Текст книги "Август, в который никто не придет"

Автор книги: Мария Фомальгаут

Нехорошие сны

 
Нехорошие сны
Никому, никому не нужны,
Нехорошие сны,
От которых не сыщешь ты места,
Но кому-то должны
Приходить эти вещие сны,
Но кому-то должны
Приходить эти темные вести.
 
 
От луны до луны
От порога их гоним сурово,
Прогоняем печали,
Что мешают цветам и мечтам,
Но кому-то должны
Эти вестники темных миров
Приносить по ночам
Беспощадной судьбы начертания.
 
 
Свечи-ладанки кружим,
Дескать, знакам печальным – не верьте,
И из ночи наружу
Мы выходим – улыбку размазывая,
Но кому-то же нужно
Предсказывать близкую смерть,
И кому-то же нужно
С дорогими – разлуку предсказывать.
 
 
Ни лихие года,
Ни разлуки – увы, не нужны,
Безмятежный не станет
По ночам ворошить суеверия,
По большим городам
Ходим мы – нехорошие сны
И с плохими вестями
Стучимся в закрытые двери.
 
 
Мы бледнеем, худеем
И теряем мы перья-печали,
При вечерней звезде
Подлетаем к каминам-свечам,
И все больше людей
Смотрит светлые сны по ночам
И все меньше людей
По ночам выбирает печали.
 
 
А спокойные люди
Дни грядущие знать не хотят,
От уютных домов
Гонят сны – несвятые, неладные,
Бросят крестик на грудь,
Окна-двери закроют шутя
На амбарный замок,
И повесят над окнами ладанку.
 
 
От ворот до ворот
Провожает нас молча луна,
Неприютные, бедные
От постели к постели кочуем
Снова ищем кого-то,
Кто захочет всю правду узнать,
И грядущие беды
В темных снах беспокойных почуять.
 
 
От луны до луны
Ходим мы – от страны до страны,
От весны до весны
Горько тешим свое одиночество,
Ведь кому-то нужны
Нехорошие вещие сны,
И кому-то нужны
Нехорошие наши пророчества.
 

Человек без тайны

– …Вы понимаете… что это просто неприлично?

Пол уходит из-под ног. А на что, собственно говоря, я надеялся, когда сюда пришел. Ну, хотя бы… хотя бы там – мы рассмотрим вашу заявку, или там – мы вам перезвоним, даром, что телефоны у нас еще не изобрели…

А тут – вот так – в лоб – сразу:

– Вы хоть понимаете… что это неприлично уже?

– Ну… – мысленно хлопаю себя по затылку, ну неужели не мог ничего поумнее сказать, ну там, хотя бы, а что вы против меня имеете, или там – почему вы считаете это неприличным, – а тут нате вам, ничего кроме му да ну сказать не могу, еще с самого детства, училка начнет прикапываться, почему тетрадь забыл, а ты в следующий раз себя забудь, и я вместо того, чтобы – да со всем моим превеликим удовольствием забуду – вот так вот стою, мычу что-то, только колокольчик на меня повесить и в коровник пустить…

Констебль смотрит на меня. Пристально.

– Кого вы убили?

Меня передергивает.

– Да никого я не убивал, я…

– Ну, хотя бы признайтесь, скольких человек…

– …да нискольких, говорю же вам…

Снова смотрит, снова пристально:

– Что вы украли?

Чувствую, что краснею, какого черта я краснею, я же не крал ничего…

– …да ничего я не крал…

– Что. Вы. Украли.

– Ничего, – отчаянно пытаюсь вспомнить хоть что-то, какие-нибудь яблоки у соседей, да ничего подобного, отродясь на дух не переносил яблоки эти, все крыльями хлопают, ах, витамины, ах, полезно, а меня с одного запаха воротит…

– Может… жизнь кому-то разрушили?

– Да… как-то так больше мне жизнь рушили… все, кому не лень…

Констебль оживляется:

– Вы… мстили?

– Да ну вас, делать мне больше нечего, мстить… если всем и каждому мстить буду, так это проще сразу весь город взорвать… и весь остров вообще…

– Так-так-так… – констебль оживляется, – значит… хотите взорвать остров?

– Боже упаси, что вы, в самом деле…

– Но вы же сами сказали – весь остров вообще взорвать!

– Да то-то и сказал, что я это делать-то не буду ни за что в жизни вообще!

– Но вы же сами…

Понимаю, что уже не отвертеться, что чем больше буду с пеной у рта доказывать, что ничего такого и в мыслях не было, тем больше будут думать, что было, еще как было…

Хватаюсь за соломинку:

– Тогда… тогда это будет уже не тайна…

Констебль вздрагивает, смотрит на меня, расстреливает взглядом:

– А тайна у вас какая? Тянем, тянем черта за хвост, и все без толку…

– Ну… э… – мысленно добавляю, ты еще «му» скажи, ну скажи «му», – ну а почему что-то плохое должно быть? Может… может, там тайно влюблен в кого, или мечта какая… невозможная… несбыточная…

Презрительный смешок:

– Мы мечтами и влюбленностями не занимаемся, колышек вы наш квадратный в круглой дыре… Вы хоть вообще отдаете себе отчет, чем полиция занята?

– Преступлениями…

– Совершенно верно! Преступлениями! Так и дайте нам преступление, убийство, грабеж, разбой, присвоение чужого наследства, козни, интриги, безумные планы по уничтожению мира в конце концов!

Хватаюсь за соломинку:

– Я думал, для полиции это не так важно…

– Друг мой, это важно для всех, понимаете, для всех! Как вы думаете, для чего вообще живет человек?

Понимаю, что ответа – жить, чтобы жить, – от меня не ждут.

– Тайны, друг мой, тайны! Скелеты в шкафах, мыши под крышей, игрушки в избушке, гномики в домике, тайны, тайны, тайны! Вон, посмотрите на улицу!

Смотрю, – осторожно, как будто улица может меня укусить.

– Ничего не замечаете?

– Дома… пешеходы… экипажи…

– Дома! Что вы заметили в домах?

– Ну… свет горит… а там не горит…

– Вот именно, друг мой, вот именно! И как вы думаете, почему есть дома, в которых никогда не зажигается свет?

– Никто не живет?

– Ошибаетесь! Живут, и еще как живут!

– Но…

– …тайны! Друг мой! Там живут тайны! Люди умерли, дом опустел… а тайны остались, тайны, как величайшее сокровище… город, наполненный тайнами… А вы хотите прожить свою жизнь впустую? Спустить все семьдесят лет псу под хвост?

– Но…

(му, еще скажи – му…)

– Я вынужден арестовать вас.

– Но…

– …а как вы хотели, а? Думали и дальше жить, ничего не делая, да…

– …господин констебль…

Поворачиваюсь к вошедшему, желторотый юнец, смотрит на меня с подобострастным восхищением.

– Слушаю вас.

– Я нашел тайну умершей графини…

– Отлично. Позаботьтесь, чтобы тайна получила поместье графини и что там полагается в наследство…

…говорю, сам себя одергиваю, сейчас окажется, что никакого поместья у графини отродясь не было, а по завещанию все отходит племяннику, в том числе, и тайна…

– Будет исполнено. А…

– …что такое?

– А этот… который вчера приходил…

– …мне жаль, но пришлось его казнить.

– Ничего себе… вы меня пером с ног сбили…

Приказываю себе запомнить, сбить с ног пером, хорошая фраза…

– Позовите людей, пусть уберут тело из подвала…

Поправляю униформу, получилась широковата в плечах, ну да, констебль был помясистее меня, держу пари, сейчас каждый второй, если не каждый первый будет мне сочувственно говорить, что-то вы исхудали сильно, болеете, что ли…

Юнец ускользает за дверь – моя тайна только того и ждет, соскакивает со шкафа, потягивается, забирается мне на плечо. Почему мне кажется, что у тайны глаза убитого, ведь ничего подобного, ничего похожего, желтые звериные глаза с узкими зрачками..

Плывущий вдоль ночи

…проще сделать вид, что ничего не замышляю, проще самому себе сказать, что ничего не замышляю, и все будет, как всегда, и я устроюсь в челноке, который ударит в весла, вместе со всеми, которые улягутся в челноках и ударят в весла…

…не сейчас.

А когда мы дойдем до берега, и очередная ночь заплещется перед нами, глубокая, темная, таящая в себе мириады неведомых и невидимых опасностей. И мы устроимся в челноках, положим головы на подушки, укроемся одеялами, и прикажем своим лодкам плыть к другому берегу, и весла забьются по темноте, отталкивая студеную гладь ночи…

Я ничего не замышляю.

Ничего.

Уходящий день – шумный, суетливый, беспокойный, кричащий, вечно куда-то несущийся – не увидит в моих мыслях ничего такого, после чего он в гневе прикажет своим людям (своим! Людям!) связать, скрутить меня, бросить на дно челнока, стреножить мой челнок и повести под уздцы.

Я сам не вижу в своих мыслях ничего такого, я прячу их от самого себя, я даже сам не знаю, что дождусь берега ночи только для того, чтобы лечь в челнок, завернуться в тяжелое одеяло – ночи плывут холодноватые, – и направить свой челнок не поперек ночи, как велели отцы, и отцы отцов, и отцы отцов отцов, и отцы отцов отцов отцов – а вдоль…

…вдоль…

Я не говорю себе этого слова, этого слова нет, нет, нет, я не знаю такого слова – скользящего в-в-в-в, спотыкающегося дддд, звучного, тягучего – о-о-о-о-о-о, гладкого, глянцевого – л-л-л-л-ь, такого слова нет, нет, нет, его даже не придумали…

…проще вот так – забыть, что задумал (да ничего я не задумал), прийти в себя, когда мой челнок уже неслышно ускользнет прочь от большой флотилии, от уютного света фонарей – в непроглядную чернильную тьму, которую не в силах осветить далекие звезды. Спохватиться – когда самые огни скроются в темноте, и я останусь наедине с ночью, и шумный суетливый день не найдет меня, хватится, – когда уже будет поздно, когда я буду уже далеко, когда останемся только мы вдвоем – я и ночь.

Вот только тогда можно будет сказать себе – получилось, и поуютнее устроиться в челноке, и смотреть в едва различимые очертания ночи, прислушиваться, не мелькнет ли где-то впереди бурлящий водопад. И ждать, пока извилистое русло маленькой ночи впадет в огромную, бескрайнюю ночь, настолько глубокую, что она сама не знает, как далеко простирается в бесконечность….

…но это будет потом, потом, когда прохладное, темное полотно ночи покажется перед нами, и заскучавший челнок наконец-то закачается на волнах полуночи. А пока не думать, не думать, бежать, бежать, бежать во весь дух вслед за всеми, по суетливому, слепящему дню, вечно подгоняющему самого себя – бежать во весь опор, ждать, когда появится темная полоса ночи, почему так долго, почему так нескоро, почему её все нет и нет, ждать, ждать, не слушать какие-то безумные пророчества о том, что кончится время ночей, и все дальше и дальше будет тянуться бесконечная равнина, залитая светом ослепительного вечного дня….

Ищет душа

 
Ищет душа не минувшего – вечности, вечности,
Ищет душа не созвучия – тишины,
Хочется судеб каких-нибудь нечеловеческих,
Хочется высей каких-нибудь неземных.
 
 
В городе, каменном городе тесно нам, тесно нам,
И под ногами на улицах – холод и лед,
Хочется граней каких-нибудь сверхъестественных,
Хочется мыслей каких-нибудь – без пустот.
 
 
Что-то далекое, зыбкое, манит и манит меня,
Белые блики на вещей, хрустальной реке,
Хочется далей каких-нибудь затуманенных,
Хочется знаков каких-нибудь – вдалеке.
 
 
Манит туманное прошлое – рунами, ведами,
За измерения, дали и за года
Хочется тварей каких-нибудь нам неведомых,
Хочется странствий каких-нибудь в никуда.
 
 
Белые звезды из сумерек падают, падают.
Не поднимаются сызнова в облака,
Хочется таинств каких-нибудь неразгаданных,
Хочется миссий каких-нибудь – на века.
 
 
Давят на плечи тяжелые здания, здания
Люди живут, как на разных на полюсах,
Хочется знаков каких-нибудь – знамений, знамений,
Тонко написанных кем-нибудь на небесах.
 
 
В каменных стенах наедине с одиночеством
Ищешь каких-нибудь мыслей, каких-то идей,
Хочется далей каких-нибудь – не перехочется,
Хочется неба – на тесной земле людей.
 

Не все карты

– Давно работаете? – спрашивает он.

Смотрю на него, чувствую, что-то с ним не так, понять бы еще, что…

– Двадцать лет.

– Я так понимаю, в психиатрии что-то сечете…

– Да, и немало…

– Очень хорошо, – он снова смотрит на меня, снова пытаюсь понять, что с ним не так, – городок тут один есть… ну да, вы уже читали в объявлении… Рамсбург… вот вы тут и поживете, с жителями пообщаетесь… посмотрите… что с ними не так…

– Не так?

– Ну да… у них не все карты в колоде, просекли?

– Понимаю… весь вопрос, что это, обычные невинные странности… или что-то более серьезное…

– Ну вот, вы и разберетесь, серьезное или нет. Поговорите с ними…

Меня передергивает:

– Вы что, хотите, чтобы я ходил из дома в дом, стучался в двери и спрашивал у хозяев, все ли карты у них в колоде?

– Именно так.

Какого черта я соглашаюсь, какого черта я не разворачиваюсь и не ухожу восвояси, какого черта я вежливо интересуюсь, где в городе гостиница…

– …будете моим гостем, – не теряется мэр, – сочту за честь принимать вас у себя…

Меня передергивает, этого еще не хватало, ночевать под одной крышей с этим… с этим…

…черт меня дери, что же с ним, все-таки, не так…

Обреченно смотрю на городок, неожиданно уютный, как будто обнимающий со всех сторон. Вычурные домики закутались в цветники, над рекой изогнулись мосты, в узких окошках свет лампад…

Дергаю колокольчик, что я делаю, черт меня дери, что я делаю…

Дверь распахивается – как будто сама собой, и правда сама собой, потому что сухонькая хозяйка стоит где-то в глубине комнаты, на круглом коврике, ахает, вздрагивает, когда видит меня…

– Э-э-э… вечер добрый… я… я пришел проверить… все ли карты… у вас в колоде…

Что я несу, что я несу, хоть бы соврал что-нибудь, что заблудился, да где тут можно в трех улицах заблудиться, или дом перепутал, да они все разные, как их тут перепутаешь, или… или… ну не так, не так, врываться к человеку, и спрашивать, все ли у него в порядке с головой…

– А, да… конечно… – дребезжащий голос, – проверьте… пожалуйста… я и сама вот знаете, замечаю… что у меня не все карты в колоде… знаете… бывает такое…

– Ну, не волнуйтесь, может, ничего серьезного, нервное расстройство, не более, – говорю то, что обычно говорю всегда, оглядываю зал, куда бы сесть, никуда, а вот по обе стороны от зала комнаты, что-то вроде гостиных, может, поговорим там…

Только сейчас замечаю в руках хозяйки кухонный нож, что она делает, что делает, стой-стой-стой – поздно, поздно, она рассекает себе горло одним ударом, голова катится к моим ногам…

Ошарашенно смотрю на безголовое тело, оно идет ко мне, беспомощно шарит руками, наклоняется, ищет голову… какого черта я делаю, какого черта услужливо помогаю ей, вкладываю голову в ладони…

– Ох, спасибо… вот, пожалуйста, посмотрите… – снуют торопливые пальцы, открывают голову, как шкатулку, оторопело смотрю на карты, разбросанные в черепе, двойка пик, семерка червей, четверка крести…

Складываю. Карта к карте, аккуратно, бережно…

Черт…

Вот оно что…

– Спасибо, доктор… и правда, так лучше стало… ясность какая-то…

– Видите ли… – осторожно помогаю приставить голову на место, – у вас не хватает восьмерки пик.

– Да вы что?

– Точно вам говорю.

– А это… это опасно?

– Ну… нежелательно, конечно… вот что… а вы когда последний раз голову открывали?

– Ой, да не помню уже…

– Так вы посмотрите по дому… может, завалилась куда карта, вы и не заметили…

– Ой, спасибо большое, доктор, обязательно посмотрю…

– …доктор…

– Да?

– А если мне эту двойку трефовую… гхм… подарит кто-нибудь…

Настороженно смотрю на молодого парня.

– В смысле… подарит?

– Ну… у меня вот двойки не хватает… может… может, кому из друзей не жалко будет… родственникам там…

Спохватываюсь:

– Исключено.

– Думаете?

– Точно вам говорю, исключено… это же не ваша двойка трефовая будет, а чужая…

Холодок по спине, понимаю, что это уже слишком, что они все думают одно и то же, даже те, кто не говорят прямым текстом, но думают, а что, если вот у меня этой карты нет, а у моего соседа она есть, и…

…черт…

Хлопаю себя по лбу, надо было соврать, что у всех не хватает одной и той же карты, тогда бы никому и в голову не пришло, а что будет, если возьму у другого… Можно было бы вообще отвлечь их внимание, пустить слух, что кто-то похищает одну конкретную карту…

Кто-то похищает…

Черт…

– …разрешите… я посмотрю вашу голову…

– Простите? – мэр оторопело смотрит на меня, ну еще бы, не ожидал, сидели у очага, пили чай, и нате вам…

– Разрешите осмотреть вашу голову.

Короткий смешок.

– Можете не сомневаться, у меня-то все карты в колоде…

– Тем более давайте посмотрим, докажите, что вам нечего скрывать…

Он невозмутимо снимает голову, открывает череп, показывает мне безупречно укомплектованную колоду, все аккуратно разложено по полочкам…

– …вы украли карты.

– Что, простите?

– Вы украли карты.

Мэр смотрит на меня с презрением:

– Не клевещите.

– Не клеветать, говорите? Ну, давайте посмотрим… вот… рубашки карт…

– Вот уж никак не думал, что карты носят рубашки…

– Ну а как вы хотели… и брюки, и смокинги… Вот, посмотрите на рубашки… они все разные. Вот в таких рубашках в клеточку ходят карты у леди Мун, а в таких вот в полосочку у мистера Муна…

– Вы… вы ничего не докажете… ничего не сделаете… не посмеете!

Не отвечаю, вытряхиваю карты, они разлетаются, подхваченные ветром, каждая к своему дому, к своему хозяину. Еще надеюсь посмотреть на то, что осталось от того, кто называл себя мэром, уже понимаю – ничего не осталось, потому что все карты были не его…

Белые тайны

 
Спит серебро, дремлет под снегопадом,
Ветер ласкает лик холодной рукой,
То ли свеча гаснет, то ли лампада
Там, на последнем окне, так высоко.
 
 
Я поднимаюсь по лестнице старой башни,
Вижу монашьей рясы черную тень
Глядя в пустые глаза, становится страшно
Здесь, посреди зимы, и в темноте.
 
 
Шорохи на страницах, запахи чайные,
Белые руки книгу тронут едва,
Будет мне говорить вещие тайны,
Будут белые губы шептать слова,
 
 
Будет свеча полыхать до рассвета,
Будут мерцать всполохи на ветру,
Грянет в окно удар снежного ветра,
Вздрогнут сухие страницы – снова замрут.
 
 
Белая башня, месяц, запертый в клеть,
Зори, огни забытого всеми града —
Кто-то хранит тысячи, тысячи лет
Белые тайны, белые снегопады.
 

Улитка с бородой и платье с телом визиря

– Когда это началось?

– Никогда.

– В смысле?

– Никогда не началось.

– В смысле?

– Не началось. Потому что никогда и не заканчивалось.

– Ну а все-таки…

– …я увидел кровь.

– Кровь?

– Да, кровь. Мне тогда было лет десять, не больше, я проснулся среди ночи… я еще знаете, таим пугливым ребенком был, боялся всего… и на ночь просил, чтобы мне ночник оставляли, красивый такой, в виде месяца… И вот просыпаюсь я, смотрю, а там, где свет ночника обрывается, там на краю света и тени из-под стены кровь, и как будто стонет кто-то…

– Вы испугались?

– Да я орал, что весь дом сбежался… показываю на кровь из-за стены, люди охают, ахают, не видят ничего…

– Не видят?

– Ага, вот что меня поразило больше всего… я отчетливо видел кровь, а остальные качали головами, говорили что-то про мою богатую фантазию… Матушка наутро так и сказала, Дэнни, у тебя богатое воображение, но будь любезен не демонстрировать его окружающим.

– И вы… старались не демонстрировать?

– Да, насколько это было возможно. Но тайком продолжал исследовать вещи, мне непонятные. Например, мне было лет пятнадцать, когда я услышал, как за стеной рыдала женщина, опять же ночью… А наутро я пошел искать комнату, где плакала женщина, и что думаете, за стеной вообще не было никаких комнат… Там начиналась улица и ров с водой…

– Понимаю ваше замешательство…

– Да, я с самой ранней юности задавался вопросами, которые больше никого не волновали… вот, например, почему в нашем доме есть второй и третий этаж, а первого нет. Или почему между домами то и дело пустое пространство – хотя туда можно было втиснуть еще один дом, а то и несколько.

– Вы спрашивали у старших?

– Знаете… я вовремя догадался, что о таких вещах спрашивать нельзя. Просто нельзя, и все. Не принято. Не положено. И если я хочу занять свое место в обществе, я не должен задавать такие вопросы. Я… я просто смотрел. Наблюдал.

– Наблюдали… например, за чем?

– Ну, больше всего мне понравилась девушка в тумане… прозрачная девушка… она каждое утро выходила с прозрачного крыльца рядом с нашим домом, и шла к прозрачному колодцу… иногда плакала…

– Прозрачное крыльцо… прозрачного дома?

– Нет, дома не было видно, только проступали очертания крыльца… иногда я еще видел на улице окна какие-то, висящие в пустоте…

– Вы не думали, что это всего лишь… м-м-м…

– …плод моего больного воображения? Думал, еще как. Более того, какое-то время я был почти уверен, что я безумен, и все, что мне остается – тщательно скрывать свое помешательство. Знаете, порой это давалось мне нелегко, ну согласитесь, ну не так-то и просто не свернуть, когда прямо перед тобой стена, полупрозрачная, но все-таки стена… Приходилось зажмуриваться, даже задерживал дыхание, будто собираюсь нырять… И знаете, не удержался, не выдержал, когда прямо на меня несся автобус, многоэтажный такой… вздрогнул, отскочил… Знаете, думал, все, конец карьере, – а нет, ничего подобного, остальные тоже отскочили, как черти от ладана. Я еще ждал, кто-нибудь что-нибудь скажет про это, знаете, неловкое такое молчание повисло в воздухе, хотелось разбавить его шуткой какой-нибудь… и никто ничего, ни полслова…

– И тогда вы поняли…

– …что это не бред, не наваждение, это взаправду… И от этого, знаете, стало еще страшнее…

– Страшнее?

– Да, намного страшнее. Знаете, почему?

– Почему же?

– Потому что теперь невозможно было не замечать… вот, например, девушка… в комнате у меня за стеной… К ней иногда приходил человек в черном и закалывал её ножом… И понимаете, уже невозможно было просто так не замечать этого, я понимал, что нужно что-то делать, вмешаться, только вот как… потом голос…

– Голос?

– Да, каждый вечер в половине десятого, один и тот же голос, одна и та же фраза, – завтра все кончится… голос… в таком отчаянии, с таким надрывом… этажом ниже, под нами…

– И тогда вы начали составлять карту города?

– Ну… собственно, карта уже была у меня в голове, я уже достаточно изучил город за двадцать пять лет, и даже сам удивился, как легко все получилось, город вырисовывался слой за слоем, уровень за уровнем…

– Уровень?

– Да, я насчитал их семь… Уровень богатейших парков и дворцов. Потом уровень роскошных особняков. Потом уровень зажиточных апартаментов, ну типа тех, где я родился и жил. Уровень скромных квартирушек. Уровень маленьких комнат где-то, куда никогда не попадает солнце. Потом трущобы, они были в самых неожиданных местах. И… и еще что-то, какой-то уровень уже под землей, где-то там, там… И знаете… такое чувство, что это было еще не все…

– Не все?

– Ну да… было какое-то ощущение, что есть еще какие-то слои города, вот, например, мне доводилось видеть силуэт рыцаря или очертания женщины в старинном платье, знаете, такие пышные носили, прямоугольные…

– …это называется, когда украла телевизор и незаметно пытаешься пройти мимо кассы…

– Украла, простите, что?

– Телевизор.

– Что, простите?

– Телеви… вы не знаете, что это такое?

– Простите… нет…

– Ну да, современному поколению это все уже каменный век, у вас сейчас айподы, айфоны…

– Простите, не понимаю.

– Как же так, вы…

– …а-а-а, вы, наверное, оттуда?

– Откуда – оттуда?

– Ну, кроме тех, кто были когда-то, тут попадаются и те, кто еще только будет когда-то, в свое время… они еще такие книжечки маленькие все время с собой носят, читают, только страницы не перелистывают, там сами как-то страницы меняются, и картинки двигаются… Я видел, один так шел через дорогу…

– Машина сбила?

– Вы тоже это видели?

– Так что тут видеть, оно постоянно так…

– Постоянно? И власти… ничего не делают? Не запретят?

– Что запретят?

– Книжечки эти… или повозки…

– Ну, знаете… это все равно как от средневековья от какого-нибудь требовать, чтобы людей на кострах не сжигали…

– Да с чего вы вообще это взяли, а? Кому ни скажешь про среденевековье, сразу начинается про людей на кострах… да там такие вещи раз в три от силы случаются, когда какого-нибудь мерзавца казнят, один по пьяни жену с маленьким ребенком топором зарубил, что его, по головке погладить нужно было?

– Вы так хорошо разбираетесь в средневековье?

– Ну, когда видишь мириады мириад слоев города, рано или поздно начинаешь разбираться во всем… Знаете, однажды я видел на улице нечисть какую-то… вот так иду по аллее, и что-то бросается мне под ноги, насекомое какое-то, мерзость какая-то, но великовата для насекомого… и только потом спохватываюсь, что в это время вокруг меня как будто волны были, а значит, гадость эта была не здесь, не сейчас, а миллионы лет назад… Или вот еще, я видел улитку размером с человека, ну, почти… знаете, поразительная картина… вот так вот площадь, на ней дома из кусочков, из кусочков, призрачные такие… кусочек того уровня, кусочек этого… и по той же площади улитка ползет, почти с человека ростом, морду свою бородатую из домика высовывает… И мимо дама идет в платье, вот как вы сказали, с телом визиря… А напротив человек стоит, одет так по-дурацки, ну вот как вы сейчас одеты… Ой, из-звините… И книжечку свою, которую вы читаете все, вперед выставил, как будто показать ей что-то хочет, а она не видит, потому что на другом уровне…

– Ну, не показать… так сказать… запечатлеть этот образ… в ваши времена он бы с мольбертом стоял, кистью по холсту водил, а в наши времена вот, книжечку вперед выставил, и у него в книжечке картинка появилась, дама с улиткой на площади… только там не отобразится такое, там на картинке пустая площадь будет и кусочки домов от его эпохи… и все… А он на что-то надеется, снимает, ну вот такой же чокнутый, как вы… Ой, из-звините…

– Да, я все понимаю… сколько ни заставлял себя не видеть, не замечать… не получалось… Было однажды, званый вечер, и я знаю, что если я на этом вечере себя достойно покажу, будет мне повышение… Ага, как бы не так… Дернул меня черт заметить, там, на лестнице над обеденным залом, женщина стоит почему-то в брюках… а сзади грязный такой мужлан подкрадывается, с костяным ножом, сам в шкурах, волосья нечесаные… и я при всем честном народе на мужлана бросаюсь, ты что делаешь, тварь ты эдакая…

– Я уже догадываюсь, что было дальше…

– …все верно, повышения я так и не увидел… а этот в патлах разделывал тушу какого-то зверя… когда-то давным-давно…

– И все-таки если вы снова и снова смотрели туда, куда не следует, значит, что-то тянуло вас туда… не давало покоя…

– Вы верно подметили… девушка…

– …та, в брюках?

– Да нет… девушка из низов, из трущоб… я видел её каждую пятницу вечером, когда заходил домой, поднимался на крыльцо, а её в это время убивали в переулке… каждый раз один и тот же человек с кинжалом, он вырезал ей сердце…

– А полиция?

– Как вы догадываетесь, полиции в этот момент там не было…

– А что писали газеты?

– Наши газеты пишут только то, что происходит в нашем мире, то, что творится в двух шагах, но на другом уровне, никого не волнует.

– Кроме вас…

– …верно, кроме меня. Но как вы понимаете, я ничего не мог поделать… Только смотреть на это снова и снова изо дня в день… Каждый вечер…

– А потом вы открыли у себя способность…

– Знаете, я бы не назвал это способностью… Это есть у всех, все в детстве видят что-то такое, только кто-то приучается не замечать, а кто-то наоборот, замечает все больше…

– То есть, хотите сказать, я тоже смогу, как вы?

– Ну, я бы так не сказал, это надо тренироваться подолгу… с детства… знаете, вот я даже точно не могу сказать, в какой момент у меня получилось подвинуть чашку, которая стояла на столе у королевы…

– У королевы?

– Да…

– И вам за это ничего не…

– …знаете, это было настолько дико, настолько безумно… что никто и не задумался, что я сделал…

– То есть, вы могли безнаказанно проникать в королевские покои, и…

– …отнюдь. То есть, конечно, мог бы, только… только после этого я стал бы изгоем, если бы это раскрылось… меня бы не приняли ни в одном из миров, я стал бы… вне времени и пространства… и дело здесь не в краже из королевского дворца, а в том, что я нарушил что-то гораздо более важное…

– И, тем не менее, вы собирались нарушить… хотя и понимали, что вас ждет?

– Верно. Понимал… д и другие люди намекали, домашние за ужином вскользь упоминали границы, которые нельзя преступать, правила, которые нельзя нарушать…

– Вы не боялись, что он убьет вас?

– Ну, я собирался стрелять в него с крыльца… только знаете, не надо мне тут сейчас, а-а-а, в спину стрелять, а-а-а, подло… ага, а девушку ни в чем не повинную убить прямо верх благородства…

– И все-таки у вас не получилось?

– Отчего же не получилось, убил одним выстрелом… голова вдребезги, девчонка в крик, и бежать…

– Тогда… тогда почему вы мертвы?

– Мое умение обернулось против меня… знаете… вообще странно, что я этого не предвидел… вот когда видел, когда эти повозки безлошадные кого-то сбивали, всегда такое чувство было, что… холодок такой по спине…

– И когда вы стреляли в убийцу…

– …ага, я стоял посреди улицы, еще видел, что на меня повозка несется, да что повозка, целый дом на колесах, красный, в два этажа… Еще знаете, предвидел это ощущение, когда вот так вот сквозь тебя что-то проносится на огромной скорости, и ничего не чувствуешь, но тебе кажется, что обдает ветром… и знаете… когда я понял, что случилось на самом деле, так страшно было, хочется орать во все горло, а орать уже нечем, тело мое растерзанное лежит…

– Ваши родные отвернулись от вас после вашего поступка?

– Надо думать… да поступок-то тут и не при чем уже, с мертвыми кто ж общаться будет… Ну вот вы разве что, слушайте, я даже удивлен, что вот вы так со мной беседуете, что журналисты наконец-то вспомнили, что в мире еще и мы есть…

– А девушка, которую вы спасли…?

– Что девушка?

– Ну… неужели вы не пытались с ней заговорить?

– Пытался, конечно, только не вышло из этого ничего путного…

– Ну… может быть… замужем она, или есть у неё кто-то на примете, или, знаете, даже в те времена такие бывали, что не хочет она крепкую семью, другие какие-то мечты… в столицу ехать, в университет поступать, изучать движение небесных тел… или там на сцене петь…

– Да нет, дело-то не в этом…

– А в чем?

– Так говорю вам, я же мертвый, она живая… это, считайте, все…

– И тогда вы её убили?

– А вы… а вы откуда…

– …позавчера её кто-то убил, выстрелом в спину, так что лица убийцы она не видела…

– Так может, этот, скотина, до неё дорвался…

– Этот, скотина, между мирами ничего делать не умеет, и этого, скотину, в мире мертвых сразу арестовали, там с этим делом строго… ну вы же её пристрелили?

– Честно? Я. Понимаете… не мог я так… что она там… а я… да не здесь я, нигде, нигде… она даже не замечает меня, не видит, хоть бы сказала что, что пошел ты далеко и надолго, или еще как, как они говорят – я не имею чести быть знакомой с вами… а я для неё вообще пустое место… да не для неё, а вообще…

– И чего вы добились? Теперь вам приходится скрываться от последнего мира, который мог бы вас принять, от мира мертвых…

– А вы… а, вы, простите, кто?

– Я пришел арестовать вас… и ликвидировать… вы сами признались, что убили девушку…

– Слушайте, ну а как я должен был поступить? Вот вам хорошо говорить, вы сами в такой ситуации не были…

– Был, представьте себе… и ничего подобного не сделал… Так что…

– Вы… стоп, вы как это делаете?

– Вы настолько наивны, что пытаетесь от меня спрятаться, скачете с уровня на уровень?

– А у вас-то как это все так легко получается?

– Ладно, хватит болтать, пора уже… ч-чер-р-р-рт…

– Алоэ… алоэ… Преступник ликвидирован.

– Очень хорошо, мы в вас и не сомневались.

– А это… у меня тут что-то уровни барахлят, можете меня отсюда вытащить?

– Да без проблем можем… алоэ… алоэ…