Текст книги "Портрет Локи Лафейсона (СИ)"

Автор книги: Мария Рэйро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Теперь открывание двери казалось ему не столь сложным – настоящим испытанием было откинуть тяжёлое покрывало и взглянуть в глаза своей собственной души. Увидеть, изменилась ли она с утра, появилась ли новая тень на лице. Поставив свечи на столик, он схватил пальцами ткань так, словно от этого зависела его жизнь, и как можно скорее откинул её, зажмурив глаза. Локи больно прикусил губу, осторожно смотря на картину.

Нет. Ничего не вернулось в изначальное положение, не исчезло. Мысль о том, что ему тогда всё привиделось, что это была лишь игра света, испарилась, как тени в солнечный полдень. Но – хорошая новость! – с последнего раза портрет хуже точно не стал. Значит, он всё делал правильно? Но он ведь лгал!

Возможно, подумал он, это потому что я не испытывал от этого никакого наслаждения. Это казалось ему вполне логичным, и он решил, что будет думать именно так, пока не найдётся какого-либо опровержения.

Локи сел на пыльный табурет, стоявший напротив портрета, и почувствовал что-то твёрдое в заднем кармане. Клинок! Он забыл положить его на свой стол, потому что сразу устремился к портрету. Лафейсон раскрыл ножны и небрежно откинул их на стол. При тусклом свете свечей нож казался ему ещё более прекрасным, чем днём, и Локи наконец мог ощутить дрожь в груди, коей сопровождаются моменты, как этот; он чувствовал, словно у него с клинком есть что-то общее, какая-то энергия… душа. У него вдруг появилось отчётливое желание вонзить острие в глаз портрета. Он забрал его душу!

Нет. Всё на самом деле было совсем не так. Он сам отдал её этому полотну, этим краскам… Это была целиком его вина. Сейчас, смотря на своё искажённое отражение, он понимал с пугающей отчётливостью, что в споре был прав именно Тор. Душу не вернуть. Как бы сильно он этого не желал: век романтизма закончился, и наступило время холодного реализма. Ему осталось лишь решить, кто будет чьим рабом – он для портрета или же портрет для него. Выбор казался очевидным. А вот его воплощение…

Локи задумчиво провёл кончиком ножа по ладони и вдруг вздрогнул от боли, растерянно смотря на чуть заметный белый след. Он быстро глянул на портрет и раскрыл губы в немом изумлении: на пальцах, которыми он на картине стискивал рукоять трости, показалось красное пятнышко. Это было новым открытием: сын Лафея мог чувствовать свою боль, но раны получить был не способен. Локи вдруг встал с табурета, вдев клинок в ножны, и спрятал их кармане. Накинув ткань на портрет, юноша устремился вниз, к своей спальне, и спрятал нож под подушку.

Просто на всякий случай. Просто чтобы чувствовать себя в безопасности.

Приодевшись к ужину, он взял с крючка зонт – дворецкий сказал, что сегодня будет дождь, а в этом он никогда не ошибался – и направился к леди Сиф.

***

Фандрала на ужине не было, а вот сэр Тор Одинсон появился там к большой неожиданности хозяйки: Локи услышал краем уха, что тот накануне сказал, что не придёт, но пару часов назад передумал. Отчего-то это заставило Лафейсона горделиво ухмыльнуться.

Они сидели напротив друг друга и при желании могли коснуться коленями, но не делали этого – по крайней мере специально, по крайней мере Локи – из веры в приличия. Тор продолжал смотреть на него тем же взглядом, которым одаривал его днём у Фандрала, но теперь Лафейсон ощущал себя более уверенно и не терялся, не чувствовал себя обнажённым. Он был перед ним в полном обмундировании, сотканном из нитей лжи и пластов стали. По крайней мере, всё было именно так до того момента, пока Тор не уколол его в нужное место, в ахиллесову пяту, пока не показал, что не попался в паутину лжи и не поверил ни единому слову юноши сегодня утром. Когда Локи разрезал кусочек мяса, Тор произнёс совершенно обыденным тоном:

– Как продвигается ваш роман?

Локи замер, подняв взгляд на Тора, и поджал губы. Они смотрели друг другу в глаза, не произнося ни единого слова. Это могло продолжаться бесконечно, но один из слуг подошёл к Одинсону, чтобы долить в бокал ещё вина. Воспользовавшись моментом, Локи прощебетал сидевшей рядом леди Сиф про то, что ему – какая жалость – нужно идти, поскольку он не спал всю ночь из-за бессонницы, а сейчас наконец ощутил желание поспать и не может упустить такое счастье.

Когда он вышел за дверь, дождь уже начинался, и тем не менее он решил пройтись до дома пешком – ещё с детства в нём была какая-то необоснованная любовь к подобной погоде, к свинцовым облакам, покрывающим небо, как какая-то ужасная сыпь, к лужам, покрывающим дорогу пятнами чистой воды. Несмотря на чувство прохлады, что заставляло сжаться и пожалеть о том, что он взял не слишком толстые перчатки, Локи мог сказать, что доволен вечерней прогулкой. С каждой минутой дождь всё усиливался, и бедный зонт спасало от гибели лишь отсутствие ветра – в противном случае он был бы уже весь напрочь сломан и его хозяин промок бы до нитки.

Вдруг Локи увидел неподалёку чью-то женскую фигуру, прячущуюся от дождя под козырьком местного ресторана, закрытого в столь поздние часы. На секунду юноша даже остановился, перестал идти и лишь вглядывался в нежные черты. Высокая светловолосая девушка дула на свои ладони, пытаясь согреть их от холода тёплым воздухом, и смотрела в землю, покусывая губы, словно раздумывая, что ей теперь делать в таком неприятном положении.

– Миледи? – окликает её Лафейсон, решившись подойти к ней. – Быть может, вам помочь?

Девушка растерянно моргает, как будто она только сейчас заметила его, и немного виновато улыбается.

Её звали Сандрой. Она оказалась в достаточно неприятной ситуации из-за отца, обозлившегося на неё и выставившего из ресторана, на втором этаже которого они живут. «И вовсе я не леди, лорд Локи. Просто Сандра,» – сказала она сыну Лафея, словно признаваясь в чём-то постыдном для неё. Тот на это лишь фыркнул и продолжал называть её «леди Сандрой», отчего девушка всякий раз очаровательно смеялась.

Смотря в её прелестные голубые глаза, его разрывало желание раскрыть ей ту же тайну, которую ему открыл Грандмастер, но он не смог. Не посмел. Она мила, чудесна и слишком красива, чтобы отравлять ей жизнь такими разговорами. Он просто не мог так с ней поступить, именно поэтому просто поднял зонт чуть повыше и, флиртующе улыбнувшись, предложил ей пойти переночевать в его поместье, пока отец не остынет и не одумается.

– Разве это не слишком непристойно? – спрашивает смущённо Сандра, всё же сделав шаг к нему навстречу и встав под зонтом.

– Жизнь коротка, а юность ещё короче, – пожимает плечами Локи, – так что мне нет до этого дела. А вам, леди Сандра?

Дворецкого не было дома, поскольку он уехал по поручению Локи, что оказалось очень удачно в сложившихся обстоятельствах. Девушка очаровательно смеялась вместе с юношей, когда тот галантно подал ей руку, чтобы проводить до спальни, и на пару мгновений Лафейсон даже подумал, что портрет, наверняка, сейчас стал немного краше, ведь он был для этой девушки в данный момент настоящим прекрасным принцем – а в этом, по его скромному мнению, нет ничего греховного. Взяв её за руки, он поднялся с ней по лестнице в спальню, где аккуратно снял с неё платье и восхитительные белоснежные чулки.

Целуя её, он вёл ладонями по её спине, поднимался ими к волосам, зарываясь в светлые кудри. Он жадно вдыхал аромат её духов, ведя кончиком носа по нежной шее, и мысленно благодарил всё на свете за то, что унёс портрет на чердак – он не мог бы ничего из этого сделать, даже коснуться мягкой кожи Сандры, если бы картина стояла где-то столь рядом.

После всего Локи нежно вёл кончиками пальцев по коже девушки, засыпающей в его постели. Смотря на неё, юноша думал, что утром им придётся расстаться, причём, что было прагматичнее всего, навсегда. Но он этого не хотел. Возможно, в нём боролся романтизм с реализмом, или мнение Фандрала с мнением Тора. Он подумал, что Одинсон мог бы ему на это сказать, но сразу тряхнул головой. Сейчас вовсе не время его вспоминать.

***

Тор считал, что с Локи что-то не так.

С первого же мгновения их встречи он почувствовал, будто в нём есть какая-то невнятная черта, что ускользает от него, располагается где-то в слепом пятне, вне зоне видимости, и в то же время она так много значила, что заставляла впасть в настоящий ступор. Отыскав эту черту, Одинсон сразу понял всё.

За годы своей работы он встречал демонов лишь однажды. То было лет шесть или восемь назад, и парень лет семнадцати следовал за ним по пятам от церкви и до самого кабака. Когда Тор указал ему, что знает о его преследовании, тот вышел к нему и, странно улыбаясь, протянул ему свою руку.

– Ты меня боишься? – спросил, как Одинсон узнал позже, уличный мальчик по имени Роджер.

Он повёл его за руку в подворотню и, прижав к стене, с искренностью смотрел в его глаза и произнёс на грани слышимости:

– Святой отец, я согрешил. Этот грех очень большой, святой отец, – паренёк вёл ладонью по груди Тора, – понимаете, святой отец, у меня нет души. И мне это очень, очень нравится! – сказал Роджер и встал на цыпочки, чтобы поцеловать «святого отца». Одинсон позволил этому продолжаться несколько очень долгих секунд, прежде чем его передёрнуло и он не нашёл в себе силы отстранить юношу, что был моложе его лишь на года три. От него не пахло алкоголем и это казалось самым странным на тот момент.

После скандала с романом принца Ричарда и его любимого лорда М. никто не желал впутываться в подобные истории, особенно священнослужители, поэтому Тор постарался как можно скорее избавиться от мальчика, несмотря на его поистине дьявольскую приставучесть и пленительную красоту. И тем не менее, он думал об этом помутнении рассудка ещё долго. Почему он пошёл за ним? Почему позволял держать себя у стены, хотя был явно сильнее? Почему не осудил его? Ответы он нашёл только через пару лет, когда немного повзрослел и разобрался в себе.

Что самое в этом удачное, так это то, что понял он всё как раз незадолго до встречи с обворожительным Локи Лафейсоном.

– Знаешь, Фандрал, – начал он после того, как юноша уже скрылся за дверью, – у меня есть теория. Что, если демоны рождаются под нашим солнцем каждый год, но не все становятся ими, когда вырастают? Или они живут столь похожими на нас, что мы их не замечаем? Мне кажется, демоны выглядят так же, как Локи Лафейсон.

– Не говори так, Тор, – возражает Фандрал, – я считаю, что Локи – ангел, посланный нам небесами.

– И тем не менее, ты называл его красоту дьявольски пленительной. А это не ангельская черта, – замечает Тор, – в его глазах есть что-то пугающее. По хорошему пугающее, впрочем. Они напоминают мне о Сикстинской капелле.

– Тебя пугает Микеланджело? – спрашивает художник.

– Он меня завораживает. Как и Локи. Я хочу, чтобы он начал меня бояться и тоже полюбил.

– Разве это не разные вещи?

– Конечно, разные. Но в нашем случае, увы, неотделимые.

***

Локи ощущал, словно он плывёт в тумане, не имея ни малейшей возможности пошевелиться, парализованный, и тёмные тени гигантских старческих рук пытались дотянуться до него, забрать к себе, а он не мог ничего сделать. В какой-то момент руки обхватили его лодыжки и резко потянули куда-то в сторону. Во сне сюрреализм казался таким донельзя реальным, что от этого отвратительно кружилась голова. Кажется, когда Локи проснулся, он пытался кричать, но из горла вырывался лишь негромкий хрип.

Смотря в потолок, он пытался отдышаться и успокоить сердцебиение. Он чувствовал, словно его примотали цепями к постели, и он не может двинуться с места. Досчитав до ста, он пришёл в относительную норму и решил перевернуться набок, чтобы обнять лежавшую рядом Сандру, как вдруг закричал.

Рядом лежала не Сандра! Это был кто-то другой, кто-то, кого испугал его крик, кто-то, кто выглядит прямо как он, но не как настоящий он, а как он – с портрета! В память врезалось воспоминание – он не закрыл дверь чердака! Сквозняк мог сдуть ширму с картины и открыть существу с портрета путь к нему! Надо было себя защитить. Надо было проткнуть клинком сердце демону, пока демон не убил его, не затащил в картину, на своё место! Локи в момент схватил рукоять ножа под подушкой и в приступе безумного инстинкта воткнул остриё глубоко под кожу монстра, прямо между рёбрами, где у нормального человека должна таиться душа.

Часто и глубоко дыша, Локи смотрел в полном шоке на бездыханное существо рядом с ним, что ещё сжимало его руку, но уже без той живой силы, что была секунды назад. Рассветные лучи неторопливо скользили по комнате и только сейчас коснулись своим теплом белой кожи лежавшего на кровати трупа.

У Лафейсона помрачнело в глазах, будто он слишком резко встал после крепкого сна. Выражение его лица очень быстро изменилось с уставшего на шокированное, потому что сейчас, при свете солнца, он видел, что ручка, сжимающая его запястье – миниатюрна и женственна, фигура тела её обладательницы была абсолютно феминная, а лицо… это было не лицо портрета. Это было лицо Сандры, изображающее абсолютный ужас, постепенно перетекающий в безразличие мертвеца.

Локи испуганно отполз на другой край кровати, оставив нож в груди девушки. В голове крутилась только одна единственная мысль: он убил человека.

Несколько минут спустя он встанет с кровати, спустится за старым ковром и перчатками, вернётся в спальню и без каких-либо эмоций вытащит свой нож из груди девушки, завернув её в ковёр и унеся на чердак, где положит её прямо возле картины и запрёт за собой дверь. Возвратившись к себе, он кинет все её вещи в камин и до самого утра будет пытаться отмыть кровь с себя и с подаренного Фандралом клинка.

========== Часть 5. ==========

Проблему с телом он окончательно решил только через неделю. Отправив дворецкого в незапланированный отдых повидаться с родителями, он остался дома один на один с жутким портретом, постепенно завладевающим его разумом всё сильнее и сильнее. Изо дня в день Локи прибывал в абсолютно бессознательном состоянии. Он не чувствовал, что существует, и в его голове часто рождались мысли о том, что он – не настоящий Локи. Он по ту сторону картины, лишь тень в лесу собственных страхов. Он постоянно моет руки, словно примеряя на себе роль леди Макбет, и постоянно думает о том, чтобы вонзить кинжал себе в сердце. Он чувствует, что стоит у самого края пропасти сумасшествия, и уже выставляет вперёд одну ногу навстречу бездне.

Он надевает потерянные кем-то в парке женские перчатки и, не выражая на лице никаких эмоций, вымывает так три раза тело девушки, заворачивает её в постиранную простыню и под покровом ночи выкидывает в ближайшую реку. Он постарался принять все меры предосторожности, хотя понимал, что его в любом случае не поймают.

Их никто не видел. Отец Сандры понятия не имел, куда могла уйти его дочь. Он не оставил улик. Единственное, что могло его выдать – он сам.

Или другой он.

За эти дни у него развилась паранойя. Он ни разу не пытался взглянуть на то, что стало с портретом. Ему было слишком страшно. У него даже появилось желание сжечь картину, даже не смотря на неё перед этим, но его пугала ещё и неизвестность: что, если он умрёт вместе с портретом? Нанесённые Локи увечья ранили портрет, а не тело. Быть может, в обратном порядке всё действует также?

Однажды вечером он спал в гостиной возле камина – упал прямо на мягком ковре от чрезмерной усталости и потерял сознание – когда вдруг раздался стук в дверь. Локи вскочил на месте, как от нашатыря, и обнял колени с таким детским страхом во взгляде, что любой сторонний человек, увидь его в этот момент, непременно сам бросился бы ему на помощь, чтобы успокоить, утешить и защитить.

В голове мгновенно возникли ужасные картины. Это полиция стучится к нему, ведь точно! Тело бедняжки Сандры нашли в реке и сразу поняли, кто её убил! Или этот стук был не со стороны двери? Может, это портрет? Локи мотнул головой. Нельзя было так глубоко нырять в сумасшествие. Это его убьёт.

Набравшись смелости, он открыл входную дверь как раз в тот момент, когда человек за ней – Тор, конечно, а не полицейский – уже собирался уйти. Услышав щелчок замка, он обернулся, сначала чуть улыбнувшись юноше, но после, увидя в полной картине весь его вид, вдруг поменял выражение лица на более обеспокоенное.

– Что с тобой случилось? – спросил он вместо приветствия. – Ты не выходил из дома уже неделю, по городу начали ползти слухи, что ты пополнил ряды отшельников, и, как я посмотрю, в этот раз шептания оказались правдивы.

В следующую секунду Локи просто захлопнул дверь, прервав его и не сказав Одинсону ни слова. Он чуть слышно всхлипнул, зажмурив уставшие глаза, и осел на пол. Обняв колени, сын Лафея сжал дрожащими пальцами ткань брюк и старался успокоиться.

Люди заметили его пропажу. Это можно будет связать со смертью Сандры. Но даже это не было единственной его проблемой: даже если никто и не подумает о близости этих событий, о нём уже поползли неприятные слухи, порочащие репутацию современного аристократа. И что за мысль промелькнула в его голове, когда он увидел Тора? Рассказать ему всё, ведь он поймёт, поможет, отпустит грехи и успокоит. Так глупо, так импульсивно! Локи мог слышать, как небольшая разумная его часть хлопает себя по лбу от такого идиотизма. Надо держать всё в тайне. Тайны натянут нити его души и сделают сильнее, он точно это знает! Надо только собраться, успокоиться и хорошенько подумать.

Одинсон всё ещё стоит за дверью, пребывая в полнейшей растерянности. С минуту подождав, он неуверенно подносит кулак к двери, уже собираясь постучать, но опускает руку.

– Быть может, вам нужен собеседник? – спрашивает он, уверенный, что Локи всё ещё стоит за дверью и прекрасно может его слышать. Навострив слух, он понял, что из дома доносятся всхлипы. – Доктор? Какой-нибудь ваш друг? Я?

В образовавшейся тишине он мог услышать тихий стук часов.

– Леди Сиф устраивает завтра вечер, вы придёте? – спрашивает всё-таки Тор перед уходом, потеряв надежду получить хоть какой-то ответ.

– Да, – вопреки его мыслям, звучит уверенный голос за дверью.

Лафейсон поднимается с пола только через полчаса и с большим трудом: ноги не держат, трясутся от понимания того, куда он намеревается пойти и что собирается сделать. Дрожащими пальцами он берёт подсвечник и направляется к лестнице, ступая по скрипучему полу так тяжело, будто его ноги налились свинцом – в голове его мысли стали туманом, а в горле так жгло, будто он накануне залпом выпил стакан виски и ничем не закусил. Воск капал со свеч на тёмные ступени и голые ступни, но Локи практически не замечал этого, полностью погружённый в себя.

Открыв дверь и войдя на чердак, он проходит к портрету, ставит подсвечник на пол и берётся двумя руками за ткань – последнее препятствие на пути к картине. Зажмурив глаза и затаив дыхание, он грубо одёргивает её в сторону.

В книгах, что он читал когда-то на досуге, всегда мантрой повторяли о том, что, дабы избавиться от страха, необходимо посмотреть ему в глаза. Всё ещё не глядя на портрет, Локи тянется пальцами к золотой раме, невесомо касаясь её, будто стараясь психологически подготовиться к грядущим потрясениям. Прикусив губу, он наконец позволяет своему сознанию лицом к лицу встретиться со своей душой.

Сейчас он был так близко к портрету, что наклонись чуть вперёд – ткнулся бы в него носом. Ошалелым взглядом Локи шарил по нарисованному отражению, будто окаменев на месте, а в следующую секунду отпрянул так, словно его ударили в самую грудь. На импульсе он сделал несколько шагов назад, чудом не уронив при этом на пол горящие свечи. Он не мог поверить.

То, во что превратился портрет, было настолько ужасно, что к горлу у него подступил приступ тошноты, а пульс и дыхание в мгновение сбились от огромной дозы поступившего в кровь адреналина. Руки Лафейсона на картине были щедро окрашены ярко-красной краской!

Она стекала к золотой раме и капала на пол, оставляя там небольшую лужицу. Ранее на портрете не было ни капли огненной цвета, но теперь, кажется, краснота сполна преобладала над всей остальной палитрой. Кровь стекала по рукавам, окрашивала даже трость, на которую он опирался. Но даже это не было единственным произошедшим изменением: синяки под глазами омрачняли посеревшее лицо, брови нахмурились, образуя морщинистую складку между собой, а сам взгляд зелёных глаз стал злым, что вдвойне подчёркивал высокомерно поднятый подбородок. И это его душа!

Лафейсон осел на пол рядом с подсвечником. Несколько часов он смотрел на картину, не смея отвести взгляда, и ощущал, как внутри него всё словно начинало преображаться. Как же он отвратителен, как же страшен! Постукивание нескольких напольных часов и блекло-желтый свет погружали в транс. Он был загипнотизирован своим портретом, и тот изменял его, разбивая столь хрупкое фарфоровое тело и заливая в него крепкую холодную сталь.

В какой-то момент все часы оглушающе громко отбили полночь, и только тогда Локи поднялся с пола, забрав подсвечник, и вышел из комнаты, оставив пыльную ткань для портрета одиноко пылиться на грязном полу.

***

На следующем ужине он улыбался, был надменен и так прекрасен, что приковывал внимание всех гостей только к своей собственной персоне, словно светясь на фоне остальных лордов, поглощенных пустой болтовней о политике и скудоумными шутками. Бархатный смех завораживал и дам, и молодых леди, а умело поставленная речь привлекала за собой и некоторых мужчин. Локи купался во внимании и наслаждался им, совершенно не обращая внимания на сидевшего по другую сторону стола наблюдающего за ним Тора.

Одинсон не мог понять. Сын Лафея светился и в то же время в его глазах сгущались тени, заставляя внутри что-то испуганно дрожать. Будто этот яркий, улыбающийся парень был заключённым, агнцем внутри своей оболочки. С последней их встречи он столь преобразился, что Тор был полностью уверен: в этом как-то замешан дьявол.

Ему хотелось смеяться с этой мысли, но каждый раз, когда он пытался, весёлость получалась такая неискренняя, что ощущалась скорее смехом боли. Будто жертва отчаянно смеётся над шуткой своего похитителя, тщетно надеясь, что это поможет ей сбежать. Одинсон вспомнил вопросы юноши о возвращении души и чуть дёрнулся, схмурив брови. Сделав глоток вина, он поднял взгляд на Локи.

Тор сразу вспомнил, что он сказал Фандралу недели назад. Он заявил, что желает, чтобы Локи стал бояться его и полюбил – сейчас же Одинсону начало казаться, будто юноша и страшится всех, и не любит никого. Будто что-то отравляет его сердце, будто запястья и лодыжки его заключены в кандалы. Неужели у него и правда нет души? Тор мотнул головой, будто от едкого алкоголя, коснувшегося его языка.

Возможно, говорил он себе, это какое-то изощрённое психическое заболевание. Зарождение шизофрении? Почему-то сыну Одина это казалось ещё более смешным и менее правдоподобным. Тем не менее, одно стало предельно ясно для него к концу ужина: им с Локи жизненно необходимо поговорить.

Осведомив леди Сиф о том, что ему пора идти, он ещё боялся, что Лафейсон не пойдёт за ним или же просто пропустит всё мимо ушей, слишком увлёкшись разговором с очаровательными молодыми девушками. Но спустя пару мгновений его губ коснулась лёгкая ухмылка: как только он встал со своего места, парень кинул на него взгляд и тоже обратился к хозяйке торжества.

Пять минут спустя они оба стояли под козырьком одного из домов напротив друг друга и курили. Ни Локи, ни Тор не произнесли ни слова за всё это время и лишь смотрели глаза в глаза столь странно и непрерывно, что это, пожалуй, выходило за установленные обществом негласные рамки приличия. Они будто изучали души друг друга, старались заглянуть под кожный покров и рассмотреть ближе мельчайшие тёмные уголки сознания. В какой-то момент над ними зажёгся фонарь и они, словно сговорившись, одновременно двинулись в сторону дома лорда Лафейсона.

========== Часть 6. ==========

– Ты словно дьявол, запертый в ангельской оболочке, – шипит ему на ухо Тор, оттягивая накрученные на пальцы чёрные волосы Лафейсона и склоняя его голову вбок, безумно желая обнажить прекрасную шею парня и оставить на неё грешные следы их грядущей совместной ночи. Локи одёргивает его за локоть, прерывая действо в самом начале, и лжёт:

– Дворецкий может вернуться в любой момент, так что давай сначала поднимемся в спальню, святой отец, – с ухмылкой произносит он, а Одинсона словно пронзает иглой. Мужчина чуть кивает, позволяя юноше вести себя за руку по лестнице.

Оказавшись в нужной комнате, Локи усаживает Тора на кровать, смотря ему прямо в глаза и словно гипнотизируя. Он медленно, не отрывая взгляда, ведёт тонкими пальцами по своему плечу, позволяя упасть до локтя расстёгнутой наспех рубашке. Будто в каком-то медленном танце, он постепенно избавляется от одежды, не позволив мужчине прикоснуться к себе ни разу за всё это время. Только полностью оголившись и почувствовав странную пьянящую власть над Тором, он наконец делает шаг ближе, позволяя полностью себя рассмотреть.

Локи был красив. Одинсон знал это и до того, как тот снял одежду, но сейчас сей факт был попросту однозначен. Молочная кожа, освещённая только золотистым светом стоящих неподалёку свечей, манила прикоснуться к себе, звала, подобно сиренам. Острые ключицы хотелось прикусить, пройтись по ним языком, а до плоского живота так и тянуло коснуться своей холодной ладонью, заставляя паренька вздрогнуть от неожиданного контраста, а в следующую секунду уже обхватить за талию и опрокинуть на кровать.

Так он и сделал, чем вызвал у парня тихий неожиданный вскрик. Маняще улыбнувшись, он раскинул руки в стороны, заглядывая Тору прямо в глаза и будто шепча ему под корку сознания, что с этого момента он позволяет ему делать с собой всё, что тот захочет. Как никто другой, Локи знал, как действует на людей полная свобода.

Холодными руками Одинсон вёл по телу юноши, будто желая прочувствовать каждый его миллиметр, не оставив ни единого местечка без своего внимания, распаляя Локи до такой степени, что терпеть становится даже отчасти мучительно, пускай от этого и не менее прекрасно. По этой причине Лафейсон, сразу как только Тор подносит к его губам пальцы, в тот же момент обхватывает их губами и принимается посасывать, обильно смачивая их своей слюной.

– Такой послушный… – произносит мужчина, любуясь ярко выраженными сейчас скулами парня, и нехотя вытаскивает из его рта пальцы, взглянув на тянущуюся за ними ниточку слюны. Не сдержавшись, он наклоняется, страстно целуя юношу и одновременно с этим поднимая одну его ногу за колено и неторопливо проникая в Локи двумя пальцами, расстягивая медленно, с довольно мурчащим в грудной клетке наслаждением.

Раскрасневшийся и вспотевший, Лафейсон лежал под ним, отчаянно кусая губы и сжимая пальцами тёмно-зелёные простыни.

– Ты прекрасный, – говорил Тор, целуя его коленку, – с первой же секунды я заметил твои длинные, чудесные ноги, – он сделал первый толчок, ощущая, как струны внутри него натягиваются так, что почти рвутся от созданного напряжения, – а потом я увидел твои губы, – продолжал уже с большим трудом говорить он, – такие восхитительные, как оказалось, на вкус чем-то похожие с летним дождём. И твои глаза… – мужчина вёл свободной ладонью по животу и груди парня, на которой вырисовывались чуть заметные мышцы, – в них ничего нет. Это сбивает с толку, потому что обычно глаза – самое прекрасное в людях. Им поют так много баллад, сочиняют столько стихов… – Локи сглатывает, и Тор с внимательностью хищника наблюдает за этим движением кадыка. – Скажите, лорд Локи, у вас есть душа? Хотя нет, можете не говорить, – он склоняется всем телом ближе, от чего меняет угол проникновения, и парень вскрикивает, рефлекторно дёрнув ногами. Тор делает медленные, мучительные для них обоих толчки, и оттягивает время до момента наслаждения с искусностью извращённого мастера. – Я знаю ответ. Знаю, что вы – демон, Локи, и что Бог не сыщет на вас прощения. Вы продали душу за свою красоту.

Его рука движется выше, продолжая давить на хрупкое с виду тело, и наконец обхватывает шею. Пару секунд Тор даёт юноше на осознание, и, завидев в его глазах начинающий зарождаться страх, сильнее сжимает его горло, начиная двигаться быстрее, с большей грубостью, будто желая – хах – выбить из парня всю душу. Одинсон наблюдает за тем, как искры наслаждения настоящими молниями пронзают тело Локи, как он закатывает глаза, пытаясь вдохнуть, и как пальцы на его дрожащих ногах поджимаются. Он кончает, и Тор нагоняет его уже через несколько секунд, постепенно ослабляя хватку руки.

Они лежат рядом. Тор – пытаясь отдышаться, а Локи – отчаянно хватая ртом необходимый ему сейчас кислород, и оба бессвязно смотрят в потолок, пытаясь переварить все чувства, мысли и слова. Так продолжается долгие несколько минут, а затем Одинсон поднимается с постели, застёгивая штаны и поправляя рубашку. Сын Лафея смотрит ему в спину, уже почти успокоив дыхание.

– Я должен показать тебе кое-что, – говорит он.

– Ты и без того уже показал мне достаточно много, разве нет? – хмыкает мужчина, застёгивая манжеты.

– Я покажу тебе свою душу, Тор, – отвечает Локи, и тот оборачивается, хмуро и непонимающе смотря на него, – свою душу. Во плоти. Ну, или почти во плоти.

Накинув на голое тело белоснежную ночнушку чуть ниже колена, он берёт со стола зажженный подсвечник и жестом просит Одинсона идти за собой. Преодолев несколько этажей, он открывает незапертую дверь на чердак и заводит Тора во внутрь, в обитель своей собственной души.

На портрет сейчас падала тень, поэтому разглядеть, что на нём изображено, было абсолютно невозможно. Взяв Тора за руку, в другой всё ещё держа свечи, он делает медленный шаг вперёд, озаряя комнату жёлтоватым светом. Картина в миг стала видна их взору.

У Одинсона по спине прошёл холодок. То, что он увидел, заставляло усомниться в существовании Бога, но поверить в Дьявола! На портрете был абсолютно точно изображён Локи, стоявший сейчас рядом с ним и сжимающий его ладонь в свой, как единственный спасательный канат над пропастью. Схожесть с оригиналом выдавали маленькие черты – изящная шея, открытая воротом, скулы, светлые губы, длинные чёрные волосы. Будто с парня кто-то писал извращённую карикатуру. Рот был искажён в неприятной ухмылке, а взгляд выражал такую надменность, что, казалось, по изначальному плану художника на голове парня должна была располагаться корона. Но на самом деле привлекало внимание вовсе не лицо юноши (коим, пожалуй, существо на портрете назвать уже было трудновато). Акцент был направлен на испачканные в крови руки. Точнее, это, конечно, не кровь, говорил себе Тор, а лишь краска, как и всё остальное. Такая же, какой нарисован след от засоса – в том же самом месте, где его в порыве страсти оставил он.