Предвзятые убеждения, по его мнению, не что иное, как догмы веры. Несомненно, Конисский пришел к такому утверждению и под влиянием прогрессивной русской науки. Уже в 30-е годы XVIII в. ученые Российской Академии наук глубоко исследовали изменения небесных тел и твердо заявили: «Ныне в таких на небе часто случающихся переменах сомневаться не надлежит» (31, 66). Опытами в созданной при Академии наук обсерватории ученые подтвердили правильность положений Галилея.

Обращение к Галилею как к ученому, опровергнувшему догмы Священного писания убедительными научными доводами, в те времена было общепринято. Защищая от гонения церковников учение Коперника и свои собственные выводы, подтверждающие это учение, Галилей, ссылаясь на Библию, говорил, что бог лишь упомянул о своих творениях, предоставив человеку самому выяснять подробности. Подобные же аргументы можно найти в книге Гюйгенса «Космотеорос», изданной в России в 1717 г., а также в «Географии генеральной» Варения, опубликованной на русском языке в 1718 г. В последней ясно сказано, что «Писание божественное в вещех физических (сиречь естественных) глаголет по мнению и понятию народа общего» (цит. по: 33, 174).

Принятие Конисским учения Коперника и Галилея, пропаганда этого учения прежде всего исходят из общей направленности развития отечественной философии, из ее ориентации на опытное знание, на достижения науки Нового времени. Своим отношением к идеям Коперника и Галилея профессор подчеркивает, что он ценит объективную научную истину вопреки предвзятым убеждениям, осуждает теологические догмы, отрицает их вовсе, если речь идет о вещах и явлениях, исследованных наукой. Итак, Конисский-ученый всецело на стороне науки. Но как духовное лицо он обязан был защищать и пропагандировать догматы религии, и вот каким образом учит он подходить к Священному писанию: «Данные же Священного писания не нужно воспринимать в их прямом значении, как кажется многим; ибо, когда говорится в псалме 92 „остановилось Солнце по приказу Иисуса“, „укреплена Земля, и она не должна никогда двигаться“ и др. вещевания святого духа, то имеется в виду, что это сказано в соответствии с мыслью простолюдинов, как говорится, что бог прогуливается, нисходит и т. д., подобно тому, как мы, наконец, говорим, что Солнце теряет сияние во время затмения, города и земли отступают, когда отплываем из порта, и многое другое передаем так, как оно нам кажется, хотя и знаем, что в действительности все по-иному. Однако я должен сказать, что можно и нужно таким способом объяснять многие места Священного писания, если к этому нас побуждает великая наука» (5, 250–251).

В отношении Конисского к интерпретации Священного писания прослеживается тенденция, заложенная в отечественной общественнополитической мысли еще представителями русских рационалистических ересей – стригольников, жидовствующих, нестяжателей, углубленная и расширенная социнианами. Социн и его последователи сделали шаг вперед в развитии религиозно-философской доктрины антитринитаризма, что ярко отразилось в творчестве Симона Будного (см. 30, 165–168. 16, 35). Если социниане считали, что текст Священного писания необходимо интерпретировать так, чтобы его выводы не противоречили здравому смыслу, то Конисский, имея перед собой успехи отечественной науки и науки Нового времени, уличает Писание в несоответствии с наукой. Религиозный рационализм социнианства Конисский ставит на научную основу, поднимая его на более высокую ступень. В рассуждениях его ясно прослеживается мысль, что утверждения Библии не имеют ничего общего с наукой; иногда он пытается объяснить ее аллегории: «Слова Священного писания об уничтожении небес нужно понимать как [утверждение] об их изменении или о переходе от одной субстанции к другой – лучшей, или, оставаясь в той же субстанции, – к другому лучшему виду» (5, 240). Такие утверждения отнюдь не свидетельства того, что Конисский пытается примирить науку и религию. Подобные высказывания профессора говорят об осознании им своего положения подневольного монаха. Решая вопрос, может ли тело одновременно находиться в двух местах, Конисский прямо заявляет об этом: «Я бы охотно присоединился к отрицательному решению, если бы не отдал свой разум в плен вере» (там же, 210). В открытом признании профессора обязательной своей зависимости от религии видится и признание им достижений науки.

Вопреки официальной теологической доктрине Конисский с искренней симпатией излагает не только учение Коперника, но и теорию вихрей Декарта. В первой половине XVIII в. эта теория была очень популярна. Ее философское значение состояло в том, что Декарт выдвинул механическую концепцию строения Вселенной, исходя из которой стремился объяснить ряд физических явлений: тяготение, тяжесть и т. п. Теологи сочли эту теорию безбожной, поскольку она не только подтверждает вращение Земли вокруг Солнца, но и принимает множественность миров, т. е. «еще более, чем учение Коперника, удаляет Землю от мирового центра и лишает человечество привилегии обитать в средоточии Вселенной» (33, 188). Профессор ставит теорию вихрей Декарта в прямую зависимость от системы Коперника. Согласно Коперниковой теории, утверждает он, светила, лишенные поступательного движения, движутся вокруг самих себя, подобно вихрю. «Отсюда явился Картезий, который очень во многом объяснил систему Коперника, разделил всю эту Вселенную на разные вихри и круговороты так, что столько есть гигантских вихрей, сколько звезд; и Солнце, и Земля являются звездами» (5, 219).

Значение подобных утверждений Конисского возрастает, если учесть, что в то время в России на пути гелиоцентрического мировосприятия ставились всяческие преграды. Распространению этого учения противилась не только церковь, но и официальные власти. Статьи и публичные выступления ученых Российской Академии наук, популяризирующие и подтверждающие гелиоцентрическую систему мира, были написаны на иностранных языках и на русский язык не переводились. Перевод книги Фонтенеля «Разговоры о множестве миров» – популярное изложение идей Коперника, осуществленный Кантемиром, пролежал под спудом десять долгих лет. Синодальная цензура вычеркивала из книг даже простое упоминание о гелиоцентрической системе. Конисский же не только подробно излагает своим слушателям систему Коперника, но и приводит в ее пользу доводы Галилея и Декарта, объявляя при этом во всеуслышание о единственной причине ее неприятия – несоответствии Священному писанию.

Не вызывает сомнения факт, что Конисский, повествуя слушателям о движении, природе и форме планет, об их свечении, пользовался данными новейших в то время исследований астрономов. Все планеты в его представлении круглые и сферические. Солнце состоит из твердой материи типа асбеста, которая, будучи зажжена, никогда не угасает. Пятна на Солнце он объясняет наличием там инородной огненной материи. В постоянном горении материя Солнца не уничтожается, как не уничтожается Земля в своих постоянных изменениях. Пятна, которые мы видим на Луне, наблюдая ее в телескоп, – это горы. Так же выглядела бы Земля, если взглянуть на нее в телескоп с Луны. С учетом всех астрономических и оптических тонкостей объясняет профессор затмение Луны и Солнца.

Такую же осведомленность в новейших достижениях естествознания, широкую эрудицию демонстрирует Конисский и в учении о строении мира. Объясняя различные изменения в материальном мире, процессы и явления в природе, он пытается обойтись без вмешательства потусторонних сил, причины этих процессов и явлений видит он в самой природе: «…которые вещи движутся, их движение обусловлено природой, и которые пребывают в состоянии покоя, их покой опять-таки обусловлен природой…» (там же, 166). В его натурфилософии нет места таинственным явлениям, чудесам – все имеет свою естественную причину. Землетрясения, приливы и отливы, происхождение рек, озер, морей, различные атмосферные явления и процессы – во всем этом нет тайны, в природе все происходит с необходимостью и все можно познать, а также объяснить путем естественных причин. Человек благодаря разуму является покорителем и повелителем природы. Он сам – частица природы, такое же материальное тело, как и другие сотворенные вещи, однако благодаря разуму он использует все остальные творения на благо себе.

Хотя сотворение человека богом является для профессора неоспоримым фактом, однако сотворение других живых существ для него сомнительно, как вообще сомнительно «творение из ничего». Достижения биологии и физиологии в то время позволили ученым выступить против этого основоположного религиозного догмата. Теория самозарождения живых организмов была опровергнута последователями Хр. Вольфа, что определило в России судьбу спора между сторонниками преформизма и эпигенеза в пользу последнего. Научно было доказано, что всякий живой организм развивается с эмбриона, поэтому исчезла надобность обосновывать «творение». В философском курсе Конисского мы находим подробное описание экспериментов, иллюстрирующих теорию генерации в опровержение теории самозарождения: «Новейшие ученые, поскольку они более детально проникают в рождение таких существ (живых. – М. К.), утверждают, что они рождаются не от влияния небес и их тайной силы, а из семени или из яиц» (5, 236).

Исследования ученых-естествоиспытателей, на которых базируется освобождение науки от религиозно-идеалистических и мистически-метафизических концепций, способствуют утверждению в философском учении Конисского доверия к науке. Вера в могущество науки была одной из основ его мировосприятия, и именно она способствует переходу от позиций здравого смысла к научно обоснованным, рационалистическим, рационально доказанным утверждениям. Только то считает Конисский неопровержимой истиной, что подтверждается научным экспериментом, доказательством в практике. В натурфилософии, говоря о природе и происходящих в ней процессах и явлениях, профессор стремится объяснить все естественными причинами, вывести явления и процессы из самой природы, не оставляя места для откровения. Голословное «так хочет бог» он заменяет доказательным «такова закономерность природы». Лишь в случае, когда в науке того времени невозможно было найти достаточно рационально обоснованного довода, Конисский прибегает к откровению: «Вообще, к богу прибегают тогда, когда причины явлений неизвестны…» (там же, 259).