Текст книги "Убийство в Озерках"

Автор книги: Мария Шкатулова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

5

Следователь Анатолий Петрович Залуцкий назначил ей встречу в своем кабинете на семнадцать тридцать, и все это время, прошедшее с момента посещения Бутырки и потраченное на ожидание, Нина лихорадочно репетировала свою защитительную речь. Ей казалось, что успех предприятия будет зависеть от того, сумеет ли она найти точные слова, чтобы объяснить, что за человек Юрганов и что такой человек просто не мог совершить убийство. «Ведь если Я понимаю и чувствую его, – говорила она себе, – значит, его точно так же может понять и почувствовать другой. Просто ему надо все как следует объяснить: рассказать, каким он представляется мне, человеку незаинтересованному, и тогда есть надежда, что он тоже поймет…»

Но когда она переступила порог его кабинета и, главное, увидела его глаза, холодно и изучающе смотревшие на нее, она поняла, что все, что представлялось ей таким очевидным и важным, здесь, в этом казенном месте, вовсе не имеет смысла и вся ее много раз отрепетированная речь и вся ее уверенность рассыпалась как карточный домик.

– Здравствуйте, – ответил Залуцкий на ее приветствие и внимательно посмотрел на нее. – Вы по какому делу?

– Я – Савельева, и пришла поговорить с вами о деле Юрганова.

– Юрганова? – переспросил он. – Дело Юрганова передается в суд.

– Как в суд?.. Уже?

– Что вас удивляет? Следствие закончено. Гм. Гм. Но я слушаю вас, садитесь. – Он указал ей на обитый искусственной кожей стул, и Нина ясно почувствовала легкое нетерпение в его голосе.

– Значит, вы считаете, что он… виновен? – спросила она и сама же испугалась своего вопроса.

Он посмотрел ей в глаза и раздельно сказал:

– В нашей стране виновность устанавливают не следственные органы, а суд.

Нина смутилась.

– Да, конечно, я понимаю. Но ваш вывод… я не знаю, как это сказать?.. Вы же приходите к каким-то выводам в ходе следствия?

– Простите, – он поискал что-то на столе, – ваше имя и отчество?..

– Нина Григорьевна.

– Так вот, Нина Григорьевна: я не думаю, что вы пришли сюда для того, чтобы задавать мне подобные вопросы. Вы, вероятно, хотите сообщить какие-то известные вам по этому делу факты? – и он опять взглянул на нее холодно и отстраненно.

«Надо успокоиться и собраться с мыслями, – сказала себе Нина, а вслух произнесла:

– Вам это, наверное, покажется ужасно глупым, – начала она и… остановилась. Рассказывать здесь, в этом кабинете, этому человеку с холодным взглядом про интуицию своего кота, любовь к поэзии, спасенного паучка, выражение глаз или форму рук показалось ей совершенно невозможным. Она не могла понять, как, еще несколько минут назад, могла верить в успех этого идиотского предприятия и в свою способность объяснить или доказать то, что ни объяснить, ни доказать – невозможно.

– Вы начните, – сказал Залуцкий и чуть-чуть улыбнулся, – а мы посмотрим.

Нине показалось, что он старается быть вежливым и терпеливым.

– К сожалению, ничего конкретного я вам сообщить не могу. Я только могу сказать, что я совершенно уверена в его невиновности.

Залуцкий бросил на нее усталый взгляд.

– Понятно… Вы кем приходитесь подследственному?

«Ну, началось, – подумала Нина, – какое это может иметь отношение к делу?..»

– Никем. Просто знакомая.

– В таком случае, что позволяет вам утверждать, что…

– Анатолий Петрович, я понимаю, насколько дорого ваше время, – заторопилась она, – но мне небезразлична его судьба, и, мне кажется, вам тоже не должно быть безразлично, если он будет несправедливо осужден. Он не убивал, он просто не мог убить…

– Нина Григорьевна, давайте по порядку? И, знаете что, давайте лучше я буду задавать вам вопросы, а вы будете отвечать? Так, мне кажется, мы скорее доберемся до дела.

– Давайте, – Нина обрадовалась: уже одно то хорошо, что ей не придется подбирать слова, а он, надо надеяться, свое дело знает.

Залуцкий закурил и откинулся на спинку стула.

– При каких обстоятельствах вы познакомились с подследственным?

Нина вздохнула.

– Боюсь, что это произошло не совсем стандартным способом. Он жил в нашем подъезде прошлой зимой, так как ему больше негде было жить, он – то, что называется «бомж», ведь вам это известно? И я как-то дала ему поесть. Вот и все.

– Но, я полагаю, ваше знакомство этим не ограничилось?

«Сейчас он спросит меня, сплю ли я с ним», – с ужасом подумала Нина.

– Что вы хотите сказать?

– Я хочу сказать, что если вы пришли его защищать и с такой уверенностью говорите о его невиновности, вам, вероятно, приходилось встречаться с ним и при других обстоятельствах?

– Ах, ну да, конечно, мы встречались. Тогда же зимой он болел и провел недели две у меня дома… Правда, потом он пропал на некоторое время, то есть, вернее, на все лето, но этой осенью мы встретились снова…

– Что значит – пропал?

– Насколько мне известно, он провел лето в деревне.

– Ну, хорошо. А осенью, вы говорите, вы снова встретились?

– Да, он счел нужным меня поблагодарить.

– Простите мне этот вопрос, но вы сами вынуждаете меня задать вам его: вас связывают какие-то более близкие…

– Нет, – перебила Нина, – никаких «более близких» отношений у нас нет.

– Хорошо. Значит, у вас, что называется, приятельские отношения? Так?

– Да, – сказала Нина и чуть-чуть покраснела.

– Настолько приятельские, что вы даже не знаете, где он «пропадал», как вы выразились, все лето? – Залуцкий улыбнулся.

– Дело в том, что эти приятельские отношения сложились у нас после того, как…

– …как он снова появился у вас? То есть уже осенью?

– Да.

– А появился он, вы говорите?.. Когда именно?

– В начале сентября.

– Так. А убийство произошло, если не ошибаюсь, тридцать первого октября?

Нине показалось, что он усмехнулся.

– Тридцать первого? – переспросила она удивленно.

– Да. Вас что-то удивляет?

– Нет, не в этом дело, – она смутилась, – просто тридцать первого октября у меня день рождения. Как странно…

– Да? И что же вас удивляет? Вы видели подследственного в этот день?

– Нет.

– А должны были увидеть его? Он должен был прийти к вам?

– Нет. То есть… – Нина помолчала, словно раздумывая, стоит ли говорить ему о том, что произошло. – Дело в том, что мы… поссорились.

– Из-за чего?

Нина покачала головой.

– Это не имеет отношения к делу.

– Как знать. Вы расскажите, а мы вместе решим: имеет или не имеет.

– Да нет же, это ни при чем. Дело в том, что ограбили мою квартиру, и я подумала, что… Господи, как все это глупо. Можно я закурю? – она дрожащими руками вытащила из сумочки пачку сигарет. – Поверьте, это не имеет ни малейшего отношения к тому, о чем мы говорим.

– Ну почему же, напротив. Итак, квартиру ограбили и что же?

– И я подумала… ах, Господи, вся эта история тут совершенно ни при чем, поверьте!

– Я вам верю, верю, не волнуйтесь. Но все-таки расскажите. Итак, квартиру ограбили, и вы подумали… на него?

– Да нет же. То есть сначала – да, я подумала, что это он, потому что… понимаете, это просто совпало. Он абсолютно ни в чем не был виноват, и милиция очень скоро установила это.

– То есть? Поподробнее, если можете.

– Когда это произошло, я действительно подумала, что это он. Но вовсе не потому, что считала его способным на это, а в силу обстоятельств.

– То есть? Я вас не понимаю.

– Во-первых, у него был ключ от моей квартиры, а замок был взломан так аккуратно, что я ничего не заметила. Во-вторых, другая квартира, на втором этаже, которую тоже ограбили, принадлежит моей соседке, у которой он один раз был… Кроме того, за день до этого мы не то чтобы поссорились, но я, наверное, как-то не очень вежливо себя повела, и наутро мы не разговаривали… так получилось… и, пока я была на работе, он уехал в деревню, чтобы забрать зимние вещи. Поэтому, когда на следующий день случилась кража, я и подумала, что… Но ведь на самом деле это было простое совпадение, понимаете?

– Вы напрасно нервничаете! Вы же говорите, что он не был виноват? Раз не был, из-за чего же нервничать? Кстати, когда это произошло?

– Что?

– Кража.

– Точно не помню. В конце сентября.

– Понятно. Продолжайте. Так что же милиция?

– Ах да!.. О чем это я? – Нина нервничала, вернее, чувствовала себя как человек, попавший в трясину: чем больше она делала движений, чтобы освободиться, тем больше трясина засасывала ее. И чем больше она говорила, тем больше чувствовала себя виноватой перед Юргановым. – Да, так вот, соседка заявила в милицию…

– Значит, заявила соседка? – перебил ее Залуцкий. – А вы?

– Я – нет.

– Почему?

– Потому что не хотела.

– Понятно, – он потушил дымящийся окурок и достал из пачки еще одну сигарету. – Продолжайте: соседка заявила и…

– И через некоторое время вора, слава Богу, нашли. И оказалось, что Юрганов здесь совершенно ни при чем.

– Понятно. А что же он сам? За это «некоторое время» он разве не появлялся у вас?

– Нет.

– Почему? Ведь он ничего не совершил?

Нина опустила голову.

– Я поменяла замок, и он наверняка это заметил. И решил, что я больше не хочу его видеть.

– А вы, стало быть, после кражи поменяли замок?

– Да, – тихо проговорила Нина.

– И, если я правильно понял, Юрганова вы так больше и не видели?

– Нет.

– Следовательно, сообщить что-либо о его местонахождении в день убийства вы не можете?

– Не могу.

– А, скажите, Нина Григорьевна, он знал про ваш день рождения?

– Знал.

– Каким образом? Вы сами сказали ему об этом?

– Ну, конечно.

– С какой целью?

– Ни с какой… Просто сказала. Может быть, я даже и пригласила бы его, если бы не…

– Если бы не кража?

– Получается, что так.

«Да, он профессионал, – подумала Нина, – за несколько минут, что я провела у него в кабинете, он вытянул из меня все, о чем я должна была бы молчать. Неужели все пропало? И почему я такая идиотка? Зачем я дала втянуть себя в этот разговор? И почему не сказала главного, того, ради чего пришла?»

– Что же получается, Нина Григорьевна? – сказал Залуцкий, – вы были знакомы с подследственным фактически несколько дней: прошлой зимой он жил у вас под лестницей, и вы давали ему поесть и даже лечили. Потом он исчез, и вам ничего точно не известно о его местонахождении весной и летом. И, наконец, он появился у вас, по вашим же собственным словам, в начале сентября, и у вас сложились приятельские отношения. Так? Настолько приятельские, что, когда произошла кража, у вас не возникло ни малейших сомнений в его причастности к ней? До такой степени, что вы даже поменяли замок? Ведь я вас правильно понял? – он говорил быстро, резко, вопросы задавал без пауз и все время пристально смотрел ей в глаза. – И, наконец, после кражи, то есть с конца сентября, вы ни разу его не видели? Так? Я правильно изложил? А сюда вы пришли, чтобы сообщить мне о его невиновности? Хотя я так и не понял, какие же основания у вас есть для того, чтобы…

– Я же сказала – это было недоразумение, – перебила его Нина.

– Что именно? Что именно вы называете недоразумением?

– То, что я ошибочно…

– Заподозрили его в совершении кражи? Это понятно. Но ведь и говорю о другом. Если тогда вы могли – и совершенно все равно, по каким причинам – заподозрить его в краже, то что теперь дает вам основание утверждать, что вы хорошо его знаете?…

– Да, вы правы, – устало сказала Нина, – все те основания, которые у меня были, наверное, ничего для вас не значат, и я сама в этом виновата. И не будем об этом говорить. Но должен же быть мотив. С какой стати ему убивать женщину, жену своего товарища, чей дом он охранял?

Залуцкий откинулся на спинку стула.

– Вам известно, что при обыске у него обнаружили драгоценности убитой?

– Я слышала об этом, но этого просто не может быть! Здесь какое-то недоразумение, поверьте мне.

– Верить, Нина Григорьевна, я могу только фактам. А факты в этом деле достаточно красноречивы.

– То есть вы считаете, что убил Юрганов? Убил женщину, чтобы взять ее… побрякушки?

– Я ничего не считаю, – Залуцкий начинал терять терпение. – Повторяю: его виновность, равным образом, как и невиновность, установит суд, а я лишь…

– Но ведь суд будет руководствоваться теми выводами, которые сделаете вы! А ведь вы даже не искали других возможных преступников.

– Почему же не искали? Искали. – Он замолчал и в упор взглянул на нее. – Искали, Нина Григорьевна, еще как искали. Но не нашли.

– А Салтыков? – выпалила она.

– Что – Салтыков?

– Вы проверяли Салтыкова? Ведь бывает, что…

– Нина Григорьевна, напрасно вы думаете, что мы тут сидим и дурака валяем.

Залуцкий сложил бумаги, лежащие на столе, и посмотрел на часы: весь его вид говорил о том, что визит окончен.

Нина встала.

– А сам Юрганов? – она торопилась узнать что-нибудь еще, потому что понимала: вряд ли он согласится встретиться с ней еще раз. – Ради Бога, он что-нибудь сказал по поводу этих драгоценностей? Он как-то объяснил, почему они оказались у него?

– Нина Григорьевна, мне очень жаль, но вы же знаете: существует тайна следствия, и я не могу до суда разглашать факты в интересах того же следствия. Кроме того, вы уж меня простите, но вы ему даже не родственница.

– У него нет родственников. И до него никому нет дела, – сказала Нина и неожиданно для себя расплакалась.

– Ну-у… – протянул Залуцкий, и Нине показалось, что в его голосе впервые послышались человеческие нотки, – это вы напрасно. И чтобы вы зря не плакали, я вам, так и быть, скажу. Ваш приятель Юрганов объяснил, что Людмила Салтыкова за неделю до убийства сама попросила его взять драгоценности. Что она якобы оставила в двери дачи записку с просьбой привезти их ей в Москву, и что он взял их по ее просьбе…

– Вот видите! – Нина посмотрела на него и вытерла слезы.

– Однако следствием установлено, – продолжал Залуцкий, покачав головой, – что ни в тот день, о котором говорит Юрганов, то есть за неделю до убийства, ни накануне, Салтыкова на дачу не приезжала. Более того: по утверждению нескольких свидетелей, драгоценности все это время были на ней, а никак не на даче. Так что, уважаемая Нина Григорьевна, напрасно вы так переживаете: в жизни бывает всякое. Может, когда-то ваш Юрганов и был порядочным человеком, но жизнь, как говорится, внесла свои коррективы. И ничего тут не попишешь. Так что идите домой и выкиньте все это из головы.

– И все-таки, скажите, пожалуйста: вы уверены, что Салтыков…

– У Салтыкова алиби, – перебил Залуцкий и пристально взглянул на нее. – Почему вы так настойчиво интересуетесь Салтыковым? Вы с ним знакомы?

– Практически нет.

– Что значит – «практически», и какие у вас есть основания, скажем так, интересоваться Салтыковым?

– Никаких. Абсолютно никаких. И видела я его один раз в жизни, на выставке.

– Тогда в чем дело?

– Просто мне известно, что в таких случаях всегда проверяют близких родственников, и я хочу быть уверена, что вы действительно учли все другие возможности.

– Вы еще раз вынуждаете меня повторить, что мы сделали все, что могли.

– Значит, Юрганову уже ничем нельзя помочь? Ничего нельзя сделать? – спросила Нина в отчаянии.

Залуцкий вздохнул и опять устало посмотрел на нее.

– Я вам советую поговорить с его адвокатом. Если хотите, я вам дам номер телефона.

6

Когда Нина ушла, Залуцкий встал, открыл сейф, достал папку с делом Юрганова и вернулся к столу. Медленно перебирая страницы – документы, фотографии, справки – восстанавливал в памяти ход событий. Его сигарета давно уже превратилась в пепел и погасла, давно не были слышны в коридоре голоса его коллег, а уборщица тетя Зина валтузила тряпкой по паркетному полу: ее щетка то и дело сердито ударялась ему в дверь.

Наконец он встал, запер дело в сейф, надел дубленку, которую они с женой покупали еще в советские времена, и, выйдя из прокуратуры, долго шел по улице, провожая взглядом обгонявшие его троллейбусы и пытаясь понять, что его так беспокоит после разговора с этой женщиной?

Залуцкому было хорошо известно, что в поведении подследственных часто наступает перелом: либо после долгого и упорного молчания человек вдруг начинает давать показания и делает это отчаянно, быстро, будто боится, что передумает; либо, наоборот, закрывается, как раковина, и замолкает, и тогда уже никакая сила не может вытащить из него ни единого слова. Это последнее и произошло с Юргановым.

В день, а вернее, в вечер убийства, его заметил возвращавшийся домой в своем «москвиче» житель Подмосковья Иван Никитич Жигайло: на шоссе в километре от салтыковской дачи, Юрганов пытался поймать машину. Иван Никитич собрался было остановиться, но в свете фар разглядел, что голосующий весь перепачкан кровью, и так испугался, что тут же рванул вперед. Через пару километров, у поста ГАИ, Иван Никитич увидел местный милицейский газик и рассказал про странного человека, голосующего на дороге. Сотрудники милиции тут же бросились туда и затолкали Юрганова в машину.

Юрганов закричал, что в Озерках убили женщину, и указал адрес: улица маршала Захарова, 24. Там-то милиция и обнаружила труп женщины лет сорока пяти – пятидесяти с проломленным черепом и орудие убийства – двухкилограммовую гирю. Юрганов утверждал, что только что приехал и в темноте споткнулся о тело, так как в доме не было света, а затем бросился на шоссе – хотел тем или иным способом сообщить об убийстве.

На первом допросе он много говорил, жестикулировал, горячился, даже кричал, доказывая свою непричастность к убийству гражданки Салтыковой Л.К., 49 лет. Правда, ничего толком в свое оправдание привести не мог. Говорил, например, что приехал в Озерки не восьмичасовой электричкой, а последней, отправляющейся из Москвы в 21.35. Обстоятельство весьма существенное, так как судмедэксперт утверждал, что убийство произошло между восемью и девятью часами. Но билета на эту электричку предъявить не смог. «Нет у меня билета, не брал я билет. И ехал я не с вокзала: там теперь без билета не проедешь, а с платформы Сортировочная. Почему не брал билет? «Деньги экономил».

На вопрос, не видел ли его кто-нибудь около половины десятого на вокзале или в поезде или хотя бы на станции метро, кто может это подтвердить, ответил: «Может, и видел, откуда я знаю?» Судя по всему, он плохо понимал, насколько это важно. Оперативники съездили и на станцию, и на платформу, проверили, поговорили, показали фотографию: никто, конечно, его не вспомнил. Правда, не вспомнили его и те, кто находился на платформе около 20 часов, то есть на полтора часа раньше, но это было уже неважно.

Кроме того, на следующем допросе сам же Юрганов и показал, что Салтыков, муж убитой хозяйки дачи и его работодатель, просил его приехать пораньше, то есть не позже девяти. Поговорили с Салтыковым. Тот подтвердил, что просил быть на даче не поздно, потому что опасался за свое имущество: «Сами знаете, как сейчас грабят дачи». А, уходя, добавил:

– Знаете, я кое-что вспомнил: я тогда даже соврал ему, что последняя электричка уходит в восемь.

– Зачем?

– Да затем, чтобы он поторопился! Дача-то пустая. Я же не знал, что там моя жена!

И Юрганов сам же все это и подтвердил.

– Почему же вы тогда не поехали в 20.00, как вас просили?

– Не мог.

– А где вы были до 21. 35?

– Без минут девять уже был в метро, а до этого гулял.

– Где? С какой целью? Видел ли вас кто-нибудь?

В каком районе ходил – сказал, зачем – не объяснил: «Просто гулял» и «Нет, никто не видел».

Тогда его спросили, не может ли он хотя бы предъявить свой билет на метро, где выбивается дата, время и номер турникета, по которому можно определить, на какой станции он был, но оказалось, что билета нет:

– Я, кажется, выбросил его прямо в метро. Билет был на одну поездку: зачем он мне?

Вот тебе и зачем.

Спросили его, как он объясняет, что на орудии убийства его пальцы. «А чем ее?..» И когда «узнал», что это двухкилограммовая гиря, вздрогнул, даже побледнел, но ничего не ответил. И только потом, несколько дней спустя, «объяснил», что колол ею орехи. Даже смешно.

Спросили про лампочки: одна на веранде, чуть-чуть вывернута, другая снаружи, перегоревшая, и на обеих его отпечатки. «Откуда на лампочках ваши отпечатки?» «Одну я сам вкрутил недели три назад, а на другой – не знаю, я к ней не прикасался».

Но самое странное было, пожалуй, вот что. На вопрос, как в кармане его куртки оказались украшения убитой – кольцо с нефритом и золотая цепочка с висевшим на ней крошечным знаком зодиака – Юрганов рассказал довольно необычную историю. Мол, за неделю до убийства он уезжал сдачи на два дня по договоренности с Салтыковым, а, вернувшись, нашел в двери, снаружи, письмо, оставленное салтыковской женой. На обратной стороне конверта было нацарапано несколько слов карандашом: «Лева, я приехала на дачу и только здесь, растяпа, обнаружила, что забыла ключи. Возьмите, пожалуйста, мои безделушки (они лежат на каминной полке) и завтра же привезите их мне в Москву. Заранее благодарна. Не забудьте по дороге отправить письмо – это срочно».

– Я что-то не понял: она оставила вам письмо в конверте? Зачем и кому надо было его потом отправлять?

– Она оставила запечатанное письмо, которое приготовилась кому-то послать. Но так как у нее, очевидно, не было с собой бумаги, она написала записку на обратной стороне конверта. А письмо попросила отправить.

– И вы отправили?

– Конечно, на следующий же день, когда поехал в Москву.

– В какой ящик опустили письмо?

– На вокзале.

– А случаем не припомните адрес или фамилию на конверте?

– Прекрасно помню: Кастанаевская улица, дом 10, корпус 1, квартира 26, а фамилия… погодите… Передреевой или Передериной, что-то в этом роде.

– Странно, вы как будто нарочно запоминали адрес?

– Да ничего странного. Я всегда забываю опустить письма в ящик: напишу, а потом неделями ношу с собой конверт. Поэтому, когда ехал в электричке, держал его в руке. Ну, и от нечего делать, запомнил: так, машинально.

– Адрес точно помните?

– Точно. Абсолютно. Адрес-то легкий.

Все это было нетрудно проверить. Съездили по «легкому» адресу, поднялись в квартиру, нашли там симпатичных пожилых супругов с совершенно непохожей на «Передрееву» или «Передерину» фамилией, выяснили, что никакую Передрееву они не знают и что письма никакого не получали.

– Знаете, – сказал оперативник, обращаясь к пожилой женщине, – бывает же так, что приходит письмо по неверному адресу? Может, вы просто забыли? Или оставили его где-нибудь в подъезде, на почтовых ящиках?

– Да нет, нет, я прекрасно помню, – горячилась женщина. – Вот мы письмо от племянницы из Новосибирска получили, – она показала порванный и измятый конверт, лежащий на книжной полке, – потом мужу с его бывшей работы пришла открытка с праздником, он же у меня ветеран… Коля, ты куда ее дел? – крикнула она мужу, не найдя открытки ни на полке, ни на серванте, и оперативник еле уговорил ее не искать, потому что открытка эта была ему совершенно ни к чему.

– А Салтыкову Людмилу Константиновну или ее мужа, Павла Аркадьевича, знаете?

– Ой, нет, милый, не знаю. Может, Коля знает?..

Но и Коля, как и следовало ожидать, ни убитую Салтыкову, ни ее мужа никогда в своей жизни не встречал.

Тогда добросовестный оперативник обошел другие квартиры, везде задавая один и тот же безнадежный вопрос про пришедшее не по адресу письмо и про Передрееву, и, нигде не получив желаемого ответа, отправился на почту.

– Так кто ж его теперь знает? – ответила почтальонша, обслуживающая дом № 10 по Кастанаевской улице, на вопрос, не было ли, около пяти-шести дней назад, письма по такому-то адресу и с такой вот довольно редкой фамилией адресата на конверте. – Кто ж его знает: было или не было? Это ж предпраздничные дни. Сейчас на ноябрьские, конечно, не так много поздравлений, как раньше. Раньше, бывало, еле сумку дотащишь, вся упаришься, пока донесешь, пока разложишь по ящикам. Бывало, что и по два раза в день ходить приходилось. А теперь, слава Богу, стало поменьше, но все-таки еще пишут, пишут, а как же? И открытки шлют, и письма. Разве все упомнишь?

– То есть вы не читаете, какая фамилия указана на конверте? Вы же, наверное, жильцов-то знаете? Если попадается незнакомая фамилия, например…

– Жильцов знаю, конечно, но не всех. Знаю пенсионеров, потому что пенсию носить приходится, но сейчас многие любят за пенсией сами приходить. А то и на книжку получают. А остальных? Кого – знаю, кого – нет. А конверты читать? Ну конечно, иногда бывает, что заметишь что-нибудь… Бывает, что присылают по неверному адресу… Но это когда писем мало, а тут, я же говорю, ноябрьские праздники на носу…

Попытались поискать таинственного адресата через адресный стол, но оказалось, что на Кастанаевской улице ни Передерина, ни Передреева не проживает. Спросили Салтыкова, была ли у его жены знакомая или родственница с такой фамилией, на что тот ответил, что родственницы такой не было, во всяком случае, ему, Салтыкову, никогда не приходилось о ней слышать, а знакомая, может, и была, так как у его жены по роду работы знакомых вообще-то очень много. Порасспросили знакомых, сослуживцев, соседей – ничего.

Тогда спросили у Юрганова, что он делал после того, как опустил письмо в ящик и почему сразу не отвез драгоценности хозяйке, если она просила их вернуть на следующий день? Юрганов ответил, что именно это он и сделал, но ни Салтыкова, ни его жену дома не застал, а потом еще звонил пару раз, но никто не отвечал.

– Я так и держал эти штуки в кармане, чтобы не потерялись и чтобы все время были при мне на случай, если еще раз соберусь в Москву.

– А не показалось вам странным, что Салтыковых несколько дней не было дома?

– Не показалось. Живут себе люди, как хотят. Что тут странного?

– А откуда, по-вашему, взялись драгоценности Салтыковой на даче?

– Так она же приезжала туда.

– Зачем?

– Кажется, играть в карты, с подругами.

– Играть в карты?!

– Так мне сказал Салтыков.

– Что именно он вам сказал?

– Сказал, что хочет приехать и что я мшу на эти два дня отлучиться. Вот тогда она их и забыла.

– А вам надо было отлучиться?

– Да.

– С какой целью?

– Это к делу не относится.

– Когда же Салтыкова оставила вам записку?

– Выходит, что на следующий день.

– На следующий день? Как вам это представляется?

– Обнаружила, что забыла свои вещи и вернулась.

– Приехала за вещами и забыла ключ? Вам это не кажется странным?

– Ну, всякое бывает.

– Понятно. А в тот день, когда вы последний раз были в Москве (имелся в виду день убийства), вы звонили Салтыковым?

– В тот день – нет, не звонил.

– Почему?

– Боялся на электричку опоздать.

Была у всего этого и другая сторона. Если допустить, что Юрганов говорит правду и кто-то действительно все это подстроил, то таким человеком мог быть только муж убитой, Салтыков. Только он мог знать с такой точностью, где в тот или иной момент находится его жена, и только он мог спланировать этот номер с письмом и драгоценностями. Стали разрабатывать Салтыкова.

Салтыков заявил, что накануне вечером они с женой вернулись из пансионата, а в день убийства с трех часов был дома.

Его спросили, кто может это подтвердить. Сначала он беспечно ответил, что, «наверное, никто, кроме его собаки». Потом подумал и опять покачал головой: «Нет, боюсь, что никто. Правда, я несколько раз выходил, но каждый раз всего на несколько минут», – «Зачем выходили?» – «Во-первых, с собакой погулять. Потом мусор кое-какой выносил, яблоки в соседнем дворе покупал. Меня наверняка кто-нибудь видел. А потом сидел дома, это точно, и как раз в это время сделал несколько звонков». И пояснил, что, в числе прочего, звонил троим своим знакомым: гражданке Шебаевой, с которой у него была назначена встреча, гражданину Потехину, своему коллеге и помощнику, и Елене Афанасьевне Мироновой, подруге жены. И пояснил, что Шебаевой звонил, чтобы отменить назначенную им же самим встречу, но дома ее, к сожалению, уже не застал. Потехину позвонил, чтобы договориться кое о чем насчет завтрашней работы, но Потехина тоже не застал, и тогда с досады позвонил Мироновой, чтобы спросить, не у нее ли сидит его припозднившаяся супруга.

– И что же?

– Ничего. Мироновой не было дома. Правда, она сама позвонила мне через некоторое время, чтобы спросить, где Людмила.

В ответ на замечание оперативного сотрудника, что его показания нуждаются в подтверждении, так как звонить всем этим людям он мог и не из дома, Салтыков смутился, занервничал и обиженно сказал: «Вы можете проверить мой мобильник, если считаете, что я был в Озерках, так как в Озерках не работает ни один автомат, и позвонить иначе оттуда невозможно». Но потом неожиданно вспомнил, что у Шебаевой и Потехина телефоны с определителем номера и, если, конечно, они не стерли запись, то и номер его телефона, и время звонка – все должно было сохраниться. «А у Шебаевой к тому же еще и автоответчик…»

Проверили: все подтвердилось. Антонина Шебаева действительно немного раньше ушла на встречу с Салтыковым, и действительно ее аппарат с АОНом зафиксировал звонок с салтыковского домашнего номера в 20 часов 17 минут, и на автоответчике даже остался слегка охрипший голос Салтыкова, который просил извинить его за «неявку» на свидание.

Потехин, чей АОН тоже добросовестно сохранил сведения о звонящем, сказал, что ездил в аэропорт встречать жену и вернулся только в девять. «Вы, случайно, не перезвонили Салтыкову?» – спросил оперативник. Потехин сказал, что перезвонил, но у того было занято, и тогда он решил, что все равно переговорит с ним завтра на работе. На вопрос о том, знал ли Салтыков о его поездке в аэропорт, отвечал, что нет, не знал, и с некоторым раздражением добавил: «Во всяком случае, я ему об этом ничего не говорил».

Что же касается Мироновой, она показала, что договаривалась с Салтыковой провести вечер тридцать первого октября у их общих друзей, Данилевских, и поиграть в бридж и что, следовательно, ее, Мироновой, потому и не было дома, когда ей звонил Салтыков. И добавила, что Салтыкова «вечно опаздывала» и поэтому они не стали ее ждать и начали играть в дурака, просто так, чтобы провести время… и так заигрались, что спохватились только около половины десятого, позвонили ей домой, чтобы узнать, в чем дело, и к телефону подошел се чем-то очень недовольный и обеспокоенный муж. «Я тебе весь вечер звоню, – сказал он ворчливо. – Не знаешь, где Люська? Разве она поехала не к тебе?»

На вопрос, знает ли она, с какой целью и каким образом Салтыкова могла оказаться на даче вместо того, чтобы приехать играть в карты, ответила, что понятия не имеет и даже удивляется, потому что у них была твердая договоренность. И чета Данилевских подтвердила это.

Но и это было не все. Миронова, которую вызвали для дачи показаний, опознала драгоценности Салтыковой и сказала, что в тот день, когда Юрганов якобы взял их с каминной полки на даче в Озерках по письменной просьбе хозяйки (то есть за неделю до убийства), видела их на Салтыковой и что, следовательно, видела и саму Салтыкову и было это в Москве, а вовсе не на даче.