Текст книги "Переселенцы"

Автор книги: Мария Сосновских

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

МЕЛЬНИЦА НА РЕКЕ КИРГЕ

В елпановском доме по утрам вставали очень рано. Пётр, наскоро позавтракав, запрягал Буяна и, как обычно, стоя на ногах в кошеве, выезжал со двора и ехал на заимку.

Высокий ростом и широкий в плечах, Елпанов всегда отличался отменным здоровьем, никогда не болел и даже не знал, что такое простуда. Зимой, в лютые морозы, он ездил в меховой круглой татарской шапочке, из-под которой выбивался заиндевевший черный чуб; короткая шуба всегда была распахнута, рукавицы – в карманах, а шарфа Петр не признавал. Елпанов ловко управлялся с лошадьми, был быстр и расторопен в работе, скор на ногу, своей широкой стремительной походкой он поспевал везде и всюду.

Смолоду Пётр был очень самоуверен, а с возрастом в нем окрепло убеждение, что стоит ему по-настоящему пожелать – и он добьётся любой задуманной цели.

А задумал Елпанов немало: соорудить кирпичный завод, чтоб строить из собственного кирпича, и пустить на реке Кирге водяную мельницу.

Он уже привез из Ирбитской слободы плотинного мастера; работники нарубили и привезли лес и за зиму отсыпали плотину для мельницы-водянки. Но не повезло Петру: как раз в ту весну было такое высокое половодье, какого не помнили и старики. Своенравная Кирга разметала плотину и брёвна унесла по течению в низовья.

Пришлось Петру на время отказаться от затеи с мельницей. Но она была нужна позарез: единственная в округе мельница-ветрянка Обухова недавно вдруг сгорела.

…Лет пятнадцать назад в Прядеиной появился новый поселенец – Северьян Обухов. Никто не знал, кто он и откуда. Приехали они с женой, разодетые, как купцы, на паре орловских рысаков, но в простой крестьянской телеге. Старосте сказали, что прибыли из Тамбовской губернии на вольное поселение. Подорожной у Обуховых не оказалось, да и в деревне грамотных не было, и с подорожной надо было ехать в волостное правление.

Но Северьян в волость не спешил. Остановился на житье у деревенского старосты, продал проезжим цыганам рысаков и тут же, в Прядеиной, купил двух рабочих лошадей. К осени нанял работников, и они ему срубили и поставили большой пятистенный дом. Через два года у Обухова было не только большое хозяйство, дом – полная чаша, но и своя мельница. Новый поселенец богател на глазах.

Уроженец Тамбовщины Никита Шукшин, когда ему сказали, что приехал Обухов из Тамбовской губернии, обрадовался и пошёл к земляку в гости. Но оказалось, что Северьян совсем не знал тамбовских мест. Отвечая на расспросы Никиты, он вконец запутался, а потом сказал, что это отец его был откуда-то из Тамбовской губернии, а сам он там никогда и не бывал.

Но Никита еще до того смекнул: Обухов совсем не тот человек, за которого себя выдаёт. Шукшин, конечно, промолчал – от греха подальше, с такими людьми лучше не связываться.

Многие в Прядеиной слыхали, что недалеко на Сибирском тракте убили богатого купца из Екатеринбурга.

Неизвестные злодеи убили проезжего вместе с кучером и сбросили в ров в лесу возле тракта. Трупы нашли через полгода охотники; опознать убитых не удалось…

"Не северьяновых ли рук то смертоубийство было?" – размышлял Никита, возвращаясь от Обухова. Он вспомнил вдруг, что о своём прошлом тот никому не рассказывал, даже под пьяную лавочку. Да Северьян никогда и не пил допьяна – ни в праздники, ни на помочах.

Жену его в деревне звали Марьюшка-Обушиха. Марьюшка была под стать мужу – такая же нелюдимая и скрытная. Из детей у них выжила только дочь Ольга, остальные умерли в младенчестве. Ольге сравнялось четырнадцать лет; это была рослая, но тронутая умом девка. Ее не смогли приучить даже к самой простой работе, и она целыми днями бегала по деревне босая, растрёпанная и сопливая.

Мельница-ветрянка Обухова стояла на бугре недалеко от усадьбы, и в ветреный день всегда было много помола, да ещё приезжали помольщики из деревни Галишевой. Возле мельницы были коновязи, большой сарай на случай, если пойдёт дождь – чтобы не намочить зерно и смолотую муку, стояла и изба-караулка, где зимой топили печку и заходили погреться мужики-помольщики, которые ждали своей очереди молоть.

Если был хороший ветер, Северьян сутками жил на мельнице. Для хозяйства Обухов нанимал работников, распахал заимку, сеял много хлеба. На заимке были большие мучные амбары: постепенно Обухов стал прикупать зерно и торговать с заводами мукой.

Со временем Обухов в торговых делах мог стать вровень с Елпановым; Северьян уже начал оказывать свой капитал.

Но в прошлом году вышла заминка. В Прядеиной появился бродяга – мужик лет шестидесяти с чёрной с проседью бородой. Он был в лаптях и крестьянском армяке, с крепкой суковатой палкой и котомкой за плечами. Вид бродяга имел приметный: от левого глаза наискось через всю щеку тянулся глубокий шрам. Бродяга пришел со стороны Галишевой.

…Мельница Обухова работала вовсю. У ветряка стояло много подвод. Мужики, у которых очередь молоть была еще далеко, распрягали лошадей и пускали пастись или, оставив их в оглоблях, бросали охапку клевера, а сами, закрыв картузом от мух лицо, дремали на телегах, положив головы на мешки с зерном.

Четверо на завалинке караулки резались в подкидного дурака. Прохожий остановился у крайней избы, снял с плеч котомку и, утирая рукавом пот со лба, подозвал игравших за оградой ребятишек. Те смотрели на незнакомого человека во все глаза. Он попросил пить, и белоголовая девчонка лет шести принесла из избы полный ковш воды. Прохожий долго и жадно пил, потом спросил у ребятишек:

– Где у вас тут живёт Обухов Северьян?

Ребята указали на усадьбу возле мельницы, а один словоохотливый малец объяснил:

– Дяди Северьяна теперь нет дома! Эвон мельница машет крыльями, значит – он там.

Прохожий направился прямо к мельнице.

Один из игравших в подкидного позвал:

– Северьян Васильич, тут тебя спрашивают!

Обухов вышел из мельницы, вытирая руки о фартук.

– Здравствуйте, Северьян Васильевич! Давненько мы с вами не видались…

Прохожий поклонился. Выпрямившись, он с улыбкой продолжал:

– Не признаёте меня? Ну, можно и напомнить, кто я таков!

Обухов изменился в лице. Охрипшим голосом он пробормотал:

– Здравствуйте! Узнал, узнал я вас… Cейчас вот только закрою мельницу, и пойдём ко мне домой…

Северьян повернулся к помольщикам:

– Ребята! Поезжайте по домам, молоть сегодня больше не буду: видите – ко мне человек пришел…

– А когда же домалывать? – загомонили мужики.

– Завтра, завтра… а теперь езжайте!

Помольщики, поругиваясь, нехотя принялись запрягать, а Обухов с прохожим бродягой быстро пошел к своей усадьбе.

– Мужики, что за человек пришел к Обухову-то? – спросил молодой помольщик. Он досадовал: его очередь была бы первой, кабы не неожиданный поворот дела.

– А бес его знает, по виду-то он как из тюрьмы беглый: шрам-то на лице – прямо шрамище!

– Видать, не крестьянин и не мастеровой, и на работного человека с заводов не смахивает…

– Что и говорить, скрытный он человек, Обухов…

– Ты, кум, в соседях у него живёшь, поглядывай за его домом-то… Видно, неспроста лешак принес этого бродягу!

Первые дни сосед ничего подозрительного не заметил. Потом не выдержал и как-то поздно вечером, крадучись, перелез через заплот в северьянов двор. Постоял, послушал – в доме стояла тишина. Тихонько вошел в сени и только взялся за скобу двери, как услышал недовольный голос Обухова:

– Кого там несет на ночь глядя?

Сосед от неожиданности так растерялся, что наобум ляпнул:

– Насчёт помола я зашел… Как, завтра молоть будете али нет?

– Совсем ополоумел, что ли?! И ночью уж покоя нет! За помолом на мельницу ходят, а не по дворам через заплоты сигают!

Северьян с женой сидели у стола с неубранной после ужина посудой. Бродяги в избе не было – оказалось, он спал на лавке в сенях, подложив под голову свою котомку, а сосед его в полутьме не заметил. Никогда еще сосед не видел обычно молчаливого Северьяна таким рассерженным! Пристыженный, кляня в душе сам себя, он направился домой.

…В кабаке Агапихи в тот вечер народу было мало: вечер будний, да к тому же ещё не кончилась страда. Сидели только трое отпетых пьяниц, завсегдатаев агапихиного заведения. Первый из них – Федор Кузнецов. Брат его Никон, вернувшийся с царевой службы на пепелище отцовского дома и хозяйства, сразу запил горькую, спервоначалу пропив военный мундир и шинель. Теперь Никон ходил по деревням, нанимался в страду на подённую работу, и если у него заводился хоть пятак – тотчас шёл в агапихино заведение и звал с собой Федора.

Теперешняя баба Федора пила не меньше мужа, пьяная дралась и сквернословила, и Федор откровенно ее побаивался. Избушка их стояла в стороне от других домов, кругом поросла травой, крапивой и лопухами; пристроя никакого не было, надворных построек тоже, скотины или какой-нибудь птицы не водилось и в помине. И сам Федор, и его бабёшка были в строке*.

Федоровы дети, которые подожгли когда-то дом, давно уже с родителями не жили, из куска хлеба подрабатывая подпасками или борноволоками**.

Третий забулдыга – дедко Плюхин – когда-то был главой большого семейства.

Вся троица сидела за столом и пила кумышку, когда двери распахнулись и на пороге появился северьянов гость-бродяга. Армяк его стал грязнее грязного, прохудился, а местами и вовсе висел лохмотьями.

Бродяга вошел, повёл вокруг свирепым взглядом и направился к стойке. Достав из-за пазухи три рубля, подал Агапихе, хрипло буркнул: "Вина и закуски! На все!" и пошел к столу. Штоф водки и закуска на столе появились мигом. Бродяга налил стакан, выпил одним духом и закусил огурцом и яичницей. После второго стакана бродяга будто только что заметил троих пьянчужек, на лицах которых прямо-таки написано было, до чего им хочется пропустить по стопке, да нет ни копейки.

– Ну што, мужики? Видали, каково пьёт и ест каторжанин? – зыркнул он глазами на выпивох. – Вали ко мне за стол – угощу, я богат нынче!

Федор, Никон и дедко Плюхин подсели к нему. Бродяга налил им по стопке, сам выпил третий стакан (штофа как и не бывало). Он опять достал из-за пазухи денег и снова потребовал вина.

– Ну, пить так пить, гулять так гулять! Северьян Васильевич богатый…

Бродяга опьянел, взгляд его стал совсем свирепым. Колотя кулаком по столу, он начал орать во всё горло:

– Я пятнадцать лет каторги за Северьяна отбыл! В Сибири замерзал, с голоду подыхал, молодость свою погубил. Не мне надо было долбить мёрзлую-то землю, а ему! Гад ползучий, ведь златые горы мне сулил, если всю вину на себя возьму, а за пятнадцать лет моих каторжанских хоть бы полушкой помог! Дом вон какой отгрохал, мельницу поставил, за помол, поди, три шкуры дерет…

Ну што вы о нём знаете, опойки кабацкие?! Да ничего! А это же первый грабитель по большим дорогам, грабитель и убивец!

Агапиха всё это слышала, но виду не подала. Когда был выпит второй штоф и съедена вся закуска, она выпроводила всех из кабака. Трое пьяниц довели вконец опьяневшего бродягу до северьяновой ограды, а сами, обнявшись, с песнями разбрелись по домам.

С тех пор бродяга куда-то пропал. Обухов два раза приходил выпытывать у Агапихи, какой такой разговор был о нем в кабаке. Но Агапиха живо смекнула, чем дело пахнет, и начисто отпёрлась: ничего, мол, не слышала и не знает. Обухов ей обещал за откровенность смолоть зерно бесплатно и без очереди, но кабатчица – ни в какую.

Хотя тот бродяга больше не появлялся в Прядеиной, после Покрова в деревню завалилась целая компания – четверо оборванцев. Опять вымогали у Северьяна деньги и пили у Агапихи до поздней ночи, а потом вломились в дом Обухова, но когда сбежалась вся деревня, бродяги убрались подобру-поздорову.

В доме всё было перевёрнуто вверх дном: видимо, искали деньги. Хозяев не оказалось нигде.

Думали, что Обуховы убиты злодеями-грабителями, и срочно погнали в волость за становым и урядником. Однако Обуховы приехали домой как ни в чём не бывало, живые и здоровые – и сам Северьян, и Марьюшка-Обушиха.

Оказывается, пока бродяги пировали в кабаке у Агапихи, хитрый Обухов всё доброе имущество ночью перевез в соседнюю деревню, а потом под покровом ночи они с женой потихоньку скрылись из Прядеиной.

Когда приехал урядник, Северьян уверял, что и знать не знает четверых бродяг.

– А с чего они к вам-то привязались? – недоумевал урядник.

– Ни сном, ни духом не знаю, ваше благородие!

Урядник уехал ни с чем.

…Когда бродяга тайком пришел в Прядеину во второй раз, была уже глубокая осень, хотя снег ещё не выпал и стояли солнечные, погожие дни. Он ушел от Северьяна так же скрытно, и его не видал никто, а Обухов вдруг, ни с того ни с сего, уехал в Ирбитскую слободу с возом муки, да еще ночью, один.

Сосед услыхал стук лошадиных копыт по мёрзлой земле, посмотрел в окно и увидал, как Северьян поехал по дороге по направлению к галишевским полевым воротам. Сосед удивился, а проснувшаяся жена спросила:

– Че там, никак, едет кто-то середь ночи?

– Соседушко наш куда-то покатил, да с большим возом!

– Знамо дело – богатым и ночью не спится! Один он поехал, ли че ли? А гость-то где у него – и того бы заодним отвез… Говорят, вечор привели его от Агапихи – пьяней вина, лыка не вязал! Наши деревенские пьяницы – старик Плюхин да братаны Кузнецовы – в кабаке с ним связаться успели… Подвели его к ограде, отворили ворота, а он в воротах так и пал! Я как раз корову заставала, дак видела! – Шибко, поди, он любый Обуховым, гостенек-то! Северьян сам сроду не пивал допьяна, а тут терпит какого-то пьяницу, прогнал бы его, да и всё!

– Че, Иван, вставать печь топить?

– Спи знай, куда вставать – ещё, знать-то, около полуночи. Не дай Бог рядом с богатыми соседями жить – сами ночи не спят и тебе спать не дадут!

…Прошла осень. После Покрова нанесло снегу и сразу установился санный путь. По первопутку и заявились снова незваные гости к Северьяну Обухову. На этот раз сосед Иван хорошо разглядел четверых здоровенных мужиков. Первого бродяги, с приметным шрамом, в армяке и с котомкой за плечами, меж ними не было.

Четверо вошли в дом и дождались хозяина с мельницы. Тот вернулся, когда на дворе стало уже темнеть, и вошел в дом. Немного погодя четверо пришлых направились к Агапихе. Только стих скрип снега, как Северьян с женой стали из дому таскать мешки, грузить в сани.

Иван, видевший в щель из своего сарая торопливые обуховские сборы, в испуге выбежал за ворота.

– Дядя Северьян, али уезжаете куда?!

Обухов вылез из саней, посмотрел вдоль улицы и подошел вплотную:

– Вот что, сосед… Ради Бога, последи за домом: привязались ко мне четверо бродяг-грабителей. Я дал им денег, сейчас они у Агапихи пируют. Если они сюда возвернутся да в дом ломиться станут – беги по деревне, караул кричи, зови людей! Не ровен час, подожгут меня, тогда и твоему подворью не уцелеть! А коли убережешь мой дом – я хорошо рассчитаюсь… Да след-то за мной замети!

Обухов дернул вожжи. Иван вынес метлу и замёл след от саней… Зимой темнеет рано, но с женой еще долго не зажигали огня. На улице послышались пьяные голоса, и в северьяновом дворе залаяла собака; потом она отчаянно завизжала и смолкла, а в наступившей тишине послышался лязг сбиваемого замка. Тьма стояла – хоть глаз коли, и Иван с женой могли только догадываться, что творится во дворе у Обуховых. Неслышно выбравшись на улицу, Иван с женой как ошалелые побежали вдоль односторонка в разные стороны, вопя в два голоса: "Помогите! Караул, грабят! Обуховых грабят!".

Вскоре у Северьяна была полна ограда народу. У крыльца в крови валялся убитый пес Вьюн. Мужики-прядеинцы, вооружённые вилами и топорами, не решаясь войти в дом, толпились в ограде. Двери были распахнуты настежь, а из дому не доносилось ни звука.

…Обухов, как и обещал, хорошо рассчитался с соседом Иваном: дал ему пять рублей деньгами да аршин двадцать тонкого льняного холста. Соседу-бедняку такой расчет и не снился!

А через месяц на подворье Обуховых пришла настоящая беда. Она случилась тоже ночью, когда мельница была давно закрыта, и ни помольщиков, ни хоть кого-нибудь вокруг не было. Пожар полыхнул, как порох. Мельница, сараи, склады с мукой – все сгорело дотла. В ту же ночь на заимке Обухова сожгли дом, конюшни вместе со скотом и скирды хлеба.

Работников на заимке поутру нашли еле живыми, связанными и с кляпами во рту. Хватились – одного нигде не было. Когда связанных освободили от кляпов, все в один голос твердили – дескать, он убежал вместе с поджигателями.

На заимке дымились головни, тут и там валялись обгоревшие трупы животных. В одну ночь Обухов лишился всего имущества.

С той ночи староста назначил в Прядеиной ночной караул: все боялись и нос за ограду высунуть, тем более – обуховские соседи.

В тревожном ожидании прошла вся зима, потом весна. Но даже и летом грабителей и поджигателей больше никто не видел – те как в воду канули.

Северьян вдруг как-то сразу постарел, осунулся и согнулся. На заимку он ездить перестал, работников рассчитал, а мельницу снова строить и не думал.

Когда на сходе Петр Елпанов сказал, что собрался строить на Кирге новую, свою мельницу, все прядеинцы обрадовались. Тем более, что Обухов согласился бесплатно отдать мельничные жернова и все железное, что осталось после пожара. Кроме того, он обещал показать, как надо молоть разные сорта муки и крупу.

Обухов совсем присмирел. Болтали, что он боится своего прошлого. Многие прядеинцы догадывались, что раньше Обухов был связан с темными людьми, и они за что-то жестоко отомстили ему. И круглый дурак догадался бы, что это не случайные грабители, а его бывшие дружки, вместе с ним занимавшиеся разбоем на больших дорогах, а то и отбывавшие с ним каторгу.

Опять из волости приезжало начальство. "Ну, бродяг тех искать – как иголку в стоге сена!" – решил становой пристав, отправляясь в обратный путь.

…Стоял конец сентября. С хлебом убрались уже давно, а погода все стояла, как летом. Деревенские бабы вереницами шли по ягоды, брали в борах бруснику, на болотах – клюкву да морошку, а по маленьким речушкам – калину и хмель.

СТРАШНАЯ НАХОДКА НА БЕРЕГУ

Приток Кирги, маленькая речушка Кривель, берет начало от подземного ключа, не пересыхающего в самый засушливый год. Становясь чем дальше от истока, тем все полноводнее, Кривель причудливо петляет, извивается загогулинами – оттого, видно, и получила свое название. Местами она течет по глубокому оврагу, густо поросшему калиной и черемухой, где все увито хмелем так, что не вдруг и продерешься.

Неподалеку от дороги, как раз в том месте, где в водополицу* Кривель подмывает правый берег, давно образовался крутояр, и кусты черемухи и калины нависают над водой. Две бабы, самые азартные ягодницы, остановились у обрыва.

– Гляди-кось, кума Уления, сколь тут калины-то! Да только растет высоко…

Кума, продравшись через цепкие кусты и крапиву, вгляделась.

– Ну-ка, давай вдвоем пригнем калинку!

– Лучше я вот на эту, что потолще, залезу!

– Ладом лезь-то, под берег не пади, вон какая тут вышина да крутизна!

– Не упаду-у-у! – уже сверху откликнулась товарка. – Ягоды-то какие хрумкие да спелые…

– Кума, глянь – под берегом какие-то тряпки!

– Ой-е-ей! – не своим голосом завизжала та. – Да ведь это человек мертвый!

Вторая кума, белее мела, вмиг слетела с высокой калины, и, едва не забыв подхватить корзины, обе бегом припустили к дороге… Вдали от страшного места насилу отдышались.

– Да ты, поди, и не разглядела толком-то! Поди, вовсе и не мертвяк там? Откуда ему тут взяться – никто ведь ни у нас, ни в ближних деревнях в этот год не утоп, не то бы давно вся округа знала!

Но та ничего и сказать не могла: ее колотила крупная дрожь.

Вечером по всей Прядеиной разнеслась весть, что в Кривеле нашли утопленника. Назавтра несколько деревенских мужиков поехали на речку. Взяли с собой одну из ягодниц – чтоб указала место; как та ни отказывалась, чуть ли не силком бабу усадили на телегу.

И вправду – под берегом лежал труп в лаптях и в рваном армяке с опояской. Но был он… без головы! Двое небоязливых мужиков палками перевернули тело, осмотрели берег поблизости – головы не было нигде.

– Знать-то, чужой это был человек – в лаптях у нас здесь никто и не хаживал, – по пути домой говорил один из обнаруживших страшную находку.

– Считай, паря, он уж давно в Кривеле лежит: вишь, кости одни да одежа остались, и мертвечиной не наносит уж, – рассуждал другой.

– И чё с им теперь делать-то?

– Староста, видно, в волость посылать будет за становым. Смертоубийство тут, не иначе! Вот еще не было печали, дак черти накачали! Теперь в волость пошлют – станового везти, да потом обратно отвозить! И еще хоронить этого…

– Ты, кум, черта-то не поминал бы не к месту: ведь человек же все-таки был… Видно, што это не самоубивец – может, кто его ограбил да убил!

До самой Прядеиной мужики судачили – как да что. А в деревне нашлись люди, которые прошлым летом и осенью два раза видели поблизости человека в лаптях и в армяке. Первый раз он просил воды попить, во второй – спрашивал, где живет Северьян Обухов.

Приехал становой, осмотрел труп и, выслушав рассказы деревенского люда, распорядился привезти на Кривель мельника Северьяна.

– Ну, что – признаешь своего гостя прошлогоднего?! – напрямик спросил становой. – На деревне люди говорят, что видали его, и не раз, возле подворья твоего!

Обухова как громом поразило. При виде мертвого тела и словах станового он испугался еще больше, чем когда-то на своей мельнице.

– Ваше благородие… Христом-богом… Может, убили его где-нито по дороге, а я-то тут при чем? Знать ничего не знаю!

– Ты поменьше разговаривай! Вот сегодня составлю протокол, а завтра в волость поедем – разузнаем, что к чему! – отрезал полицейский.

Вся деревня видела, как назавтра от подворья Обухова тронулась телега. В телеге подремывал полицейский урядник и вовсю храпел пьяный становой, а лошадью правил Северьян…

Еще не успела осесть пыль от телеги, как по всей Прядеиной пошли разговоры:

– Отопрется от всего Обухов-то! Вишь, неспроста сам повез начальство в волость…

– Знамо дело: рука, говорят, руку моет… Да нам-то что до этого? Лишь бы к нам не привязывались! А там – кто кого убил да за что, того Бог рассудит…

А братаны Кузнецовы, старик Плюхин и, само собой, Агапиха с тех пор про этот случай молчали – как в рот воды набрали.

…Хотя своенравная и коварная в половодье Кирга уже разносила по бревнышку елпановскую плотину, Петр не отступил от своей цели – во что бы то ни стало поставить на реке свою мельницу. Помимо его давней привычки всегда и во всем добиваться задуманного, у него был хозяйский расчет: с тех пор, как сгорела обуховская мельница-ветрянка, молоть зерно стало негде. А деревня без мельницы – не деревня, поэтому за помол можно получать хорошие деньги.

На этот раз место для плотины выбрали другое – где течение Кирги спокойно и в половодье. Река после засушливого лета и сухой осени обмелела, и плотину построили быстро. Теперь елпановская усадьба с домом, кузницей, амбарами, завознями, дальним и ближним пригонами занимала не одну десятину.

Год выдался урожайным, особенно хорошо поднялась рожь. Елпановы, не дожидаясь санного пути, еще закупали рожь по сходной цене в ближних деревнях и в селе Юрмич; там же ссыпали зерно до санного первопутка у давних знакомых – хороших, надежных людей.

Петр на целый год нанял семью работников, но на заимку посылать не стал: работники нужны позарез и дома. В хозяйстве всегда работы много, да и строительство мельницы – на носу.

От каждодневных хлопот Петра отвлекло лишь несчастье: перед самым Новым годом скоропостижно скончался кум Афанасий, двоюродный брат Пелагеи Захаровны и крестный Настасьи. Пришлось ехать в Киргу с печальным известием.

Афанасий много лет мучился надсадной грыжей, ходил и работал с опасливой оглядкой, помаленьку. В последние годы стал мало сеять, из скотины держал одну лошадь и корову.

Сына Ивана он выделил сразу же, как тот женился, построил ему дом со всеми надворными постройками, но в душе с женитьбой сына не примирился, а у сватов так и не бывал с самой свадьбы. Афанасию было шестьдесят семь лет. Конечно, люди живут кто меньше, кто больше. Но его какая-то смертная хворь свалила сразу: сутки поболел – и умер. Жена Федора одна в дому оставаться не захотела и сразу ушла жить к сыну Ивану; сноха Репсемея рожала каждый год, ребят много умирало, но и живых немало осталось, так что работы в доме было полно. Иван Афанасьевич, как и отец, здоровьем не отличался, и жили они небогато.

На кладбище четыре мужика два дня долбили мерзлую землю для афанасьевой могилы, да так до талой земли и не дошли. Когда останавливались, все взмокшие от пота, отдохнуть, то осторожно шутили меж собой:

– Не тем будь помянут, а шибко занозистый был покойник-то… Второй день могилу ему копаем! Елпанов Василий Иванович – уж он ли не мастер, а гроб делал, тоже угадать не смог: доделывать пришлось…

– А это уж завсегда так – на вредного не угадаешь…

– Вот Иванко у его не в родителя пошел: добрый мужик да покладистый…

– Ну, мужики, чисто камень мы долбим: даже лом отскакивает, и аж искры вылетают!

После сорока дней Иван Афанасьевич продал отцовский дом. Его купили Елпановы и расширили свою усадьбу. В бывшем афанасьевом дому теперь жили работники. Петр Елпанов их нанял в строк на год с Покрова. Это были переселенцы из Тульской губернии.

Наступил Новый 1751 год. В Прядеиной, как и прежде, вечерами сходились в пожарницу старики. Как и прежде, разговоры шли о деревенских новостях – свадьбах, крестинах да похоронах. Но чаще всего, подперев головы, говорили о самом главном – о земле, об урожае.

– Считай, мужики, на рожь нынче надежи нет никакой: вся, как есть, еще по осени вымерзла! А сейчас снегу нет, да если весной вовремя мочить не будет… Да, добра ждать нечего – по всем приметам худой будет год, голодный…

– Ну дак чё раньше времени умирать-то? Все ведь в руках Божьих – может, и вырастет! Вон в тридцать седьмом году везде неурожай был, а у нас, хоть и худо, все ж выросло!

– Елпановы вон мельницу строить собираются – значит, вырастет! – хохотнул кто-то. – Петруха как сквозь землю видит!

– А без мельницы нам хоть в какой год не прожить. Ежели Елпанов помочь задумает – всем миром надо идти помогать. Давно ли обуховская ветрянка сгорела, а уж во как намучиться успели: с каждым мешком зерна езжай в чужую деревню и день теряй, а то и не один!