Текст книги "Черновик человека"

Автор книги: Мария Рыбакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Георгий Иванович запирает дверь и возвращается за стол. Ну вот и посидели, вот и хорошо, говорит он. Валентина продолжает смотреть в окно. Ее глаза сухи, лицо снова неподвижно. Холодно, произносит она неотчетливо, хоадно. Давай, я отопление включу, Валя? Давай? Нет? Не хочешь разговаривать? Ладненько, тогда молча посидим.

Валь, а Валь, спать пойдем? Давай сначала зубы почистим. Иди сюда. Берем щетку, выдавливаем пасту. Вот, держи. Ну, Валентина, зубы. Я тебе помогу. Можно я подержу твою руку? Так. Водим аккуратненько. Еще водим. Теперь выплевываем. Хорошо. Вот полотенце. Пошли в постель.

Он выключает свет и лежит, заложив руки за голову. Слушает дыхание жены. Надеется, что она спит. На секунду ему становится хорошо. Итог дня: он не дал Валентине потеряться, Глаша приехала и уехала, теперь они дома, в уютной постели. Может быть – конечно, глупо надеяться на такое чудо – но вдруг в эту ночь разум вернется к Вале. Клетки мозга каким-нибудь образом восстановятся. Она откроет утром глаза, посмотрит на него и скажет: что это со мной было? Несколько месяцев как в тумане. Я что, болела?

Жена поворачивается и обнимает его, прерывая грезу. Он думает, что это она во сне, и осторожно перекладывает ее руку на простыню. Но она обнимает его снова, прижимается к нему, не испуганно, а со страстью. Ее губы ищут его губы и находят. Валя, говорит он в перерыве между поцелуями, Валя, почему ты не спишь? Она гладит его по груди, по животу, ее рука спускается, и Георгий Иванович чувствует прилив желания и стыда. Как будто жена застала его в постели с любовницей, но любовница и жена – это одна и та же Валентина. Молодая и сильная Валентина прижимается к нему и возбуждает. Слабоумная, хрупкая Валентина стоит в углу и смотрит на постель, не произнося ни слова: в темноте он не может понять, хмурится ли она. И чем жарче его ласкает сильная Валентина, чем больше растет вожделение – тем тоньше становится тень слабенькой Валентины в углу. Да она и не может быть подлинной. Его Валя – бой-баба с загорелыми плечами, зависть писательских жен и похоть собратьев по цеху. Я хочу тебя, говорит он, вот так, сейчас, да, сейчас, милая, да, опять, ах, люблю тебя.

Потом она откатывается и забывает про него.

Валя, слышишь меня?

Легкий храп вырывается у нее из глотки.

Заснула. Может, она уже ничего и не помнит.

Он подумал: может, их совокупление было прелюдием чуда, о котором он только что подумал? Он проснется подле прежней Валентины, той, которая была до болезни. Проснется с настоящей женой и настоящей любовницей – а не той, робкой, которая в углу таяла.

Ему снилось, что он в Америке. Что у него есть аппарат, похожий на телевизор, который он может включать, когда захочет, и смотреть на Валентину и Глашу, оставшихся в доме без него. Они сидят за столом на кухне, перед ними блюдо с печеньем, они сидят и улыбаются друг другу. Потом Глаша встает, делает несколько шагов к Валентине, с трудом волоча живот, и со всей силы бьет мать по щеке.

Он просыпается. Что это, мокрое, на лбу и на щеках. Пот, что ли. Фу, гадость. Как же теперь снова заснуть. Георгий Иванович зажигает лампочку возле кровати, берет детектив, пытается скоротать ночь. Убийства происходят на острове, под моросящим дождем, среди камней, поросших мхом, возле холодного моря. Их расследуют люди в свитерах грубой вязки, люди, у которых есть лодки, и тайны, и старые собаки, и рыболовные снасти. Перед рассветом приходит сон, тяжелый и краткий.

Утром первым делом он звонит Глаше и оставляет сообщение.

Глаша, спасибо тебе огромное, что согласилась посидеть с Валентиной, но, знаешь, я думаю, лучше будет, если все-таки медсестра посидит или мы наймем профессиональную сиделку. Тебе же надо на работу ходить, а они тут целыми сутками могут с Валей сидеть. Так что ты не волнуйся, я все беру на себя, мы справимся.

Георгий Иванович смотрит на телефон и ждет ответа. Ничто так не тревожит его, как молчание – редакторов, читателей, женщин. Он ненавидит ждать. Ждать – удел неудачников или юнцов. Он встает и начинает ходить из спальни в коридор, тихо ступая, чтобы не разбудить жену, и все же не в силах остановиться.

Телефон молчит.

* * *

Света с дядей Жорой стояли под кипарисом, и он, указывая куда-то – то ли на крону, то ли в небо, – проговорил: слышишь, как она кукует? Узнаешь? Кричала досадная, постоянная горлица, которую Света любила передразнивать: ку-КУ-ку, ку-КУ-ку. Ну, это местная птица, я знаю, у вас таких нет. Я не про то, Света, я про ее звук. Слышишь амфибрахий? Она не знала, что это такое, и он принялся объяснять ей стихотворные размеры. Оказывается, то, как она складывала свои стихи, имело название, много разных названий, в зависимости от того, куда падало ударение – но ведь я об этом не думаю, когда сочиняю! – это потому что ритм у нас всех в крови, мы потомки древних танцоров и песенников – и все стихи, которые мы с младенчества слышали, основаны на этом: ударный, безударный, ударный, безударный, или ударный, два безударных, ударный, два безударных. Это как на качелях качаться? Да. Пошли на аттракционы.

Они идут по набережной, длинноногий мужчина и семилетняя девочка. Света, слушай прибой и опять услышишь ритм, слышишь: бьет и отползает, бьет и отползает, посчитай, на сколько долей бьет и на сколько долей отползает, вся природа, Света, в ритме: восход – закат, луна рождается, луна умирает, волна набегает и откатывается, а кто идет против ритма, идет против жизни, Света. Она кивает. А знаешь, почему море «черным» называется? Потому что в нем якоря чернеют от сероводорода. Навстречу попадаются девушки в ярких косынках, просят автограф у Левченко, это ваша дочь? Нет, это поэтесса Света Лукина, не слышали о такой, нет, ну, скоро услышите, скоро ее узнает вся страна. Света шагает гордо.

Она учится у него: стих надо начинать с маленького, с комнаты, даже с кроватки, с игрушек, с рогалика луны за окном. Затем слова должны протаптывать тропку от дома ко всему поселку, к пляжу, к морю и к другим городам, а от них – к островам и континентам, ко всему земному шару, вращающемуся в бесконечной вселенной, и по всей этой вселенной ее стихотворение должно разлетаться, как позывные человечества. А когда перед публикой читаешь, кричи. Стих есть крик души, Света. Надо, чтобы в твоем голосе слышался этот крик. Но иногда надо шептать, замолкать, делать передышку. Потому что стих – это не только крик души, но и признание в любви, и тогда надо читать тише, тише, как бы склоняясь над ухом любимого. Послушай шепот этих волн, покорный скрежет сердоликов.

Они покупают билеты и заходят на качели-лодочки, такие медлительные поначалу, надо приседать и упираться ногами, чтобы раскачаться, но мало-помалу размах становится все сильнее, тяжелая лодочка взмывает, сердце екает, Света то заваливается, то нависает над долиной, видит горы с трех сторон и море с четвертой, видишь, Света, опять ритм, вжух-и-вжух, вжух-и-вжух. А давайте, дядя Жора, споем песенку про качели, знаете, «взлетая… выше…» – «летят, летят», подхватил Левченко. Дядя Жора (вжух-и-вжух), а какой день вашей жизни был самый счастливый? Мой самый счастливый день еще впереди, Света!

Здесь, просыпаясь, она слышит иногда плач другой горлицы, чем-то похожей на тогдашнюю. Но кричит она не так настойчиво и громко, как горлица ее детства, а плачущим ямбом (ку-КУ), и вслед за ним выпускает задумчивый трохей, который теряется в шелесте листьев: куу, куу. И странно бывает думать, что она пропутешествовала от горлицы к горлице, и ни одна из этих птиц не курлыкала весело, не щебетала, как положено радостным пернатым, но либо талдычила что-то одно и то же, трехсложное, в любое время дня, либо тосковала и плакала по чему-то.

А ведь в Средней Азии живет малая горлица, которая, если послушать, смеется. Дядя Жора рассказывал: иду и слышу, надо мной смеется кто-то, оглядываюсь – нет никого, думаю, почудилось, сворачиваю в другую сторону, а кто-то все смеется и смеется, наконец, вижу – птахи малые, у них, болезных, голоса такие, как будто они хохочут.

* * *

Света идет в книжный магазин по темным улицам южного города, раскинувшегося на берегу холодного океана. Гирлянды фонариков увивают пальмы, в ресторанах горит желтый свет, официант несет на подносе пиво для шумных, счастливых людей в кепках, повернутых козырьками назад. Она проходит вьетнамскую лавочку, магазин виниловых дисков, банк, кофейню, барахолку. Дойдя до магазина, она рассматривает витрину: книга о вселенной, альбом с фотографиями песочных замков, биография Мухаммеда Али, сборник «Самые красивые теннисистки».

Она заходит в длинный, больше похожий на склад, магазин, где стены и потолок выкрашены некогда белой, но давно уже посеревшей краской, серый палас укрывает пол (дырки стыдливо замаскированы разноцветными ковриками, о которые спотыкаются задумчивые покупатели), на потолке – два ряда квадратных, пронзительных неоновых ламп, от которых помещение становится синеватым. Старые книги расставлены по фанерным полкам с написанными от руки табличками: «местная история», «пьесы», «фотография». На стеллажах – пыльные давнишние бестселлеры о йоге, о политиках и об инопланетянах (маленьких, лысых, огромными зеницами взирающих на застекленную репродукцию вангоговских подсолнухов на стене).

Привет, Света, как хорошо, что зашла, а то скучно как-то сегодня, говорит продавец, худой и высокий, всегда в гавайской рубашке, всегда улыбается, показывая желтые от табака зубы.

В прошлый раз он звал ее на свидание – на вечер общества атеистов. Света думала, кого выбрать, его или Эрика, обоим под сорок, оба одиноки, оба подружатся с мамой, когда ее рядом больше не будет. Но остановилась на Эрике: он говорит по-русски, маме с ним будет легче. Она не слушает продавца и начинает бродить среди полок. «Как спастись от землетрясений, кораблекрушений и других катастроф». «Как вырастить огород». «Как разговаривать с теми, кто умнее тебя». «Как научиться говорить нети перестать быть слишком добрым». «Как произвести положительное впечатление в любой ситуации». «Как выжить в тюрьме», авторы Росс и Ричардс. Как выжить в тюрьме.

Она идет к старому черному дивану и утопает в нем с книжкой. Диван пахнет множеством людей (была бы собакой, получила бы больше удовольствия). Росс и Ричардс советуют держать рот на замке после ареста. Не стреляй сигареты, не проси об услугах, иначе задолжаешь навек. Не бейся об заклад, не трогай чужие вещи без разрешения, отойди, если на пол прольется кровь. Если захочешь покончить с собой, постарайся, чтобы у тебя получилось, иначе окажешься в психушке.

Хочешь сесть в тюрьму? Над ней наклоняется продавец. Он улыбается. От него пахнет сигаретами.

Я бы там сошла с ума очень быстро. Хотя, может быть, сойду с ума и так, сидя дома.

Света смеется.

А в Калифорнии есть смертная казнь?

Есть.

За что?

За предумышленное убийство. А вот это ты видела?

Он протягивает ей книжку с инопланетянином на обложке.

Это про культ «Небесные врата». Знаешь, тут была целая секта людей, которые в инопланетян, как в богов, верили?

Когда это было?

Лет двадцать назад. Бедные придурки. Сидели взаперти в одном доме. Ели, пили, спали по команде, бедолаги. Только по ночам выходили и на небо смотрели, космические корабли высматривали. По их учению, земля – это просто огород для выращивания душ. А когда души у них подросли, то должны были прилететь инопланетяне и забрать их на небо. Поэтому они свою группу называли «Небесные врата». Можно же так совсем скатиться с катушек, да еще целым коллективом. Хотя, наверное, когда ты в стаде, даже проще тронуться. Как грипп.

Они хотели стать инопланетянами?

Да, они считали, что это самые красивые существа. Лучше ангелов. Они на ангелов хотели походить. Главное было в половые сношения не вступать. Вот ведь клоуны, ей-богу. Женщины и мужчины стриглись ежиком. И ходили все в одинаковой одежде. Моя двоюродная сестра официанткой работала, говорила, эти люди один раз в ресторан пришли. Она думала, больные раком решили себя напоследок тортом побаловать. Такие они все были бледные и тихие такие, как будто при смерти. На самом деле все так и было.

Что так и было?

Ну, они скоро – того. Мужчины, кстати, себя кастрировали. Чтобы на ангелов походить. То есть на инопланетян.

Да ты что!

Ну да, а их это особо не колебало. Для них тело было только контейнером для души. Летающая тарелка должна была души из контейнеров забрать. Если захочешь купить книжку – стоит всего пять долларов. Вообще подходи к прилавку, поболтаем.

Спасибо, подумаю.

Подумай, Света! Что, уходишь? Ну, пока. До скорого.

Света выходит с мыслью об инопланетянах, и черное небо распластывается над ней. Город, бесформенный, сползающий в море, расползающийся по окрестным долинам, окружает ее. Все, кто бы ни жил здесь, были чужаками на этой земле. Когда-то сюда приезжали монахи, неужели им не вспоминалась родная Испания, неужели они считали эту пустыню, этот океан с огромными волнами, почти не пахнущий солью, эти горы и серую траву своей новой родиной. И если это не родина, то как называется то место, где ты умираешь, а не рождаешься? То место, куда судьба привела тебя, то место, куда ты дал судьбе тебя привести, земля, в которую ты костьми лег, последняя верность, союз навсегда?

Как он сказал, эта секта называлась? «Небесные врата»? Надо будет дома посмотреть.

Если выйти к океану и посмотреть налево, вдалеке на холме горят огни мексиканской Тихуаны. Если смотреть вперед, то через много-много-много океанских миль там должна быть Азия. Если же уходить от моря в глубь материка, там не будет ничего, духота, пустыня, пространство, принимающее всех и всем чужое.

Почему им казалось, что инопланетяне прилетят именно сюда? Может, потому, что здесь все такое чужое – и океан этот, и пальмы, и наспех построенные дома у огромных, как посадочные полосы, хайвеев – будто бы иная планета уже началась, она уже здесь, мы на ней существуем.

Мама, мама, ты спишь? Знаешь, тут была такая секта, «Небесные врата»? Оказывается, они все покончили с собой. Все тридцать девять человек. Здесь, в Сан-Диего. Увидели комету, решили: это инопланетяне за их душами прилетели. Значит, надо поскорее от тел освободиться. Тело – это же только транспортное средство: в космосе они им не будут нужны, в космосе им дадут совсем другие, эфирные тела.

Мама, у них учитель был совершенно чокнутый. Знаешь, что он говорил? Скоро Земля будет переработана во вторсырье! Я – единственный путь ко спасению. Мой Отец послал меня сюда из внеземной цивилизации. Прислал меня к вам, чтобы я забрал ваши души. Я – не то, что вы видите (не бритый налысо мужчина с безумными глазами, не учитель, которого выгнали с работы за приставания, не бесталанный музыкант).

Я пришел рассказать вам правду: ангелы – это пришельцы из космоса, пришельцы – это ангелы.

Мама, мама, знаешь, как они его любили? Они все были как близнецы: стриженые, тихие. В бесформенных балахонах. Не разберешь, мужчина или женщина. Бледные такие, как будто больные.

Мама, ты не спишь? Знаешь, сектанты эти, они только ночью из дома выходили. На небо смотрели, ждали комету. Какие у них голоса были, мама, нежные. Один сказал: «Я был в этой группе с четырнадцатого февраля. Примкнул в День влюбленных, вы понимаете». Вот ведь недолюбленные. Бывают же такие.

Ты посмотри это видео. Завтра посмотри, когда я на работу уйду. Они смеются, шутят, плачут от радости, что умрут. Мама, ты спишь?

Пятнадцать сектантов глотают барбитураты и запивают их водкой. Нежные, бритые, бесполые, они лежат на кровати, они ждут конца. Сила медленно уходит из ног, из рук, труднее становится дышать, приходит сон. Братья и сестры небесновратцы надевают им на головы целлофановые пакеты, накрывают их пурпурными одеялами.

Потом еще пятнадцать человек уходят в другие миры. Потом еще пять.

Двое остаются. Они всем помогли, а им никто не поможет, никто не натянет им на голову пакет из целлофана, никто не укроет их пурпурным одеялом. У них есть только водка и барбитураты. Но этого хватит, чтобы оставить земную оболочку и вознестись в космос.

Они хотели, чтобы их не судили.

Они говорили, что были счастливы.

Они хотели уйти, они хотели забыть о себе.

А вот я никогда не смогу забыть о прошлом. Так и будет стоять перед глазами: стадион, толпа рукоплещет, камера снимает, на меня нацелен прожектор, яркий луч режет глаза, а я – я читаю и читаю. Читаю и читаю, мама! Толпа внимает моим словам. Как тут уснешь! Неужели ты спишь, мама? Ты меня больше не слушаешь?

Я хотя бы себе почитаю стихи. Почитаю себе и послушаю себя, будто бы у меня тысяча ушей. Звук приходит. Звук приходит от небес в темный лес. И оставляет, оставляет. Нет, не помню. Помню аплодисменты, помню их любовь. Любовь, мама. Как же они меня любили тогда.

Под утро Света засыпает.

Она не слышит ни храпа матери, ни шума от мусоровозки. А когда просыпается, плачет.

Ей приснилось, будто бы она спускается то ли в землянку, то ли в пещеру, а на самом деле оказывается, что это – церковь. Темная такая, тусклые свечи горят под образами. А посередине женщина играет на виолончели. Света озирается: есть ли тут кто, кроме нее и женщины этой? Видит, старик в углу притаился. Она подходит и спрашивает у него: «Скажите, дедушка, как называется эта церковь?» А старик хмурится в ответ: «Ох, сердцевина всех печалей». И будто бы после этого уходит Света прочь и молится сердцевине всех печалей, думая, что это религия такая. Но перед самым пробуждением понимает, что старик просто так бурчал, от вредности, что нет такой веры и что не надо было всю жизнь искать сердцевину печалей. А она, дура, идиотка, всю жизнь искала сердцевину. И находила, главное. Находила сердцевину печалей.

Есть фото, говорит Света, где мне двенадцать, я иду по парапету набережной, по белому гипсовому парапету, и замираю, улыбаясь для снимка. Я там такая уверенная, нагловатая даже: в джинсиках, в рубашечке. Я позу принимать учусь. Моя Ба, когда эту карточку гостям показывала, всегда говорила: наша Света парит над бездной, как богиня победы. Я действительно будто бы на огромной высоте стою, и море за мной – провал в земле. Когда я на эту фотографию смотрю, то начинает казаться, как будто вот-вот подкрадется кто-то к этой девочке и с парапета ее в эту бездну столкнет.

Один раз приснилось, что это мама и Ба вместе меня с парапета сталкивают, говорит Света. И смеются, знаешь, Эрик. Смеются.

* * *

Что есть высочайший закон страны? Конституция. Что сделала Декларация независимости? Объявила независимость Соединенных Штатов. Кто ее написал? Томас Джефферсон. Кто создает федеральные законы? Конгресс. Сколько в Америке сенаторов? Сто человек. На сколько лет их выбирают? На шесть. А президента? На четыре. Что может делать федеральное правительство? Печатать деньги, объявлять войну, создавать армию. Какие две главные партии в США? Демократы и республиканцы. Когда нужно отправлять декларации о налогах? До пятнадцатого апреля включительно. Какая проблема повлекла за собой гражданскую войну? Рабство. С чем боролись во время холодной войны? С коммунизмом. Самые длинные реки в США? Миссури и Миссисипи. Какой океан омывает западный берег? Тихий. Какой океан омывает восточный берег? Атлантический. Почему на флаге пятьдесят звезд? По количеству штатов. Какие права называются в Декларации независимости? Право на жизнь, на свободу и на поиски счастья. Какие права есть у всех, кто здесь живет? Право свободно выражать свои мысли. Право носить оружие.

Пожалуйста, прочтите: чьим представителем является сенатор?

Пожалуйста, напишите: сенатор является представителем всех жителей штата.

На столе у женщины, которая экзаменует Свету, стоит фотография дочери. Волосы подростка аккуратно зачесаны за уши, на зубах – пластинка. Дочь зовут Корасон, что в переводе с испанского означает «сердце». Кабинет маленький, набитый бумагами, дверь открыта, по коридору кто-то ходит. Женщина встает (она очень маленького роста) и пожимает Свете руку: «Поздравляю. Вы прошли экзамен на американское гражданство. Скоро вам придет письмо о том, когда назначат день церемонии».

* * *

Это будет легко, выпустить пять патронов. Как говорилось в книге: постучаться в дверь несчастья? Нет, как постучаться в дверь счастья, пожалуй. Будущей американской гражданке – постучаться в дверь счастья.

Что за ресторан такой, где ты там полночи пропадаешь. Днем кофейня, ночью ресторан этот дурацкий. А когда домой приходишь, на тебе лица нет. Вон, вся тощая стала, один нос торчит. Другой, что ли, для тебя здесь работы не нашлось.

Ма, но деньги хорошие.

Хорошие, нехорошие, в Москве бы ты больше заработала, если бы за дело правильно взялась. Но мне за тобой из Приморского разве доглядеть было. У тебя все компашки, все Пети да Коли, одеваться совсем не умеешь. В детстве мы с Ба тебе костюмы придумывали, смотри, тебя вся страна любила. А как только вырвалась из-под нашего контроля, стала вульгарнее некуда. Зачем тогда химию сделала?

Ма, это было почти двадцать лет назад.

Ты была юная девушка, надо было челку носить. А ты ходишь, как проститутка. Кому ты такая нужна? Света, ну что ты на себя напялила! Ну что это такое? Может, это здесь такая мода, я уж не знаю. По-моему, уродство. Синяя помада на губах, ты что, утопленница. И все время в черном, в черном, в черном, как на похоронах. А эту пуговицу в носу вообще видеть не могу. Дикарка, другого слова у меня нет, просто дикарка. Тебя рано или поздно с работы выгонят, вот увидишь. За то, что у тебя в носу металл. Так приличные люди не ходят. Ты кофе купила? Уже заканчивается. И пиво кончилось.

Я позавчера только шесть бутылок пива принесла. Как оно могло так быстро закончиться?

Ты же бросаешь мать по ночам. Что, ты думаешь, мне тут делать остается? Одна сижу, как сыч, телевизор смотрю, по квартире хожу, в темноте кукую. Заняться нечем. Даже позвонить некому. А что если со мной сердечный приступ случится? Рядом ведь нет никого, чтобы помогли.

Не случится с тобой ничего. Особенно если пиво в таких количествах лакать не будешь.

Ты как с матерью разговариваешь? Ты вообще понимаешь, в каких выражениях ты к матери обращаешься? Совсем потеряла человеческое достоинство. И неудивительно, Света, что все про тебя забыли. Они могут новое дарование найти. Поприличнее кого-нибудь. Интеллигентную девушку, которая не пьет, не ругается, которую не надо в психушку везти. А твое место и есть в ресторане. Официанка ты, и больше ты никто.

Все, не могу я с тобой больше, сиди одна.

Ты куда это собралась, рано еще тебе на работу идти.

Тебе какое дело? Ты уже тридцать лет почти за мой счет живешь. Так я тебе еще докладываться должна, куда я и зачем я? Пойду, куда захочу. Я гулять пойду.

А, ну гуляй, гуляй, так всю жизнь и прогуляешь. Прогуляла свое счастье уже, пойди еще погуляй, чего тебе еще остается. За меня не волнуйся, я уже привыкла в одиночестве сидеть. Иди-иди, я уже тут как-нибудь сама по себе перекантуюсь. Что? Перекантуюсь, говорю. Слышала такое слово, нет? Пе-ре-кан-ту-юсь. Без-те-бя. Иди, иди. Гуляй. Слушала бы мать вовремя, тебя бы до сих пор по телевизору показывали.

* * *

«Уважаемая Света! Пишет тебе коллектив 2-го класса «А» школы номер 257. Перед каникулами мы всем классом читали твои стихи и решили написать тебе коллективное письмо. Нам очень понравилось, как ты описываешь детей в современном мире. Мы все того же мнения, что и ты. Мы тоже любим играть на природе, дружить, любим наших мам и бабушек. Мы тоже иногда боимся темноты и иногда ленимся делать домашнюю работу. Но самое главное: мы, как и ты, очень хотим мира. Мы хотим мира для нас, для наших родителей и для всех детей и их родителей во всем мире. Мы хотим, чтобы прекратилась гонка вооружений, чтобы солнце вечно светило, а дети радостно играли в саду. Как хорошо, что ты пишешь об этом в стихах! Учительница рассказывала, что ты ездила выступать в другие страны. Мы считаем, очень важно, чтобы люди в других странах узнали о том, как советские дети хотят мира. Спасибо тебе, Света, что ты стала нашим посланником! Мы решили всем классом нарисовать рисунки на темы твоих стихов. Вместе с этим письмом тебе придет папка с нашими рисунками. Очень надеемся, что они тебе понравятся. Каждый автор подписал свой рисунок в правом нижнем углу. Если тебе захочется, можешь нам написать. Пиши: город Васильевск, улица Дзержинского, дом 53, школа номер 257, 2-му классу «А» в собственные руки (в нашем классе целых шестьдесят восемь рук!). Будем очень рады! С октябрятским приветом, второй «А».

* * *

Пахнет солью, но моря еще не видно. До пляжа метров триста по заплеванной улице, мимо лавочек с ластами и плавками, мимо бродяг, покрытых татуировками.

Старик поставил перед собой кусок картона с надписью «подайте голодному». Печальный парень ласкает ободранную собаку. Девушка со спутанными волосами – рядом на корточках, закуривает сигарету. Они как ящерицы: сидят часами, молча греются.

Волны шуршат шуу, шуу, шуу, шуу, хриплые чайки злобно покрикивают, солнце слепит, и морит, и велит заснуть. Все напоминает о Крыме, но только там волны совсем по-другому о скалы бились, думает Света, бух, бу-бух, и отходили, как кошки шипя, гальку за собой цепкими морскими когтями тащили. Здесь песочек светленький, меленький, не то что наши камешки, халцедончики, божки куриные. И чайки тут по-глупому визжат, а у нас они с таким отчаянием плакали, как будто у них друзей отняли.

По каким секретным признакам она догадывается, что вот тот кажущийся точкой человек у моря не просто человек, а Эрик? Лица не видно, ничего почти не видно, кроме рук, ног и головы, но она-то знает, что все это Эрику принадлежит. Может, оттого, что, когда идет, он чуть-чуть подпрыгивает и чуть-чуть сутулится, а так на пляже больше никто не подпрыгивает и не сутулится. А когда ближе подходит, волосы у него по-эриковски развеваются, так они больше не у кого дыбом не встают, когда ветер дует.

Эрик, как хорошо, что ты пришел! Тебе нравится на пляж ходить? Я люблю босиком. Можно я тебя под руку возьму. Мне иногда кажется, что я царица и хожу по земле с невидимой короной. Пытаюсь быть как все, но ведь забыть невозможно, что я – царица, а они – нет. Это правда. Это так. Царица я, без царства.

Эрик, мне часто снится, что я летаю. И такие внизу пейзажи красивые, поля холмистые, леса, города старинные. Но чем выше, чем ближе к небу, тем лучше на душе становится. Пойдем на причал, Эрик?

Закутанные люди удят рыбу. Над морем летают птицы пеликаны. Рядом старушка в инвалидном кресле греется, и молодые парни курят.

Посмотри, Эрик, какой отсюда красивый вид. Город весь как нереальный. Весь золотистый.

Эрик, ты о чем в детстве мечтал? Я об отце мечтала. Я же не знала, кто мой отец. Мать не говорила. Сначала я и вправду верила, что, может быть, я совсем без отца родилась. Что меня аист принес или фея подкинула. Потом, когда разобралась, откуда дети берутся, поняла, что должен был быть отец. Может быть, он был очень важное лицо? Или знаменитое? Видела по телевизору хронику, думала, может, космонавт Гагарин. Потом узнала, что Гагарин погиб за несколько лет до того, как я родилась. Тогда я на актеров переключилась. К нам тогда в Приморское актеры иногда в дом отдыха приезжали, даже летний фестиваль несколько раз устраивали. Думала, может, тот, который д’Артаньяна играл в «Трех мушкетерах». Или сыщик из «Место встречи изменить нельзя». И часто представляла себе, как приезжает он обратно в Приморское, стучится к нам в дверь и объявляет маме: все, развелся с женой, к тебе переезжаю, я тебя люблю! А мама ему: смотри, какая Света большая! И он тогда мной восхищается и говорит: а я и не знал, что она такая красавица. Потом мы все идем на набережную гулять, и он мне бусы из ракушек покупает и свистульку – у нас свистульки были из пластмассы с водой внутри, чтобы, когда в нее дуешь, вода булькала и трели, как у соловья, получались – а еще брелок со знаком Зодиака. А народ на набережной на отца моего оглядывается, потому что он известный актер, и автографы у него просит. Ночью мы все втроем идем купаться и уплываем по лунной дорожке, которая в моих мечтах никогда от нас не отдалялась, – а в действительности получалось плыть, только пытаясь приблизиться к лунной дорожке, она всегда чуть впереди оказывалась.

А иногда, Эрик, я по-другому представляла. Как будто нам приходит телеграмма: «Смертельно болен. Приезжай». И мы с мамой едем в Москву – мне почему-то всегда казалось, что он москвич был, – и видим его на больничной койке. Он бледен, он с трудом может открыть глаза, но берет мою руку в свою и тихо произносит: «Я тебя всегда любил». А потом умирает.

Твой отец с вами жил, Эрик? Вы все вместе в Америку уехали? Когда мы в Приморском жили и я еще совсем маленькая была, мы с Ба пошли на прибой смотреть, и я у Ба спросила: Ба, а что по ту сторону? Она сказала: Турция. Ну, я в море зашла и в Турцию поплыла. А Ба мне: ты куда, куда. За ногу меня поймала и обратно к берегу подтащила. Ну, я думать стала: почему ей так не хочется, чтобы я до Турции доплыла. Может, отец мой турок был. И на турецком судне когда-то в Приморское заходил. И случилась между ним и мамой сумасшедшая любовь, но только ему быстро уезжать надо было, и он ничего про мое существование не знает. И там, в Турции, он, наверное, на другой женщине женился, и, возможно, у меня турецкие братья и сестры есть.

Тебе кажется, смешно? Мне теперь тоже смешно вспоминать. Потом, знаешь, все забылось, и турок, и д’Артаньян. Осталась только собственная жизнь. Давай посидим, Эрик?

Они садятся на парапет, смотрят на воду, на небо.

Смотри, Света, пеликаны полетели. Правда, странные птицы? Доисторические, на птеродактилей похожи. Им тридцать миллионов лет.

А знаешь, Эрик, средневековые люди считали, что пеликан – он как Христос. Молитва есть: чистый пеликан, Исусе Господи, грязного меня очисти кровию. Кровию Твоей, чья капля каждая – весь-весь наш мир очистить может от греха. Такие вот стишки. Почти как у тебя. Скажи, Эрик, а тебе никогда не кажется, – когда ты вот так на прибой смотришь, – что это все очень злое?

Что злое?

Вся эта огромная вода, весь океан. И небо над ним, и песок на пляже. Зло без души, без жизни. Страшная материя. С ровным гулом на нас набегает и с ровным гулом откатывает.

Ну, неодушевленная природа, она, конечно, не добрая. Но и не злая же. Просто природа: вода, песок. Нашу этику нельзя к природе приложить. Все в природе ест друг друга и только так выживает. Но если бы не ели – то не было бы и жизни. Ничего не было бы, ни птиц, ни зверей, ни насекомых, ни трав. Разве это было бы хорошо? Ты со мной несогласна? Какая у тебя мама хорошая, Света. Спасибо, что вы меня пригласили. Я обычно никакие праздники не отмечаю, так как-то, даже не помню о них. А тут целый торжественный стол. Очень вкусный. Если твое предложение еще в силе, я бы к вам с удовольствием переехал, можно? Знаешь, это очень вовремя. А то в квартире, где я сейчас живу, мне что-то невмоготу, Вики и ее приятель, ну, ты сама понимаешь, а мне на все это смотреть… Но я им, конечно, счастья желаю. И все же там находиться не хочется. Когда можно переехать? Можно завтра? Я буду очень хорошим жильцом, очень тихим. Ты ведь знаешь, я какой: утром на работу ухожу, вечером поздно возвращаюсь. А когда не на работе, только сижу и стишата кропаю. За прошлую неделю хороший урожай, Света! Целых четыре штуки. Я тебе почитаю, если не возражаешь. У меня с собой черновик. Знаешь, Света, я вообще-то очень рад советам. Если у тебя есть предложения, как стишки улучшить, ты мне говори. Я на критику не обижаюсь, наоборот, приветствую.