Текст книги "Август, в который никто не придет"

Автор книги: Мария Фомальгаут

– Ну что, этот-то выбыл…

– Сбежал?

– Да нет, убили его…

– Вот как?

– Ага, поперся в одиночку убийцу ликвидировать, молодец какой… преступник его и прихлопнул… потом еще нам звонил, за убитого себя пытался выдать… На алоэ прокололся…

– На алоэ?

– Ну да, начал в телефон, алоэ, алоэ… Ему что алоэ, что алло…

Никто не скажет…

 
Осенний ветер обглодает кроны,
Смахнет туманы с крыш,
Никто не скажет, где я похоронен,
И где зарыт,
 
 
Какие там закаты розовеют,
В каких дворах,
И над какой речушкою развеян
Мой черный прах.
 
 
Я помню, поражения не ведал
Семнадцать лет,
Я вел кого-то к пламенным победам,
Я верил в свет,
 
 
Я шел по свету, лаврами увитый
Шел налегке,
Я был сражен в своей последней битве
Незнамо кем…
 
 
…Вернулся из небытия на землю,
Искать своих,
Но здесь моим словам никто не внемлет
И мир затих,
 
 
Проржавлены доспехи и кинжалы,
Забиты в пыль земли:
Где воины мои? Куда бежали?
Куда ушли?
 
 
Гуляю по чужбине по немилой,
Ищу из темноты,
Куда приносят люди на могилу
Мою – цветы,
 
 
И рвало на куски – какое пламя
Меня в кострах,
И где гоняет ветер по полянам
Мой черный прах.
 

Интервью с городом

– Уважаемый Таймбург, почему и как вы решили стать городом?

– Ну, знаете… у меня было много желаний… было время, я мечтал стать кораблем и плавать по морям, по волнам…

– …право, не представляю вас в роли корабля…

– Я тоже… по крайней мере, сейчас… но тогда я вдохновенно представлял себя кораблем, плывущим через океаны…

– Но все-таки кораблем вы не стали…

– Знаете, я столько всего хотел, что сейчас уже и не вспомнить. Одно время я мечтал быть месяцем на небе, всерьез готовился к этому, даже сдал экзамены…

– И… что же?

– Я думаю, вы уже догадались, что случилось.

– А… что?

– Я слишком поздно спохватился, что вакансия месяца в небе всего одна, и она уже занята.

– Да, не повезло вам…

– Знали бы вы, какое это было сильнейшее разочарование! Я был в отчаянии… правда, юность тем и прекрасна, что горести и беды быстро забываться. Меня разрывали противоречия, то я мечтал быть уличным фонарем, устало скрипеть на ветру, освещать дорогу путникам, то мне хотелось быть светом в окне под самой крышей, то мечталось мне стать одинокой башней высоко над городом, а иногда мне снилось, что я – мост над рекой, тонкий, изогнутый мост, а иногда я видел себя причудливой оградой или деревом, а то и улочкой, которую будешь искать – не найдешь, можно только заметить случайно, проходя мимо…

– И вы не знали, что выбрать…

– Вот именно… метался и разрывался между мечтами, еще и старшие подливали масла в огонь, ах, надо выбрать что-то одно, непременно-непременно… И знаете… я не сдался. Я сказал себе, что пойду за своей мечтой до самого конца.

– И вы…

– И я решил стать всем сразу. Фонарями, улицами, светом в окнах, мокрыми от дождя крышами, мостами над рекой, деревьями, посеребренными первым снегом…

– …стать городом…

– Вот именно. Причем, тогда я совершенно не знал, что такое город, тогда вообще никто не знал, что существуют какие-то города, я был первым городом в мире. Тут бы для драматизма сказать, что меня отговаривали, но этого не было – всем было просто наплевать, что я делаю. Тут бы еще добавить, что ко мне сию же минуту пришел головокружительный успех – и это тоже будет неправдой, всем по-прежнему было глубоко наплевать. Прошло немало времени, прежде чем ко мне потянулись первые туристы, даже не туристы – одинокие странники, которые искали ночлега… Они возвращались домой, рассказывали обо мне, окутывали меня легендами и мифами, заботливо укрывали слухами, придумывали обо мне то, чего нет… И вот так мало-помалу я стал знаменитостью…

– И все-таки… вас не оставляет чувство, что, делая свой выбор, вы что-то упустили, что-то потеряли?

– Знаете, вы верно подметили… оно и сейчас меня не оставляет, это ощущение… и вот сейчас я как раз намеревался наверстать упущенное…

– В смысле?

– В прямом смысле… я стану месяцем.

– Но вы же…

– Что я?

– Вы же… город…

– И что, почему город не может быть месяцем? Знаете, надоело мне это слушать, ты не можешь быть сразу домом и улицей, ты не можешь быть сразу светом в окне и одиноким фонарем на углу! Я буду месяцем и городом – и точка!

– Позвольте… уважаемый Таймбург… как же так… как же мы без вас… господин Таймбург!

– …это подлинная запись вашего интервью?

– Клянусь честью.

– И вы, уважаемый Букбург, полагаете…

– …я не полагаю, я видел собственными глазами, как город стал луной и поднялся в небо.

– И… и где нам сейчас прикажете искать Таймбург?

– Боюсь, что нигде. Мы потеряли его окончательно и бесповоротно.

– Удивительно… значит, мы можем увидеть Таймбург высоко в небе… сегодня ночью…

– Будем надеяться.

– Это что же получается, уважаемый Букбург… теперь вы будете столицей?

– Боже мой, никак не думал, что на меня ляжет такая ответственность… но что поделать, похоже, у меня нет выбора…

– …почтенный Букбург, у меня для вас плохие новости…

– Что такое?

– Мы нашли Таймбург.

– Разве это плохая новость?

– К сожалению, да.

– Отчего же?

– Мы нашли Таймбург на дне океана.

– Хотите сказать… он упал с небес, и…

– Да, к сожалению…

– Уж-жасно… быть не может, какая потеря… какая огромная потеря…

– Почтенный Букбург…

– Да?

– А что вы скажете об этом?

– Это… это что?

– Это ваше сообщение Таймбургу… в котором вы приглашаете его сделать театральную инсценировку… интервью с городом, который хотел стать луной…

– Как… как вы нашли это?

– Ну, знаете, это было не так-то и сложно… Что, уважаемый Букбург, сообщим в полицию, или сможем договори…

Хлеб, чтобы печь, печь, чтобы хлеб

А это съедобно, спрашивает Лара.

А съедобно, говорят Ларе.

А вкусно, спрашивает Лара.

А Ларе не говорят, руками разводят, да кто знает, вкусно или нет, кому-то вот вкусно, прямо всеми четырьмя зубами вцепится, хотя нет, четыре обычно руки… или ноги… или лапы… а рук две… а зубов тоже может быть четыре, бывает такое. Да и у кого х сейчас больше. А кто-то попробует, держит на кончике языка, и хочется выплюнуть, и не получается, нельзя вот так, еда-то на вес золота, не меньше. И глотает, как горькое лекарство, и даже заставляет себя не морщиться.

Вот так посидели, поели, и говорят, про что говорят, ну известно, про что, как всегда, про цены, вот в ближневосточных регионах там за центнер отбросов килограмм еды, это ещё справедливо, а в Европейских регионах килограмм еды дадут только за тонну отбросов, несправедливо это.

Еще посидели, поворчали, как они (кто они? Они, там!) землю делят, вот так, по линиям, по квадратикам, по регионам, и человек в одном регионе живет, а на соседней улице следующий регион начинается. И у тебя тут запаришься, пока отбросов наберешь на ужин себе, а на той стороне улицы всего-то ничего нужно собрать, чтобы еды дали…

Еще посидели, поговорили. Говорят, государство хочет все себе прибрать, чтобы государству все, а людям ничего. И продавать мусор будет. И менять его на это вот, непонятно какое на вкус. И будет между людьми еду делить, о-ох, знаем мы, как оно делить будет, одним ничего, другим… тоже ничего.

У этих, хоть, все по-честному.

Сразу скажут, что сколько стоит.

Это столько за кусок, это столько за кусок.

По честному, а обидно.

Тут ты хоть ревмя реви, хоть криком кричи, что дети у тебя, дети маленькие, кормить нечем, да где я вам этот мусор возьму, да свалки-то уже разгребли все, это раньше хорошо было, грязи было… как грязи, а теперь не то, что там свалку какую, окурок на улице не найдешь, огрызок какой.

…власти обеспокоены тем, что люди в поисках отбросов пытаются выдать за отбросы то, что ими не является: обломки веток, стекла, которые они сами же и разбили, – однако, напрасно власти беспокоятся, продавцы (продавцы?) прекрасно могут отличить настоящий мусор от созданного специально…

А у Амы остров был.

Ама на острове жила.

Они все там на острове жили.

А теперь у них острова нет.

Отобрали.

Да нет, не прогнали никого и сами жить стали, а просто… отобрали.

Ну, вот так.

Остров-то у них был в Тихом океане, большой такой остров, размером с Австралию.

Только его ни на одной карте мира не было.

Потому что.

А теперь его растащили. Все пластиковые бутылки, обломки все, осколки все, обрыки.

На еду меняли.

Где-то там, там.

А острова не осталось.

А где теперь Ама будет жить и остальные, так это и не волнует никого.

Дети играют.

Берут гайки, камушки, землю рыхлят ровно-ровно, в землю закапывают.

Поют песню урожая, чтобы взошел высоко-высоко.

– А что такое урожай?

– А это… чтоб взошел.

– А потом?

– А просто… ну… чтоб взошел…

И смотрят, и не понимают, а что, разве нужно от урожая что-то еще, взошел и взошел… то есть, не взойдет, конечно, он ненастоящий, но как бы вот по игре…

Дети играют.

Хлеб пекут.

– А что такое хлеб?

– А… что пекут…

– А пекут, это как?

– Ну… это хлеб!

Смотрят недовольно, что непонятно-то, хлеб, чтобы печь, печь, чтобы хлеб…

Люди поднимаются по высокой трубе, снимают с трубы сетку.

Несут сетку, залепленную пылью, несут туда, где они, они возьмут сетку, они дадут еду.

Вечером собираются.

Спрашивают, а зачем этим это вот все нужно.

Не знают.

Кто-то говорит, а может, экологию выправить хотят.

Над кем-то смеются, ну да, сказанул тоже, кого она колышет, экология эта, да никого она не колышет, кроме нас самих, она и нас самих не колышет тоже, если уж на то пошло…

Не знают.

Молчат.

Боятся.

Ната рыдает.

Еще бы ей не рыдать, дети-то что есть будут.

И сама она, Ната, что есть будет.

Додумались.

Безотходное производство у них, а дальше что?

Радовались.

Гордились.

А теперь нате вам.

Ната бросает в землю зерна.

Поет песню урожая, сама не знает, зачем.

Уже понимает – ничего не произойдет.

Ничегошеньки-ничего.

А в Африке война.

Там свалка была.

Большая такая свалка, знатная свалка.

А одна страна говорит – моя свалка.

А другая говорит – нет, моя.

Вот и подрались.

Мир замер, ждут, что эти скажут.

А эти молчат, ничего не говорят, им что война, что не война.

Вот так вот, значит.

Люди говорят.

Много что говорят.

Кто-то говорит, скоро за мусор по всей земле воевать начнут.

Кто-то говорит, так может, они того и добиваются, чтобы друг друга перебили.

Кто-то говорит, так уже и осталось-то полтора человека, было бы кого перебивать.

Ната идет.

Идет к ним.

К ним. К этим.

Несет горсточку сора к этим (к каким этим?), только бы не придрались ни к чему, только бы не догадались, что сор… не совсем Наты сор, а…

– Почему так мало?

Это переводчик спрашивает. У них переводчик есть. Так-то они по-нашему не понимают, по-какому по-нашему, да не по-какому…

Ната руками разводит, ну, что есть, то есть, вы уж извините…

Переводчик не унимается:

– Почему? Так? мало?

– Ну, это… производство у нас безотходное… батареи солнечные…

Переводчик торопливо что-то втолковывает тем, там, безотходное, безотходное. Тут хочется добавить ещё что-то, втолковать, объяснить, только вот понять бы еще – что именно, а то только хуже получится…

У меня дети еще, говорит Ната. Тут же спохватывается, а может, они детей этих на дух не выносят, сейчас и не дадут ничего…

– Хорошо… пройдемте…

Ната вздрагивает, это еще что, это новенькое что-то… Тут же тушуется, сдает назад, да нет, да что вы, да не надо, да ладно, да обойдусь (как обойдусь? Как????), да…

А не выйдет:

– Пройдемте.

Проходят. Куда-то в никуда. Имя. Год рождения. Еще что-о такое, не пойми, что. Зачем все это. Зачем. Зачем им все это знать, какая разница, в самом-то деле.

А у меня дети дома, говорит Ната.

А детей сюда приводят.

Вот так.

Ната рыдает, а детей-то за что…

Вечереет.

Ната детям сказку рассказывает, старую какую-то, сама когда-то давно краем уха слышала, был у крестьянина сын, и сливовое дерево, и хотел крестьянин сына женить, и собрал с дерева сливы, и поехал продавать за сор… Дети не понимают, дети шумят, младший вопит, а давай про этого лучше, у которого один глаз вместо башки, – Ната про такого не знает…

– …можете идти домой.

– А?

– Можете домой идти.

Ната не верит, что вот так просто отпустили, и хорошо, и отпустили, и больше туда ни ногой, а интересно, тогда – куда…

…домой…

Ната оглядывается.

Не понимает.

Не верит.

Как такое вообще может быть, почему трава, как на картинках, как в кино, да нет, не так, а… по-настоящему, в кино не показывают, как трава от ветра колышется, как шелестит, как живет… раньше Ната траву только в кино видела, Ната не застала, когда трава была…

Хорошо здесь.

Здорово здесь.

Розы на клумбе.

Под потолком под крышей кресло подвешено в виде луны.

И светильники в виде звезд.

И хорошо.

И не хочется думать про то, что осталось где-то там, там, далеко…

Ната готовит черничный пирог.

Дети орут, а давай в МегаДрим сходим, а там классно. И не объяснить детям, а придется втолковать, что нет больше никакого МегаДрима, и города самого нет, и в Москву дети хотели, а Москвы тоже нет, тут вообще непонятно, что есть… розы на клумбе и кресло над самой крышей, пока дети на нем не раскачались, не оборвали к черту, и черничный пирог еще есть…

Да как нет, еще как есть, да вот же, да там же…

Ната идет за детьми, ну что, ну что там еще…

А вот.

МегаДрим на окраине города, как стоял, так стоит, только людей…

…только людей нет…

Только людей…

…Ната спохватывается, оглдяывается, ищет этих, этих, каких этих, черт пойми, но этих, переводчика нет, они без переводчика не понимают…

– …вы… вы что сделали, черт бы вас побрал? Вы что сделали-то?

Переводчика нет, а так они не понимают, а Нате плевать, что не понимают, срывается на крик…

Странник

 
Хожу под непонятной звездой,
Горящей для одного.
Нет у меня чужих городов,
Потому что нет своего —
 
 
Все города в единый массив
Сливаются за окном.
Я не отвечу, о чем ни спроси —
Независим и одинок.
 
 
Я потерялся среди столиц,
В скором поезде жду рассвет,
Нет неродных человечьих лиц,
Потому что родных – нет.
 
 
Серые камни лежат у ног
Переулков и дальних трасс,
Женские лица слились в одно —
С холодным оттенком глаз.
 
 
Видятся, видятся мне в окне
Пустого, ночного купе
Руки, протянутые не ко мне,
Единственному, как перст.
 
 
Но знаю, что со мной навсегда
Останутся до конца
Чужие женщины, города,
Чужие руки, сердца…
 

Безвременье года

После Нового Года в городе начинается Дрезден – вступает в свои права, раскидывает повсюду заснеженные шпили, уютные магазинчики, откуда веет дразнящими запахами, развешивает по стенам узорчатые фонари, расстилается чуть подснеженными мостовыми, раскачивается резными вывесками, играет огоньками новогодних ёлок. Кто-то не любит Дрезден за холода, кто-то, наоборот, обожает за неповторимый уют.

Ближе к последним числам Дрездена уже проступают черты Эдинбурга, например, самые зоркие горожане уже видят гору, на которой расположен замок, или видят башенные часы, а порой не понимаешь, то ли едешь по ровному месту, то ли поднимаешься в гору. Но все-таки это еще не совсем Эдинбург, а вот когда поднимешься на холм, увидишь памятник-ротонду, хлопнешь себя по лбу – ба, да это же Калтон-Хилл, – вот тут уже не отвертишься, пришел Эдинбург, ветреный, промозглый, продувающий со всех сторон, кое-как пытающийся согреть сам себя кружкой эля и теплым пледом у очага. Стаи волынок порхают по веткам, тянут заунывные песни, жмутся к теплу витрин.

Мало-помалу отступают холода, робко-робко пробиваются на деревьях розовые цветы, а какой-нибудь шпиль вытягивается в Эйфелеву башню, разбуженную теплом. На улицах вырастают столики под зонтиками, балконы покрываются цветами, а с дерева, укрытого нежной весенней листвой, можно сорвать свежеиспеченный круассан.

Чем становится теплей, тем больше проступают очертания Колизея, и уже не поймешь, настоящее, где бесконечно далекое прошлое, времена хитонов и тог…

Римские ночи мало-помалу сменяет раскаленный Каир, где сам воздух, кажется, пропитан зноем, и отчаянно ищешь хоть какую-то тень, чтобы укрыться от палящего солнца. Бывают года, когда Каир не появляется, все тянется и тянется солнечный Рим, а за ним Мадрид с темными ночами – но чаще всего все-таки не отвертеться от палящей жары, причудливых мечетей, улиц, пропитанных душистыми пряностями, обломками загадочной старины. И изнемогаешь от зноя, и умоляешь кого-то, ну, пожалуйста, ну, не надо, ну посмотрели, полюбовались, ну давайте теперь что-нибудь не такое жаркое, ну очень-очень просим…

Погода не спешит смиловаться, погода нескоро и нехотя меняется на Мадрид, помпезный, торжественный, с жаркими днями и темными ночами, которые скрывают в своих переулках немало тайн. Мадрид пролетает незаметно, как-то слишком быстро, и вот уже падают с неба первые желтые листья, и вот уже останавливаешься потому, что что-то чиркнуло по плечу, покатилось к ногам, глядь – а это нота, ми-минор или фа-бемоль, летят, падают, падают, укрывают площади. Вена пришла.

А где Вена, там и скрипки, летят стайками, рассаживаются по веткам, наигрывают замысловатые мелодии. Рояли выходят из кустов, подбирают ноты, меланхолично жуют, деревья покрываются марципановыми конфетами, люди собирают небывалый урожай, из-за деревьев возвышаются шпили городской ратуши, Собора Святого Стефана, Карлсикрхе.

Мы не хотим, чтобы Вена уходила, Вена и сама не хочет, чтобы она уходила, – тянется и тянется, кажется, до бесконечности. Но Петербург все больше вступает в свои права, дует холодными ветрами с Невы, окружает дворами-колодцами, разливается каналами, раскидывается мостами, окутывает студеными сумерками. На больших улицах вроде бы еще марципаново-скрипочная Вена, а как шагнешь в переулки, окутает промозглой сыростью, сами откуда-то слетаются стихи, чуждые, пугающие, призрачные…

Мы и сами не замечаем, как туманы Петербурга мало-помалу превращаются в совсем другие туманы, подернутые тайнами, интригами, заговорами, силуэтами призраков, а уж если вы увидели, как по деревьям порхают перепончатокрылые тыквы, а по мостовым прохаживаются многоэтажные автобусы, можете не сомневаться – наступил Лондон. Лондон с холодными ветрами и туманами, призрачными замками, потерявшими самих себя. Чем больше подступают холода, тем больше проступают черты рождественского Брюсселя, украшенного ярмарками и пряничными домами в натуральную величину. А там уже и Адвент, и Рождество, и Новый Год скоро, и ветви деревьев сгибаются под тяжестью картин Дрезденской галереи, вот они слетелись, и сидят, щебечут, и стены домов укрываются флейтами водосточных труб…

Душа с канделябром

Сколько-то лет.

Как-то выглядит.

Где-то работает.

Где-то живет.

Неважно, неважно, все неважно.

Говорит:

– …вот вы скажете, что это безумие какое-то, что я из ума выжил – и будет в чем-то прав….

– Ну, я бы так не сказал. Знаете, сюда все приходят, с этого начинают, а-а-а, я, наверное, с ума сошел – а потом оказывается, что и по правде такое случилось, что сам бы не увидел, не поверил бы…

– Есть у меня знакомый один… ну как, знакомый… ну не знакомый, ну… ну вот его страница в Сети…

Смотрю страницу в Сети, какие-то скандалы, ну, а у кого там нет скандалов, жалобы какие-то, ну так то сейчас не жалуется, фотографии чего-то там не пойми, чего, нет, в смысле, вот он в машине едет, вот он луну снимает, вот он с друзьями… а не то, что вы подумали.

Все, как у всех.

Ничего такого.

Вопросительно смотрю на посетителя, если можно назвать посетителем того, кто в тысячах километров от меня:

– И…?

– Он канделябры собирает.

Зависаю. Отчаянно припоминаю, канделябр, канделябр, это же оружие какое-то, это дело серьезное, как бы не застрелил кого…

– Оружие?

– Позвольте, но канделябры не…

Выжимаю остатки памяти, хоть убей, не знаю…

– А что?

– Так это… подсвечники… красивые такие…

– А-а-а… ну… тоже дело…

– Ну вот, он выброшенные подсвечники подбирает, чинит их, красит, у него весь дом в канделябрах этих… потом людям дарит…

– В смысле… продает?

– В смысле, дарит. Еще и смотрит так придирчиво, хороший ли человек, где живет, как там канделябру у него будет, хорошо или нет… одному даже продать отказался, потому что, видите ли, в доме сыро, подсвечник чугунный заржаветь может…

– Ничего себе… и… и что случилось?

Сос!

Срочно!

Отзовитесь, кто может!

Сегодня выискал в подъезде старого дома чудесный канделябр, настоящее произведение искусства, себе оставить не могу, сами знаете, весь дом полон, они уже меж собой дерутся! У меня уже просто рука не поднимается возвращать его в грязный подъезд, после того, как я его отмыл, покрыл лаком, подлатал сломанное крыло! Видели бы вы, как он летает, это ни на каком видео не передать, а как светит! Я вас умоляю, возьмите хотя бы на время, кому не трудно!

ВАМ СООБЩЕНИЕ ОТ НЕИЗВЕСТНОГО ПОЛЬЗОВАТЕЛЯ

Здравствуйте. Мы по поводу канделябра.

Здравствуйте. Где вы находитесь?

В нашем доме.

А дом где?

В нашем городке.

А городок?

А городок наш не существует.

Да как же вы живете-то?

А нас тоже не существует. Но это нам не помешает, мы можем приютить канделябр. Вот у моего отца в доме канделябры были, я знаю, как с ними управляться…

А дети у вас есть?

Есть, я знаю, вы семьям с детьми не отдаете, ну у нас же ненастоящие дети, так что проблем не будет… Да вы и сам тут немножко ненастоящий, так что согласитесь…

Ну, хорошо, я вам ближе к вечеру канделябр подвезу, посмотрю, как у вас там…

Дом, два этажа, большой зал внизу, семь комнат… четверо детей… адрес счас скинем…

– Ну вот, однажды увидел я у него запись на странице… подобрал канделябр, себе оставить не может, возьмите, кто может… А я, понимаете, тоже себе взять не могу… Сами же видите, комнатушку снимаю, и вообще, я здесь, в Таймбурге, а он в Букбурге…

– И вы…

– …а у меня, знаете, есть городок…

– У вас?

– Ну да… маленький такой городок… ненастоящий…

– Игрушечный?

– Да нет же, он вообще ненастоящий!

– В смысле… – наконец-то догадываюсь, – вымышленный?

– Ну да, да… давно он у меня… я туда от проблем всяких убегаю… нет, вы не думайте, что я целыми днями на кровати лежу, в потолок плюю, я вообще архитектор… Но вот знаете, работа за день так мозги высосет, что только и сил остается домой вернуться, лечь и воображать городок… уютный такой… теплый… пахнущий имбирными пряниками… люди там добрые… и вот я стал придумывать, что вот, жители этого городка берут канделябры к себе… пишут этому человеку в личку, он с ними беседует, проверяет, может, даже сам лично канделябр этот привезет, на дом посмотрит, на условия, что за люди там живут, еще насторожится, если семья с детьми… Он так-то в семьи с детьми не отдает, но то в реальности, а то в вымышленном городе…

– …а что на самом деле было с этими канделябрами?

– Вы не поняли? – презрительно смотрит на меня, – они на самом деле отправлялись туда… в дома… в семьи… стоять на камине, зажигать свечи от очага, мурлыкать у огня, взмахивать перепончатыми крыльями…

– Простите, н-не понимаю…

– Да я и сам не понимаю, как оно так… но это работает, вот в чем дело-то, это работает… и вот знаете, я сегодня вечером напридумывал… ну, этот человек, который с канделябрами… он постоянно в разъездах во всяких, нынче здесь, завтра там… и вот я выдумал, что он заплутал, поздно вечером далеко от дома, ему переночевать надо было где-то…

Смотрю на страницу в Сети, не понимаю:

– Что-то не сходится, он тут пишет, что дома с друзьями выпивает… и вообще, тут такой человек, с ним что случится, сразу начнет на весь мир об этом трубить, вон, потерял телефон, а, нет, не потерял, я с него же пишу…

– Ну да, да, на самом-то деле он с друзьями сидит, а я вот сочинил, что он заблудился, и надо ему где-то переночевать, хоть где, хоть на полу, лишь бы в доме, ночи-то сейчас холодные… И вот я решил, пусть он в каком-нибудь доме в городке заночует, заодно и посмотрит, как там канделябры его обустроились… Понимаете, мне хотелось, чтобы кто-то еще на мой городок посмотрел, как там хорошо, как там здорово… вот он волнуется, а вдруг плохим людям канделябры отдал, а так посмотрит, какие дома уютные, и народ там хороший…

– Так… в чем же проблема-то?

– Так понимаете… я только сейчас понял, что натворил…

– А что натворили?

– А то… Это же был мой город, только мой! Только для меня одного…

– А вы пустили…

– …пустил… в большом зале постелили на диване, подушки взбили, одеяла достали, канделябр хозяина признал, сразу же к нему на столик у постели перебрался… И вот понимаете, вот он там спит… а утром проснется… и все жильцы дома проснутся… и умоются… и сядут за стол завтракать… – И он будет сидеть с ними… пить кофе… а это мой город, только мой… понимаете?

– И… и что вы хотите?

– Ну… я вот не знаю, что придумать, чтобы… Ну, я не знаю… чтобы не было вот этого утром…

– А если вам вообще просто придумать, что всего этого не было, и не заблудился он…

– …да как же можно, что придумали, то обратно уже не раздумаешь, понимаете вы?

– Гхм… да? Ну, хорошо… что-нибудь… придумаем… еще что-нибудь…

– …спасибо вам огромное. Выручили.

– А… а что такое?

– Так ему утром позвонил кто-то, он из городка как ошпаренный выбежал, даже кофе пить не стал, дети хозяйские его проводили, он бегом-бегом ботинки шнуровать и бежать, и в экипаже уехал… А что там за звонок был, если не секрет?

– Так убили его.

– В смысле?

– Настоящего его… убили… то есть, он сам себя…

– К-как?

– Да вы сами-то на страничке-то посмотрите в Сети…

Люди, это нечто… вчера тут один знакомый мой, ну, не знакомый, ну, в Сети друг на друга подписаны, так вот он меня к себе в городок в гости пригласил, городок у него есь вымышленный… здоровски так, и в каждом доме по канделябру по нашему, парень, ты крутой, ты спаситель канделябров, респект тебе. И что думаете, пока я там гостил… ну как гостил, он придумал, что я заблудился и в городок его попал… А сегодня с утра пораньше звонок, приезжайте скорее, вас убили. Оказывается, пока я там гостил, меня настоящего полиция арестовать хотела, в дом ко мне пришли, арестовать меня хотели… я от них через черный ход ломанулся, в машину прыгнул, скорей, на газ… ну и правильно, и в столб, и насмерть… Я, главное, понять не могу, что полиция-то прикопалась, вроде и не шумели мы с пацанами сильно, да и вообще, если бы на шум жаловались, чего бы я от полиции убегал…

ОСТАВИТЬ СВОЙ КОММЕНТАРИЙ

Ты чего, самого себя не знаешь, что ли?

Да то-то и оно, что нет, я же не настоящий, сетевой, я себя знаю только вот такого, в Сети, а какой я на самом деле, хрен пойми…

– А что он на самом деле?

– А то… Вы бы знали все его махинации, вы бы в осадок выпали… Любитель канделябров… там на миллион уголовных статей он дров наломал, там и убийства за ним числятся, и много чего…

– Ничего себе…

– Так что это вам огромное спасибо, без вас бы не стали с ним разбираться, не докопались бы до истины…

– Знаете… а я еще один город построил…

– Ну, вы вообще молодец.

– Там канделябры живут… сидят по вечерам у камина, пьют кофе по утрам, ездят на работу…

– Вот я почему-то знал, что вы это сделаете…

(прямой эфир)

– …особенно благодарен человеку, которого и не знаю толком, он же что сделал, когда от меня один аккаунт остался, и дом арестовали, меня тогда трясло всего, канделябры же, они же погибнут… Он же тогда что сделал, он же целый город для моих подопечных соорудил! Ну и для меня, получается, тоже… сейчас вот, еще парочку на помойке нашел, вот, смотрите, красавцы какие… один погнулся малость, ну это ничего, поправимо… Все починим, будут лучше прежнего…