Текст книги "Избавление от колдовства в волшебных сказках"

Автор книги: Мария-Луиза фон Франц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Мария-Луиза фон Франц
Избавление от колдовства в волшебных сказках
(The Psychological Meaning of Redemption Motifs in Fairytales)
Серия: Библиотека психологии и психотерапии

От издателя

Волшебные сказки про заколдованных героев мы еще в детстве читали с замиранием сердца. Приключения, накал страстей, драматизм сюжетных поворотов… В этой книге мотив колдовства и избавления от него – на центральном месте. Автор ее, известный юнгианский аналитик М.-Л. фон Франц, как всегда, удивляет и увлекает неожиданными сравнениями и параллелями. Например, утверждая, что заколдованный принц – это человек во власти невроза. Он так же страдает от внутреннего конфликта, как герой, вынужденный носить звериную кожу. И порой действует себе во вред, словно околдованный злыми чарами. И должен пройти немало испытаний, прежде чем избавится от напасти. И у каждого героя свой путь к избавлению от колдовства – как у каждого человека свой путь к исцелению.

Аналитический стиль, научная точность, подкрепленная многолетним практическим опытом, прекрасное знание культурного контекста делают книгу особенно интересной для специалистов в области аналитической психологии, психоанализа, психодрамы, гештальт-терапии, арттерапии и др. Кроме того, она несомненно вызовет интерес у людей, работающих в смежных с психологией областях – филологии, социологии, прикладной лингвистики.

Глава 1

Английское слово redemption (искупление, освобождение, спасение, избавление) в данном случае не следует связывать с христианской догмой и теологией, где это понятие имеет много значений. В сказках оно относится к такой ситуации, когда на какого-то персонажа наложено заклятие или колдовские чары, а затем он избавляется от этого благодаря определенному развитию событий или случайному стечению обстоятельств. Такая ситуация коренным образом отличается о того, что утверждает христианское учение.

Заклятие может быть самым разным. Обычно заколдованный мифологический или сказочный персонаж принимает обличье животного или безобразной старухи (старика), но, освободившись от злых чар, снова превращается в принца или принцессу. Чаще всего заколдованный сказочный герой превращается в животного (медведя, волка, льва), или птицу (утку, ворона, голубя, лебедя или сову), или змею. Порой заколдованный сказочный герой, сам того не желая, вынужден творить зло и разрушение. Например, принцесса должна убивать всех претендентов на свою руку, но в конце сказки, когда спадают колдовские чары, она говорит, что до сих пор вела себя, подчиняясь злой воле, но теперь ее воздействие закончилось и она свободна. Таковы основные разновидности злой судьбы, которая выпадает персонажам волшебных сказок и от которой они в конце концов освобождаются.

Я решила не рассматривать конкретные сказки целиком, а обсудить соответствующие мотивы разных сказок, чтобы показать различные типы заклятий, так как считаю, что они имеют важный психологический смысл, а часто содержат основную сказочную тему. Человека в состоянии невроза можно сравнить с заколдованным сказочным персонажем, ибо люди, оказавшиеся во власти невроза, обычно страдают от постоянного внутреннего конфликта и имеют пагубные склонности и по отношению к самим себе, и по отношению к окружающим. Они вынуждены вести себя гораздо хуже, чем могут, и действуют бессознательно, помимо своей воли. Волшебные сказки, в которых говорится о таких персонажах, как правило, уделяют внимание не столько самому колдовскому заклятию, сколько способу, позволяющему от него избавиться. А значит, из сказок можно узнать, что общего между психотерапевтическими методами (и процессом исцеления) и освобождением героев от колдовских чар.

Самым общим примером могут послужить заколдованные сказочные персонажи, которые должны окунуться в воду или в молоко, а иногда и вытерпеть побои. Другие персонажи, чтобы избавиться от колдовства, просят, чтобы их обезглавили. Так бывает, если их превратили в лису, или льва, или другое животное, и чтобы расколдовать, им нужно отрубить голову.[1]1
  Более подробно об этом можно прочитать в книге М.-Л. фон Франц «Кошка» (М.: Независимая фирма «Класс», 2007).


[Закрыть] Иногда нужно, чтобы заколдованного героя полюбили или поцеловали, или ему необходимо съесть какое-то растение и т. п. Иногда сказочный герой должен сбросить с себя звериную шкуру, в которую превратилась его кожа, или, наоборот, набросить на себя кожу животного. Иногда героя должны о чем-то спросить или, наоборот, не должны ни о чем спрашивать. Все эти мотивы мы должны тщательно рассмотреть.

Психотерапевты разных направлений часто надеются найти рецепты и диагнозы заболеваний. Юнгианские психологи – в отличие от других психологических школ – всегда говорят, что у них, к сожалению, нет ни рецептов, ни диагнозов. Каждое заболевание – это уникальный процесс, присущий конкретному человеку, а индивидуальные случаи всегда отличаются друг от друга. А значит, мы имеем право сказать, что у нас нет готовых терапевтических рецептов. Следовательно, мы вообще не будем это обсуждать, а можем лишь посоветовать практикующим психотерапевтами, как следует себя вести себя с конкретным пациентом. Мы убеждены, что в такой сложной ситуации, когда у врача или аналитика нет строгих правил, на которые он мог бы опереться при лечении пациента, можно получить намек, что именно следует делать, только обратившись к сновидениям пациента и интерпретируя их осторожно и объективно, не привнося в интерпретацию собственных теорий.

Поэтому единственная терапевтическая помощь, на которую мы можем рассчитывать, – это объективная и точная интерпретация мотивов сновидений, позволяющая понять, какое средство лечения предлагает нам бессознательное. В таком случае мы вступаем в область, которая является не только индивидуальной: ведь хотя процесс исцеления в каждом случае уникален, образное представление инстинктивных процессов, которое дают волшебные сказки и мифы, обладает «общей достоверностью». Так же, как все люди – при многочисленных различиях между ними – ходят на двух ногах, имеют один рот и два глаза, так и человеческая психика – при всех различиях – обладает фундаментальными структурными свойствами, характерными для каждого человека. На этом уровне коллективного бессознательного можно найти образное представление типичных процессов лечения типичных заболеваний. Если, например, аналитику в общем известно, что означает купание заколдованного человека, а пациенту снится сон, в котором анализ изображается как купание, то аналитик может интуитивно догадаться, какой тип лечения следует предложить. С другой стороны, если пациент видит во сне, что ему приходится разрезать человека на части, аналитик опять может интуитивно уловить направление процесса исцеления и также кое-что понять, как поступить в данном случае. Естественно, всегда возникают сомнения в том, кто должен купаться или кого следует обезглавить, но эта информация обычно содержится в материале сновидения.

Таким образом, нам следует более внимательно посмотреть на свой материал и обсудить одну общую проблему, которая затрудняет понимание мифологического материала, особенно волшебных сказок. Если просто читать такую сказку, испытывая некие чувства, то неизбежно возникает мысль, что главный сказочный герой (принцесса, принц, юноша или девушка) – это обычный человек, с которым вы идентифицируетесь (как правило, женщины идентифицируются с женскими персонажами, а мужчины – с мужскими) и разделяете с ним все его страдания. Если вы читаете мифологические произведения – например, «Одиссею» или «Эпос о Гильгамеше», – то идентификация облегчается благодаря типичному поведению героя, который, как обычный человек, боится, печалится, радуется и т. п. Он может быть в растерянности и спрашивать: «Что мне делать?» – совсем как обычный человек, с которым может идентифицироваться читатель. То есть мифологические персонажи гораздо больше связаны с психологией своего народа, чем герои волшебных сказок.

Ученые отмечали (и их мнения довольно убедительны), что герои волшебных сказок очень отличаются от мифологических героев. Персонажи волшебных сказок гораздо менее человечны, то есть лишены внутренней жизни, присущей человеческой психике. Они не обращаются внутрь себя, у них нет сомнений, они не ощущают неопределенности и не обладают обыкновенными человеческими реакциями. Сказочный герой отважен, никогда не теряет мужества и сражается до тех пор, пока не победит врага. Сказочная героиня выдерживает мучительные страдания и проходит много тяжелых испытаний, пока не достигнет своей цели. Однако в сказках ничего не говорится о возможных человеческих реакциях. Доктор Макс Люти даже утверждает, будто фольклорные герои могут быть только «черного или белого цвета», что они похожи на шаблоны, обладающие раз и навсегда заданными чертами: умом, способностью переносить страдания, преданностью и т. д. – и остаются такими на протяжении всего повествования. У героя волшебной сказки никогда не бывает ничего похожего на изменение психологической установки, тогда как в мифе изменение установки встречается довольно часто. Следовательно, несмотря на наличие характерных человеческих качеств, героев волшебных сказок в буквальном смысле нельзя назвать человечными, ибо они представляют собой не столько типы людей, сколько архетипы, а значит, их черты нельзя сопоставлять с характеристиками человеческого Эго. Героя волшебной сказки нельзя считать просто мужчиной, а героиню – просто женщиной.

Если люди только прикоснулись к юнгианской психологии, это, наверное, даже хуже, чем если бы они вообще ничего не знали, потому что в таком случае они начинают «приклеивать» несколько известных им юнгианских понятий к сказочным персонажам: один является воплощением Эго, другой – Анимы, третий – Самости. Это хуже, чем вообще не интерпретировать сказку, поскольку такой подход является ненаучным, необъективным, инфантильным и даже недобросовестным: ведь для того чтобы применить юнгианские понятия к сказочным персонажам, необходимо сначала исследовать всю сказку. Предположим, что кто-то по наивности совершил ошибку и приписал одному из сказочных персонажей качества Тени, а затем увидел, что эти качества не сохраняются на протяжении всего сказочного сюжета. Такой человек скажет, что, наверное, он ошибался с самого начала, или что он не слишком хорошо понимает себя, или что ошибка в самой сказке! Или же он просто пропустит сложное место в сюжете, ограничившись самыми общими утверждениями, а затем будет растекаться мыслью вокруг да около – только для того, чтобы показать приемлемость своих понятий. Но если внимательно посмотреть, то станет ясно, что использовать понятия юнгианской психологии при интерпретации волшебных сказок можно только с определенными ограничениями. Открыв для себя эту истину, я вдруг осознала, что так и должно быть, потому что волшебная сказка создается не индивидуальной человеческой психикой и не относится к содержанию психики отдельного человека.

Юнг сформулировал свои понятия отчасти в результате наблюдения за собственными психическими процессами, отчасти благодаря наблюдению за психическими процессами других людей. Говоря об Аниме, мы имеем в виду мужчину как индивидуальность, с присущей именно ему Анимой. Говоря об Эго, мы имеем в виду Эго отдельного человека. А Тень означает менее развитую часть человеческой личности. Однако не следует манипулировать этими понятиями в сказках, к которым они не имеют никакого отношения. И даже если эти понятия формировались в ходе наблюдения за многими людьми, маловероятно, что их можно приложить к такому материалу, как волшебные сказки, ибо этот материал, скорее всего, создавался многими людьми или группой людей. Следовательно, мы должны вернуться к основной проблеме волшебных сказок. Относительно их происхождения нет единого мнения, и мы можем предложить еще одну гипотезу, основанную на психологической точке зрения.

Среди простых людей, например, среди крестьян или лесорубов, то есть в том кругу, где в основном создаются волшебные сказки, как правило, существуют два жанра: местные предания, саги и настоящие волшебные сказки. Сага порой не слишком отличается от волшебной сказки, но в большинстве случаев она связана с какой-то фантастической историей, случившейся в определенном месте, или в конкретном замке, или во дворце. Например, рассказывают, что в одной деревне люди стали свидетелями какого-то необычного события. Этот рассказ сокращается и связывается с конкретным местом, его героем становится конкретный человек, а вся история рассказывается так, словно речь идет о конкретном событии, которое действительно произошло, хотя у нее все характерные признаки волшебной сказки. В волшебных сказках часто приходится сталкиваться с разными парапсихологическими явлениями, тогда как в местных сагах гораздо чаще встречаются рассказы о привидениях. Что касается легенд, они, как правило, имеют историческую или частично историческую основу. В них может идти речь о святых или исторических личностях.

В Швейцарии существует предание о Вильгельме Телле; историки до сих пор не пришли к единому мнению: то ли это подлинная история, то ли сказка, то ли сага. Такой персонаж встречается в скандинавских сказках; однако некоторые люди до сих пор считают эту историю подлинной и уверены, что она произошла в определенное время в конкретном месте. С психологической точки зрения ее можно прокомментировать так. Иногда в жизни самого обыкновенного человека происходят такие фантастические события, что если нет возможности их проверить, то можно подумать, будто вам рассказали волшебную сказку. Я часто испытывала нечто подобное; в таких случаях мы сталкиваемся с проблемой синхронизма. Поразительно, как часто события, очень похожие на сказочные, действительно происходят в реальной жизни, если констеллируется архетипическая ситуация. Если существует такой мифологический мотив, то он вполне может развиться за счет подробностей, которых на самом деле не было. Добавляются какие-то мелкие детали, делающие эту историю гораздо интереснее, причем такое происходит очень часто, и в результате выкристаллизовывается целое мифологическое событие.

Таким образом, я сказала бы, что и местная сага, и историческая легенда основаны на реальных событиях, которые когда-то переживались людьми, а затем обросли новыми подробностями и превратились в сказание, которое передавалось из поколения в поколение. Я нашла реальные свидетельства, подтверждающие эту теорию. В одной деревне в швейцарских Альпах, неподалеку от Кура, когда-то жила семья мельника, у которой была книга, куда записывались все семейные события. Некоторые потомки этой семьи теперь живут в Куре и хранят эту старинную семейную книгу, в которую записаны события, случавшиеся с их предками 150 лет назад. Там есть история о мельнике, который по дороге домой встретил лису-оборотня. Лиса заговорила с ним человеческим голосом, а вскоре после этого мельник умер. Этот мотив широко распространен во всем мире: если человеку повстречался леший – в данном случае животное-оборотень, которое может говорить человеческим голосом, – это знак того, что его час пробил.

В 1937 году один исследователь фольклора спросил местных стариков об этой мельнице, и ему ответили, что там живет привидение, и рассказали эту историю, которая в новой версии кое-что потеряла, но что-то и приобрела. Это была история о том, как лиса, которая повстречалась мельнику, проскочила у него между ног, и от этого он вскоре умер. В этой швейцарской провинции существует поверье, что в лисе живет душа ведьмы, поэтому она может вызывать воспаление кожи (рыжая шкура лисы – покраснение кожи[2]2
  В английском оригинале: «red fox – red skin». Дело в том, что по-английски «красный» и «рыжий» цвета пишутся одинаково (red), но на русский переводятся по-разному. В сказках, да и в природе, лиса все-таки рыжая, а не красная. – Прим. переводчика.


[Закрыть]). Так к семейной хронике добавилось распространенное народное поверье. Сообщается также, что у той лисы была душа родной тетки мельника и что именно душа тетки-ведьмы вызвала смерть мельника. Деревенская жизнь настолько скучна, что приходится придумывать такие интересные истории.

Подобные случаи демонстрируют, как благодаря вторжению индивидуального сознания формируется архетипический образ – местная сага. Если же такое местное предание имеет очень общий характер, оно распространяется в соседние селения и в процессе этой миграции теряет свой локальный характер. Например, сначала мельник имел конкретное имя и жил в конкретном месте, но по мере распространения саги она утратила свой локальный характер, то есть соответствие конкретному месту и времени, и стала более общей. Таким образом, сага лишилась местного значения, но получила более широкое признание.

Исследуя сказочный мотив, мы занимаемся чем-то вроде «сравнительной анатомии» человеческой психики: все индивидуальное или локальное в основном исключается, так как не представляет никакого интереса для нашего исследования. Несмотря на это, в дальнейшем мне все же придется вернуться к этой теории и изменить ее, ибо некоторые особые факторы все же оказывают влияние на волшебные сказки. Если сравнить сказки разных народов, можно увидеть, что при всех имеющихся чертах сходства (например, присутствия ведьм, помогающих животных и т. д.) структура волшебной сказки североамериканских индейцев заметно отличается от структуры европейской волшебной сказки, даже если не обращать внимание на имена и место действия. Исследовать миф – все равно что изучать «тело» всего народа. А исследование волшебной сказки можно уподобить изучению его «скелета». Однако, на мой взгляд, изучение сказки выявляет основные черты в самом чистом виде, и если вы хотите исследовать фундаментальные структуры человеческой психики, лучше обратиться не к мифу, а к волшебной сказке. Если применить эту гипотезу на практике, мы опять приходим к тому, о чем я говорила раньше: и герой, и героиня в волшебной сказке – это не конкретные люди, а архетипические образы.

Когда я впервые стала развивать эту теорию и постаралась убедить в ее правильности своих студентов, то столкнулась с серьезным эмоциональным сопротивлением, и тогда мне пришлось осознать, что она не нравится и мне самой. Должна повториться: я была совершенно уверена в том, что герой волшебной сказки – это не человеческая личность, но при этом нельзя избавиться от желания рассматривать его как обычного человека. Я довольно долго испытывала это затруднение, пока не пришла к выводу, что для Эго должна существовать общая инстинктивная основа и следует допустить, что в человеческой психике существует врожденная тенденция (ее можно назвать эгоформирующим фактором), которая, видимо, является одним из типичных человеческих свойств.

Если вы занимаетесь детской психологией, то я хотела бы сослаться на статьи Майкла Фордхэма, в которых вы увидите, что Эго может проявляться в проекции, словно оно было «не мое Эго». Многие дети рассказывают о себе от третьего лица, называя себя по имени, и не произносят местоимение «я», так как их «я» проецируется на их имя. Иногда ребенку становится очень важно правильно назвать имя: «Джонни пролил молоко». Здесь отсутствует чувственное ощущение идентичности с Эго. Продолжая наблюдение, можно заметить, что на следующей стадии развития Эго ребенка проецируется на одного человека, который ребенку особенно нравится, вплоть до обожания. Это может быть, например, школьный товарищ, которому ребенок рабски во всем подражает. Вы можете сказать, что на товарища проецируется та форма Эго ребенка, которую оно примет в будущем. Значит, черты, которые со временем будут принадлежать Эго такого мальчика, еще с ним не идентифицировались, а проецируются на другого ребенка.

В данном случае вы видите действие эгоформирующего фактора – через восхищение, которое вызывает подражание. При изучении первобытных обществ вы сталкиваетесь с тем же явлением, но в другой форме, ибо в этих племенах статусом индивидуальности обладают только царь, вождь или знахарь. Если в первобытном обществе совершается преступление, в котором виноват конкретный человек и его вина доказана, то обвинен может быть другой человек, который и понесет наказание. Разумеется, такие вещи очень огорчают миссионеров! Психологическое объяснение заключается в том, что за преступление, совершенное в племени, нужно непременно кого-то покарать, однако наказан может быть не обязательно истинный виновник, а любой выбранный для этого член племени. И такое «судопроизводство» считается вполне приемлемым. Еще один пример: если белый человек оскорбит чувства кого-то из своих черных слуг, то оскорбленный может повеситься, поскольку убежден в том, что таким образом он отомстит своему хозяину! Главное – нанести ответный удар, и неважно, что при этом сам мститель умирает. В данном случае Эго является настолько слабым, что личность человека не имеет никакой ценности, гораздо важнее – отомстить.[3]3
  Психологическое объяснение такому поступку можно найти в книге М.-Л. фон Франц «Архетипические паттерны в волшебных сказках» (М.: Независимая фирма «Класс», 2007). – Прим. Переводчика.


[Закрыть] Можно сказать, что в психотерапии в таком же положении находится пациент со слабым Эго.

Эго-комплекс – чрезвычайно сложный феномен, нам очень мало о нем известно, несмотря на то, что некоторые его характерные черты, казалось бы, весьма распространены. Примем следующую рабочую гипотезу: психологический образ героя волшебной сказки наглядно выражает эгоформирующую тенденцию и служит ее моделью. Это предполагает употребление самого слова «герой», так как герой – личность, достойная подражания. Большинство людей спонтанно подражают герою. Позже я остановлюсь на этом более подробно.

Исследование мифологического материала с помощью сравнительного анализа образов героев показывает, что у них есть некоторые типичные характеристики, существенно сближающие образ героя с архетипом, который Юнг называет архетипом Самости и который по определению очень отличается от Эго. Эго является только одной частью человеческой личности. Большая часть психики не идентична личности. Саморегулирующую деятельность психики в целом Юнг назвал архетипической Самостью. По мнению Юнга, идентификация с Самостью – это катастрофа, а потому очень важно разделять понятия Самости и Эго.

В своем труде «Mysterium Coniunctionis» Юнг указывает, что архетип Самости является неизвестной нам силой, формирующей эго-комплекс и побуждающей его к действию. Эго-комплекс характеризуется длительной непрерывностью. Например, если я сегодня чем-то занимаюсь, то на следующий день вспомню об этом. Если у человека есть сила воли, он может непрерывно сохранять какие-то воспоминания или установки в течение длительного времени, и это свойство является одним из способов измерения силы эго-комплекса. Непрерывность мышления типична для хорошо развитого эго-комплекса, и в этом можно убедиться на практике. С точки зрения психологии, непрерывность Эго – весьма таинственная вещь. Это важное свойство непрерывности развивается, видимо, благодаря эго-комплексу человека, и находит поддержку в архетипе Самости.

Именно поэтому при интерпретации волшебных сказок постоянно возникают затруднения, когда речь заходит о главных персонажах. Если персонаж ведет себя как Эго или Самость, можно легко пойти по ложному пути. Поэтому я буду связывать их только с той частью архетипа Самости, которая является моделью эго-комплекса и его общей структуры. Одна из основных функций архетипической Самости заключается в поддержке эго-сознания и очень важной для него непрерывности во времени. Если представить человеческую личность в виде сферы, когда Самость охватывает всю сферу и одновременно является ее саморегулирующим центром, то любое отклонение в данной структуре вызовет компенсацию. Действие этого принципа мы можем наблюдать на материале сновидений. Если вы испытываете отрицательные эмоции по отношению к другому человеку, вам может присниться, будто вы что-то бросаете в него. И вы считаете этот сон предостережением, ибо сны комментируют то, что вы делаете. Вы можете долго не видеть никаких снов, но если возникает опасность отклонения от собственной целостности, вам снова начнут сниться сны. Человек является совершенно здоровым, если эго-комплекс действует в точном соответствии с Самостью, поскольку в таком случае возможность появления невротических расстройств сводится к минимуму.

В волшебных сказках персонажи иногда подвергаются воздействию колдовства, поэтому их поведение становится пагубным и негативным, и тогда задача героя заключается в том, чтобы избавить заколдованного персонажа от заклятья. Можно сказать, что подвергнуться воздействию колдовских чар может любой архетипический комплекс, любой структурный элемент коллективного бессознательного. Это вовсе не обязательно должен быть главный герой – это может быть и воплощение какого-то иного комплекса. Нам всегда следует обращать внимание на то, какой именно фактор оказался заколдован или подвергся воздействию заклятья. Злияние колдовства можно сравнить с воздействием невроза. В сказках воздействию колдовских чар часто подвергаются без всякой причины. В таком состоянии мы оказываемся невольно, обычно совершенно незаслуженно или же когда наша вина является минимальной, как в библейской истории о краже яблока из сада Эдема.

Даже если какой-то персонаж волшебной сказки действительно оказывается виноват, то его вина несопоставимо мала по сравнению с тяжестью заклятья. Например, в сказке братьев Гримм «Семь воронов»[4]4
  Братья Гримм. Сказки. М.: Худ. литература, 1978, с. 86.


[Закрыть] речь идет о том, что отец послал своих сыновей за водой, чтобы окрестить их сестру, а братья уронили в колодец кувшин, в котором должны были принести воду. Потерявший терпение отец от досады крикнул: «А чтоб вас всех в воронов обратило!» – и сыновья действительно превратились в воронов, и впоследствии их сестре пришлось спасать своих братьев. Иногда в сказках упоминается о подобной вине, но заклятие обычно никак не объясняется. Как правило, сказка начинается с того, что где-то живет заколдованная принцесса, и ни слова не говорится, за что на нее наложено заклятье. Другая тема заключается в том, что злая ведьма влюбляется в прекрасного принца, который ее отвергает. И тогда она заколдовывает принца, который в результате воздействия ее злых чар превращается в животное.

В первобытных обществах люди живут в постоянном страхе перед колдовством. Это может произойти с любым человеком в любой момент, даже без малейшей провинности. Например, у коров может пропасть молоко, и это может случиться с любой коровой. В переводе на язык психологии воздействие колдовских чар может означать, что некий внутренний импульс побуждает нас принять ложную установку, из-за которой происходит наше отчуждение от инстинктов и утрата душевного равновесия. В такой ситуации можно оказаться из-за унаследованных особенностей личности. Например, вы можете любить приключения, но в вашей жизни их практически не будет, если у вас слишком слабые нервы. Иначе говоря, человек рождается с противоречивыми побуждениями.

С психологической точки зрения заколдованного сказочного персонажа можно сравнить с человеком, у которого повреждена структурная целостность психики, и в результате психика не может функционировать нормально. Комплексы по-разному воздействуют друг на друга. Если мужская Анима невротична, то, даже если сам мужчина не является невротиком, он все равно будет ощущать себя отчасти «заколдованным». Это можно заметить по содержанию сновидений. Однажды утром я проснулась и сказала миру «Прощай!», так как подумала, что скоро умру. Я не чувствовала себя несчастной. Это странное настроение продолжалось целый день. Я сентиментально смотрела на цветы, была со всеми добра, и все казалось мне более романтичным, чем до сих пор. На следующую ночь мне действительно приснилось, что умер очень романтичный юноша. Следовательно, то, что во мне умерло, было некой инфантильной частью Анимуса, и ему было самое время уйти, но его настроение, выразившееся в предсмертном «Прощай!», воздействовало на мою психику. Обычно все так и происходит.

Можно сказать, что люди не совсем невротичны – у них патологичен какой-то один комплекс, а следовательно, в какой-то мере больным является сам человек. Иногда невротический комплекс имеется у вполне нормального человека. Какой-то комплекс эмоционально заряжен и оказывает невротическое воздействие на всю личность; это и объясняет разные степени человеческого невроза. Однако в тех случаях, когда эмоционально заряжены сразу несколько комплексов, человек, который иначе был бы совершенно нормальным, может быть абсолютно сумасшедшим. В общем, воздействие колдовства означает, что некая психическая структура повреждена или травмирована в процессе деятельности, и ее влиянию подвергается вся психика, ибо, образно говоря, комплексы живут в рамках социального порядка, заданного целостностью психики. Именно поэтому нас интересует мотив воздействия колдовства и избавления от него.