Текст книги "Совсем другая сторона"

Автор книги: Мария Галина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Потом я пошла бродить по рыночной площади. Я так полагала, что мой благодетель до полудня свои дела не закончит. Мне не очень-то хотелось толкаться среди такой кучи народу – за это время я отвыкла от шума и громких голосов, а без Хаарта не чувствовала себя защищенной в толпе. Но я полагала, что, может, смогу что-нибудь узнать, какие-то слухи, сплетни… Я не надеялась, что мне расскажут, что на самом деле случилось – они стараются избегать таких разговоров, но, может, мне повезет, и я наткнусь, если и не очевидца, то хотя бы на того, кто этого очевидца видел.

У нас, я имею в виду, на той стороне, новости облетали округу быстро, точно лесной пожар – еще не было никаких официальных объявлений, а все уже размели по магазинам крупы, сахар и соль. Здесь не так. Может, базарные дни и способствуют тому, что люди, встречаясь, обмениваются разными важными сведениями, но, кажется, тут все считают, что спокойнее будет подождать, пока эти новости сами не свалятся тебе на голову.

Я бродила в толпе, пытаясь выловить хоть обрывки каких-то сведений. Но это было явно бесполезно. Все уныло торговались, обменивались какими-то вещами, рылись в грудах сваленного прямо на площади хлама. Какое-то время я потолкалась в самых людных местах, прислушиваясь к голосам, потом отошла, потеряв всякую надежду. И увидела летающую платформу леммов.

Понятно, что поблизости была не одна фактория – просто я не знала, где находятся другие. Во всяком случае, даже если они и знали, что там произошло – леммы всегда все знают, – я все равно обязана была рассказать им обо всем. Я кинулась за ними – платформа висела в полуметре от земли на краю базарной площади. Я боялась, что она вот-вот улетит, и потому очень торопилась. Мысленно я окликнула стоявших на платформе существ. Видимо, они и вправду услышали, потому что один из леммов обернулся ко мне.

– Привет, кейя, – сказал он.

Я перевела дух и сказала:

– Мне очень жаль. Я видела все, что там произошло. Я была при этом.

– Мы тоже видели, – неодобрительно сказал лемм. – Многим было очень плохо.

– Мне самой было очень плохо, – горько сказала я.

Лемм оглядел меня. Глаза у него были, как у ящерицы – янтарные, с вертикальными зрачками.

– Ты правильно сделала, что собралась домой, кейя – сказал он.

– Вы что-нибудь знаете?

На площади вдруг стало очень тихо. Так тихо, что я услышала как стучит мое собственное сердце – очень медленно.

Он по-прежнему не отводил от меня глаз.

– Мы не отвечаем на вопросы, – наконец, сказал он, – Ты сама должна решать…

– Что?

Но платформа уже набрала скорость. Она быстро отдалялась, держась по-прежнему в полуметре от земли и повторяя в своем движении все впадины и выпуклости почвы, словно в нее был встроен локатор – может, так оно и было. Я следила за ней, пока она не скрылась за низким пологим холмом, потом вернулась к телеге.

Благодетель мой уже забрасывал в нее какой-то груз – я бы его не узнала посреди бела дня, но он сам сказал:

– Ты собираешься ехать, или нет?

– Собираюсь. Просто я ходила по площади. Пыталась что-нибудь выяснить.

– Выяснила?

– Похоже, мне надо домой.

Он сказал:

– Я высажу тебя по дороге. Там уже недалеко. Ты дойдешь еще до темноты.

10.

Телега ехала по мягкой земле, по зеленой траве, под небом, которое сегодня казалось почти синим. Мой спутник не слишком торопился, и не гнал лошадь, а я, хоть и изо всех сил желала бы ехать быстрее, не могла сказать ему об этом, потому что полагала, что не нужно напрягать людей, когда они и без того для тебя что-то делают.

Равнина была пустой и небо было пустым, и было даже почти жарко.

Наконец, он остановил лошадь – по моему, посреди голой степи, где не было ни одного ориентира, никакого знака, что остановиться надо именно здесь, и сказал:

– Тебе нужно идти туда.

Он махнул рукой, указывая направление. Я видела лишь зелень, которая вдали сливалась в один сплошной ковер, да пустой горизонт. Но люди этой стороны как-то различали направление в таких вот местах. Я поблагодарила его, слезла с телеги, закинула на плечи мешок и отправилась в путь.

На этот раз идти было легко. Трава легко стелилась под ноги, в спину мне дул теплый ветер и, где-то ближе к вечеру, я увидела свой дом. Он стоял на холме – его было видно издали. На самом деле, он был не так близко, как мне показалось вначале – я потратила часа два, поднимаясь наверх, и, когда я подошла к нему поближе, уже совсем стемнело.

Тогда я и увидела, что там горит свет.

Свет горел в одном из окон цокольного этажа, но я не видела – в каком именно, только теплые отблески на дереве и на камне. Я было прибавила шагу, но вскоре устала и сбилась на прежний медленный подъем – то ли, холм оказался круче, чем мне помнилось, то ли давала знать накопившаяся за все эти месяцы скитаний усталость. Когда я добралась до ограды, было уже совсем темно. Я пошла вдоль стены – в иное время я разыскала бы медную дощечку на воротах, но сейчас мне не хотелось поднимать шум. Кто его знает, кто там жжет в доме огни?

Я дошла до ворот и толкнула створки – просто на всякий случай – и, к моему удивлению, ворота под рукой медленно подались. Створки скрипнули и распахнулись. Я оказалась перед черным провалом – со двора не доносилось ни звука. Словно я стояла у кладбищенской ограды. Первый раз за все время я пожалела, что у меня нет оружия. Я оказалась в каком-то дурном сне, в котором близкий человек, которого ты так хорошо знаешь, вдруг, по приближении, оказывается чем-то другим, подделкой, чем-то, что в любую минуту может проявить свое истинное существо, а пока исподтишка ухмыляется за твоей спиной. Я прошла по дорожке – гравий тихо хрустел под ногами – по крайней мере, этот звук был вполне реальным. Но в полной тишине даже он казался слишком громким. Крыльцо оказалось передо мной, оно было темным, слишком темным, потому, что фонарь, который освещал его раньше, не горел. Я поднялась на цыпочки, вытянула руку и нащупала кончиками пальцев острые осколки – он был разбит. Разбить прочное, выделанное леммами стекло было не так-то просто; скорее всего, в него выстрелили. Дом, до которого я добиралась так долго, стоял передо мной тихий и страшный. Прежде, чем распахнуть двери, я помедлила еще немного, несколько ударов сердца, потом толкнула дверь ладонью и она провалилась вовнутрь. Коридор был очень темным, я наступила на что-то мягкое. Я вздрогнула и резко отпрянула, но это оказалась всего лишь сваленная на полу грудой одежда. Из просторной комнаты, которая составляла весь нижний этаж, в коридор пробивалась полоска света. Я прислушалась – там было тихо. Я сощурилась, чтобы свет сразу не ударил по глазам, немного постояла в луче и быстро шагнула через порог.

– Привет, – сказал Хаарт.

Я резко обернулась – голос раздавался откуда-то сбоку.

Он сидел в кресле, в дальнем конце комнаты, куда почти не доходил свет единственного фонаря.

– О, Господи, – медленно сказала я.

Я могла бы узнать его только по голосу. Незнакомый человек сидел в кресле, грузный, страшный, лицо у него было опухшее и тяжелое. Выражения в темноте не разглядеть.

– Ну, что ты смотришь? – с усмешкой сказал он. – А что ты тут, собственно, ожидала увидеть?

– Я… не знаю. Я думала, ты погиб…

– Так оно и есть, в общем, – тихо сказал он.

– Послушай, Хаарт, – я попыталась собрать остатки здравого смысла, – Я ждала тебя в фактории. Когда ты не пришел за мной, как обещал, я решила, что тебя убили. Потом факторию разгромили. Я одна уцелела, понимаешь? И, когда они отъезжали – а я видела, как они отъезжали – там были наши лошади.

Он молча кивнул.

– Мне некуда было деваться, там валялись одни лишь трупы. Куда мне было идти? Я все равно собралась домой.

– Ты очень долго шла. – сказал он.

– От фактории? Через Кочевье?

Он сказал:

– Там, где-то в ящике, должны быть свечи. Если найдешь, зажги парочку.

– Я могу передвинуть фонарь поближе.

– Нет… не надо. Фонарь – это слишком ярко.

Только теперь, когда глаза у меня привыкли к этому тусклому свету, я увидела, что в доме побывали. Не то, чтобы тут стоял сплошной разгром – видимо, Хаарт прибрал то, что уж очень бросалось в глаза, – но было как-то пусто. Исчезли темные стулья резного дерева, не было посуды на полках, даже плетеных из тростника циновок на каменном полу.

– Тут кто-то был? – спросила я.

– Да, – неохотно ответил Хаарт – тут кто-то был.

Я выдвинула ящик, где всегда хранились всякие хозяйственные мелочи и, порывшись там, в общей груде хлама, нашла свечи. Подсвечника я нигде найти не могла, поэтому я просто зажгла две свечи, прикрепив их бок о бок к глиняной плошке.

По стенам метнулся колеблющийся свет, поползли дополнительные тени. Я увидела свою собственную тень – она качалась где-то под потолком, страшная, искаженная.

– Зажгла? – не оборачиваясь, спросил Хаарт, – А теперь, принеси их сюда.

Я взяла плошку. Капли горячего воска потекли мне на пальцы и я невольно вздрогнула.

Я поставила плошку на пол, рядом с креслом Хаарта – в том углу, где он сидел, больше некуда было ее поставить, – и сама села тут же.

Щурясь от света, он медленно протянул руку к живому огню и тут я увидела, что они с ним сделали.

– Ну да, – кивнул он, – Им очень нужно было знать, как попасть обратно. Поэтому они…

– Они пытали тебя?

– Ну, в общем, они так старались… Я провел бы их через Проход, если бы мог – мне что, жалко, пусть убирались бы обратно на ту сторону. Но он был закрыт. Они никак не могли в это поверить.

– Они что, думали, что ты знаешь что-то и скрываешь от них?

– Ну да. При этом они надеялись, что если они уж очень постараются. то я, может, расскажу им, в чем дело.

Я молчала. Под его внимательным, насмешливым взглядом я не знала, что сказать. Если бы не люди с той стороны… все, может быть, было бы и не так ужасно. Тут ведь никто не выдерживал, столкнувшись лицом к лицу с насилием. Да и кто бы выдержал?

– Ты бы согрела воды и переоделась, – сказал он. – Видела бы, на что ты похожа.

– Да…

Но я никак не могла отвести взгляд от его искалеченной руки.

– Когда я туда попал, – сказал он, – Они уже почти все были больны. Они все надеялись, что я знаю, как пройти обратно, просто не хочу говорить, потому они и не пристрелили меня сразу. Потом мне удалось уйти – когда я уходил, среди них уже мало кто оставался в живых. Тогда я пошел к фактории.

– Ты был в фактории?

– Ну да. То, что я там нашел… Я думал, ты тоже… там.

– Когда они напали на факторию, я была в оранжерее, в дальнем конце. Я услышала выстрелы и спряталась. Хаарт, они все так страшно умирали…

– Да, – сказал он, – Я знаю.

– Если бы я хотя бы знала, что можно сделать… Что-то же можно сделать, Хаарт?

– Нет, – сказал он. – Насколько я знаю, нет.

– Послушай, Хаарт, все, что тут происходит – это то, что на поверхности. Видимость. Я хочу сказать, что это еще не все. Есть еще кто-то, кроме леммов и сульпов… Еще кто-то здесь. И они – я не знаю, насколько они принимают во всем этом участие. Но я думаю…

– Не важно, что ты думаешь. Они никогда не вмешиваются.

– Там, в горах…

– Да, – сказал он, – там, в горах.

– Я не верю, что они ни во что не вмешиваются, Хаарт. Вы что же, все не понимаете, что тут происходит?

Он устало качнул головой.

– Что бы тут не происходило, это тебя не касается, во всяком случае. Иди, – мойся. Потом поможешь мне подняться.

Я вымылась и переоделась в комнате наверху. В чистой рубашке – одежду они почему-то не тронули, – я сразу почувствовала себя лучше. Из погреба пропали почти все запасы – я нашла немного муки и какие-то травы, вот и все. И то потому, что им, видимо, лень было рыться по углам – они подобрали все, что стояло на виду. На полу валялась куча черепков и опрокинутой посуды – какие-то липкие лужи.

Я подумала, что завтра нужно будет заняться уборкой погреба. Эта мысль меня даже как-то поддержала – лучше заниматься чем-то, чем сидеть в полной растерянности, не представляя себе, что делать дальше.

Я приготовила ужин из того. что смогла разыскать в погребе и на полках, – похоже, запасы скоро придется возобновлять, – накрыла на стол и помогла Хаарту передвинуться к столу. Он тяжело поднялся, опираясь мне на плечо здоровой рукой. Ел он неохотно – конченные едят ничуть не больше здоровых людей, это просто какое-то нарушение обмена. Я сказала о том, что продукты подходят к концу. Он ответил – теперь тебе придется самой этим заниматься, видишь…

Похоже, мне придется теперь заниматься всем. Самое страшное, что я не представляла себе, как я буду все это делать?

– Деньги еще остались, – сказал Хаарт. – Они их не нашли. Да и зачем они им, эти деньги…

Свечи почти догорели, и комнату опять заполнил неяркий желтый свет газового фонаря. В полном молчании я убрала со стола. Нужно было как-то налаживать эту жизнь, какой бы она ни была. Больше у меня ничего не оставалось.

– Пойдем, – сказала я. – Я помогу тебе лечь.

11.

Облака над лесом, над равниной стелились низко – слишком низко, чтобы можно было видеть то, что лежит внизу. Хоть он примерно представлял себе, что лежит внизу – бесконечное зеленое море, которое сейчас, в наступающих сумерках, казалось совсем черным. Где-то там, в лесу и в поле светились редкие тусклые огоньки – слишком редкие, чтобы сливаться в созвездия и реки, как это обычно бывает, когда смотришь на землю с самолета. Унылая, спокойная земля – зато безопасная, впрочем…

Ему очень скоро пришлось убедиться, что это не так – что безопасность – понятие весьма относительное. Это был обычный дежурный полет, и он не ожидал никакого подвоха, как вдруг пространство перед ним расколола ветвистая пурпурная молния. Он почувствовал резкую боль – боль внезапного удара. Воздух, который до сих пор послушно расступался перед ним, точно теплая вода перед пловцом, внезапно стал жестким и недружелюбным; тело свело судорогой и он начал терять высоту. Он вынырнул из одной мутной и непрозрачной тьмы в другую – ту, что расстилалась пониже, под облаками, и попытался выровняться, хватая воздух ртом. Уже через несколько минут он понял, что это ему не удастся. Нужно было спуститься и переждать, пока восстановятся силы и пройдет мышечная боль после внезапного электрического удара. Равнина перед ним была темной и пустой, лишь вдали, на самом краешке тьмы, которая накрывала его со всех сторон, точно сдвинутые ладони, горел один-единственный огонь. И он направился туда.

Он не рассчитывал на какое-нибудь особенное внимание, но знал, что ему предложат поесть и передохнуть, и освободят место у очага – здешний народ никогда ничему не удивляется и не задает вопросов.

Они примут его, как и любого другого человека – или не человека, – который ищет убежища глухой ночью.

Он рассчитал так, что опустится как можно ближе к дому, но так, чтобы можно было подойти к нему пешком – опять же, скорее просто по привычке соблюдать осторожность, чем по необходимости, но боги сегодня были не на его стороне – спокойно спуститься ему тоже не удалось – его провезло по земле какое-то время, прежде, чем он смог сбросить скорость, а потом швырнуло с такой силой, что он на минуту-другую потерял сознание. Когда он пришел в себя, то чувствовал себя еще хуже, чем раньше – в рот набилась земля, ладони жгло огнем и была еще какая-то боль, он так и разобрал, какая, пока не попытался встать и не понял, что это ему не удается.

Он вывихнул ногу.

Некоторое время он лежал неподвижно, ожидая, пока стихнет пульсирующая в ступне боль, потом опять попытался встать. На этот раз у него получилось – нога быстро опухала и по-прежнему болела, но он, по крайней мере, мог становиться на нее. Поблизости не было ни одной надежной опоры – одна лишь трава, которая смягчила падение, но сейчас отнюдь не помогала передвигаться. Прихрамывая, он двинулся в направлении света – сейчас, с земли, он не мог различить ни отблеска, но направление он сверху запомнил. Если меня, по крайней мере, не развернуло при ударе о землю – подумал он.

Если бы с ногой было все в порядке, он дошел бы за полчаса – а так путь занял у него часа два. Наконец, он очутился на вершине пологого холма и чуть не уперся в массивные запертые ворота. Он провел ладонью по стене и пальцы наткнулись на гладкую прохладу медной дощечки, на молоток, висевший рядом на цепочке. Если уж проситься на ночлег, подумал он, то как положено достойному путнику. И он несколько раз ударил молотком по гулкому металлу. Раздался звон – не слишком громкий, но достаточный, чтобы его услышали в доме. Никто не отозвался. Он немного подождал, потом ударил еще раз. Кто-то спускался с крыльца, отблеск света следовал рядом, повторяя каждое движение несущего фонарь человека.

Никакого вопроса задано не было – здесь это не принято, во всяком случае, было не принято, пока всех не напугали банды с той стороны – он слышал, как сняли засов, как кто-то нажал изнутри на створки ворот и они медленно распахнулись.

Ему опять не повезло.

Женщина была явно с той стороны.

Это было видно по тому, как она стояла, придерживая рукой круглый фонарь в плетеной сетке, по тому, как медленно оглядывала его с головы до ног, и даже по выражению ее лица – оно было не спокойным, не равнодушным, как он тут привык видеть, – просто бледным и испуганным.

Если уж начинается полоса невезения, подумал он, она так и будет тянуться, пока чем-нибудь ее не перебить, – и приготовился к дальнейшим неприятностям. Он увидел себя ее глазами – зрелище было явно не слишком успокаивающим – грязного, с разбитой мордой, затянутого в какую-то непонятную одежду. У него не было оружия – может быть, это хоть немного ее успокоит.

– Не смотри на меня так, – сказал он и попытался улыбнуться ей самой обаятельной своей улыбкой, – я упал с лошади, вот и все. И, кажется, сломал ногу.

– Это маловероятно, – сухо отозвалась она, – иначе вы бы сюда не дошли.

– Ну, во всяком случае, я ее здорово потянул.

Она вновь оглядела его. Что-то такое было в этом взгляде… Он невольно поежился. Но она посторонилась, пропуская его. Только тут он увидел, что в другой руке она держит пистолет. Она смотрела ему в спину. Нога опухла и болела все сильнее – он едва мог на нее ступать.

– А где лошадь? – раздался за спиной голос женщины.

– Убежала. Ее что-то напугало. Не знаю, что это было.

Она не ответила. Он обернулся. Она положила фонарь на землю и задвигала засов на воротах. Пистолет она так и не убрала.

– Я могу пройти в дом? – спросил он мягко.

Она молча кивнула, подняла фонарь и пошла за ним. При этом у него все время сохранялось неприятное ощущение, что дуло пистолета смотрит ему в спину.

По лестнице ему пришлось подниматься, схватившись за перила – чувствовать дерево под руками было приятно – оно было такое гладкое и словно хранило дневное тепло.

– Дверь открыта, – сказала она.

Он отворил двери и оказался в полутемном коридоре – свет шел из центральной комнаты цокольного этажа, а потом оказался у него за спиной, отбросив на пол его искаженную, увеличенную тень – это она внесла фонарь.

– Да вы пройдете, или нет, – сказала она раздраженно. Он оперся ладонью о стену и проковылял в дом.

Ему сразу стало ясно, что дом в свое время был разграблен – комната была почти пуста. Одно из окон – замечательное витражное окно, из тех, что с таким тщанием выделывали леммы, было разбито и просто заслонено какой-то доской. У этого окна в кресле кто-то сидел – темная фигура в темном углу, – он сразу понял, что это конченный и немного успокоился – если что-нибудь пойдет не так, ему придется иметь дело с одной только женщиной. Если бы она только не была с той стороны… вот что плохо!

– Он говорит, что свалился с лошади, – раздался голос женщины у него за спиной, – Во всяком случае, с ногой у него действительно неладно.

Конченный молчал. Может, болезнь уже дошла до такой стадии, когда они уже почти ничего не соображают, потому что у сердца не хватает сил перегонять кислород к мозгу.

– Садитесь, – сказала она, – Нет, не сюда, – она подвинула стул так, что он оказался почти в центре комнаты, – я принесу воды.

Неужели она выйдет со своей дурацкой пушкой? – подумал он и сразу понял, что ошибся – она передала пистолет конченному. Тот перехватил оружие левой рукой – правая по-прежнему неподвижно лежала на ручке кресла.

Он, морщась, нагнулся и стал ощупывать щиколотку. Похоже, она здорово распухла.

– Послушайте, – обратился он к конченному, – вы бы убрали свою пушку. Я ведь ничего не сделаю.

– Верно, – спокойно согласился тот, – вы просто не успеете.

Женщина вошла в комнату. Она несла таз с теплой водой и полотняные бинты.

– У вас нет никакого перелома, – без всякого сочувствия объяснила она, – это просто растяжение. Вывих. Если вы как следует стянете щиколотку и не будете ходить какое-то время, все пройдет.

– Угу, – сказал он угрюмо. Ему было неуютно. Под внимательными взглядами он нагнулся и понял, что не может стянуть сапог – мешала проклятая опухоль. Он сказал:

– Мне нужен нож.

Он думал, что она сейчас начнет препираться с ним, но она отстегнула нож, висевший у пояса и бросила его – не сильно, так что он мог легко его перехватить. Он разрезал сапог – обидно было это делать, но больше ничего не оставалось, – и вопросительно поглядел на нее.

– Бросьте его на стол, – сказала она.

Он кинул нож на стол. Она подошла к столу, забрала нож и опять стала внимательно разглядывать его, опершись ладонями о дощатую поверхность.

Он промыл ногу в горячей воде – легче от этого не стало, – и плотно перевязал.

– Идите к столу, – сказала женщина. Он на одной ноге проковылял к столу, волоча табурет за собой.

Женщина забрала таз, его несчастный разрезанный сапог и вышла.

Он слышал, как она гремит посудой за кухонной перегородкой. Наконец, она вновь появилась, держа в руках поднос с посудой, и стала накрывать на стол. Он глядел, как она разливает в кружки горячее вино – волосы у нее были светлые, глаза – тоже, а выражение лица непроницаемое – не поймешь, о чем она думает.

– Чего вы боитесь? – спросил он, наконец. – Я один, у меня нет оружия, да еще и нога повреждена. Что я могу вам сделать?

Она подняла на него глаза. Взгляд ничего не выражал.

– Я не то, чтобы боюсь, – задумчиво ответила она, – Но во всем этом есть что-то странное.

– Странное? – удивленно переспросил он, надеясь при этом, что у него достаточно глупый вид.

Женщина лишь тихонько покачала головой. Он смотрел, как она подошла к конченному, привычно подставляя плечо. Тот тяжело уместился за столом, но она продолжала стоять – то ли потому, что так уж держалась здешних обычаев, то ли просто боялась выпустить его из виду.

После горячего вина боль немного отпустила. Он расслабился – в конце концов, все обернулось не так уж и плохо – он мог по-прежнему валяться в ночном холодном поле, не набреди он на этот дом, а что он бы мог тогда делать – разбитый, с больной ногой…

Пистолет лежал на столе, рядом с конченным – он подумал, что, если очень постарается, то сможет перехватить его, и, наконец, прекратить весь этот бред, но потом решил не пытаться – скорее всего, у человека, который сидел на другом конце стола, еще сохранилась великолепная реакция – иначе он не был бы так спокоен. А получить дыру в плече помимо всех прочих неурядиц, ему вовсе не хотелось. Поэтому, он продолжал поглощать ужин, вытянув под столом свою больную ногу.

Вино привело его в хорошее настроение, и он благодушно спросил:

– А если я сейчас пойду спать, вы что, так и собираетесь просидеть с пистолетом всю ночь?

– Нет, – мягко сказала женщина. Она по-прежнему не сводила с него глаз, и он вдруг почувствовал себя неуютно, встретив этот страшный, напряженный взгляд. – Я просто запру вас снаружи, вот и все.

Утром, проснувшись, он какое-то время лежал на просторной, но жесткой постели, пытаясь сообразить, где он находится. В маленькое окошко под потолком лился тусклый серый свет. Наконец, он вспомнил все, что произошло вчера и застонал сквозь стиснутые зубы – так неудачно все получилось. Он лежал, вытянувшись, чувствуя, как приливает кровь к занемевшей ноге, и раздумывал над тем, что ему делать дальше. В результате он выбрал две возможности – воспользоваться передатчиком, который наверняка должен быть в доме – у них у всех есть передатчики, – либо тихо уйти на своих двоих. Потому что что-то было неладно. Он чувствовал это.

Он резко спустил ноги на пол – и понял, что, по крайней мере, этот вариант провалился. Нога, стянутая бинтами, не болела, пока он держал ее неподвижно, но, стоило ему лишь пошевелиться… О, Господи!

Слабо постанывая, он двинулся к двери – она была не заперта.

Он помнил, что чертова баба говорила что-то насчет того, что собирается запереть его. Может, не так уж все и плохо…

Все было так уж плохо. Когда он спустился вниз, она была там.

Конченного нигде не было видно, но она была там. Она просто сидела за столом и ждала. Когда он появился на верхней площадке лестницы, она подняла голову и посмотрела на него.

– Ну, что ты так смотришь? – спросил он жалобно. – Ты же видишь, я тебе не врал. Я же еле хожу.

– Вижу, – сказала она без улыбки. У нее было странное лицо, – словно она уж очень хотела сделать что-то, но никак не могла решиться.

– У вас есть передатчик? – Он старался, чтобы вопрос прозвучал как можно небрежнее. Столько домов, столько мест, где можно получить ночлег, и надо же ему было напороться на бабу с той стороны!

– Передатчик был, – согласилась она охотно, – Но они его разбили. Впрочем, если бы он и был, я разбила бы его сама – у тебя на глазах.

Он спустился по лестнице. Женщина по-прежнему сидела, аккуратно положив перед собой ладони. Пистолета при ней, вроде, не было, впрочем, при таком балахоне…

Она дождалась, пока он сел за стол – на единственный стул в противоположном конце стола, – и лишь тогда пошевелилась. Она не встала – просто подперла голову рукой и продолжала внимательно его разглядывать, словно он представлял собой что-то мерзкое и слегка опасное.

– Ну, что ж, – сказала она наконец. – Может, мы поговорим?

– Если ты хочешь, – ответил он неохотно, – Только о чем?

– Для начала тебе будет приятно узнать, что я вас ненавижу. Всех вас. И я охотно тебя пристрелила бы, если бы получила такую возможность.

– О чем ты говоришь? – пробормотал он ошеломленно. – Я тут один. И ты могла меня пристрелить. Вчера, если хотела.

– Да ты прекрасно знаешь, о чем я говорю. Это же мерзость, что вы делаете. Вы же их медленно убиваете.

Он неожиданно почувствовал усталость. Слишком большую усталость, он не мог больше валять дурака и притворяться. В конце концов, она ведь была с той стороны… К сожалению, она была с той стороны.

– Да. – Сказал он. – Ты права. Мы их медленно убиваем. Здесь, на этой стороне они получают какой-то срок жизни, и те из них, кто не проявляет никакой агрессивности, протягивают дольше остальных. Кстати, я не знаю, как это делается. Это какое-то химическое соединение, что ли. Его распыляют в воздухе.

– Вся ваша пакость, – произнесла она брезгливо.

– Да. Вся наша пакость. Здесь живут три племени – три совершенно разных расы! И, заметь, живут мирно. А ты знаешь, что случилось с сульпами на той стороне – ведь они там были! Их просто перебили еще на заре истории. А что случилось бы с леммами? Да когда отряд с той стороны напал на факторию, им даже не нужно было тратить патроны – они пришили только вас, только людей, сколько их там было – штук двадцать – и пожалуйста, вся фактория уже набита мертвыми леммами. А ведь они могли бы обороняться, если бы захотели – ты же видела, на каком уровне находится их цивилизация! И где они на той стороне? Есть? Да если бы леммы придумали себе ад, он бы был там, на той стороне…

Она молчала. Он знал, что ему не удастся ее убедить, но неожиданно почувствовал облегчение оттого, что больше не нужно было притворяться.

– Я примерно понимаю, о чем ты говоришь, – сказала она, наконец, – я так все и полагала. Но вы что, думаете, что выбиваете тех, кто отличается повышенным агрессивным потенциалом, и все – этим все ограничивается?

– Да-да…– ответил он устало. – Мы уничтожаем самое лучшее. Творческий поиск, да? Дух искания, все эти штуки. Творчество… Здесь ведь застывшая культура, ты ведь заметила? Они могут пользоваться чужими достижениями, на это у них ума хватает. А самим придумать что-нибудь – нет… это им не по силам.

– На той стороне… – сказала она неуверенно.

– Ну-ну, говори, – подхватил он, – я с удовольствием тебя послушаю. У меня как раз приступ ностальгии.

– Да нет у тебя никакой ностальгии, – возразила она раздраженно, – да и у меня тоже. Но…я не знаю…

– Что?

– Должен же быть какой-то другой путь?

– Но ведь это и есть другой путь, – мягко возразил он.

Она молчала, опустив голову, и он, впервые за все время пожалел ее. Есть люди, которым неуютно нигде. И это, как ни странно, самые обычные люди. Они кочуют из страны в страну, из мира – к миру, в поисках места, где можно было бы становиться, где было бы все правильно…

– Это – нетронутый мир, – сказал он тихо. – Здесь не знают страха. Единственный ужас для них – это когда мимо, раз в год, проходит Кочевье. А когда приходит их срок, они умирают. Ну, так это везде так.

Она подняла голову и снова посмотрела на него. Это был нехороший взгляд, и, что еще хуже, в нем было что-то безумное. Словно она ломилась в несуществующую дверь – стоя посреди абсолютно пустого пространства.

– Да, это везде так. – согласилась она. – Кстати, а что будет с тобой?

– Со мной ничего не будет. – Ответил он. – Я не принадлежу этому миру. Я не принадлежу никакому. Это, по-твоему, лучше?

– Такие, как ты… кто дал вам право решать все за остальных?

– Нет, – сказал он. – Не такие, как я.

– Саарги.

Он усмехнулся.

– Ты думаешь, я – саарги? Не смеши меня. Просто, там всегда живут люди – и с той стороны, и с этой. Они используют нас, как наблюдателей. И, если нужно быстро вмешаться…

– Как оперативных работников, – холодно заключила она.

– Да. Как оперативных работников,

– Значит, когда сюда попали отряды с той стороны…

– Саарги перекрыли Проход. Они боялись, что это – только первые ласточки. Что сюда хлынут вооруженные толпы. Они бы долго не продержались, но что бы они успели наделать тут, представь сама.

– Болезнь…

– Тут мы не вмешивались. Я хочу сказать, дополнительно не вмешивались. Они были слишком напуганы и слишком любили стрелять. Болезнь справилась с ними очень быстро.

Она задумчиво сказала:

– С каким бы удовольствием я тебя убила…

– Ты можешь это сделать, если хочешь, – быстро сказал он. – Я сижу перед тобой. У меня нет оружия.

– Твой костюм…

– Он мне не поможет. Тут нет никаких подвохов. Вернее, тут совсем другой подвох. Но это неважно.

Она устало потерла лоб рукой.