Текст книги "Чашка кофе для героя"

Автор книги: Мария Рашова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

Я стоял перед витриной кофейни. Смотрел, как люди внутри в теплом кафе пьют горячий вожделенный кофе. Мог ли я туда зайти? Имел ли право на перерыв? Или сейчас же на меня нападут полчища темных, а я буду еле успевать от них отбиваться моим огненным мечом? Я не знал ответа на эти вопросы. Наконец, дверь открылась и оттуда вышла пятилетняя девочка с розовым бантом, смешливо наморщила нос и прокричала: «Эй! Дядя! Эй! Иди!». Я подумал, что это знак и придержал дверь после ее мамы, которая смущенно улыбнулась мне и пошла что-то выговаривать дочке, а зря – девочка была совершенно волшебная. Я зашел внутрь и попросил американо. Сложил руки на деревянный аутентичный модный хипстерский стол и положил на них голову в ожидании официанта. Я почувствовал, как мгновенно провалился в минутный сон. Я видел самого себя, только издали, как будто при съемке с квадрокоптера. Я размахивал огненным мечом, убивая восстающие передо мной черные массы, с вылетающими из них костями, только теперь я видел, что от этих масс вылетали бесплотные черные тени, на оболочке которых мерцали легкие язычки пламени от моего меча. Они как будто были заражены моим огнем. Они взлетали вверх метров на тридцать и там, на высоте, среди звезд, их как будто разрывало оранжевым огнем изнутри. Они распадались на очень мелкие черные частицы, которых потом тоже разрывало на атомы. Я почувствовал себя польщенным. Значит, я уничтожал и их метафизическую материю. Понятно, что это были порождения тьмы, но, видимо, они тоже распадаются на что то физическое и бесплотное. Значит, мой меч работал и тут и там. Я довольно улыбнулся, мне было сладко во сне, знаете, иногда бывают такие сладкие сны, когда ты ощущаешь что во всем прав, что тело твое, тонкое и звонкое, до отказа набито энергией, когда ты сам поешь и душа твоя поет – бывает вот такая сладость во сне, от которой даже ползет слюнка по подбородку… «Ваш американо!», – над моим ухом раздался противный резкий голос официанта, и я проснулся и от испуга сильно дернул головой. Сладкое оцепенение слетело мгновенно, шея моя болела и я еле сдержал нехорошие слова в адрес официанта. Задание №1 для агентов новичков: никогда, нигде, ни при каких случаях не раздражаться. Сдерживаться даже в мыслях, когда вам наступили на ногу, облили горячим кофе новую белую рубашку, двинули локтем в давке в бок, сожрали ваш обед, нахамили, подрезали, нагрубили, толкнули, ударили, послали…Список можно продолжать до бесконечности: мы, современные люди, имеем слишком много искушений, чтобы обрушить град проклятий на своего ближнего в течение дня. Век скоростей таков, что либо вам кто то мешает, либо вы мешаете кому-то. Это бесконечный политес, война уступок, кто кому. Постоянное желание нахамить в ответ, на самом деле ничто иное, как предохранитель на мозге, чтобы у тебя окончательно не слетела резьба. Мы сохраняем вежливость по отношению друг к другу, чтобы не ввязаться в спор, драку, чтобы не развязать войну, (которая на самом деле уже давно необъявленно идет), чтобы сохранить целостность себя, своей души. Мы сдерживаемся, чтобы не запачкаться. Мы смотрим с укором на тех, кто давно горит в пламени гнева и старается воспламенить все вокруг себя. Мы осуждаем. На самом деле, самое верное решение – это терпеть. Душевно помраченный темнотой человек пройдет мимо. А вот если мы нахамим ему в ответ – темнота останется в нас. Темнота заразна. Темнота не спит. Она размножается полунамеками, как грибы спорами. Ты чуток отвернулся, подумал легкую, незначительную гадость про соседа, и вот, вдруг видишь на своей душе темную плесень. Она уже здесь, она пробралась. Она разрастается. Когда ты видишь людей, полностью побежденных темнотой, холод подступает к твоей душе. Ледяной холод берет своими костлявыми пальцами за твое горло. Из этих черных коконов где-то торчит рука, где-то нога, где-то кончик волос, и ты с ужасом понимаешь, что когда то здесь были живые люди, такие как ты. Но тьма давно размножилась спорами, замотала черной паутиной человека, намотала кокон и ходят такие коконы по свету, поселяя холод в груди у всех, кто бы их ни встретил.

Я вздохнул, посмотрел в тьму моего американо. Американо не знал, что меня ждет. Не имел ни малейшего понятия. Будущее мое было мутным. Никто не мог предсказать мне его, только я сам мог решить, что меня ждет. Я отхлебнул. Напиток был совсем недурен. Официант еще что– то кричал посетителям таким же противным голосом, но я сдержался, чтобы не осудить его. Бог знает, чего мне это стоило. Почему мы так непорочно чисты в больших жизненных вопросах и так палимся на мелочах? Даже у вошедшего в медитативный баланс человека глухое раздражение вызовет любой нищий студент, раздающий листовки и настырно тычущий ими в прохожих, чтобы те взяли. Почему мы так раздражаемся от любой, я повторяю, от любой фигни? «Уровень агрессии в обществе повышен», – нам рапортуют из ящика, но пощелкайте каналы – не сам ли ящик повысил этот уровень? Это похоже на то, как делать дырки в трюме корабля, а потом бегать по борту с рупором и кричать «Мы тонем!». Все бессмысленно и беспощадно. Я вздохнул от прилива внезапной острой жалости к себе. Я не знал, когда вернусь из командировки и вернусь ли живым вообще. В этом воплощении, в этом теле, в этой жизни – останусь ли я? Темные не кончались. Война шла бесконечно, без единого дня перерыва, вечность. Она бы шла со мной или без меня, и я это осознавал. Море мне уже надоело. Из радостей в день у меня было только кофе. Тоска.

Я не помню, как приплёлся в мою съемную квартирку. Съехал с гостиницы пару дней назад, чтобы хотя бы немного доставить трудностей тем, кто меня искал. Не перепутал в темноте подъезд (что удивительно), лег в подушку лицом. Тело мое покалывало, как всегда после битвы. Попытался восстановиться горячими токами энергии – мне всегда помогало. Представил себе сексуальную массажистку, которая бы меня гладила своими нежными, но сильными руками сверху – вниз…сверху– вниз… Не сработало. Из сексуального в моей жизни было только изнасилование моего мозга начальством. Без вазелина. Отложил виртуальную массажистку в сторону, массажистка возмущенно пискнула, представил обычные горячие токи энергии волнами. Помогло. Я почти расслабился. Что-то зудело внутри меня, что то не давало мне покоя. Я чувствовал какой-то шебуршение внутри, как будто какая-то мышь скреблась меня. Что-то полузабытое – полузадушенное шевелилось внутри меня, что-то, чего я не мог забыть или не мог принять. Я лежал лицом в подушку и молча смотрел как мышь беспокойства внутри меня прогрызала ходы в моем мозге, как в огромной голове сыра. Я никак не мог ее идентифицировать, понять, откуда «растут ноги», и вообще. И вообще. У меня был сегодня мощнейший бой, разве я не заслужил хотя бы минутку отдыха? Но мышь не сдавалась. Она делала свою черную работу. Грызла и грызла. Наконец, мысль, как комета, промелькнула острым росчерком звездного пути – я вспомнил о своем обете. Это была долгая и грустная история, но я был скован этим обетом, я обещал небесам, я больше на какую-то часть не принадлежал сам себе, я должен был думать об этом. Я встал, подошел к подоконнику, открыл окно. Мурашки побежали по моей коже, одна больше другой. «Мураши», я бы сказал. Мураши размером с корову. Я смотрел, как сгущаются чернильные сумерки над беспечным и кутящим Сочи и думал о своем Пути. Небеса внимательно смотрели на меня, я не имел права оступиться. Я не имел права на ошибку. Остальные люди могли ошибаться, а я нет. Да, видимо, в начале пути я выбрал скоростную трассу, где каждая ошибка стоила смерти. Я видел рядом неторопливые сельские жизненные дороги, по которым медленно, нехотя, еле-еле тащились раздолбанные телеги и потрепанные жизнью грузовички. Но я не хотел сидеть за рулем ни одного из них. Меня устраивала моя красная гоночная машина. Мне нравилась скорость. Мне нравилось мчаться по жизни так, чтобы закладывало уши. Чтобы все с ужасом и восторгом смотрели, как мчится мой автомобиль. Скорость. Риск. Удача. Я был сам себе король. Я был сам себе судья. Я был сам по себе. Пока по моему плечу не постучали сверху. И кто-то не сказал: «Кхе-кхе». Так я оказался здесь. Не купаюсь, не загораю, не бухаю. Служу на благо человечества. Избавляю мир от темных. Так себе работёнка. Нельзя сказать, чтобы не пыльная. «Работаешь на воздухе, и все-таки с людьми»(с), кхе-кхе. Но все-таки с людьми. Хотя сложно их, конечно, назвать людьми. Скорее так, черные твари так твари. Не то чтобы я гордился. Но обычным человеком я бы точно не захотел быть. Особенно после того, что я узнал. Как обычный неверующий человек не защищен ни от чего. Как эти твари ненасытны. Что люди – это просто корм для них. Просто корм. Я запретил себе волноваться. Каждый раз, осознавая глубину черных дыр в душах темных, я предавался отчаянью. Я не понимал, где, в какой момент они оступились. Чем их заманила черная дыра? Они же были, как и все, розовощекими младенцами, говорили «агу», их бесконечно любили мама и папа, бабушки и дедушки, целовали их в пупок, дули в попу, почему же из них вдруг выросли такие моральные уроды? Продали души за деньги? Все они – миллионеры? Я бы так не сказал. Я видел гардеробщиц в театре с напрочь темной аурой. Я видел продавщиц в сетевых универмагах у моего дома с проданной душой. Дело не в деньгах. Дело не в славе. Я видел и нищих и безвестных с черными душами. Дело не в возрасте. Я видел 17ти летних служащих темным. Каждый раз поражаюсь, когда, блин, они успевают это сделать. В 12 лет что ли?! Нет каких-то особенных факторов для продажи души. Да, темные могут привлечь, заманить человека, чтобы это сделать. Но в первую очередь в душе должна быть предрасположенность к этому. Всего лишь на 1 грамм больше тьмы внутри – и вуаля, перед вами тычут контракт и предлагают подписать кровью. Сопротивляться можно и нужно. Если вы стоите в очереди людей, следующих на подписание контракта о продаже души, скажите что вам срочно нужно в туалет. Что вы не можете больше терпеть. Врите быстро, врите отчаянно. И бегите. Бегите так быстро, чтобы закладывало уши. Делайте что угодно, чтобы выпутаться, даже если вас будут хватать за руки и ноги. Если будут избивать и кричать за спиной проклятия – бегите, не оборачивайтесь. Шансов сбежать много не будет, старайтесь использовать каждый. Не нужно задерживаться и думать, нужно бежать. Просто бегите, возможно, второго шанса вам уже не представится.

Трель советского будильника безжалостно разбудила меня. Это был обычный, зубодробительный стандартный звук будильника айфона, но спросоня он мне показался звуком советского железного будильника, от звонка которого в детстве просыпались обычно все этажи подо мной. Солнце, пробиваясь сквозь темную гардину, безжалостно слепило левый глаз. Я зажмурился. Обычно я плотно завешиваю шторы на ночь. Да, да, дурацкие предрассудки. Темным и светлым мои шторы не помеха. А от людей из противоположного дома, пожалуй, защитят. Чем те меньше знают, тем пусть лучше спят. Лишнее любопытство никогда до добра не доводило. Тем более, только небо знает, сколько в каждом человеке теней, и не захотят ли эти тени связаться с их штабом, если вдруг увидят в окне напротив нечто странное. Я был осторожен и предусмотрителен, я был просто Том и Джерри, Бонни и Клайд – два в одном. Заварил себе кофе, оставил на столе – чуток остывать. Я, конечно, северянин в вынужденной командировке в Сочи, но не до такой же степени, чтобы хлебать совсем уж кипяток. Почистил зубы. Из зеркала на меня смотрел замученный жизнью чувак. Увидел новую морщину на лбу, попытался ее расправить пальцами, не удалось, взгрустнул. Ну и ладно. Я вполне себе еще Джуд Лоу, вполне себе. Подмигнул себе максимально залихватски. Умение взбодрить себя входит в первые обязанности агента. Мы не должны быть унылы. Уныние запрещено даже в той ситуации, когда над вами стоит враг с занесенным мечом. Мы должны быть вертки, находчивы, умелы, восприимчивы, улыбчивы, бодры. И никогда-никогда унылы. Уныние – последнее оружие темных против тех крепких и сильных светлых, против которых не сработали все остальные.

Утренний кофе был волшебен, как обычно. Я с трудом удержался от того, чтобы налить себе еще одну чашечку. «Хорошего помаленьку, ей – ей»,– сказал я себе. Я надел чистую футболку и шорты. Выбрал такое, неприметное все, цвета хаки. Вышел под сонное утреннее солнце и постарался слиться с толпой. Я отвыкал от черного, носил кроссовки, старался не выделяться. Война как война. Если бы Мария-Антуанетта бежала в неприметной карете, ее бы не казнили. Вообще, светлому с аурой, бьющей через всю улицу, очень сложно скрыться и слиться с толпой. Темных очень много, все пялятся, все стучат друг другу, и в штаб, заколебали, чесслово. Светлые понимающе кивают. Для обычных людей такая аура это тоже сигнал для особого внимания, вот только они не очень соображают, почему вот уже 10 минут, не отрываясь, они смотрят на этого парня. Светлый с сильной аурой вынужден ее маскировать. Я добавил немного серых цветов, чтобы не так сияла. Пихнул немного зеленого в середину, типа не выспался (а это фактически было правдой). Добавил бордового, типа бухал вчера и мучает похмелье. Добавил коричневой усталости от работы и каплю черной ненависти к начальнику. Вуаля! У меня получилась аура среднестатистического мужика моих лет, вполне себе есть шанс слиться с толпой. Я вышел на проспект, натянул очки. Мы почти всегда выбираем зеркальные, так проще. Привыкли защищаться и все зеркалить, всегда так делаем, вот по привычке и покупаем зеркальные очки. Среднестатистический обыватель смотрит в зеркальные очки, вглядывается в попытке найти там зрачки, видит перед собой зеркало, не сразу, как любопытная обезьянка, но после нескольких попыток разглядеть глаза, видит всё то же своё, смешно вытянутое самоварное face, и все – теряет интерес. Все это время ты находишься за зеркальными очками, как в крепости и с усмешкой наблюдаешь провальные попытки вампира откачать у тебя энергию. Когда он, наконец, теряет интерес к тебе и к твоим очкам, ты выдыхаешь и у тебя есть несколько минут, чтобы побыть внутри своей крепости из зеркал, крепости интроверта. В общем, зеркальные очки – вещь, всем рекомендую. Ко мне почти не приглядывались – хорошо замаскировался. Я был доволен собой. Зашел в кафе, сел с чашкой латте на летнюю веранду. Я был хорош собой и почти во всем достиг совершенства, но не смог избавиться от почти ежечасной потребности в подзарядке кофе. Кофе и я были неразделимы. Кофе был мой друг, мой товарищ и брат, если хотите. Да, я состоял из двух частей: 50% моего организма состояли из кофе. Я опустил губы в молочную пенку, и расслабился. Мгновение было прекрасным и я хотел, чтобы оно длилось вечно. Любая московская чика могла бы сейчас позеленеть от зависти – я и латте в огромном стакане слились в одно целое. Это было больше чем секс – это была любовь. Не завидуйте. Вы можете так же спуститься в кофейню в вашем городе и опустить свои губы в пенку латте. Не благодарите.

Моя кофейная батарейка подзарядила меня на все 100. Я наполнился бодростью и силой духа. Не было никого в округе прекраснее меня. Я чувствовал румянец на своих щеках, я был свежее младенца. Я вышел в пальмовую аллею. Солнце начинало жарить абсолютно беспощадно. Я зашел в первый попавшийся спортмаг и купил кепку. Выбрал что то среднее между хипстерской и кепкой отдыхающего из Новосибирска – между шиком и практичным желанием прикрыть свой кумпол от огненных лучей. Поставил на кепку отворот от лишних взглядов. Когда приблизился к Морскому вокзалу, увидел, что часы уже пробили 11. Что ж. Одиннадцать утра, а новостей никаких. Я не чувствовал никаких энергетический веяний, никаких движений воздуха, ни-че-го. На десятки километров в округе – энергетический вакуум. Ни всплесков сражений, ни тебе криков и стонов раненых, ни залпов орудий. И это при всем при этом, что любой посвященный знает, что война длится круглые сутки, 24/7. Хм. Странно. Такая оглушительная тишина может быть только перед большими сражениями. Перед очень большими сражениями. Перед очень-очень большими. Я хотел было прикрикнуть на своего внутреннего паникера, но на долю секунды опоздал: мне стало мгновенно очень страшно, на лбу выступила испарина, ладони мои вспотели. Я снял кепку, чтобы протереть лоб и увидел, что она уже наполнилась до краев моей энергией и выстроила защиту для головы. «Хорошая девочка, – подумал я,– будешь моим шлемом. Мы использовали одежду в качестве средств защиты – если накачать энергией обычную кепку или нож, то в пространстве боя они вполне сойдут за шлем и меч. Я был хозяйственным – я внимательно собирал одежду, которая сразу льнула ко мне и относилась ко мне хорошо, накачивал ее своей энергией и потом использовал в качестве щита и оружия в бою. Наши все так делали, по крайней мере, из тех, кого я знал. Знал я немного. Вообще, когда ты сражаешься, есть чувство, что ты сражаешься в одиночку. Если постоянно не сверяться с небом, не искать одобрения там, можно потихонечку начать сходить с ума. Ведь со стороны есть ощущение, что ты не воин с карающим мечом, а так, «психушка по тебе плачет». Нужно уметь отсекать такие моменты – это ничто иное, как мелкие помутнения мозга от серых и темных. Если они не могут потопить корабль снаружи, они начинают искать, как бы проковырять дырку в днище изнутри. По-моему, логика ясна. Так вот, стоит одной такой мысли появиться на горизонте, ты должен сразу себе сказать: «Так так так, стоппэ… это кто это у нас…это кто это у нас на нас наслал этакую дрянь? Это кто это у нас хочет моей погибели?», при этом не нужно в действительности начать вспоминать, какому темному ты насолил в последние дни, нужно посмотреть на небо и начать срочно связываться с нашими. Потому что это первое что ты должен сделать при таких атаках через мозг – связаться с небом. Если ты думаешь, что это твои мысли – ты глубоко ошибаешься. Твоими мыслями тут и не пахнет. Это насланный деструктивный баг, вирус, поражающий твою систему изнутри. Нужно проявлять первейшие меры безопасности, как при борьбе с любым вирусом – срочно эвакуироваться и вкалывать себе вакцину. Осознать, что ты лакомый кусочек, самый лучший светлый, раз начались уже нападки на твой мозг. Соберись, тряпка. Соберись, дружище! Понятно и ежу, что все, что они хотят – это вывести нас из строя. Изнутри это даже проще сделать. Ничего не подозревающий человек думает, что это его собственная идея – спрыгнуть с моста. Ха. Отсекайте все лишнее, не верьте глазам своим, сомневайтесь в своих мыслях, задайте вопросы – кем они навеяны? Деструктивны ли они? Чего от вас хотят? Кто хотел бы, что бы вы прямо сейчас вот на ровном месте, сами себя изнутри разрушили? Вопросов много на самом деле можно задать, не стесняйтесь ничего, ваша жизнь, ваша душа бесценны, доставайте оружие из ножен, боритесь. Боритесь с унынием, с депрессией, с темными мыслями. Темные мысли – от темных, это поймет даже трехлетний малыш. Грязь от грязи, тень от тени, чернота от черноты. Все очень -очень просто. Держите руку на пульсе. Защищайте свой мозг, свое сердце, свою душу от этого дерьма. Держите ваш щит прямо перед вами, смотрите на врага в упор и ждите нападения. Не теряйте бдительность, не верьте в то, что война закончилась – война продолжается.

Я повел носом на одуряющий запах хлеба. Сопротивляться не было сил. К палатке со свежим хлебом уже выстроилась нетерпеливая очередь, я встал в хвост. Проверил себя, свой мозг, свою душу на наличие посторонних мыслей. Пока было чисто. Ну, или мне так показалось. Никогда нельзя в таких случаях доверять себе. Всегда нужно проверять. Человеческий мозг так легко обмануть. Мы, светлые, бываем так доверчивы. Этим, конечно же, пользуются темные. Но не в моем случае. Я был стреляный воробей. Я не верил никому. В том числе самому себе. Поэтому и был все еще жив. Впился зубами в мягкую свежую булку с одурманивающим запахом, запил холодным лимонадом. Я так его, по жизни не пью, но на отдыхе себе позволяю. На отдыхе лимонадные калории не откладываются на талии, они точно знают, что это я на отдыхе позволил себе чутка лишнего, а так –ни-ни, поэтому ведут себя смирно и не переводятся в жир. У меня с ними договоренность. Лимонад точно должен понимать, когда я расслабился чуток на отдыхе (не считово), и когда я нарушил диету дома (строгое наказание, 10 грамм жира сразу). Я доверял лимонаду, верил ему как самому себе. Я отхлебнул, зажмурился от газиков, стремящихся попасть мне в нос. Забытое детское ощущение – когда дорвался до холодного лимонада и стремишься заглотнуть его весь, сразу пол-бутылки, а он тебе и в нос, и в рот, и зашиворот, и на новую футболку, и мама уже кричит, а ты до сих пор нормально не глотнул, но уже весь по пояс в лимонаде. Эх, детство. Хорошее детство дается человеку для жизни с большими испытаниями. Чтобы можно было вспомнить, передохнуть и опять монотонно и мучительно идти по пояс в снегу, бесконечно вглядываясь в линию ускользающего горизонта, постоянно отдаляющегося как мираж. Детские воспоминания на миг вытеснили напряжение в моем мозгу, но все вернулось, едва я взглянул на часы. Тишь и блажь. Ни единого дуновения ветерка. Ни отзвука сражений. Я пошел по улице, задумчиво жуя булку и периодически отхлебывая лимонад. Посмотрел на выбеленные солнцем куски мостовой, и вдруг подумал, что это все по какому-то неведомо легкому ощущению похоже на какой-то старый восточный город, и мгновенно до меня донесся шум базара, говор публики, передо мной пробежал мальчишка в лохмотьях, с какими-то дощечками, привязанными к ногам вместо сандалий. Он с веселым любопытством посмотрел на меня и полетел дальше. Я хотел спросить, где я нахожусь, но вдруг понял, что не знаю языка. Хуже того – я не узнавал место, где я мгновенно очутился. Мурашки размером с коня пробежали по моей спине. Я поднялся вверх по узкой и кривой улочке и оказался на базаре. Такой смеси из толкотни, крика, говора, мелькания разноцветных тканей, узоров, вывесок, ароматной еды, пряностей, специй, трав, буйства красок я не встречал ни до, ни после. «Наверное, это Ашхабад примерно 17-18го века», – подумал я. По крайней мере, судя по одежде. Людей не удивляло, что моя одежда была мало похожа на их, они смотрели на меня, но при этом сквозь меня. У меня вообще сложилось ощущение, что я был невидим для них. Меня заметил только тот маленький мальчик, которого я увидел внизу улицы. Я прошел через весь рынок в полном одурении от криков, запахов, цветов, этой чистой энергии улицы, рынка, смеха, общения, свободы. В 21м веке такого не было. Да и вообще не было столько свободной энергии у людей. Мы все были в какой то мере несвободны. Кто то в рабстве под жестокой волей начальников, подстегиваемый ипотекой, кто-то под крадниками, сделанными ведьмами и колдунами, кто то в депрессии под влиянием мелких бесов из лени и апатии. Мы были нищебродами по энергетическим запасам, по сравнению с этими людьми. Такого жизнерадостного общения в нашем веке днем с огнем не сыщешь. Я вздрогнул, почувствовав чей-то взгляд. Обернулся. На меня в упор смотрела черноокая красавица, от которой нереально было отвести глаз, которую невозможно было забыть. Ни забыть, ни повторить это мгновение. Она смотрела на меня так, что передо мной исчезали горы, моря, океаны, солнце меркло передо мной, я был готов оставаться всю жизнь в плену, во власти этого взгляда. Ее держал за руку тот самый маленький мальчик, что первым заметил меня и, показывая на меня пальчиком, что-то Ей быстро говорил. Мне было все равно. Я тонул во взгляде этих огромных карих глаз, обрамленных длинными пушистыми ресницами. На ней было красное платье с золотым узором, я чувствовал, как я весь оплетаюсь этими золотыми нитями, привязываюсь к Ней навечно, не в силах сопротивляться. «Кто ты, путник?»,– она заговорила на старинном языке, я точно знал, что лишь единицы из старого поколения лингвистов, доживающих свой век, могли понимать его. Странно, но я понял все, что она спросила без усилий. Я открыл рот, чтобы ответить и понял, что я ничего не смогу выдавить из себя – ни на том языке, на котором они говорили, ни на русском, ни на английском – ни на каком. Я был полностью очарован этой девушкой, оплетен золотыми нитями с ее платья, зачарован блеском волос, глубиной глаз, чарующими звуками Её голоса. Я не мог выносить Её красоту, потому что я знал, прекрасно осознавал в тот момент, что Она никогданикогданикогда не будет моей. Это осознание висело надо мной как топор палача, я знал об этом так же ясно, как я помнил свое имя. Я развернулся чтобы уйти, я просто не мог вынести этого мгновенного горя влюбленного – когда он понимает, что его возлюбленная никогда не будет с ним. Как только я стал поворачиваться, я увидел, как от обиды затрепетали у Нее ресницы, я открыл рот и моя речь на чистейшем древнем наречии понеслась из моего рта так же свободно и радостно, как трели вылетают из клюва соловья. На Её щеках сразу вспыхнул чудный румянец, мальчишка засмеялся от удовольствия, но я почти не заметил этого, я смотрел в Её глаза, не отрываясь и говорил, говорил, говорил…Она околдовала меня. Это было совершенно ясно. Я провалился в какое то межвременье и первая же красивая девчонка околдовала меня. Вот так бесславный конец великолепного агента! Ну, положим, тут я загнул – великолепным агентом меня никто не считал, Михалыч бы громко поржал если бы в его присутствии кто-то назвал меня великолепным. Я смотрел Ей в глаза, она смотрела в мои. Мальчишка куда-то убежал. Вокруг нас замерли краски восточного базара, его шум, крики продавцов, музыка, ругань сбивающих цену покупателей, пение птиц, крики торгашей – все затихло, остался лишь стук моего сердца и ее карие бархатные глаза, зовущие меня в свою глубину. Я бы с радостью узнал, что она темная, что она всего лишь навела на меня облако влюбленности и это просто ведьминский прием, тогда бы я обнажил свой меч, и хотя бы разрубил все связывающие нас нити, но все мои системы безопасности молчали. По ходу дела, Она была светлой, и при этом очень мощной светлой. Такой, в которую невозможно не влюбиться. Она протянула ко мне руку и мое дыхание перехватило. Я протянул Ей свою и мгновенно потерял равновесие. Мне стало очень стыдно – грохнуться перед девушкой своей мечты – это прям в моем стиле. Я оперся рукой, чтобы встать и вдруг увидел подо мной бетон, а рядом – бурлящий, раздраженный, полный туристов Сочи. Я опять телепортировался, так же быстро и мощно как и в первый раз. Я поблагодарил небо, что вернулся в свое место и в то же время. А что? Бывали у нас случаи, телепортировались новички в тайгу. Ночью. В лес. В снег по пояс. Это дело такое, знаете. Непредсказуемое и опасное. Чуток координаты по приземлению собьешь – и вуаля. Радовался я недолго – передо мной немедленно появились Её карие глаза. Она ждала, Она звала меня обратно. Никогда в жизни я не видел таких глаз. Можно жить вечность и не встретить таких глаз. А можно выйти вечером за хлебом, увидеть такие глаза – и умереть на месте от любви. Потому что она обрушивается на тебя, как 9ый вал, не спрашивая, хочешь ли ты вообще влюбляться, или нет. Любви вообще все равно, кто вы, что вы, какие у вас были планы, что вы вообще из себя представляете. И ей все равно, выплывите вы или нет. Будете ли вы жить вообще после этого. Спасетесь ли в итоге? Каков будет финал? Сможете ли собрать ваши кости и пепел, разбросанные по асфальту, когда она сожжет вас дотла, ни оставив ни миллиметра живого места? Резко вернувшись обратно, я почти мгновенно почувствовал свое сиротство и жуткое одиночество. Как будто я был нищим, у которого отобрали последнюю горбушку хлеба. Как будто я скитался, промок под дождем, страшно замерз, мне дали крышу над головой и позволили согреться и тут же вероломно все отобрали, выгнали под ливень, на мороз, босым, обобранным ворами, одиноким. Я чувствовал в этот момент самую жутчайшую несправедливость, какая только может быть на этой земле. Самую жутчайшую. Мне хотелось плакать, я не смог вспомнить, когда в последний раз мне хотелось плакать. Я не плакал под пытками темных, я не плакал при нападениях, я не плакал когда на меня шли стеной, количеством, в сотни раз превышающем, меня, мои силы и мои возможности. Но когда вот так, на ровном месте дали самое большое чудо и тут же отобрали, я не смог сдержаться. Слезы брызнули из моих глаз. Фонтанами. Я никогда не видел у себя никаких фонтанов слёз, но тут они просто хлынули и я увидел реальные брызги. Так наверное, плачут только девчонки. Но никак не агенты, широко известные в узких кругах. Я почувствовал, что моя футболка залита слезами. Мне не было стыдно. Я шел по раскаленной улице и рукой вытирал глаза, я плакал навзрыд как малыш, потерявший родителей, как ребенок у которого отобрали любимую игрушку, украли велосипед, сломали мечту. Прислонился к какому-то дереву, облил его слезами. Передо мной все еще стояли Её глаза. Её глаза плыли передо мной размером с 10ти этажный дом, я не мог наглядеться, смотрел в них и утопал. Не было ничего в этом мире чудеснее, чем ее бархатные карие глаза. Её, Женщины, Которая Околдовала меня. Я еще постоял, пообнимался с деревом. Прохожие удивленно смотрели на меня, кто-то даже предложил вызвать скорую. Это было смешно. Я умирал от любви, а не от болезни. Хотя… Можно это и так назвать. Любовь – смертельная болезнь. Всегда она тебя побеждает и никогда ты ее. Роковая, проникающая в сердце, мозг, легкие, кровь. Любовь, не выбирающая куда выстрелить, не раздумывающая. Любовь всегда атакующая, всегда сокрушающая, не оставляющего ни выбора, ни пути отступления, ни просто пути. Любовь всепоглощающая. Любовь волнующая. Любовь безумная. Любовь убивающая, любовь исцеляющая. Любовь животворящая. Любовь бессмертная. Любовь вечная.

Надо было как-то собраться. Ноги мои сами завернули в ближайшую кофейню. Бариста молча посмотрел на меня, я не мог говорить и не мог смотреть ему в лицо своими зареванными глазами, молча ткнул в американо. Он так же молча сделал мне двойную порцию, а денег взял как за одну. Когда я поднял на него глаза, он буркнул: «За счет заведения» и я благодарно кивнул. Я мог оплатить двойной американо. Но, видимо, вид мой был настолько жалок, что я вызывал в людях желание хоть чем-то мне помочь. Буквально на какой то миллиметр мне стало легче. Какой то миллиграмм упал с моей души. Чудеса. Так может отреагировать совсем отчаявшийся человек, когда он видит любую, даже самую малую помощь. Люди могут менять мир других людей вокруг себя, но почему то очень мало кто этим занимается. Знал ли этот бариста, что он Спасатель мира? Что в определенных ситуациях только он, он и никто другой может помочь человеку. Что его профессия на самом деле– быть спасателем, а не наливать кофе. Я чувствовал глубокую благодарность к этому человеку, от всей души пожелал ему всего самого хорошего. Потому что я сделал глоток его кофе и сразу почувствовал себя лучше. Сразу видно было, что кофе готовил добрый человек. Бывает, зайдешь в дорогой пафосный ресторан, тебе приносят дорогую, щедро украшенную еду, ты смотришь на нее и понимаешь – готовилась с проклятиями и матюгами, тебе ее есть нельзя. Где то там, в дымном чаду кухни, главный шеф повар унижает старших поваров, те – младших, а те грубят официантам, и все вместе они матерят и проклинают клиентов и еду. Еда это впитывает, я это вижу. И я не могу это есть, даже если за блюдо отдана астрономическая сумма. А иногда я захожу в семейную столовую, где все друг друга знают и любят, любят еду, прощают клиентам их завихи и выверты– вот этих людей я готов расцеловать и вернусь к ним еще не единожды. Потому что они любят друг друга. Потому что еда у них – живая, наполненная жизнью и любовью. Вот поэтому. Бармен вылечил меня своим кофе. Я даже проверил уровни – мне показалось, что это был светлый маг. Нет, просто очень хороший человек. Очень хороший человек. Вы попробуйте прожить эту жизнь и остаться очень хорошим человеком. Жизнь прожить – не поле перейти. Мне хотелось опустить в это кофе нос, губы и сделать «бр – бр» из пузырьков как в детстве. Хотелось остаться тут, в этой кофейне, потому что тут меня пожалели и тут заживали мои душевные раны. Но Её бархатные глаза смотрели на меня, не отрываясь . Все, что я мог сделать – это еще раз пройти по той древней каменной мостовой и перенестись в то же время. Я знал, что это временной сбой, косяк Вселенной, что я случайно туда провалился, и не должен был, и вообще, но что я мог поделать? Если кто-то и готовил для меня удочку с этой наживкой, он должен был уже понять, что я заглотил крючок целиком. Это было самое ужасное. Я был агент, я знал, чем кончаются несанкционированные временные скачки. Допустим, я первый раз прыгнул туда совершенно случайно, при этом на счастье вернулся живым и здоровым. Какое у меня было оправдание прыгать в Средневековье сейчас? У меня не было спецзадания чтобы, рискуя своей жизнью, галопом лететь в пространственно-временном континууме. Не было такого. Я прекрасно понимал, что по своей собственной дури хочу совершить невыполнимое с небольшим процентом возможности вернуться живым и здоровым обратно. Я бежал по раскаленной мостовой к тому месту, где телепортировался в первый раз. Солнце высушило мои слезы. Я был почти собран после доброго кофе. Я почти смог прийти в себя.