Текст книги "Портрет Локи Лафейсона (СИ)"

Автор книги: Мария Рэйро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Всё произошло прохладным июльским днём. Окна студии были распахнуты настежь, и белые полупрозрачные занавески иногда поддавались порывам летнего ветра, вырываясь на улицу под яркое послеполудненное солнце. Где-то неподалёку отстукивали копытцами лошади, везущие пассажиров кэбов в сторону города, а на ветвях соседних деревьев пели мелодичным чириканьем миниатюрные птички.

Художник в это время старательно вырисовывал на холсте последние штрихи портрета своего богатого знакомого – Лорда Дви Гаста, или же Грандмастера. Натурщик почему-то посчитал в своей молодости, что имя «Энн Дви Гаст» недостаточно вычурное для его натуры, и с тех пор просил всех называть себя именно Грандмастером. По непопулярному мнению Фандрала, эта глупая прихоть шла обществу лишь на пользу: любой, кто знакомился с Грандмастером, сразу понимал, что перед ним за человек. Это ведь так безумно похоже на излюбленный писателями приём говорящих фамилий: для чего же подробно описывать персонажей, если можно просто сказать, что одного зовут Разгильдяев, а другого – Трудолюбов? Но если в литературе подобное вызывает в лучшем случае усмешку, а в худшем – отвращение, то в жизни это, как оказалось в случае Грандмастера, безумно помогает. Правильные люди, слыша его имя, в тот же миг понимают, как с ним нужно вести беседу, чтобы получить от него максимальное количество моральных и материальных благ: требуется лишь просто тешить его огромное эго.

Впрочем, если говорить совсем уж откровенно, для составления мнения об этом человеке чаще всего даже не требуется с ним знакомиться: к примеру, на балах и званных ужинах достаточно просто взглянуть на его фигуру в ярком разноцветном фраке и на неприлично большой бутон распустившегося цветка в петлице его пиджака или плаща. В таком случае люди обычно даже не подходят к нему, поступая безусловно опрометчиво – ведь если лорд одет таким образом, он явно в прекрасном расположении духа и из него можно извлечь выгодную сделку или заключить глупое, но выигрышное пари. Когда же он вынужден надеть менее броский наряд, беседу с ним лучше вести максимально аккуратно – просто на всякий случай.

На его портреты всегда уходило огромное количество жёлтой, розовой и голубой краски, но плата за работу всегда сполна возмещала расходы на материалы и неплохо пополняла карман – говоря честно, только из-за этого Фандрал всегда и соглашался писать его в своих картинах. Несколько раз он по собственному желанию пририсовал на заднем фоне букет ярко-жёлтых нарциссов, словно шутя над центральной фигурой полотна, но лорд ни разу ничего не заметил, неизменно обращая внимание только на самого себя и в фоне видя только лишь тусклые краски местного интерьера.

Молча позировать он не умел. Ему всегда быстро становилось слишком скучно, поэтому рот приходилось рисовать по памяти. Каждый раз он рассказывал нечто безусловно глупое и нереалистичное, выдавая всё за чистую правду, и художник делал вид, словно верит каждому его слову, за что получал лишние три монеты.

В этот раз тоже без разговоров не обошлось.

– Дорогой Фандрал, я познакомился на днях с чудесным юношей, – начал свой рассказ Грандмастер, мечтательно глядя в окно, – у него белоснежная, фарфоровая кожа и насыщенно-чёрные кудри, льющиеся по аккуратным плечам. А в его глазах! – с восхищением восклицает он, будто вспоминая яркой вспышкой молнии того молодого человека. – О, Фандрал, в его глазах видишь, насколько он юн и невинен… Смотреть на него – сплошное наслаждение, он будто ангел с дьявольской красотой! А его руки? Милый мой, Вы бы душу продали, только чтобы написать их на своём холсте! Да что там – просто чтобы взглянуть на них, на то, как они зависают над клавишами пыльного пианино, как касаются губ… Он великолепен, я клянусь тебе чем угодно!

– Где же вы встретились? – полубезразлично спрашивает художник, выводя губы синей краской.

– На светском рауте у леди Сиф. Ты тогда не пришёл, видимо, вновь не был в городе, так ведь? – художник чуть кивает, старательно ведя кистью по холсту. – Ты многое упустил, Фандрал, мог бы встретиться там с прелестным Локи Лафейсоном – впрочем, мне это тогда было даже на руку: ты хотя бы не увёл его у меня! – губы Грандмастера изображают простодушную улыбку.

– Лорд Локи Лафейсон… звучит знакомо, – задумчиво хмурится Фандрал, – кажется, я слышал что-то про его отца. Он был убит в собственной спальне, если мне не изменяет память?

– В своей домашней библиотеке, лет десять назад, – поправляет Грандмастер, – полиция не нашла убийцу и решила придерживаться версии о трагической случайности: беднягу убила книга, упавшая ему на голову.

– Ты всегда всё помнишь. Даже не знаю, худшая это твоя черта или же лучшая, – со вздохом произносит художник, отложив кисть и отойдя от картины на пару шагов, чтобы взглянуть на неё под новым углом и издалека. Он возвращается к мольберту, добавляет пару мазков и заканчивает пёстрый портрет своей алой подписью внизу.

– Я не помню ничего, дорогой Фандрал, из того, что меня не интересует. Смерть Лафея и появление его сына на светском рауте заинтересовали меня до бессонницы, поэтому я никогда не забуду этих событий.

Натурщик встаёт с места и подходит к художнику, чтобы рассмотреть картину, и улыбается.

– Как всегда, ты прелестен, – проговаривает с лёгким восхищением Грандмастер, а Фандрал чуть усмехается: он не до конца уверен, кому именно это говорит мужчина. – Знаешь, Фандрал, я обязан вас познакомить! – вдруг восклицает он, смотря уже на художника.

– С лордом Лафейсоном?

– Да! Я бы хотел, чтобы ты нарисовал его портрет, пока он так молод и невинен. Грязные руки жизни ещё не коснулись его, не заключили в мёртвую хватку, и я хочу, чтобы это осталось навеки запечатлено красками на холстах: в наше время другого способа сохранить что-то столь прекрасное не имеется, к сожалению.

– Если он так чудесен, как ты говоришь, я буду только рад, – отвечает Фандрал, – для художника найти красивого натурщика бывает очень трудно.

– О, он не просто красив. Он идеален! Ты должен понимать это: если я чем-то восхищаюсь, это что-то должно быть воистину восхитительно… Я приведу его к тебе утром в четверг. Отложи все дела. Ты должен быть тем, кто первее всех напишет в своей мастерской портрет моего милого Локи Лафейсона!

========== Часть 1. ==========

Локи Лафейсон расхаживал по комнате и рассматривал портреты, что висели на стенах или лежали подле них. Часов рядом было не видно: похоже, художник убрал их куда подальше, чтобы не мешали сосредоточиться и не раздражали натурщиков своим неустанным тиканьем. В воздухе стоял едкий аромат сирени, букет которой лежал на столике у окна. Юноша осторожно взял его в руки, поднося к лицу и вдыхая полной грудью.

Грандмастер, договоривший с дворецким Фандрала, подходит к Локи с лёгкой улыбкой на устах.

– Он в магазине красок и должен вернуться с минуты на минуту, – говорит он, становясь рядом с Лафейсоном и беря из букета маленькую веточку, когда Локи отдаляет его от лица. Энн смотрит на парня и с мягкой улыбкой крутит в руках сирень. – Мне жаль, что он заставляет тебя ждать.

– Не страшно. Мне доставляет удовольствие рассматривать все эти чудесные творения, – отвечает Лафейсон, кладя букет обратно на стол.

– Если бы я не знал тебя, я бы подумал, что ты ему льстишь, – произносит Грандмастер, аккуратно вдевая цветок за ухо юноши. Тот смущённо улыбается, заметно краснея, и у Эна в глазах моментально появляется огонёк.

– Простите, что заставил вас ждать, – вовремя входит в помещение Фандрал, отвлекая внимание Локи на себя, – не мог позволить выбирать краску дворецкому, он в этом абсолютно ничего не смыслит! Здравствуй, Грандмастер. А Вы, должно быть, лорд Лафейсон? – он протягивает руку для знакомства, и тот с мягкой улыбкой её пожимает. – Подумать только: я думал, лорд Гаст меня обманывает! Я Фандрал.

– Рад знакомству, – кивает Локи, а после, заметив, куда направлен мимолётный взгляд художника, смущённо убирает цветок с волос.

Фандрал восхищённо рассматривает Лафейсона, охваченный необъяснимым трепетом. Прежде он почти не останавливал на нём своего взгляда, увлечённый новым пёстрым нарядом Грандмастера, но сейчас обратил на него внимание и понял в тот же самый момент, что Локи настолько неотразим, что, если Фандрал поддастся, эта неотразимость поглотит без остатка всю его сущность, всю душу и весь талант. Он не знал, как объяснить себе всю палитру собственных чувств в тот миг. Внутренний голос подсказывал, что он на грани кризиса всей своей жизни. Зародилось странное ощущение, будто судьба готовит ему беспредельные радости и беспредельные муки. Он был очарован дьявольски прекрасными чарами и, будь он более суеверной натурой, подумал бы, что здесь действительно замешана какая-то чёрная магия.

Буйство чувств породило в нём яркую искру вдохновения. Он наконец прикрыл восхищённо раскрытые губы и произнёс:

– Будьте уверены, я постараюсь написать портрет, максимально отражающий Вашу красоту, – заверяет он, чуть заметно поклонившись. – Но мне кажется, что любые мои старания просто обречены на провал – ваша красота просто неописуема!

Грандмастер чуть ухмыляется, а Локи смущённо опускает взгляд.

***

Грандмастер очень любил говорить. Обычно его не волновало, кому он произносит свой монолог, но сейчас он подстраивал его именно под своего прекрасного собеседника – а Локи слушал каждое его слово, позволяя лепить себя из податливой глины юности во что ему только заблагорассудится. Энн начал с комплиментов, но быстро упал в ностальгические рассуждения о старости и молодости:

– …Потому что сейчас ты в поре дивной юности, Локи, а юность – единственное, что стоит сохранить. И почти единственное, что сохранить невозможно.

– Я этого не чувствую, – замечает он, оставаясь неподвижным для Фандрала.

– Конечно, сейчас нет. Ты всё прочувствуешь, когда станешь стар и морщины проявятся на твоём лице… Сейчас ты очаровываешь всех, куда бы не пришёл, но долго ли это продлится? Ты невероятно красив, Локи, и не хмурься. Тебе надлежит улыбаться, подобно королю, потому что твоя красота ставит тебя превыше всех остальных людей, делает их твоими подданными – но на короткий срок. Думаю, пара лет цветения тебе ещё обеспечены, но потом… потом юность пройдёт и красота увянет, исчезнет чудесное преклонение. Но на некоторое время мир принадлежит тебе. Цени это, милый Локи. И не калечь своё прелестное личико горестями и прочими страданиями – вместо этого просто улыбайся. Улыбка хотя бы не подарит тебе лишних морщин.

Локи не уловил момента, когда Грандмастер перестал говорить и начал любоваться им со стороны окна – слишком уж погрузился в странные, неприятные раздумья, окутывающие его холодным одеялом непонимания. Минуту назад всё было так просто и ясно, так ярко и легко, а сейчас всё будто начало распадаться на мелкие частички! Светлые губы его были чуть приоткрыты, а взгляд словно устремлён в пустоту. Будь это другая мысль, он бы сказал, что в его тёмной-притёмной комнате вдруг кто-то зажёг свет, но в его случае всё было совсем наоборот: Грандмастер, сам того не ведая, ворвался в его уютную светлую комнату и потушил все свечи до одной, будто ветер, вьюга, или зимний шторм. Он неуютно поёжился от воображаемого холода.

Вата с его ушей постепенно спадала, и он начинал слышать окружающий его мир. Тишину вокруг нарушали лишь мазки и удары кисти по холсту, да ещё Фандрал иногда отходил от портрета на пару шагов и возвращался обратно. Грандмастер курил у окна, наслаждаясь лицезрением истинной красоты.

Так прошло много времени. Художник даже удивился, что друг перестал постоянно разговаривать, и подумал, что, видимо, Локи и правда действует на него как-то по-особенному. К вечеру картина была полностью закончена.

Лорд Гаст подошёл к картине и с расслабленной довольной улыбкой рассматривал её. Несомненно, это был удивительный шедевр, и сходство с оригиналом тоже просто удивительное, даже невообразимое!

– Я поздравляю тебя, Фандрал, ты написал лучший портрет нашего времени. Мой милый Локи, подойди и посмотри на себя.

Юноша вздрогнул, словно пробуждаясь ото сна, и растерянно заморгал, не сразу возвращаясь в реальность. Он сошёл с подиума и всё ещё как в дурмане подошёл к картине, вовсе не улыбаясь и глядя поначалу немного безучастно. Проснувшись окончательно, он словно по-новому увидел потрет, секунды назад казавшийся ему обыкновенным и не таящим в себе ничего необычного. Его щёки зарделись, он немного приоткрыл рот, удивлённо глядя на прекрасные черты в отражающем его портрете. Осознавание собственной красоты снизошло на него, как библейское откровение, и в тот же момент дьявольский голос Грандмастера защебетал где-то под коркой черепа: всё это уйдёт. Испарится, как дивный сон, и на его место придёт кошмар. Наступит день, когда нежное бледноватое личико пожелтеет и покроется морщинами, а зелёные глаза утратят блеск и потускнеют. Его стройная фигура станет заметно менее складной, изящество исказится, а чёрные волосы начнут по структуре своей напоминать изжёванное сено и поседеют. Жизнь, формируя его душу, изуродует тело. Он станет отвратителен, безобразен и неуклюж.

Мысль об этом заставила Лафейсона содрогнуться, как от острой медицинской иглы, что пронзила его в самую чувствительную частичку души.

– Разве тебе не нравится? – растерянно спросил Фандрал, глядя на странную реакцию натурщика.

– Разумеется, ему нравится! – ответил вместо него Грандмастер. – Это ведь настоящий шедевр! Фандрал, я готов отдать за него всё, что попросишь. Я хочу эту картину!

– Боюсь, дорогой Грандмастер, она уже не моя собственность.

– Чья же?

– Локи, конечно же.

– Ах, тогда ему повезло! – с тенью разочарования воскликнул Грандмастер. – Что такое, мой дорогой Локи?

– До чего же грустно… – пробормотал Локи, взглядом бегая по картине. – До чего грустно! Я состарюсь, сделаюсь уродливым и страшным, а картина вечно будет юна, как сейчас. Вот бы могло быть иначе! Вот бы я всегда оставался юным, а картина старилась вместо меня. За это… за это я отдал бы что угодно! Да, в мире нет ничего, чего бы я пожалел. Я готов и душу свою отдать!

– Душу? Мой дорогой, свой прекрасный блеск в глазах ты тогда точно потеряешь, – отвечает с улыбкой Грандмастер, – лучше не разбрасываться подобными обещаниями: душа человека тогда станет продаваться за бесценок. К тому же, это была бы незавидная судьба для портрета. Думаю, Фандрал был бы резко против.

– Конечно, я против! Это мой первый истинный шедевр! – воскликнул художник с нескрытой улыбкой восхищения своей работой. Он постоянно бегал взглядом от нарисованного на портрете Локи к настоящему, что стоял рядышком.

– Ну конечно, – отвечал Лафейсон Грандмастеру, – для тебя я значу меньше, чем твой жалкий Гермес из слоновой кости или глупый серебрёный фавн! Их ты будешь любить всегда в равной мере. А сколько тебе буду дорог я? Думаю, пока у меня не появятся первые морщины. Теперь я знаю, что теряя красоту и старея, человек теряет всё! Этому меня научила эта глупая картина. Однажды она начнёт надо мной глумиться – глумиться по-страшному! И кем я тогда стану? Тенью, отброшенной лучами своего былого величия. Никем!

– Не говори так, Локи, я прошу тебя! – ошарашенно произносит Грандмастер, ладони кладя на плечи юноши, словно стараясь не позволить ему сбежать. – Не слушай глупого старикана: я постоянно говорю, не подумав как следует!

– Нет, ты был прав, – отвечает холодно Локи, одёргивая плечи и поворачиваясь к картине. – Я влюблён в эту картину, Фандрал, мне кажется, что она – часть меня. Если ты не отдашь портрет мне, я не прощу тебе никогда!

– Он стал твоим ещё до того, как я взялся за кисть, Локи, – пожимает плечами Фандрал, рассматривая холодный взгляд юноши на своё отражение, нарисованное густыми красками на свежем портрете. От этого странного и непривычного холода он чуть поёжился, хмуро рассматривая стёкла зелёных глаз. Что-то будто изменилось, но он не мог понять, как и почему.

В тишине послышалось далёкое тиканье часов.

========== Часть 2. ==========

Локи проводил почти всё своё время подле портрета – он даже поставил его в спальню, лицом к кровати, пускай и в ночной темноте временами начинал ощущать странное неприятное чувство под горлом, будто нарисованные глаза смотрят прямо на его затылок в свете большой бледной луны. Боясь картины ночью, днём он не стеснялся ни капли своей нарциссичной любви к ней и даже однажды поцеловал ухмыляющиеся ему с картины губы. Просто потому что захотел. Иногда, по утрам, открыв глаза и не совершив больше ни единого движения навстречу грядущему дню, он долго всматривался в черты портрета, и для него это было подобно вставшему только ради него солнцу, зайчиками света скользящему по лицу и согревающему его кожу. Он обожал свой портрет за его красоту, молодость, идеальные черты, и он никогда бы не согласился отдать его кому-либо другому. Чтобы кто-то ещё наслаждался этим даром господним? Ни за что! Сама мысль об этом заставляла юношу вздрогнуть и поморщиться. Портрет принадлежит только ему, и он совершенно не согласен отдавать его в чьи-либо руки.

Но однажды, под конец лета, что-то произошло. Облачившись в ночнушку, Локи, как привык, подошёл к портрету, чтобы неслышно пожелать ему спокойных снов. Бледными, аристократичными худыми пальцами он провёл по воздуху в пяти миллиметрах от губ и скул своего отражения, пока не наткнулся взглядом на что-то, сбившее его с толку. В портрете абсолютно точно что-то исказилось. В нём стало что-то не так.

Но что именно? Он не мог ответить на свой вопрос. Нахмурившись, Лафейсон одёрнул руку и сделал шаг назад, чтобы взглянуть на картину в целом и, быть может, заметить пугающее его изменение. На секунду в разум врезалась ужасная мысль: вдруг с портретом всё в порядке, и это он изменился? Что, если отражение в зеркале утром было другим, и только сейчас, сравнивая себя с портретом, Локи стал способен осознать это? Нет! Он быстрым шагом направился к своему трюмо и схватил зеркальце, то поднося его ближе к лицу, то отдаляя. Нет. С ним всё в порядке. Ни морщин, ни желтизны, ничего. Он неслышно выдохнул с облегчением и вновь повернулся к портрету, всё ещё сжимая в руке золотую ручку зеркала. Он медленно, словно его ноги сдерживали тяжёлые цепи, подходил к нему, собравшись сравнивать свои черты с его чертами при помощи зеркальца, когда вдруг остановился.

Он понял, что не так.

Это было выражение лица. Чуть заметное изменение – просто уголок губ, слегка приподнятый в пугающей ухмылке, и немного сощурившиеся глаза. Локи испуганно отпрянул, выронив зеркальце и осев на свою огромную кровать. Сжав пальцами зелёные бархатные простыни, он неверяще смотрел на картину так, будто человек – его отражение – секундой позже выйдет из плена полотен и схватит нож, намереваясь зарезать перепуганный до смерти оригинал. Он совсем не понимал, что происходит. Сердце под рёбрами билось, словно пташка в узкой клетке, снова и снова взмахивающая крыльями и ударяющаяся ими о прутья, причиняя себе неистовую боль.

За дверью послышались звуки приближающихся шагов: кто-то поднимался по лестнице. Локи в панике схватил покрывало и в последнее мгновение накинул его на портрет, скрывая от любопытных глаз. В дверь учтиво постучали.

– Уже очень поздно, милорд, а на завтра у вас многое запланировано, – осведомил, не заходя в комнату, дворецкий. Локи неслышимо облегчённо выдохнул. – Мне разбудить вас в восемь?

– В семь, Дженкинс. Не беспокойся, я уже гашу свечи, – ответил быстро он и, слушая удаляющиеся вниз по лестнице шаги, вдруг вздрогнул, когда порыв ветра из открытых окон стянул с портрета изумрудную ткань. В этот момент сын Лафея принимает первое роковое решение переместись портрет как можно дальше от своей комнаты и накрыть самым толстым одеялом, которое только сможет найти Дженкинс.

Но это утром. А сейчас он гасит в комнате все свечи, оставив только один небольшой подсвечник и, взяв его в свои руки, подносит к портрету и долго, до самого рассвета, глядит в тёмные глаза напротив, смиряющие его насмешливым, пугающим до мурашек по спине, взглядом.

Теперь он начинал понимать. В память врезалась фраза, произнесённая им в порыве ярости на ужасающую реальность, желание, чтобы грехи мира сего отражались не на нём, а на портрете. Неужели всё сбылось? Невозможно. Но даже если так, почему портрет начал изменяться именно сейчас?

На заданный вопрос в мгновение ока нашёлся ответ: сегодня он впервые за долгое время увиделся с Грандмастером. Они говорили так, будто и не было никакой ссоры, и Локи позволял себе флиртовать, в глубине души полностью осознавая всю неискренность того, что он произносит. Он лгал, чтобы добиться от лорда желаемого, и ему так это нравилось, что после разговора он ещё долго прибывал в приподнятом настроении, как обыкновенно бывает после обретения тайны, в которую посвящён только ты и никто другой – это чувствуется чем-то приятным на самом кончике языка и щекочет горло. Теперь собственный язык казался Локи змеиным.

Неужели это и послужило истинной причиной изменения портрета? Одна небольшая ложь так исказила его лицо? А что случится, если он продолжит лгать? Или начнёт воплощать в жизнь другие грехи? Станет корыстным, горделивым, впадёт в уныние? Все его действия отразятся на невинном портрете, но не на нём самом. Значит ли это, что он вправду обрёл бессмертие и вечную молодость? Избежал встречи со старухой с косой? Локи поднял с пола зеркало и начал разглядывать своё лицо, трогая более бледную, чем обычно, кожу. Да! Сомнений не было.

Он в момент ощутил в себе столько силы, которая отзывалась покалыванием в кончиках пальцев, что сразу понял, какой ужасный выбор ему предстоит. Картина – его совесть, его судья и его мученик. Она могла бы помогать ему идти по правильным дорогам, не ступая на тропу преступную, грешную. Быть может, ему стоит заглянуть в церковь и покаяться? Изменит ли тогда портрет свои черты в его пользу?

Лафейсон покачал головой, слабо улыбаясь самому себе. Нет. Он просто продолжит жить своей жизнью – ничего от неё не упуская, наслаждаясь каждым её моментом. И пускай за мысли и действия его страдает портрет, а не он. Пришла пора приручить своего агнца и заковать в кандалы, занавесив его глаза и заперев на старом пыльном чердаке. Жизнь страха грядущей старости закончилась. Что ж.

Да здравствует новая жизнь!

Комментарий к Часть 2.

пишу только под настроение, поэтому главы будут выходить редко (просто заранее предупреждаю)

========== Часть 3. ==========

Локи ощущал себя спутанно. Его уверенность в собственной безопасности сменялась необузданным страхом за собственную жизнь, и эта почти обжигающая внутренняя противоречивость в конце концов побудила его заглянуть к автору его необычного портрета на чай и провести разговор на оптимально безопасной территории, чтобы художник находился как можно дальше от картины. Пускай та сейчас и покоилась на чердаке, вдали от чужих глаз и покрытая уже приличным слоем пыли, Лафейсон жутко боялся, что кто-то может увидеть его истинное лицо и украдёт его ужасную интимную тайну.

Он не собирался рассказывать Фандралу всё, иначе тот бы счёл его сумасшедшим, как и все приличные люди. Но к Грандмастеру идти было бы ещё более опрометчиво – тот любил его так нежно и трепетно, что Локи просто не хотел это разрушать, боясь, чем это может обернуться. Самое лучше, до чего додумался Лафейсон – попросить Фандрала пригласить его именно в тот день, когда тот обыкновенно выпивает со своим другом-священником. Выписывая это в своей телеграмме, Локи в какой-то момент остановил руку, поджав губы, и замер. Изменится ли портрет от подобных мыслей? Он пользуется влюблённостью художника, чтобы добиться ненавязчивого разговора со светилом местной церкви. Когда-нибудь это может вернуться ему ножом под рёбрами.

Тем не менее, преодолев грызущую его совесть, через пару дней он уже сидит в студии старого знакомого и выпивает бурбон, слушая быструю и неловкую болтовню художника. Поглощённый собственными раздумьями, он вздрагивает лишь в тот момент, когда двери комнаты распахиваются и в них показывается улыбающийся человек, вовсе не похожий на священника, но, судя по реакции Фандрала, в самом деле им являющийся.

– Тор Одинсон. Но прошу звать меня просто «Тор», – произносит мужчина, пожимая Локи руку, и тот, сбившись лишь на секунду, представляется в ответ. Фандрал вдруг начинает суетиться.

– Прежде чем мы начнём пить и разговаривать, я должен отдать вам кое-что, лорд Лафейсон, иначе просто забуду! – уверил он, роясь в ящиках своего стола. – Грандмастер говорил как-то, что вы коллекционируете клинки. Это правда?

– Да, начал года два назад, – кивает Локи, собираясь сказать что-то ещё, но в тот же миг видит, как Фандрал достаёт ножны с торчащей из них искусно сделанной чёрной рукояткой, разбавленной зелёными полосами, сверкающими от попадающего на них света. Парень восхищённо приоткрывает светлые губы.

– В таком случае, он ваш. В качестве награды за то, что позволили мне написать с вас настоящий шедевр, – с улыбкой произносит художник, протягивая клинок Локи. Тот берёт его в руки, разглядывая со всех сторон, и раскрывает ножны с характерным звуком. Ведёт пальцем в паре миллиметров от острия и наконец переводит взгляд на Фандрала.

– Он прекрасен, дорогой Фандрал, – отвечает он, наконец улыбаясь, и прячет клинок в ножны. Художник отмахивается.

– Он передался мне от дяди, и я понятия не имею, зачем он мне. Разве что торжественно разрезать полотна с неудавшимися шедеврами, – шутит он, наливая всем в стакан немного алкоголя.

– Не покажешь мне шедевр, о котором упомянул, Фандрал? Скрывать великолепие явно не похоже на тебя, – замечает Тор, и Локи чуть заметно сильнее сжимает стакан в руке.

– О, к сожалению, я подарил его Локи. Но я бы тоже хотел увидеть его ещё хоть раз. Не пригласишь нас для этого, Локи? – сделав глоток бурбона, спрашивает он.

– Нет! – немного резче, чем стоило бы, отвечает Лафейсон, и Фандрал с Тором вскидывают непонимающе брови. – К моему сожалению, картина уже давно не в городе. Мне нужна была причина приезжать в своё поместье вдали отсюда, так что я перевёз его туда.

Умелая ложь отдаётся чуть ощутимыми искрами на языке, но Локи не выдаёт себя и вновь улыбается.

– Что ж, это печально. Но уверяю тебя, Тор, картина выглядит в точности как наш милый лорд сейчас! Те же черты. Я бы хотел написать вас ещё раз, Локи, но, боюсь, вы утомитесь, а я не сумею повторить тот шедевр вновь и расстроюсь.

– И не нужно, – отвечает сразу Лафейсон, – уверяю тебя, Фандрал.

– В повторении всегда есть что-то жалкое, – вставляет Тор.

– И вам не противно столь часто быть жалким, сэр Тор? – спрашивает вдруг Локи, и Одинсон непонимающе моргает. – Вы повторяете в нашем веке то же, что причитали и вчера, и тысячу лет назад, и на заре времён.

На несколько секунд над ними повисает тишина, а после Тор и Фандрал в один момент начинают смеяться, вызывая непонимание уже у Локи.

– Лорд Лафейсон… быть может, я и верю в Бога, но священником я был только по воле моего отца и только до прошлого четверга. Но ваш выпад был неплох, это я признаю, – замечает он, зажигая сигару.

– Вот значит как, – произносит Локи. – раз уж вы больше не проповедник, можете мне кое-что рассказать? Просто мнение, мне интересно. Что вы думаете о продаже души?

– Продаже души? – повторяет он, чуть хмуря брови в растерянности от странного вопроса. – Вам интересно моё мнение или мнение Библии?

– Мнение человека я ценю больше, чем мнение книг, – просто отвечает Лафейсон, отпивая из стакана.

– Так вы продали душу? – с усмешкой спрашивает Тор, откинувшись на спинку стула. Фандрал раскрывает губы, переводя быстрый взгляд от одного знакомого к другому. Локи внешне не реагировал на этот выпад никак.

– Я пишу книгу, – пожимает плечами он. – Поэтому и ищу мнение человека. Как вы считаете, её можно вернуть?

Тор испытывающе смотрит на Локи, будто заметив в его словах какую-то уловку.

– Я думаю, что нет. – наконец отвечает он.

– Почему?

Одинсон пожимает плечами.

– Душа – не воробей. Ну и так далее.

– А я считаю, – вставляет Фандрал, – что это всё-таки возможно. Ничто не воробей, кроме воробья. Если мотивы человека чисты, и он всеми силами старается всё вернуть вспять, стать лучше, чем он был – возможно всё. Может, душа – всегда лишь метафора, даже на библейских страницах? Вдруг душа – это просто всё хорошее, что в нас есть?

– Это больше подойдёт для книги, Локи, – фыркнув, замечает Тор, – но не для жизни.

– Протестую, – отвечает Фандрал, – душа субъективна.

– Я будто бы сижу за столом во французском салоне, – со смешком произносит Локи, держа стакан в руке. – Идеи Фандрала кажутся мне достаточно романтичными.

– Но сейчас век реализма, – пожимает плечами Тор.

– Неужели людям больше не хочется верить в хорошее? – спрашивает Локи.

– Я служил в церкви долгое время и слышал сотни исповедей. Поверьте мне, Локи, – вновь фамильярничает Одинсон, – в наш век людям нравится страдать.

– Мне – нет, – уверенно отвечает Лафейсон.

– Вы лжёте, – просто говорит Тор, – и лучше так не делайте. Это грех, а грехи искажают красоту людей. Вы слишком красивы, что позволять себе лгать. Позвольте своей внешности врать за вас.

– И снова люди повторяют мне это, причём в той же самой студии! – восклицает Локи. – Да ещё и священник. Пускай и в отставке.

– Кстати говоря, ты не рассказывал мне, что именно случилось, – старается перевести тему в более мирное русло Фандрал.

– Да, – отвечает Тор, – я не рассказывал.

И закуривает сигару, вновь смотря на Локи так, будто проверяет его на прочность. Лафейсону в этот бесконечный момент вдруг подумалось, что человек напротив видит его насквозь, видит всю его ложь и всю его истину. Видит его настоящее лицо. Твёрдость тона бывшего священника заставила даже Фандрала немного стушеваться, но сын Лафея лишь с лёгкой усмешкой опускает взгляд на клинок и берёт его со стола, вставая.

– Боюсь, я должен вас оставить, – произносит он, нарушая напряжённую тишину, – мне нужно торопиться домой, чтобы переодеться к ужину у леди Сиф. Я увижу там кого-нибудь из вас? Хотя нет, не говорите! Пускай останется в тайне. Людям сейчас очень не хватает парочки тайн для расслабления души.

– Я всегда считал, что тайны лишь натягивают струны души, – возражает Фандрал. Локи смеётся.

– Откуда мне знать? – пожимает плечами с улыбкой он и, развернувшись, уходит.

========== Часть 4. ==========

Вернувшись домой, Локи, даже не обменявшись с дворецким парой фраз, целенаправленно устремляется по лестнице на самый верх, к заветному чердаку. Открыв нужную дверь ключом, он на несколько секунд зависает, не надавливая на ручку, словно страшась увидеть, что ожидает его там, в мраке покинутой всеми комнаты. Всё же отперев дверь, он неуверенно ступает внутрь и зажигает стоящий рядом с ней подсвечник.