Текст книги "Совсем другая сторона"

Автор книги: Мария Галина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

2.

Проснулась я от холода. На самом-то деле, здесь было не столько холодно, сколько сыро – перед моим лицом качались ветки папоротника – на каждом перистом листе висела капля воды. Я смотрела, как в них преломляется серо-зеленое утро и боялась пошевелиться – все это великолепие тут же стекло бы мне за шиворот. Наконец, я вывернулась и села. Водопад все равно обрушился, но уже мимо. Хаарта видно не было, хоть рюкзак и валялся на прежнем месте. Предоставленная самой себе, я занялась всякими насущными вопросами, но, когда через полчаса он не появился, почувствовала себя неуютно. Может, мне нужно проявить инициативу и разжечь костер? Вряд ли у меня что-нибудь получится, в такой-то сырости. Может, он вообще ушел? Я перелезла через ствол поваленного дерева – обе лошади были тут, в зарослях какого-то кустарника. Казалось, я притерпелась к этой невероятной ситуации – теперь меня в основном беспокоили всякие неприятные мелочи – собственно, то, что и составляет жизнь – что одежда отсырела, что все мышцы после верховой езды с непривычки сводило судорогой, что хорошо бы поесть и выпить чего-нибудь горячего. Я уже понимала, что раз они тут не читают, не пишут, то и живут в дикости – каких-нибудь землянках? Где нужно таскать воду из колодца и бегать на двор? У нас таких мест тоже хватало – ничего хорошего нет в этой близости к природе, ей-Богу.

Кусты затрещали. Я уже напряглась, готовясь в случае чего отскочить в сторону, но это вернулся Хаарт. Через плечо у него была перекинута холщовая торба – что-то в ней было.

– А костер ты не додумалась разжечь. – сказал он недовольно.

Я виновато промолчала. Чувствовала я себя на редкость бесполезным созданием, ну, да это дело обычное.

Он бросил мешок на землю и занялся костром. Минут через пять огонь у него уже разгорелся – интересно, сколько мне бы понадобилось на это времени? Он вытащил из мешка флягу – по-моему, это была обычная армейская фляга, укрепил котелок над огнем и налил в него воды. Потом высыпал из мешка на землю корни, по-моему.

Я на всякий случай спросила:

– Что это?

– Наш завтрак, – сказал он.

И закопал этот самый завтрак в раскаленные угли.

– К вечеру мы будем дома, – сказал он, – если не будем останавливаться по дороге. Так что ешь как следует.

Я не представляла себе, как опять сяду на лошадь – у меня болела спина и ноги. Но на меня напал какой-то тоскливый страх, я боялась сказать хоть что-то.

Поэтому, я молча поела эти штуки, которые он веткой выскреб из огня; выпила горячий чай – на этот раз это оказался нормальный чай, он его высыпал в котелок из жестяной банки – и почувствовала себя лучше. Корни были по вкусу и похожи на печеные корни – ничего особенного. Потом он загасил костер, собрал свое хозяйство и сказал:

– Поехали.

Я оседлала лошадь, опять же, молча. Так мы и двинулись дальше в полном молчании.

Сведенные судорогой мышцы спустя какое-то время перестали болеть – я их просто не чувствовала. Руки занемели – я механически балансировала на лошади, поднимаясь и опускаясь в такт повторяющимся толчкам. Когда Хаарт переводил свою лошадь в шаг, я просто повисала в седле – не было сил разговаривать, смотреть по сторонам. Поэтому, я не сразу заметила, что мы уже выехали из леса.

Он не поредел – расступился как-то сразу и мы оказались на равнине. Бесконечная равнина – как до того бесконечный лес – зеленая, гладкая. Всюду, куда доставал глаз, расстилалась плоская изумрудная скатерть. Трава заглушала стук копыт – казалось, мы передвигаемся в каком-то странном сне. Я видела перед собой спину Хаарта – он не проявлял никаких признаков усталости – а ведь он-то ехал без седла. Самя я давно уже держалась на чистом автоматизме – я перестала соображать, я принимала этот мир таким, каким он казался – бесконечное зеленое море, ни одного человека поблизости, ни строения, ни даже дерева – трава и трава, и низкое бессолнечное серое небо.

Хаарт пару раз обернулся, поглядел на меня, но ничего не сказал. Лошади какое-то время шли шагом, потом он поднял свою в галоп – стало еще хуже, потому что трава подо мной слилась в сплошной ровный убаюкивающий поток, я ныряла в этих волнах не чувствуя своего тела, ни страха, ни удивления – ничего. Я все ждала, когда же это кончится, но равнина не имела предела, горизонт все время отодвигался, пряжка подпруги натерла мне ногу – единственное разнообразие в этом монотонном движении – впрочем, разнообразие не слишком приятное. Наконец, лошади пошли шагом и я поняла, что мы поднимаемся в гору. Очень пологий подъем – холм (если это был холм) ничем не выдавал себя, спрятанный под тем же зеленым покровом, подъем был почти незаметен, и, наконец, в меркнущем вечернем свете я увидела перемену в пейзаже – передо мной стоял дом. Он вырос как-то сразу, ничто не предвещало его приближения, но это был действительно дом, он был окружен оградой – массивной серой оградой из какого-то похожего на бетон материала. Ограда гораздо выше человеческого роста, а сам он выше этой ограды – наверное, потому, что стоял на верхушке холма. Настоящий добротный дом – никакая не землянка, не хижина, ничего подобного, – двухэтажный, с наружной лестницей, ведущей наверх, с покатой крышей. Верхний его этаж сложен из бревен, а нижний – цокольный – из массивных серых камней. Окна захватывали оба этажа – они были высокими, но довольно узкими и, в последнем рассеянном свете, я увидела, что в некоторые из них вставлены разноцветные стекла.

Мы свернули и поехали шагом вдоль ограды – в ней обнаружились массивные ворота, снаружи заложенные деревянным брусом.

Хаарт спрыгнул с лошади, передвинул брус и створки ворот распахнулись – он завел лошадь, а я въехала следом за ним. Двор за оградой был более менее обычным двором – я увидела конюшню, какой-то сарай, стог сена…

Я слезла с лошади, расстегнула подпруги, стащила седло и села на землю, так и держа седло в руках. Хаарт перехватил повод и отобрал у меня седло.

– По крайней мере, ты не сбила ей спину – сказал он.

Он увел лошадей, а я добралась до крыльца и присела на ступеньку – доски были сухими и теплыми. Я не сделала никакой попытки подняться даже когда Хаарт вернулся и отворил двери в дом – они тоже были заперты лишь на наружный засов. Ему пришлось прикрикнуть на меня и я поднялась, цепляясь за перила.

Внутри было темно – дверь за нами захлопнулась и мы оказались в узком коридоре, потом Хаарт прошел в такую же темную комнату. Я слышала, как он возится там, зажигая свет. Вскоре на пол коридора легла желтая полоска и я увидела, что он сложен из массивных каменных плит. По этой светлой дорожке я и прошла в комнату.

Она занимала весь нижний этаж и служила, видимо, одновременно гостиной и кухней. В дальнем углу стояла плита – она топилась дровами, которые были аккуратно сложены рядом. Но тут же находилась какая-то вполне современная раковина – хоть и довольно непривычного вида, к ней были подведены трубы – какие угодно, но только не металлические. На полках темного дерева стояла всякая кухонная утварь, а посреди комнаты располагался здоровый деревянный стол – его темная поверхность матово отсвечивала.

Мебели было немного, но она была добротная, надежная, а каменные плиты пола были застелены тростниковыми циновками. Не будь я полутрупом, мне бы тут понравилось.

Хаарт сказал:

– Если ты поднимешься по этой лестнице, то там есть ванна. Вода теплая.

Фонарь, который он держал в руке, отбрасывал резкие тени, отчего лицо его казалось суровым и невыразительным – темные ямы глаз, темные впадины под скулами. Свет был странный – не огонь и не электрическая нить накаливания – неяркое ровное сияние, исходящее из матового шара. Шар качался в плетеной веревочной сетке – точно поплавок на волнах.

– Откроешь шкаф в коридоре, там есть какая-то одежда. Посмотришь, что тебе подойдет.

Шкаф с одеждой стоял на верхней площадке лестницы – вернее, он был вмонтирован в стену. Порывшись в нем, я нашла рубашку и полотняные штаны – велики, но, если перетянуть потуже и подвернуть штанины, то – ничего.

Следующая дверь действительно вела в ванную – довольно тесную, но вполне цивилизованную – ванна была утоплена в пол и к ней были подведены те же странные трубы. Краны были тоже какие-то непривычные – и я порядком помучилась прежде, чем мне удалось пустить теплую воду. Откуда бралась эта теплая вода, я так и не поняла – тут ведь не было ни электричества, ни центрального отопления. Под потолком пролегала изогнутая стеклянная трубка – она слабо светилась.

Залезть в теплую ванну после того, как два дня подряд промаешься верхом на лошади – высшее блаженство. Когда я вылезла и переоделась, то уже чувствовала себя лучше и была способна хоть как-то соображать. Беда только в том, что проку от этой способности все равно не было – воображение мое все время буксовало – я так и не могла понять, где я оказалась. Это само себе здорово сбивало с толку, но еще хуже, когда не знаешь, как себя держать – вероятно, мне следовало проявить какую-то благодарность…Поди знай, до какой степени.

Когда я спустилась вниз, за окнами было уже совсем темно.

Хаарт уже успел затопить плиту и накрыть на стол – я боялась, что это опять будут какие-то корни, но пахло уж очень аппетитно. После всех этих физических упражнений на свежем воздухе изголодалась я страшно, но мне не хотелось показаться невежливой – поэтому я присела на нижнюю ступеньку лестницы и сидела там, пока он, не оборачиваясь, сказал:

– Ты можешь сесть за стол.

Посуда тоже была какая-то непривычная – хорошая фарфоровая посуда, но странной формы, какой-то текучей, что ли – настолько она была плавно изогнута. Белая тонкая чашка, казалось, светилась изнутри своим собственным светом. От нее поднимался ароматный пар – это было подогретое вино с какими-то специями.

Я из вежливости подождала, пока он не начнет есть, и только потом развернулась как следует. Ложки и ножи тут были, а вот вилки – нет. Сейчас, правда, это меня мало беспокоило.

– Так как же все-таки ты оказалась тут? – спросил Хаарт.

Я рассказала ему всю эту историю про штурмовиков и приемник – довольно, впрочем, коротко.

– Тебе повезло, – сказал он. – Ты могла проплутать там до смерти. Там такие лабиринты, знаешь…

– Это действительно подземный город?

– Да нет, – ответил он, – это просто какая-то система коммуникаций. Может, под ними и лежит какой-то подземный город, не знаю.

– Какой смысл ходить вот так…туда и обратно?

Он пожал плечами.

– Это просто торговля. Перевозка товара. Здесь ведь никто никогда не делал ничего сложнее телеги. Я переносил сюда оружие, разные вещи.

Я дотронулась до чашки – она еще хранила тепло и казалась такой хрупкой… не толще бумажного листа.

– У нас таких не делают. Я хочу сказать, это музейная вещь. А ты говоришь, что тут ничего не умеют.

– Это не наши. Это леммы.

– Леммы?

– Другая раса. Они иногда продают всякие такие штуки. Или меняют. Не думаю, чтобы они сами пользовались такой посудой.

– Я… не понимаю.

– Тут нужно прожить какое-то время, чтобы привыкнуть к этому. У вас там тоже все очень запутано. Здесь, например, нет войн.

– Сульпы… они такие страшные.

Он усмехнулся.

– Они, в большинстве своем, даже мяса не едят. А ты, когда там носилась, думала, они сейчас нападут на тебя, да?

– Наверное, да. Все это непривычно как-то.

От теплого вина я вконец расслабилась, мне стало хорошо и спокойно, только страшно лень было подниматься с места. Я просто сидела, пытаясь представить себе, как они тут живут. В целостную картину все это как-то не складывалось.

Хаарт покосился на меня и стал убирать со стола. Я даже не пыталась ему помочь – просто сидела и смотрела, как он складывает посуду в раковину. Он сказал:

– В следующий раз твоя очередь.

– Ладно. А чем тут вообще люди занимаются?

– Живут. Так же, как и везде.

– Мы долго ехали. Два дня. И не встретили никого. Ни одного человека. Где все?

– На краю леса есть несколько деревень. И еще город, не очень далеко. Но людей тут не много, это правда.

– У нас… – Я закрыла глаза и откинулась на спинку стула – даже этот мягкий свет сейчас казался невыносимым – все по-другому. Всего очень много…слишком много.

Хаарт перестал греметь посудой. Я приоткрыла глаза – он, обернувшись, глядел на меня.

– Здесь и правда, спокойно, – наконец, сказал он.

Здесь, действительно, было спокойно. Меня словно покачивало на теплых волнах, страх куда-то ушел, словно ему в этом мире действительно не было места. За окном темное небо несколько раз вспыхнуло – дальние зарницы высветили края туч, потом, через сто лет, я услышала тихий рокот.

Хаарт сказал:

– Ты хотела пройти обратно… Если это тебе действительно нужно, я смогу провести тебя туда через пару дней. Но, мне кажется, лучше будет, если ты останешься здесь. Если там тебя ничего не держит.

Я подняла голову. За его спиной было витражное окно, цветные блики лежали на каменном полу, на темной столешнице. Там, за окном, в темноте, раскинулся непонятный чужой мир. Не более чужой и непонятный, чем тот, который я оставила там, по ту сторону темного лабиринта, в грязи и холоде.

– Не держит, – сказала я. – Нет.

3.

Мне действительно пришлось выучить язык – когда у Хаарта лопнуло терпение, он просто перестал разговаривать со мной на языке той стороны. На самом деле, оказалось, что это не так уж и сложно если иметь стимул.

Вскоре он сказал, что ему нужно отвести вторую лошадь к сульпам – он уехал и пропадал дня четыре. С его уходом все мое спокойствие куда-то делось – ночами я бродила по дому, заглядывала в углы, прислушивалась к несуществующим шагам. Дом принадлежал ему, а не мне, и не то, чтобы становился враждебным – просто не обращал на меня внимания. Я закрыла изнутри ворота и ночами запирала на внутренний засов входную дверь – мне мерещились всякие ужасы. Как оказалось, не напрасно.

Хаарт приехал очень мрачный. Он привел другую лошадь, вместо той, прежней, уж не знаю, где он ее раздобыл – крупную гнедую кобылу, с которой мы сразу поладили и рассказал, что до него дошли неприятные известия – кто-то из наших военных обнаружил Проход.

Видимо, на той стороне все было уж очень плохо – Хаарт не стал рассказывать, как обстоят дела, а мне не удалось ничего от него добиться, – раз вооруженные доблестные наши войска храбро ринулись неизвестно куда. Их больше двухсот человек – сказал он – они натащили с собой кучу оружия и уже постреливают. А с перепугу от них можно ожидать чего угодно.

Он ходил по дому черный и только к вечеру мне удалось вытянуть из него, что еще случилось.

– Те сульпы, которых ты тогда так испугалась, – сказал он. – Они поселились возле Прохода.

Я уже поняла, что произошло, но дала ему договорить. Может, ему станет легче, если он сам все расскажет.

– Они их убили, всех. Все становище. Перестреляли из автоматов. Они же совсем безобидные, сульпы! Они, наверняка, даже не могли понять, что происходит.

Это меня не удивило. Другого я и не ожидала – для наших людей, оказавшихся в незнакомом месте, озлобленных, испуганных, да еще и вооруженных, это была вполне естественная реакция. Что-то вроде условного рефлекса. Но на этом ведь не кончится…

Я сказала:

– О, Господи! Хаарт, да ведь они тут всех перебьют. С ними нужно что-то делать. Представь себе, что вся эта вооруженная банда ввалится сюда и…

Он покачал головой.

– Ты не понимаешь. Никто с ними ничего не будет делать. Просто не сможет.

– Не сможет? Почему?

– Я же говорил тебе – тут никто никого не убивает. Тут не бывает войн. Тем более, что нужно собраться всем вместе, договориться как-то, собрать оружие… нет. Никогда я ни о чем таком не слышал. Никто тут не будет обороняться – организованно, во всяком случае. Да и поодиночке – вряд ли.

– Но тогда…

– Прожить в лесу не так-то просто, – сказал он. – Посмотрим, что будет через пару месяцев.

– Но если они выйдут сюда?

– Нет, – сказал он, – не думаю. Они скрываются где-то в лесу. Похоже, они не очень-то любят открытые пространства. Тем более, скоро начнется Кочевье. Их тут сметет с лица земли, просто.

– Эти… миграции животных?

– Ты не представляешь себе, что это такое, – возразил он, – они идут сплошным потоком, сотни, тысячи. Когда они уходят, тут нет травы. Вся земля разворочена, вытоптана… И они опасны. Многие среди них опасны. Ты же видела, какая ограда вокруг дома. Это от них, от хаэд. И это при том, что холм они огибают стороной. Они движутся мимо холма – туда, на побережье.

Я попробовала представить себе то, о чем он рассказывал – темная, шевелящаяся масса, покрывающая равнину от горизонта до горизонта, распадается на два потока, огибая холм. Их должно быть видно с верхней площадки лестницы – не слишком приятное зрелище.

– Нам нужно съездить в город – сказал Хаарт.

Я даже слегка удивилась. До сих пор он не говорил ни о каких поездках и пресекал все мои попытки поближе познакомиться с окружающим миром. Я так и не видела тут никого больше – за все прошедшее время.

– Кочевье запрет нас надолго – объяснил он, – а продукты на исходе. Тебе нужно купить какую-нибудь приличную одежду. Седла второго тоже нет. Ну, и, может, узнаем какие-то новости.

Раньше я бы обрадовалась предстоящей поездке, но сейчас мне что-то расхотелось выходить за пределы дома – я была слишком напугана всеми его рассказами. Но пререкаться с Хаартом мне не хотелось – при его теперешнем настроении. Я только спросила, берет ли он с собой какое-нибудь оружие и немного успокоилась, когда он сказал, что да, берет.

Мне было страшно. Какое угодно зверье лучше, чем те ребятишки, с которыми я повстречалась тогда, на развалинах, ночью.

Чтобы как-то отогнать грызущие страхи, я попыталась отвлечься, пробуя представить себе этот самый город, однако, ничего разумного при этом слове в голову не приходило. Во всяком случае, вряд ли он будет похож на наши города – слишком уж тут все по-другому. Из рассказов Хаарта я сделала вывод, люди тут не слишком активно общаются между собой, даже, похоже, стараются избегать друг друга. А ведь город – это везде, в любой культуре предполагает скопление народа, разве не так?

Странно, однако, что они тут все воспринимают с таким фатализмом – просто сидят и ждут, что будет дальше. Может, их к этому приучила жизнь в безлюдных равнинах, где опасности избежать все равно невозможно… не знаю. У нас-то все всегда кипело, точно развороченный муравейник. Поди пойми, что лучше… Я уже давно перестала верить в то, что, перед лицом совместной опасности, под угрозой насилия в людях просыпаются лучшие качества – сплоченность, взаимовыручка и тому подобная чушь. Я слишком близко видела все это, слишком хорошо знала, как оно бывает на самом деле. Да и что толку было в том, что мы нервничали, перезванивались, слушали ночами последние известия, топтались в очередях за газетами, пока газеты еще выходили… никакого толку.

Так что все просто зависит… от точки зрения, наверное.

– Ты говорил, что часто ходил на ту сторону, даже, вроде, жил там какое-то время. Тебе там нравилось?

Он пожал плечами.

– Раньше… да, наверное. Понимаешь, тут… здесь ведь никогда ничего не происходит. Ничего не меняется. А там каждый раз было что-то новое. Потом, правда… стало слишком опасно.

– Ты имеешь в виду проверку документов, комендантский час и все такое?

– Ну да. – Он нахмурился. – Не думаю, что сейчас имеет смысл туда ходить. Похоже, там еще долго будет неладно. Может, опять придется торговать с сульпами – есть племена, которые никогда не выходят на равнину.

– А люди – часто переезжают с места на место?

– Да нет, – сказал он. – зачем? Правда, на побережье есть целые деревни. Рыбаки. Перед началом кочевья они просто снимаются с места и уходят. Там, знаешь, что делается?

Похоже, просто ради новых впечатлений тут с места никто не двигается.

Я попыталась представить себе мир, лежащий за оградой дома – равнина, лес, и дальше, до самого края света, бесконечные топи. Ни огонька, ни жилья. Людям тут оставалось не слишком много места.

Хотя… были и у нас такие же глухие земли. И живущие там люди годами понятия не имели о том, что происходит в большом мире. Но тем не менее, в мире всегда что-нибудь происходило. Просто здесь, почему-то, людей было мало… слишком мало.

4.

Выехали мы затемно.

– До города далеко – сказал Хаарт, а нам бы хорошо быть там еще до полудня.

К моей радости выяснилось, что он запряг лошадь, так что ехать нам предстояло на телеге. Не то, чтобы я совсем уж не любила ездить верхом, но за последнее время мне занятие это порядком поднадоело – как все, что превращается из удовольствия в необходимость.

Рассвет тут наступал медленно – горизонт затянуло туманом, да так, что было трудно сообразить, где мы находимся. Ни неба, ни земли – какое-то однородное серое месиво. Потом вокруг начало светлеть, земля неохотно отделилась от неба и я увидела все ту же бесконечную равнину.

Мир сплошной зелени – никакого другого выбора красок не существовало и глазу больше не за что было зацепиться. Покрытосеменные лишь начинали победное шествие по земле и были это, в основном, травы. Равнина, переливающаяся зелеными волнами, распахнулась от горизонта до горизонта и по левую руку, на самом краю света, виднелся лес, слишком синий, чтобы быть лиственным. Солнце так и не появилось, лишь в том участке неба, где оно, предположительно, находилось, расплывалось смутное пятно. Пахло нагретой травой, сыростью; чего-то явно не хватало – я все пыталась сообразить, что не так и, наконец, поняла – привычных и неотвязных комариных облачков над головой. Похоже, насекомых тут вообще не было. Может, живет кто-то в лиственной подстилке? Ах да, листвы-то тут тоже нет.

Ну, во мху, в почве, в хвощах и плаунах, жить кто-то все равно должен. Многоножки какие-нибудь.

То, что Хаарт назвал дорогой, на самом деле было чем-то вроде двойной колеи, еле заметной в этой бурной поросли. И было очень тихо. Вообще-то, начинаешь замечать, что очень тихо, только когда есть с чем сравнить тишину – какой-то звук все равно должен раздаваться. Телега чуть поскрипывала, а лошадь шла уж совсем бесшумно. Так что, когда я подумала о тишине, я сразу уловила этот звук.

Еле слышный ровный гул доносился откуда-то справа, постепенно становясь все громче, пока я не разглядела, наконец, источник шума. Да так и замерла с открытым ртом. Из рассказов Хаарта у меня сложилось впечатление, что технический уровень тут довольно низкий и поэтому теперь я с удивлением наблюдала, как дорогу перед нами пересекло нечто, больше всего напоминающее парящую в метре от земли платформу. Может, она была на воздушной подушке, не знаю… Трава под ней чуть заметно пригибалась, но ничего больше. Но любое техническое приспособление, в общем-то, было мне не в новинку, а вот те, кто управлял этой штукой… Матерь Божия, никогда я такого не видела. Эти существа – их было трое – ростом были не больше десятилетнего ребенка, голая кожа их матово отсвечивала серо-зеленым, вытянутые вперед головы заканчивались роговыми челюстями, а выше двух темных, непроницаемых глаз на покатом черепе явно располагался еще один – теменной. Руки у них были хрупкие, с подвижными гибкими пальцами, а еще имелся хвост – мощный, явно служащий опорой и балансиром при передвижении.

– Это еще кто? – изумленно спросила я. Я уже готова была поверить и в неведомую кочующую болотную живность, и в живущих в лесах сульпов, но это уже ни в какие ворота не лезло.

– Это леммы, – тихонько объяснил Хаарт. – и веди себя с ними прилично. Они чувствуют мысли, или что-то вроде.

Я уже собиралась поинтересоваться, что значит прилично, но тут один из леммов поднял тонкую руку, кожа на шее у него задергалась и он сказал:

– Мы, привет.

Голос у него был глухой и невыразительный.

– Привет, – спокойно ответил Хаарт. Он держался так, словно ничего из ряда вон выходящего в такой встрече нет.

– Мы в город. – лемм недоброжелательно оглядел меня и сообщил:

– Это кейя с той стороны.

– Ну да, – сказал Хаарт. – Но она живет здесь какое-то время. И наш язык она тоже понимает.

– В лесу есть и другие люди с той стороны, – продолжал лемм все так же недовольно. – Они делают больно.

Я видела, что ему неприятно говорить об этом, – кожа у него из зеленоватой сделалась темно-серой, а горловой мешок мелко задрожал.

Почему-то я почувствовала себя виноватой.

– Сама знаю, – пробормотала я, – я и сама от них пряталась.

Будь лемм человеком, он, наверное, пожал бы плечами, но на это они просто не были способны физически. Плечевой пояс у него был как у ящерицы-переростка. Зато он, наверное, мог вращать головой на все стороны света.

– Там были сульпы, – сказал лемм невыразительно, – их больше нет. Очень плохо. Проход закрылся. Этих, с той стороны – их тоже скоро больше нет. Еще до кочевья.

На этом беседа закончилась. Платформа плавно двинулась с места, проплыла над колеей и вскоре потерялась в зеленом сыром пространстве.

– Это что же такое? – спросила я, без особого, впрочем, удивления.

У меня уже выработалась привычка принимать все новые явления этого мира с какой-то тихой покорностью. И верно, ведь какой-нибудь древний грек не удивился бы, встретив в оливковой роще Пана, или там, кентавра, например. Так почему бы тут не резвиться явным пресмыкающимся, да еще на каком-то летательном аппарате?

– Люди, – сказал Хаарт.

– Вот это?

– Ну, понимаешь, это все – люди. И леммы, и сульпы. У леммов всегда здорово получались всякие технические штуки. Мой дом – его леммы строили.

Я представила себе дом Хаарта – с его изящными линиями, светильниками, наполненными биолюминисцентным газом, с его системой отопления и канализацией – явно на основе каких-то биологических приспособлений.

– Для того, чтобы они построили мне этот дом. – продолжал Хаарт – я работал на них лет пять – в их фактории. Так обычно это и делается – если ты хочешь что-то получить от леммов, то просто приходишь туда и работаешь на них – леммы сами назначают срок, в зависимости от того, что тебе нужно. Они могут делать все, кроме оружия, поэтому за оружием и приходилось ходить на ту сторону, через проход. Но теперь, похоже, этому пришел конец. Проход закрыт, слышала, что он сказал?

– Что значит Проход закрыт?

– Ну, тот тоннель, через который ты сюда попала. Теперь через него пройти нельзя. Те, кто попал сюда – эти отряды, банды эти они не смогут выйти обратно. Останутся здесь. Но леммы, вроде, говорят, что они долго не протянут.

– Почему?

Он не ответил.

– Кто закрыл проход?

На этот вопрос он тоже не ответил. Вместо этого он продолжал:

– Они очень мирный народ, леммы. Понимаешь, у них так устроены головы, что они чувствуют все, о чем думают другие люди. Так что, если кому-нибудь поблизости плохо или больно…

– Им тоже делается плохо?

– Да. И они разговаривают с нами, но между собой – нет. Думаю, они и нас понимают независимо от того, отвечаем мы им или нет. Это просто так, для удобства. И никогда не говорят о себе я, всегда мы. Может…Может, они вообще не знают, что такое Я.

Я задумалась.

– Уж не знаю, хорошо это или плохо.

– Не то и не другое. Это так и есть.

– А что из себя представляет город?

– Просто такое торговое место.

Они, видимо, существа общественные, эти леммы, настолько связанные друг с другом, что каждый из них просто не может воспринимать себя, как отдельную личность. А, раз так, они, скорее всего, не любят путешествовать поодиночке – поодиночке им страшно и неприятно и всегда подстерегает опасность эмоционального удара со стороны. И поселения их, наверное, что-то вроде улья или муравейника – по сути своей, я имею в виду. А путешествующие поодиночке люди – другие люди, кейяр, как подчеркнул Хаарт, должны казаться леммам Так что, действительно, это был странный мир. В нашем, агрессивном, раздробленном, напористом, леммы просто не выжили бы – минуты не выдержали. Уж слишком тяжким был бы для них психологический фон. А тут они прекрасно уживаются. Если три настолько разных племени могут существовать бок о бок, должно быть что-то, что удерживает их в равновесии – какой-то стабилизирующий фактор.

Меня убаюкала не столько дорога, – я вообще-то, люблю ездить, особенно, когда к этому не надо прилагать никаких усилий, сколько унылое однообразие ландшафта. Когда глазу не за что зацепиться, поневоле впадаешь в какой-то причудливый ступор. В голове крутилась какая-то мешанина – обрывки чужого языка, невероятные догадки – все то, что тут же забываешь, проснувшись. Хаарт разбудил меня, сказав:

– Проснись, подъезжаем к городу.

Это и вправду было такое торговое место.

Больше всего оно напоминало базарную площадь. По бокам ее тянулись длинные унылые строения – то ли склады, то ли постоялые дворы. Самое высокое из этих зданий гордо вздымало целых два этажа.

Земля на площади была хорошо утоптана и на этой земле рядами сидели люди – не только люди, как я потом разглядела, а рядом были навалены кучи всякого барахла. Хаарт привязал лошадь у коновязи – лошадей по периметру площади топталось довольно много, – и мы отправились на рынок за покупками. Я брела следом за Хаартом, то и дел натыкаясь на всякую всячину, разложенную на земле, и попутно пыталась понять, что из себя представляет местная публика. Народ тут был самый разный – я увидела нескольких сульпов, но они ничего не продавали, а рылись в грудах вещей, выискивая что-то нужное для своей лесной жизни, но людей – настоящих людей – огромное большинство.

Все неуловимо похожи друг на друга – один народ – темноволосые, скуластые, в ярких домотканных одеждах. Женщин среди них было очень мало, да и те – в основном старухи, сидящие на корточках с отсутствующим видом. Самой распространенной одеждой тут были шерстяные пончо со сложными геометрическими узорами. Уже потом Хаарт сказал мне, что по расцветке и узору можно узнать, откуда этот человек родом – я имею в виду, из какой деревни или местности. У нас, кажется, у каких-то народов тоже что-то в этом роде бывает, верно?

Но интереснее всего было рассматривать не людей – в большинстве своем они казались какими-то заторможенными, словно сонными, – а то, что они продавали. Какой-то фантастический склад барахла! Тут были какие-то рюкзаки из лоскутов чешуйчатой кожи, ножи с резными костяными ручками, всяческая хозяйственная утварь, седла, упряжь, и, неожиданно – фонарик на батарейках, болотные резиновые сапоги, капроновые рыболовные сети – все явно нашего производства, все – с той стороны. Похоже, через проход шел налаженный товарообмен – до того, как он закрылся, проход этот. Интересно, как они будут теперь менять батарейки? Я даже обнаружила в куче вещей вполне приличный портативный радиоприемник, а это означало, что где-то есть и передатчики.