Текст книги "Маринновый цвет (СИ)"

Автор книги: Мария Геб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

  Я шёл по звезде,

   изменяющей цвет,

  Дорогой, ломавшей

   своё направленье..

  От зыбкости этой

   теряя терпенье,

  Пытался увидеть систему

  в паденьи монет.

  Систему я строил, но всё изменялось

  И время сквозь пальцы текло из руки,

  И солнце по небу за ночью гонялось,

  В своей безнадёжности не замечая тоски.

  И лица прохожих расплавленным воском

  Стекали на землю, оскал обнажая.

  И вся моя жизнь оказалась наброском

  К стакану без дна и обрыву без края.

  А всё, что я знал,

  было не откровеньем,

  А просто случайным

   скоплением истин.

  И бред был покоем,

  а сон был сомненьем.

  И дни засыхали,

  как старые листья.

  А смерть лишь насмешкой над жизнью казалась

  Отсутствием ритма в течении звука.

  Я шёл по звезде, но она изменялась

  И я умирал от слепого испуга.

  И лица прохожих расплавленным воском

  Стекали на землю, оскал обнажая

  И вся моя жизнь оказалась наброском

  К картине, где небо

  и море

  без края.

  Я был болен одной из тех странных болезней, которые раньше называли душевными, а теперь психическими, пробуя сначала найти ошибку в биохимических процессах тела, чтобы потом пытаться исправить её химическими способами, а нежелание человека подвергаться бесчисленным анализам, объясняют развитием болезни. Уступив настойчивым просьбам родственников, я провёл бесконечные часы в лабораториях, позволяя колоть себя иглами и просвечивать аппаратами, представляющими самые современные и модные движения науки, чтобы получить от энергичного врача отчёт, что хотя все результаты показывают, что я абсолютно здоров, обследования рекомендуется повторять регулярно, не реже, чем два раза в год. Я отчётливо видел оба слоя его глаз, внешний, показывающий обязательное для доктора участие и внутренний, выражающий опасение упустить выгодного пациента, который сам по себе ему абсолютно безразличен. Успокоив таким образом родных, я продолжал оставаться в том болезненном состоянии, когда необходимость быть обычным для постороннего взгляда вызывает внутри ощущения канатоходца, для которого наступить в пустоту не страх разбиться, а боязнь испортить зрелище.

  Всё началось два года назад зимой. Я жил тогда в небольшом, но столичном городе, который гордился низким уровнем преступности и напоминал о желательном для граждан присутствии на церковных службах механическим звоном колоколов. Получив недавно наследство от дальнего родственника, я бросил работу, которая ничего не давая сердцу, выматывала меня физически, но была необходима из-за  нужд жены и детей.

  Был вторник. Я вернулся с короткой прогулки домой и застал Настю на кухне, нарезающую овощи.

  – Размешаешь тесто? – спросила она.

  Я посмотрел на старую, щербатую миску и вдруг впервые увидел её цвет. Он был прозрачным, но глубоким, уплывающая в тесто ложка казалась в нём серебряной стрелой. Это не был, как, не присматриваясь считал я раньше, режущий глаз химический ультрамариновый, но это и не был один из тонов синего. Цвет неба, случающегося в неслучайную минуту без напряжения усиливающей приставки, уходящий в бесконечность цвет, куда мягко погружаются глаза и перехватывает дыхание от неожиданной скорости падения. Цвет радости, которую нужно только вспомнить, чтобы увидеть. Цвет, которому стало название: маринновый цвет. Помешивая и меняя время от времени направление круга, я смотрел как оживала вязкая смесь, становясь всё более тягучей. Я останавливал вращение и она покрывалась маленькими пузырьками. Я выбрал направление часовой стрелки и сразу же начал втягиваться в коридор, стены, пол и потолок которого были из молочного янтаря. Я действительно стоял в светлом коридоре. С одной стороны он заканчивался тупиком, с другой – была дверь. Удивительно, но я не чувствовал ничего, кроме ощущения повторения места. Я знал, что будет за дверью. Я шагнул к ней, но кто-то шепнул:

  – Анастасия..

  Я стоял на кухне.

  – Замечательно получилось, спасибо! – жена зачерпнула половником и первый блин растёкся по сковороде.

  Прошёл день и наконец-то закончился. Я был задумчив и вызвал неудовольствие своей рассеяностью в разговоре. Сославшись на головную боль и с трудом отделавшись от заботливости родных, мне удалось остаться одному. Я сел в кресло и закрыл глаза.

  И стал октябрь. Габриэль шёл по золоту листьев. Облаков не было, только самолёты рисовали на небе знаки чьей-то летящей судьбы. Некоторые деревья стояли ешё зелёные, но солнце уже было везде и везде было золото. Оно слепило жёлтым между ветвей, шуршало красным под ногами, переливалось белым между речных камней и лилось, лилось всё быстрей и быстрей с водой на юг. И куда-то на юг улетали птицы и Габриэль становился птицей и тоже летел, а золотые листья кружились вокруг него и начиналась музыка, но...Она жила в каменном городе, где стены домов люди раскрашивали в розовые и жёлтые цвета, но они всё равно оставались серыми и коричневыми. Она жила в очень большой комнате, где не было ни одного окна на восток, но целых три на север. И она не плакала только когда спала. И слёзы её были серебром, и шёл снег. А люди всё раскрашивали свои дома в яркие цвета и удивлялись, почему так задержалось лето.

  В дверь стучались.

  Я вздрогнул, вырванный случайно и навязчиво.

  – До свидания. – сказал я про себя.-До свидания, Габриэль, я тоже должен вернуться, я тоже должен.

  -Помоги нам.– Вдруг сказанное, громко и отчётливо, заставило меня снова вздрогнуть.

  Тот, кто произнёс это, был где-то здесь, в комнате.

  -Ты что, уснул?– Настя заглядывала в дверь.

  -Да, задремал немного.

   Почувствовав ложь, она тихо вздохнула, вошла и присела на кресло напротив. Я усилием успокоил дыхание.

  -Завтра придут Лена с Игорем, ты помнишь?

   Её глаза смотрели внимательно и чуть испуганно.

  -Конечно!– Я постарался сделать свой голос ненатурально бодрым и продолжил, проявляя заинтересованность, которой не испытывал. – Купить что-нибудь? Нужно?

  -Я думала запечь утку и салат сделать, твой... Всё есть, только яблоки... Но я собиралась сбегать с утра...

  – Не надо, я схожу.

  Подвинувшись ближе, я взял ёе руки. Они дрожали.

   – Не волнуйся, я хорошо себя чувствую. Я просто заснул немного.

   Настя торопливо улыбнулась и порывисто обняла меня.

  – Я не буду, и...всё хорошо.

  Мне снилось солнце. Я проснулся, открыл глаза и сразу же зажмурился, так сильно оно било в глаза белым, ещё холодным лучом. В коридоре слышалась какая-то возня. Внезапный взрыв хохота тотчас же сменился приглушенным переругиванием.

  -Ну вот! Опять ты разбудил папу!– устав шептаться, закричала трёхлетняя Лиза. Я рассмеялся и громко сказал: -"А я не сплю!"

   В спальню ворвался пушистый вихрь. Лиза с растрёпанными, ещё не сплетёнными в аккуратные косички волосами, Петенька в пижаме и дурашливый щенок нъюфаунленд. Вся компания была здорово чумазая и в комнате сразу запахло малиновым вареньем.

  -А этот откуда?– притворяясь удивлённым спросил я, одновременно отпихивая щенка, который запрыгнул на кровать и пытался лизать меня в лицо.

  Одеяло уже покрылось розовыми пятнами.

  -Алекс боится идти в спальню, он там остался, а Джелли ему подалили на день лождения..-укоризненно сообщил Петя, забывая от волнения свою манеру избегать слова с буквой р.

  -А у тебя день рождения...

  -Челез неделю! И ты обещал....

  -Обещал. Только ты так и не сказал какой породы.

  -Всё лавно. Только белую. Чтобы никто не мог увидеть нас на снегу.

  -А мне рыжую! – вступила в разговор Лиза.

  -Ты сама лыжая, как лиса....

  -Папа, ну что он...

  Я рассмеялся, и Лиза сразу же рассмеялась тоже. Она не умела сердиться долго.

  На кухне пахло кофе и какими-то пряностями. Насти не было. Я налил себе чашку и, потянувшись за табаком, обнаружил записку. Скоро буду. Яблоки!!!

  Шёл снег. Солнце поздоровалось со мной и ушло.

  Всё небо было облачным, белым и снег становился всё гуще. Я снял варежку и подставил ладонь. Снег ложился на руку неожиданно мягкий и таял не сразу.

  Хотелось подставить ему лицо. Я выбрал маленький переулок направо, чтобы продлить удовольствие от прогулки. Невысокие домики ещё спали, весёлые разноцветными ставенками на белом. Маленькая овощная лавка была уже открыта. Я толкнул  низенькую деревянную дверь и поздоровался с хозяином. Он только начал раскладывать свой пахнущий летом товар, и многие корзины стояли ещё пустые.

  -Здравствуйте! Денёк-то хорош?! Ну теперь будет валить! Вам яблок?! Сейчас будут! Орехи пока не попробуете?! Моника! – закричал он в сторону подвала. Хозяин был краснощёк, весел и разговаривал только  восклицательными знаками.

  -Спасибо. Нет. Мне только яблоки. Лучше зелёных, – смягчая улыбкой отказ от орехов, сказал я. Хозяин мне нравился.

  -Моника!!

  -Да иду я, уже пришла.

  -Оставь эту зелень! Яблоки принеси господину! Вам какой сорт?! Покислее?! Моника!!!

  Моника, крепкая девушка, глядя на которую сразу вспоминалось парное молоко и запах свежескошенного сена, уже несла без видимого напряжения гигантскую корзину. Легко наклонив её, она начала пересыпать яблоки. Они падали, стучали зелёным градом и превращались в нескончаемый поток.

  Этот сад был очень стар. Габриэль стоял среди чёрных перекрученных стволов. Под ногами был жёлто-зелёный яблочный ковёр, но ветвьям оставалось удерживать ещё так много плодов, что они гнулись, и Габриэль слышал, как просят деревья отдыха. И было тихо. Он посмотрел наверх и на сад, на яблоки, на него и на каждое дерево упало небо. Очень синее и очень тихое. И Габриэль позвал ветер, и тот пришёл на лицо последним теплом. Габриэль погладил ладонью ствол, а вокруг уже стучался яблочный град. Освобождённые ветви поднимались и шептали благодарные слова осыпавшимися листьями, и начиналась музыка. Габриэль шёл туда, где среди стволов виднелся увитый плющом, сложенный из грубых камней дом, такой же старый, как сад. И яблочный запах был во всём, в каменных ступенях крыльца, в деревянных половицах, в паутине под потолком, но  её нигде не было. И Габриэль позвал  и с ним позвал и закричал сад.

  А ветер заметался среди стволов и становился всё холоднее в своей тоске.

  -Смотри, он приходит в себя! Вам лучше? Выпейте воды! Может позвать доктора?

  Я сидел на стуле с расстёгнутым воротом. Взволнованная Моника настойчиво совала мне в руку стакан с водой. Я отпил большой глоток.

  -Спасибо... Нет, не надо доктора. Мне уже лучше... Я не помню... Что случилось?

  -Вы вдруг страшно побледнели и почти упали. Но я подхватил и посадил  на стул. Вы были без сознания минуты две, не больше. Теперь вам лучше?

  -Да, спасибо. Вы право очень добры.

  -Что вы, не стоит! Я слышал, вы были больны? Ещё воды? Послать Монику проводить вас до дому?

  -Нет, я дойду прекрасно. Ах, яблоки...

  -Вы донесёте? Я уже положил.

  -Конечно. И, если можно, не говорите о моём обмороке? Жена... А это для Моники.

  – Всё как угодно... Спасибо!

  Подкрепив свою просьбу внушающими уважение чаевыми, я взял пакет и наконец-то выбрался из лавки.

  Снег падал стеной. Я прижимал пакет с яблоками и чувствовал, как им становится холодно. Нужно было идти домой и снова притворяться... Да нужно. Настя ждала, и яблоки замерзали, а мне ничего так не хотелось, как отгородиться этим снегом и всё-таки понять, что же такое происходит во мне. Или со мной?

  Я расстегнул пальто, спрятал яблоки от вьюги и пошёл короткой дорогой к дому.

  А снег всё усиливался. Приходилось щуриться и белым туманом казалось всё. Неожиданно резкий порыв ветра заставил совсем зажмуриться и что-то случилось. Снега не было. Я медленно открыл глаза.

  Ветер открыл маленькое окно в небе, оно было ярко синим, маринновым, и прямо на меня из окна спускался жёлтый и тёплый луч солнца. Я стоял в янтарном коридоре. Прямо передо мной была дверь.

  Пакет с яблоками я всё ещё держал в руках, перехватил его поудобнее, яблочный запах усилился, лишая остатков рассудительности, и я протянул руку, но дверь медленно открылась сама.

  И стал октябрь. Я шёл по бесконечному саду, между чёрных стволов, старых как само время. Наверно наступал вечер, было очень тихо, а небо казалось абсолютно прозрачным и солнце плыло огромным розовым шаром, сопровождая меня. Стало жарко, я снял ненужное здесь пальто и повесил его на ветку ближайшей яблони. Я шёл по зелёным яблокам и жёлтым листьям, через неподвижный воздух, наполненный, яблочный, а солнце менялось, светилось багровым и увеличивалось, закрывая справа уже всё небо. И не было никого кроме солнца, воздуха, яблок и меня. И тогда по наитию я закричал:

  -Габриэль! Где ты?

  И ветер прилетел. Он бил порывом и зимним холодом, он закручивал рыжие листья и яблоки в маленькие волчки, и я стоял посреди разноцветной воронки и ждал звука, но его не было. И ветер рванул пакет из рук и порвал его, и мои яблоки сразу же закрутило вихрем.

  -Габриэль! – снова позвал я.

  И всё кончилось. Я стоял под яблоней, было тепло и тихо. На ветке висело пальто, я надел его. Вдали сквозь стволы светилась янтарём дверь, и я пошёл к ней.

  -Собери яблоки, – вдруг тихо сказал кто-то.

  Не задумываясь, я наполнил карманы твёрдыми, прохладными плодами, поднимая их прямо с земли.

  -Ничего себе метель! Прямо рождество! Вот детишкам  веселье сегодня! И вам хорошего дня!– соседка поспешила дальше. Я стоял, пряча под пальто пакет, в переулке у своего дома. Шёл снег.

  В квартире было жарко и шумно. Пока я снимал в прихожей пальто, детская компания и щенок пронеслась мимо с криком:

  -А мы идём иглать в снежки!

  -Потому что снег, – важно объяснила Лиза, задержавшись в прихожей, чтобы заглянуть в пакет.

  -Мама сказала, что ей некогда, и я тоже могу идти.

  -А где мама?

  -На куухне.– пропела Лиза и побежала за мальчишками.

  Я взял пакет с яблоками и пошёл к Насте. Та уже колдовала у плиты.

  – Как ты быстро, – она обернулась и, улыбнувшись, снова повернулась к кастрюле, в которой что-то помешивала.

  Я положил яблоки на стол и быстро обнял её со спины.

  -Пахнет вкусно. Но ты опять слишком много готовишь. Ведь не съедим.

  -Ты всегда так говоришь, а всегда съедаем. А в прошлый раз, когда приехал Франк, вообще не хватило, и мне было стыдно.

  -Когда приезжает Франк всегда не хватает и вовсе нечего стыдиться. А это что?

  -Тесто заварное для эклеров. Дети их любят и Лена. Ой, перестань! Лучше возьми ложку и помешивай, мне нужно отойти. Не дурачься!

  Я рассмеялся, отпустил её и начал помешивать.

  -А долго ещё?

  -Нет, не очень. Как загустеет. А зелёных не было?

  Я резко обернулся. Настя стояла у стола. В руке у неё было большое яблоко тёплого янтарного цвета.

  -Да ты мешай. Эти тоже подойдут. А пахнет как! Ты много купил? Я бы съела одно.

  – Посмотри в пакете, – не оборачиваясь, предложил я.

  – О! Как много! Но как пахнет!

  Настя включила воду. Я, боясь обернуться, чтобы не выдать смятения души лицом, продолжал мешать.

  – Всё хватит, уже готово.

  Она стояла рядом, в руке у неё было яблоко, всё искрящееся капельками воды.

  -Будешь?

  Она с хрустом откусила, я взял яблоко у неё из рук и откусил тоже, и сразу же солнце ударило в окно и всю кухню залило янтарным мёдом и миндалём.

  – Удивительно сладкое. Что это за сорт?

  – Не знаю.

   Настя подняла голову и я поцеловал её. Я целовал её, а яблоко истекало медовым соком, и от остального дома мы были спрятаны под этим янтарным колпаком. И замерло время, но вздрогнуло и разбило боем часов янтарь и он рассыпался жёлтым стеклом на мелкие осколки.

  -Откуда ты принёс их?– в её глазах были слёзы.

  -Из лавки. Почему ты плачешь? Не плачь.

  -Сама не знаю. Это яблоки... Даже жалко тратить на утку.

   Настя вытерла глаза рукавом.

  -Подожди.

   Я снова поцеловал её, теперь в глаза, но время уже неслось дальше и мы были втянуты в него. На кухню вбежал Джерри и начал прыгать на нас, пачкая лапами.

  -Давай я схожу ещё раз? В большой магазин. Может ты что-то забыла? Так я заодно куплю.

  – Не надо, зачем в такую метель...

  – Ты же знаешь, я люблю гулять в снег.

  -Тогда сходи. И знаешь, я совсем забыла, вина белого у нас нет, а я красного сегодня не пью.

  Настя часто отказывалась от чего-нибудь, повинуясь интуитивным намёкам своей души и никогда не объясняя причины. Она отвернулась и начала доставать свой любимый сервиз, обычно хранящийся в шкафу. Я почувствовал, что ей хочется остаться одной.

  – Пока, я ушёл.

  – Спасибо.

  Я оделся и вышел на крыльцо. Мир стал белым. Крыши соседних домов, улица, деревья, дети, уже соорудившие  из снега две крепости, соседка, выбивающая ковёр, всё стало белым и тёплым. Хотелось смеяться, так вдруг всё стало радостно. По пути к калитке я попал под обстрел, отбился и, всё ещё смеясь, весь в снегу, почти побежал к трамвайной остановке.

  В новом, недавно построенном магазине, большом настолько, чтобы забыть, зачем собственно пришёл и, потерявшись между полок, купить совершенно тебе не нужное, я сразу захватил уже упакованные зелёныё яблоки и теперь стоял посреди уходящих почти в бесконечность винных полок, как обычно, ошеломлённый количеством названий и сортов. Я ничего не понимал в них, отдавая предпочтение коньяку, а Настя пила редко, но практически всё. Решившись, я взял Шардонэ подороже и посмотрев на яблоки, добавил к покупкам бутылку муската. Кассирша скучала без очереди и в мыслях поблагодарив среду, я быстро расплатился и поспешил домой.

  Там было неожиданно тихо. Настя сидела в кабинете, на коленях у неё лежала раскрытая книга, но она не читала, а задумчиво смотрела в окно.

  – Устала? Я всё принёс. А где дети?

  – Заходила Ивон за Алексом и забрала их к себе обедать. Я села почитать. Всё готово, а для утки рано ещё. А сколько времени?

  – Около часу.

  – Тогда я пойду, прилягу. Разбуди меня в три, хорошо? Если я не встану сама.

  – Конечно, отдохни.

  Я поцеловал её и отпустил. Дверь закрылась. Взяв книгу, оставшуюся лежать я наугад раскрыл её и прочитал, начиная с девятой строки: ;bergang (nicht immer leicht ) von einem Seinszustand zu einem anderen. (Переход (не всегда простой) от одного состояния сознания к другому). Я часто прибегал к этому способу гадать по  книге её содержание, узнавая неожиданно что-то не о тексте, но для себя. Задумавшись, я перелистывал страницы пока мой взгляд не задержался на одной фразе: Ein ;bergang von einem Zustand des Seins zu einem anderen steht bevor. (Переход между состояниями сознания наступит сейчас). Я отложил книгу и подошёл к камину, намереваясь добавить дров, так стало мне вдруг холодно. Я наклонился над маленькой поленницей, но тут неожиданный звон стекла и протяжный вой вьюги, резким порывом распахнувшей окно, заставил меня обернуться и ледяной ветер ударил прямо в лицо.

  Листья становились коричневыми, а небо блекло, теряя свой насыщенный цвет, и становилось всё более прозрачным и холодным. Уходил октябрь. Моря не было. Была только река, быстрая среди камней и ледяная, как отражение неба. И сталью отливала вода её. Габриэль сидел у реки, а над ним кружились чайки. Им хотелось улететь за течением воды, но времени почти не осталось, и чайки кричали, и тоскливым был этот крик. Ветер менялся, становясь злым. Он рвал последние листья, и деревья замирали, протягивая чёрные пальцы к небу, возможно в последнем сне. Габриэль мог застыть древесным соком, мог плакать чайкой или потерять себя по-другому, раствориться струями между камней и забыть, но он оставался. Она плакала где-то, Габриэль не знал где, он не чувствовал, он терял власть знания места, но ещё оставалось время, и Габриэль ждал, потому что власть надежды была дана ему насовсем.

  – Ну и метель! Ты в порядке? Стекло цело?– Настя  вбежала в кабинет.

  – Да, ветер, я сейчас закрою...– опомнившись, я начал закрывать окно. Настя помогла мне, и тут я заметил, что она босиком, а вся её рубашка и волосы в снегу.

  – Что случилось?

  – Настоящий буран, в спальне окно разбилось. Я проснулась и пока заткнула одеялом.

  – Ты вся замёрзла.

  Я отдал ей свои тапочки и начал стягивать свитер.

  -Не надо, я всё равно сейчас оденусь. Сколько времени?

  Я посмотрел на часы.

  -Без пяти три.

  -Я на кухню тогда, а то не успею. Может надо позвонить Ивон, узнать, что у них и дети...

  – Я пойду посмотрю окно. Надо что-нибудь сделать, пока мастер не придёт.

  Пол в спальне был весь мокрым от снега. Стекло треснуло, одна неровная часть его ещё держалась, а в дырке красовалось не только одеяло, но ещё и подушка, сложенная пополам. Второй кусок стекла лежал в луже, я осторожно, чтобы не порезаться, поднял его, собираясь отнести в подвал, но он скрипнул и рассыпался у меня в руках. Время затормозило, но не остановилось совсем, а медленно потекло. Я видел, как каждый маленький осколок, ударяясь о воду, взрывался брызгами, и они застывали в воздухе прозрачным хрусталём И я видел через хрусталь.

  Её звали Маурин, но это это было раньше, теперь это имя забыло её и она забыла своё имя. Но что-то удерживало и вместо того, чтобы исчезнуть, она осталась и ждала. Ждала, забившись в кресло, развёрнутое на восток и плакала, а взляд её находил лишь стену, потому что не было в этой комнате на восток ни одного окна. И слёзы становились серебром и когда серебром застилало стену она засыпала и во сне была Маурин, но только пока спала. Маурин помнила во сне как  складывать заклинания западу, а под ногами был зелёный ковёр из трав, и она уже бежала по нему, начиная петь:

  Напиши для меня немного слов

  И дай мне знать, что будет ветер

  И наверное

  я научусь

  летать.....

  Но наступал момент солнца.

  Маурин поднимала к нему глаза и видела серую стену. И она просыпалась не закончив и плакала по чему-то, что нужно было вспомнить, а в комнате   было целых три окна, но только на север. В них отражался пасмурный день, который медленно окутывал дом снаружи, но Маурин никогда туда не смотрела, потому что ждала солнца, хотя и не помнила этого, но не было в её комнате ни одного окна на восток.

  Телефон настойчиво звонил. Видимо уже давно, потому что Настя звала с кухни.

  – Ты можешь подойти, а то мне надо мыть руки?

  – Сейчас, слышу.

  Я поспешил вниз, но телефон уже замолчал.

  – С детьми всё в порядке, я с Ивон уже говорила, они там останутся на ночь, задумали во что-то играть. И Лизу мальчишки взяли тоже, представляешь? Наверно Игорь. Позвони ты, ладно? А то вдруг они передумали приходить, а я всё готовлю. Что за день такой, да ещё окно...

  – Ты не волнуйся, с окном разберёмся и Игорю сейчас позвоню. Да, ты в спальню пока не ходи, а то там осколки... Я сначала подмету.

  День разгонялся, стремясь к вечеру. Я договорился со стекольщиком, что он заедет уже сегодня и починит окно, поговорил с Игорем и помог Насте на кухне. На улице уже включили фонари. Они подсветили вьюгу, и снег, продолжающий засыпать город, перестал казаться злым и холодным в их жёлтых лучах. Пахло уткой и Рождеством.

  Я переоделся и сидел в кабинете, когда старые, оставшиеся Насте от деда часы пробили шесть.

  – Ты здесь? Я наверху, быстро. Если придут, ты открой сам.

  Я услышал, как она побежала по лестнице, и сразу же позвонили в дверь. Это был стекольщик, очень молодой парень в синем комбинезоне и накинутой на плечи  куртке. Машина стояла прямо у калитки, но пока он добежал до крыльца, его замело, и теперь юноша весело отряхивал снег с кудрявых светлых волос. Я показал, что нужно починить, чем он и занялся, когда в дверь снова позвонили. Оставив Ханса, так стекольщик представился, одного в спальне я пошёл открыть. Это были Лена и Игорь, все в снегу, сразу же стало шумно, Игорь уже совал мне в руки бутылки, которые как фокусник вынимал из карманов, а я пытался помочь Лене снять шубу.

  – Привет, привет! Как добрались? Так метёт!– Настя, уже праздничная и красивая, спустилась, и сразу же всё разобралось. Мне вручили шубу и вешалку, у Игоря забрали бутылки, гостям выдали тапочки и вечер начал разбег.

  В гостиной стол уже ждал. Выпили за встречу, за снег, я разрезал утку и, извинившись, отправился посмотреть, как стекольщик работает, захватив вина и тарелку с закусками для него. Руки были заняты, я постучал локтем, но дверь не открылась. Из спальни не доносилось ни звука. Решив, что Ханс пошёл к машине за инструментом, я поставил тарелку на пол и, продолжая в правой руке держать бокал с вином, левой нажал на ручку. Мне пришлось приложить усилие, я вошёл и дверь резко захлопнулась за спиной. В чёрную неровную дыру в окне тянуло холодом, и в спальне  было покрыто снегом почти всё: и кровать, и кресло, и ковёр, и кудрявый Ханс в своём синем комбинезоне, лежавший вниз лицом на ставшем белым ковре. Я выронил бокал, и вино вылилось в снег, сделав второе багровое пятно. Первое растекалось вокруг  Ханса. Я подошёл и наклонился к нему. Комбинезон на спине на уровне сердца был порван, вокруг уже запеклась кровь. Почувствовав чьё-то присутствие, я резко выпрямился и окинул взглядом комнату. Ледяной ветер свободно гулял по ней, но и только. Нужно было немедленно позвать помощь, но что-то заставляло меня медлить и, осторожно придерживая за плечо, я положил Ханса на спину, чтобы посмотреть ему в лицо. Оно было уже совсем застывшим и казалось мёртвым, но я почувствовал слабое дыхание на губах. Он пытался сказать что-то.

  Внезапно Ханс открыл глаза. Ресницы запорошило инеем, но глаза оставались живыми, они светились синим, маринновым, и это было страшно, видеть этот цвет на белом лице.

  – Verfehlt nie den Weg... (Никогда не сбиться с пути...) – ему не хватало воздуха, речь прерывалась, но он продолжал.

  –  Ich folge stets meiner Bahn durch die Nebel der Nacht. (Я всегда на своей дороге сквозь ночной туман).

  Ханс терял кровь и видимо бредил.

  – Ich hole Hilfe! (Я приведу помощь!) – я  сбросил оцепенение.

  Он удержал меня, сжав мне руку с силой, неожиданной для раненого.

  – Das gr;nste Holz im Winter gibt ein sengendes Feuer(Самое зелёное зимой дерево даёт жаркий огонь).

  Маринновый цвет его глаз пронизывал. Ханс вздохнул, собирая дыхание. Ртом пошла кровь. Я хотел бежать, звать врача, что-то нужно было делать немедленно, но он ещё крепче сжал мою руку и вдруг улыбнулся. Кровь хлынула прерывистым потоком, почти не давая ему дышать, но он улыбался. Мы были в комнате, на улице шёл снег, но летнее небо отражалось в его синих глазах. Последним усилием, задержав бьющую потоком кровь, Ханс выговорил:

  – Die Menschen lieben das Licht, denn es bringt Hoffnung (Люди любят свет потому, что он приносит надежду).

  Его рука разжалась, глаза закрылись. Маринновый свет погас.

  Внизу стучали. Я выбежал из спальни, охваченный порывом действия, хотя для Ханса всё уже кончилось. Настя стояла в прихожей, собираясь отпирать. Она пристально посмотрела на меня.

  – Наконец-то приехали. Утка уже остыла. Ты взволнован? Что случилось?

  Разговаривая, Настя уже открывала дверь, а в дом, весёлые, извиняющиеся за опоздание, все в снегу, входили Лена и Игорь.

  Слова замерли у меня на губах. Я посмотрел на свои руки. Они были чистыми и на одежде не виднелось ни пятнышка.

  -Проводи ребят в гостиную, я сейчас, мне нужно на минуту...

  Как заговорённый, я не мог ничего ни сказать, ни сделать, пока она уходила по лестнице наверх и только мычал что-то невнятное Игорю, который говорил без умолку, впрочем, не нуждаясь в ответах.

  В том же состоянии я усадил их за стол, разлил вино и тут Настя вернулась. Я посмотрел на неё, понимая, что сейчас  уже должен прийти в себя и помочь ей, но она была совершенно спокойна. Начали ужинать. Я молчал, Настя поддерживала разговор, время от времени поглядывая на меня, явно удивляясь, почему я молчу. Почувствовав, что речь вернулась, я извинился и вышел.

  В спальне было тепло и прибрано, только с кресла на пол съезжал брошенный в спешке плед. За целым окном падал снег. Действуя автоматически, я поднял плед, он оказался неожиданно влажным. Выронив его, я посмотрел на свою ладонь, приблизив её к лицу. Я знал этот запах или вспомнил его, но плед, так же как моя рука, был в крови.

  На деревьях уже почти не осталось листьев, а воздух казался совсем прозрачным и серым. Облаков не было, но солнце стало дальше, светясь белым, не согревающим теплом. Я стоял в саду, он продолжался в бесконечность и голова закруживалась, и не уснувшим, а мёртвым  был этот сад. Я посмотрел вниз, надеясь унять кружение пространства и времени, и земля остановила его. Засыпанная сухими, тёмно красными листьями, такими же мёртвыми, как и всё, что было тут. И не было звуков. Воздух над листьями не дрожал, потому что земля уже давно отдала своё тепло и ей нечего было больше отдавать. И тогда я побежал, сам от себя или от этого растущего из багровых листьев чёрными стволами сада, но воздух застыл, и не стало ни ветра, ни тепла. Я бежал пока не задохнулся и почти упал под дерево. И красные листья лежали вокруг меня. Я хотел, я так хотел этого, и через тишину, через белый прозрачный воздух началась музыка. И пришёл голос. Он пел, и я знал слова, хотя и не понимал языка его. И пришёл ветер. Он поднял листья, и они закружились вокруг, а воздух становился всё прозрачнее, и я растворялся в ветре,  я был ещё, но уже летел. Было холодно, но я чувствовал тепло и сад оживал. Я видел сверху, через красные листья, которые закручивало лентой и превращало в дорогу, уносящуюся куда-то, куда-то с невозможностью назвать направление, как листья летели, а сад набухал почками, светло зелёными, и уже выпускал свежие побеги, и они дрожали, но тянулись вверх к солнцу, тоже менявшему свой свет. Солнце наливалось, тоже набухало почкой, становилось жёлтым, и уже летели лучи его и казались табуном, разбегающимся в стороны, и искры высекали копыта этих коней. А музыка летела вверх, и время набирало от солнечных коней скорость, и уже не остановить было его, и я летел. Летел над зеленым садом, уже становившемся розовым от распускающихся на ветках цветов, но закручивалась, превращаясь в воронку, багряная лента сухих листьев и затягивала меня. И холодный ветер ударил по лицу.

  Я стоял в спальне, дверь была не закрыта, и снизу доносился обычный шум вечеринки, набиравшей ход.

  Спустившись в гостиную, я почувствовал голод и сев за стол, набросился на еду, одновременно прислушиваясь к разговору.

  – Чепуха! Работать и поменьше думать, мечты, материи там высокие, просто помеха – с явным удовольствием отпивая вина, говорил Игорь.

  – Ну, не знаю, если бы никто не мечтал, а только делал, всё было бы, но скучно то как. Как же можно без мечты? Я бы не смогла. – Настя подала мне тарелку с хлебом.

  – Ты ещё про «не случайные случайности» снова расскажи! – рассмеялась Лена.