Текст книги "Несъедобное время"

Автор книги: Мария Фомальгаут

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Актер.

Знаете что?

А вы пригласите нас в гости, а?

Это метод такой есть у писателей – пригласить своего героя в гости и с ним поговорить. А вы нас пригласите. Пожалуйста. Только по отдельности, а не всех сразу, а то мы поубиваем друг друга. Вы там придумайте, что кто из нас любит, кому что на стол поставить. Я вот про мясной рулет говорил, например… Ну и подумайте, как мы войдем, куда шляпу повесим или пальто, куда сядем, как будем чашку держать… Ну и, конечно, вы нам вопросы зададите, кто мы, откуда родом, где росли, как пришли в мир кино, и все такое. А мы вам расскажем. Вот так вот у нас книжка и получится… про нас… Есть еще такой прием – интервью с персонажем. И визуализация персонажей. Много приемов есть.

Сценарист.

Вы только не пугайтесь пожалуйста, ничего сложного тут нет, честное слово. Это только кажется, что тут все сложно, на самом деле ничего такого трудного. Напугал я вас, да, напугал, когда начал говорить про себя и про героя, ну что поделаешь, если все так сложно у нас.

А вы про нас все равно напишите. Я вам даже помогу, я даже подскажу, чем занимается Конкордия. Она тела в аренду сдает. И отнимает за неуплату. А Герой выдумал подселять в одно тело несколько сознаний, чтобы они жили по очереди или еще как-нибудь. А Конкордии это не нравится, вот так начинается противостояние Конкордии и Героя. А у Актера на этот счет свое мнение, да… Нет, не то, что ему не жалко этих, которые без тел зарезервированные сидят, просто у него на этот счет свое мнение, он мне что-то там впаривал про экономику, про политику, про общество, про долгосрочные прогнозы, ну это вы сами придумаете, почему тела многим душам сдавать нельзя.

Ну вот, в общем-то и все, что мы хотели сказать. Сами же видите, как все просто: вот съемочная площадка, которая незаметно превращается в настоящий город будущего. А за дверями съемочной площадки наш город, обычный, ну вы его тоже как-нибудь себе представите. И дома, в которых мы живем, у Сценариста свой особняк, Актер квартиру где-нибудь снимает или студию…

Да, и вот еще что, финал должен быть, финал, финал, обязательно, куда же без финала, должно же все это чем-то кончиться. А как кончится, мы уже знаем. Пока Актер не слышит, я вам расскажу. Я тут придумаю серию, где Актеру придется поступить как мой герой, а не как его герой – или погибнуть. Или нет, не просто погибнуть, а еще и погубить своих друзей, и вообще весь мир, и вообще… как-то так. Ну вы придумаете, что за поступок будет. И вот, камера, мотор, начали, доходим до этого момента в сценарии… тут нужно что-нибудь пафосное, на крыше небоскреба, например, только нет, это слишком избито, или на вершине скалы над пропастью, хотя нет, это тоже избито, или… ну вы сами что-нибудь придумаете. И вот Актер предпочитает погибнуть и погубить весь мир… Стоп, стоп, это еще что такое, это как, это почему, какого черта в самом-то деле, люди смотрят на распростертое тело луже крови на полу, еще не понимают, еще думают, что это продолжение съемок, а нет, поняли, кинулись к нему, кто-то орет, позовите врача, что-то подсказывает мне, что врач уже не понадобится.

Стоп.

Нет-нет, вы это не пишите, не пишите, и как меня в полиции допрашивали, тоже не пишите. Не пишите, как я говорил, что ничего не знаю про его смерть, не было такого в сценарии, да вы сами посмотрите, вот, герой выбирает, или сделать то-то, то-то или погубить всех, вот он выбрал… черт, я не писал – погубить всех, нет, нет, нет… И как я признался, что нарочно написал это, в сердцах хотел убить своего героя, чтобы он никому не достался – вы тоже не пишите ни в коем случае. И как меня отпустили, тоже не пишите, и как я потом сидел в своем доме (а пусть у меня там камин будет, ладно?) и ждал, когда это случится, ну как, что, если Актер – это Мой Герой, и я – это Мой Герой, и Актер умер, и мой герой умер, то…

(…вы это не пишите…)

(…не пишите…)

(…не…)

Графорайтер

Полная луна поднялась над самой вершиной замка в ту роковую ночь, когда последний из рода Эскалибуров поднялся на башню и раскрыл книгу в переплете из человеческой кожи – книгу, которую нельзя было раскрывать…

…ой.

Из-звините.

Отвлекся.

Итак:

Это случилось в маленьком неприметном городке, в котором, казалось, в принципе не может произойти ничего, выходящего за рамки обыденного. И, тем не менее, именно этот крохотный городишко на долгие месяцы занял внимание всего мира…

…нет, опять не то.

Извините.

А вот:

Райтер.

Его звали Райтер.

Так он мне представился, когда знакомились. Нет, не когда первый раз увидели друг друга, и второй, и третий, и пятый, и десятый, а именно когда оказались с ним с глазу на глаз…

(…что я несу, не было у него никаких глаз…)

…и уже было не отвертеться, не отвернуться, не разбежаться, пока-пока, на вариаторе какая-то заминка была – тут и познакомились, и представились друг другу, тут он и сказал:

Райтер.

Его звали Райтер.

Потом оказалось, что первая буква не Эр, а Вэ, вот так – Врайтер, но это уже потом-потом оказалось, когда искал его в каких-то каталогах, в каких-то словарях, и никакого Райтера там отродясь не было, потом набрал в поисковике – книголов, поисковик мне и выдал – Врайтер.

Что я несу…

Нет, не с этого надо было начать, не с этого.

А вот с того, как Райтер вырвал у девушки букет и бросил его в реку.

Что за девушка, не спрашивайте. Не знаю. Честно пытался навести справки, честно ничего не навел. Что за цветы, тоже не знаю, не разбираюсь я в цветах, чего не дано, того не дано. Что за река, знаю, Анаконда, нет, не Амазонка, Анаконда, там, где у вас Амазонка, у них Анаконда. Да-да, вот с этого надо начать, семнадцатое июня, год никакой, у них годов нет, река Анаконда, парочки гуляют на берегу, парень девушке цветы подарил, а Райтер хватает букет и швыряет в реку. Тут, конечно, драка была, не без этого, ну да что Райтеру драка, его вообще сколько раз убивали, ему хоть бы что…

Река Анаконда.

Букет, брошенный в реку.

И не спрашивайте, зачем. Не знаю. Райтер знал. Только Райтер уже ничего не скажет.

Потому что.

И не с этого надо было начать, не с этого, а…

Томным знойным вечером они встретились на берегу под сенью пальм – первый раз после многолетней разлуки, когда…

…нет, не то.

Воины выступили на рассвете, когда солнце только коснулось вершины Горы-Над-Которой-Не-Пролетит-Птица-А-Если-Пролетит-То-Ослепнет. Та-Чье-Имя-Нежнее-Полуночного-Тумана смотрела им вслед, пока крыльница не скрылась за поворотом…

…крыльница, ну да, крыльница, у них не кони, у них птицы…

…и опять не то.

Взмах.

Взрыв.

Кувырок.

Мир летит куда-то в тартарары, еле успеваю вцепиться в остатки пожарной лестницы.

Взгляд – вот он, мой враг, затаился за трубой, целится в меня.

Прыжок – перелетаю на соседнюю крышу, кувыркаюсь, целюсь…

– Пли!

Враг падает, сбитый выстрелом…

…и не так. Да что ж такое, все не то, все не так, я же свою историю рассказать хочу, свою, а опять лезут какие-то чужие. Да где я её возьму, мою историю, мне её взять неоткуда, нет её, истории моей, в варианстве все есть, а моей – нет. Значит, надо сочинять с нуля, а с нуля сочинять я не умею, что бы там про меня не говорили – не умею я с нуля. Я же ничего не придумываю, я только записываю, что вижу.

Так про что я хотел рассказать…

Про Райтера.

Который Врайтер.

Первый раз мы пересеклись в реальности номер семнадцать/дробь восемь А, если вам это о чем-нибудь говорит. Тогда я вообще не понял, кого именно или, вернее, что именно я встретил, тогда мне было не до него, я смотрел на Удачу, она должна была победить на скачках, но не победила, сломала ногу перед самым финишем. Тогда подошел Каруас, это её… гхм… хозяин? Тренер? Инвестор? Не знаю… Я ожидал чего угодно, только не того, что случилось, что он застрелит её, вот так, в упор, двумя выстрелами, в оба сердца, сначала в человеческое, потом в лошадиное…

А ведь она его любила.

Его.

Каруаса.

Своего… не знаю, кто он ей там был.

Я сам был в шоке, что поделать, я никогда не знаю, чем закончится история. Я не вижу финала. Я и начала-то не вижу, иногда только пульсирующую красную линию в хитросплетении варианства. Нет, на самом деле она никакая не красная, это мне специально сделали опцию такую, чтобы видел истории в красном цвете.

Тогда первый раз увидел его, он сидел через два места от меня, еще кивнули друг другу, типа, вон оно как бывает. Уже потом задним числом спохватился, задумался, – а кого, собственно, я видел.

Потом заметил его второй раз в каком-то крестовом походе, стояли с ним на крепостной стене, смотрел на лучников, мы лучников видели, они нас нет, – вот тогда-то я первый раз посмотрел на него как следует.

Сказать, что я удивился, значит, ничего не сказать. У меня просто в голове не укладывалось, что я не один такой.

Почему я не убил его тогда?

Так все очень просто.

Не получал я такого приказа – убивать.

Кивнули друг другу, как недавние знакомые, и все.

Он был в нескольких шагах от меня – он еще не видел меня, заметил только через несколько секунд, и этих секунд мне хватило, чтобы крепко сжать его горло и повалить врага на мраморные плиты пола. Мой противник оказался сильнее, чем я думал, я уже не ожидал, что смогу его одолеть, так отчаянно бился он под моими руками – прошло словно несколько вечностей подряд, прежде чем тело подо мной забилось в конвульсиях и безвольно обмякло. Я обернулся, почти физически чувствуя на себе чей-то взгляд – каково же было мое изумление, когда я увидел за своей спиной… своего врага, которого только что убил. Он целился в меня из какого-то неведомого мне оружия своих веков и тихонько посмеивался, будто говорил – ну что, взял?

…из-звините.

Да что ж такое, это опять не моя история, опять не моя, я же свою историю хотел рассказать, а не чужую, а все чужие вылезают. А моей истории нет еще, её придумывать надо, а я в жизни никогда ничего не придумывал…

Нет, я, конечно, запрос посылал, и не один, и не два, спрашивал – что делать.

Ответа не получил.

Оттуда, из центра, ничего не сказали.

Оттуда после трехтысячного года вообще ничего не говорят.

Так что убивать я его не стал, и он меня тоже убивать не стал, видимо, тоже куда-то послал запрос, и ему тоже убивать не велели.

Он просыпается.

Это мне Райтер сказал.

Я еще хотел спросить, кто он – не спросил, сразу понял, о ком идет речь.

О нем.

Мириады темных вероятностей, в которых проблескивают красные нити – истории.

Нет, не с этого надо было начинать, не с этого, а с того дня, когда встретились в тридцать каком-то там веке, посреди огромного мегаполиса, ждали истории, истории не случилось, но черт возьми, все датчики только что буквально орали, что история будет.

А истории не было.

Сели на крыше какого-то понаворочанного ресторана, заказали что-то немыслимое, и пить нельзя, и не пить нельзя, там-то я и сказал:

– Что-то происходит… с ним.

А потом уже Райтер сказал мне:

– Он просыпается.

Нет, не с этого надо было начинать, не с этого. Хоть бы я сказал сначала, кто такой я, кто такой Райтер, а я…

А я…

А кто я…

Меня зовут Графоман.

Модель двести семьдесят восемь.

У меня так в инструкции написано. Модель двести семьдесят восемь. В случае поломки материальных деталей требуется замена. В случае сбоя программы обратитесь на сайт разработчика.

Материальные детали сам себе меняю, программа, к счастью, еще не сбивалась. Подумал, что сбилась, когда датчики обещали историю в такой-то реальности, в таком-то городе, в такое-то время, а истории не оказалось. Бросился к Райтеру, у него тоже орали датчики, а истории не оказалось, ну, значит, дело не во мне, а в…

А в…

А…

В…

Нет.

Даже и думать не хочу, что что-то случилось с реальностями.

А ведь случилось.

И тогда я сказал:

Что-то происходит… с ним.

Нет, еще не тогда, не тогда, еще пару раз до этого видели, как надрываются датчики, показывают время, место, реальность, мы мчались туда со всех ног, там ничего не было, совсем ничего, хоть бы зарисовка какая-то, хоть бы событийка какая – нет, ничего.

Я так и не знал, как я должен был относиться к Райтеру, убить его, или хотя бы не пересекаться с ним, а то получалось, что мы с ним записываем одни и те же истории, одни и те же книги. А может, наоборот, надо было держаться вместе, это вообще удобно, держаться вместе, меня вот тогда убили на войне, прострелили голову, голову, это совсем плохо… Ждал помощи от центра, а центр молчал, он вообще давно молчит…

…очнулся на перепутье времен и реальностей, Райтер допроверял мою память, кивнул мне, как старому знакомому, потом ушел в какие-то миры, прежде чем я успел поблагодарить его.

Ну да.

А в центре ничего не сказали.

Я был там недавно, и снова ничего не сказали, вообще ничего, сидели за столами и молчали, я смотрел в их пустые глазницы, трогал истлевшие кости – они не отвечали.

А потом Райтер вырвал у девушки букет цветов и бросил в реку.

Анаконда называется.

Драка была, ну к дракам Райтеру не привыкать.

Я даже не спросил его – зачем.

Я догадался.

Зачем.

А до этого Райтер сказал мне:

– Он просыпается.

– Думаешь?

Знаю. Меняются реальности, меняются истории… он просыпается… он думает… он делает что-то…

…он медленно раскрыл свои огромные желтые глаза и посмотрел на стоящих перед ним – на какие-то доли секунды, а потом стремительно бросился на оторопевших путников. Майк даже не успел отскочить, был моментально растерзан чудовищем, тогда как мне повезло чуточку больше – я затаился за камнем, молясь, чтобы меня не заметили…

Из-звините.

Опять не то.

Опять.

Опять не про меня.

А вот про меня, вот, специально для вас нашел:

– Ну, вот представьте себе… вот это начальная точка всего… большой Взрыв.

– Так.

– А вот конечная точка, смерть вселенной.

– Так.

– А вот между ними временная линия… все события… Наполеон на Россию пошел… Гагарин в космос полетел… Везувий извергается… Трилобиты ползут…

– Ага.

– Это одна реальность. А вот реальность ветвится на две. На три. На десять. На сто. На миллион…

– Ну-ну.

– Вот все реальности, все события всех времен…

– Так.

– А вот скажите, сколько из них по-настоящему интересные? Ну… чтобы не просто так, улица, по ней люди идут, а чтобы по-настоящему что-то интересное происходило?

– М-м-м-м…

– Так сколько?

– Много.

– А как их увидеть?

– Ну… думать надо.

– Вот-вот, я тоже думаю, думать надо, индикатор какой-то надо встроить, чтобы истории фиксировал… и туда, где интересное что-то, графомана этого отсылать, пусть записывает…

Так все начиналось.

Ну да.

А его звали Райтер.

Нет, не на Эр – на Вэ, так в каталоге написано – Writher.

Это Райтер мне сказал.

Там.

На руинах мертвого города в последние дни существования цивилизации. Снова пришли по зову датчиков, уже ни на что не надеялись – и верно, истории не было, а потом появилась, но совсем не та, которую мы ждали, короче, датчики можно было нести на помойку…

Вот тогда Райтер показал мне фотографии вариантства, как есть, от Большого Взрыва до конца вселенной, развернул на запыленном столе в заброшенной высотке, спросил:

– Ничего не напоминает?

– М-м-м-м…

– А если подумать?

– Э-э-э… на мозги похоже… и красные линии, истории мечутся… как нервные импульсы…

Ну ты молодчина, голова у тебя работает… думал, не догадаешься, еще двадцать раз тебе втолковывать придется…

– Что втолковывать?

– Что это мозг.

– Ч-чей мозг?

Он посмотрел на меня недоуменно, типа, я-то откуда знаю, чей-то мозг, где-то там, в какой-то реальности, куда нам нет доступа, там много таких мозгов, мы никогда их не увидим, мы видим только свой мозг, вот этот вот, да и то не мозг, а только мысли, которые мечутся в этом мозгу…

Мы не договорили, старая высотка рухнула, мы успели вырваться из этой реальности в последние секунды, когда потолок уже готов был лечь на наши спины, вырывались бегом, второпях, некогда было выбирать времена и миры, разбежались кто куда, а потом я не видел его долго, очень долго, годы, наверное, уже начал сомневаться, жив ли он.

Райтер.

Я ничего про него узнать не успел, только одно – его звали Райтер. А ведь Райтер не просто Райтер, где он живет, что любит, что ненавидит, чем интересуется, что ест… Уж на что я не вправе что-то выбирать, я же машина, что с меня возьмешь, и то люблю фантастику и войны, а всякие там любовные истории терпеть ненавижу, уже научился узнавать всякие научные открытия и войны всякие, открытия – по едва заметной вибрации красных нитей, а войны там, где красные нити нагреваются. Вот туда я хожу, а по другим красным нитям не хожу… И Райтер, наверное, что-то любит, что-то нет…

…что я говорю, какие красные нити, к тому времени уже давным-давно не было никаких красных нитей, истории метались в пространстве вариантов, как бешеные, я не успевал их ловить. Вернее, не истории в пространстве, а мысли в его мозгу… в чьем мозгу – я не знал, этого никто не знал, мы не могли выбраться туда, за границы нашей вселенной. Тем более странно было, когда Райтер сказал мне:

– Он людей убивает.

Вот так – ни здрассьте, ни как дела, увидел меня после многолетней разлуки в каком-то мире, где никогда не было людей, на какой-то планете, где были города, вот так, людей не было, города были, я не понимал, откуда, зачем, почему – тут я снова встретился с Райтером, он вышел из высоченного храма и сказал:

– Он людей убивает.

– К-кто?

Этот… – Райтер сделал руками всеобъемлющий жест, я понял, что речь идет про этого, в мыслях которого мы живем.

– К-каких людей?

– Ну… не людей… а сородичей своих…

– А ты откуда… зна…

– …мысли его смотрел.

Я смотрел на него, я не мог поверить себе, как он вообще до этого додумался, не просто прочитал мысли, еще и систематизировал, еще и разобрался, о чем думает этот… этот… ЭТОТ…

– Он там большой пост занимает… там… – Райтер показывает пальцем в небо, – руки у него в кровищи… та еще сволочь… точно тебе говорю…

Я смотрел на него, я не понимал, зачем он это говорит, зачем, зачем нам это знать, что живем в голове у какой-то сволочи, зачем…

– Убить его надо.

Помню, что даже не вздрогнул, даже не понял сначала, как, почему…

– А… а мы куда?

Он сделал неопределенный жест рукой, потом начал что-то доказывать, что или мы, или люди там, в большом мире…

– Не… не убивать…

Это я потом сказал Райтеру.

Не убивать… мысли его поменять как-нибудь…

Как именно – как-нибудь, я не знал, только чувствовал, что Райтер что-нибудь придумает.

Обязательно.

Он и придумал.

Когда вырвал у девушки букет и бросил в реку.

Я даже не стал спрашивать, почему, зачем, как – я знал, что Райтер знает, что делает. Это уже потом я начал аккуратно спрашивать, а что, а как, а почему так, а может, я чем помочь смогу…

Это он потом уже посмотрел на меня придирчиво, будто думал, а можно ли мне доверять, развернул свои записи, схемы, чертежи, сказал…

….ничего он не сказал, потому что я…

Он был в нескольких шагах от меня – он еще не видел меня, заметил только через несколько секунд, и этих секунд мне хватило, чтобы крепко сжать его горло и повалить врага на мраморные плиты пола. Мой противник оказался сильнее, чем я думал, я уже не ожидал, что смогу его одолеть, так отчаянно бился он под моими руками – прошло словно несколько вечностей подряд, прежде чем тело подо мной забилось в конвульсиях и безвольно обмякло…

Да, это про меня.

И про него.

Да, это моя история.

И его история.

– Ну, знаете, бывает такое… мысли выходят из-под контроля.

– Это как?

– Вот так… в каком-то потоке мыслей заводится не просто жизнь… а жизнь разумная… и иногда эта разумная жизнь вырывается за пределы своего времени и своей реальности…

– Удивительно.

– Не-ет, это еще повседневность… а вот если это жизнь, вырвавшаяся на свободу, начнет анализировать мысли своего хозяина, а то и влиять на мысли…

– И что тогда? Лекарства какие-то есть?

– Да нет, не лекарства… тут сложнее всё… тогда хозяин мозга сам становится мыслью, входит в свое сознание… и убивает того, кто влияет на его разум… Хотя… у этих освободившихся мыслишек тоже свои способы защиты есть…

Как от улицы Фонаря, так до Рассветной

У него было мое лицо.

Я это случайно увидел, – собственно говоря, я вообще не должен был этого видеть, наше дело было сложить умерших в яму и забросать землей, нам даже лопаты выдали для такого случая. Мы должны были закопать их здесь, на маленькой улочке, а потом вымостить её камнем, и еще цветов посадить на клумбе, и все будет хорошо. Нам не надо было смотреть на трупы, вообще никто не хотел на них смотреть, случайно так получилось, я переносил умершего, потащил его подмышки, а платок сорвался с лица, тут-то я и увидел. Сначала даже не узнал, потом уже, когда мостили улицу, спохватился, торкнуло что-то – это был я.

Меня расстреляли на рассвете.

Как-то обыденно расстреляли, без барабанного боя и пафоса, просто вывели на задний двор, поставили к стенке, командир дал солдатам приказ – пли. Мне даже повязку на глаза не дали, даже не связали руки за спиной, вот это меня больше всего поразило. Это было на рассвете, потом я пошел на работу – мне не терпелось рассказать кому-нибудь, как меня расстреляли, но что-то мне подсказывало – говорить об этом нельзя.

У нас здесь была городская ратуша, а у них там была тюрьма – это я уже потом догадался. Там, в здании, во двор которого меня вывели, и даже не дали повязку на глаза.

А сегодня перекрыли центр города, как от улицы Фонаря, так до Рассветной – нам ничего не объяснили, как, почему, зачем, просто перекрыли и всё. Там что-то происходило, хлопали выстрелы, кажется, даже взорвалось что-то – но нам ничего не сказали.

Наутро я снова пришел туда, где меня расстреляли – но в это утро меня не расстреливали. И на следующее утро. И на следующее. Позже я подметил, что меня расстреливали по пятницам – выводили в тюремный двор, и командир говорил своим солдатам – пли. Что странно – одет я всегда был по-разному. Пару раз солдаты увидели меня – первый раз, когда это случилось, у меня душа ушла в пятки, я думал, меня тоже прихлопнут – нет, они убили только того меня, который стоял у стены.

В августе нас снова повели закапывать трупы, я снова не удержался, посмотрел в лицо умершего, свое лицо, – только на этот раз не получилось сделать это тайно. Бригадир заметил, что я смотрю в мертвое лицо, забормотал что-то, что если не хотите, можете не закапывать, да кто ж знал, что вы тут…

Я хотел спросить у него, почему я – тут, но он отвернулся, он не хотел говорить.

В этом месяце еще два раза перекрывали улицы, там стреляли, но я не знал, кто и в кого.

Когда я вернулся домой, я был уже дома. Я вошел в квартиру и оторопело уставился на себя, сидящего в кресле. Я встал с кресла и пообещал, что уйду, когда пробьет полночь.

В пятницу я хотел прийти в тюремный двор, но улицу перекрыли – как будто догадывались, что я хочу сделать. В следующую пятницу я снова пришел туда – но на этот раз в тюремном дворе никого не расстреливали. А на следующую пятницу я и вовсе не смог найти тюрьму и тюремный двор – реальность смеялась надо мной, она понимала, что я задумал.

Но на следующий день нас повели закапывать умерших – и у одного из них снова было моё лицо…