Текст книги "Закниженная пустошь"

Автор книги: Мария Фомальгаут

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Закниженная пустошь
Мария Фомальгаут

Иллюстратор Мария Владимировна Фомальгаут

© Мария Фомальгаут, 2020

© Мария Владимировна Фомальгаут, иллюстрации, 2020

ISBN 978-5-4498-8579-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Память времени

Эх-эх-эх…

Или ох-ох-ох…

Или ух-ух-ух…

Хотя нет, ух-ух-ух, это уже не Федот, это уже сова какая-то получится…

А Федот…

А Федот уже не тот.

Да как ему быть тем, вы скажите, как ему быть тем, это ж сколько лет прошло, это ж сколько… уже и не помнит Федот, тогда еще на печках пахали и дровами лошадей топили, или… или наоборот… когда Федот был, а сейчас-то все переменилось, и еле тричество это, и еле визеры, и срам-фоны, и говорят, вышки там какие-то стоят, на которых пять Жэ, чего за Жэ такое, Федот даже думать не хочет…

Эх-эх-эх…

Мир уже не тот…

И Федот уже не тот.

На пятке у Федота заплатка, и бока поистерлись. Так-то Федот давно бы рассыпался в прах, истлел бы дочиста, если бы не…

Если бы…

Ч-ш-ш, про то никому ни слова…

Утром Федот за дровишками сходит, печку растопит, чтобы изба не отсырела, и чтобы самому не отсыреть, – хозяева на зиму в город уехали, можно и с чердака спуститься, теперь весь дом федотов до весны.

Последние листья облетают.

Федот поминает брата, был у него раньше брат, то ли правый, то ли левый, кто их там разберет, в роду у Федота правых-левых не бывает. А как поминать, Федот сколько живет, столько не знает, людям вроде чарку водки с кусочком хлебушка на окно ставят, а братец Федота не человек же был все-таки…

Вечереет.

Федот волнуется.

Сегодня вечером придет То.

То.

Если бы не То, Федота бы уже и не было вовсе. Хорошо, повезло Федоту, понравился То Федот, вот и живет Федот уже века и века…

То свою работу знает.

Хорошо знает.

И остальные все – несть им числа – с завистью смотрят на То, где им угнаться за То, вон как у То все ловко получается.

Вспыхивает пустота, взрывается мириадами искр.

Искры летят, складываются в частицы, загораются звезды, остывают планеты, кто-то подкарауливает кого-то в лесной чаще, вонзает клыки в зазевавшуюся жертву; куда-то несутся колесницы; экипаж подъезжает к замку осенней ночью, качается одинокий фонарь на ветру, кто-то стучит в ворота; – То удивительно ловко ведет мириады событий, не оступаясь ни на шаг.

То свою работу знает.

Еще как знает.

Ни у кого не получится так быстро и так сложно, как у То, ну да, на то То и То, это ж сколько учиться надо, чтобы стать, как То…

…что-то случается, сбивается отлаженный бешеный ритм, То оступается, путается, – экипаж одновременно подъезжает к воротам, и падает с моста; таинственный незнакомец, вечером выпавший из окна отеля, наутро снова заходит в холл и просит номер с видом на полнолуние.

Все замирают.

Не понимают, не верят себе, как То, почему То, быть не может, чтобы То, не-ет, кто угодно – но не То…

А вот – То.

То еще пытается что-то исправить, – медленно, плавно, уже понимает, что быстро не получится – нет, снова путаются события, времена, даты, все того и гляди полетит кувырком…

Все перешептываются, ну что вы, ну а как вы хотели, где это видано, так гнать, так пахать, это ж никто не выдержит, а мы ему говорили… Ну а что ты хочешь, То, отдыхать тебе надо, То, не век же пахать…

То отступает.

Думает.

Почему я не могу вспомнить, как надо делать, думает То, почему, почему…

Эх-эх-эх…

Федот смотрит на То, что-то случилось с То, только То не скажет, что с ним случилось, отмахнется лениво, Федот все равно не поймет, где Федоту понять такие вещи сложные, как время, Федот разве что так понимает, что вот было вчера, а теперь сегодня, а потом завтра будет, или вот еще, было лето, а теперь осень, а там и зима, а наоборот не бывает, хотя теперь все бывает, вон, прошлая зима вообще без снега выдалась, вон оно как…

Что-то случилось, говорит То.

Что-то случилось.

Почему я не помню, говорит То.

Почему я не помню.

Помнил же, говорит То, помнил же, как ваять события, переплетать из между собой, а теперь как заклинило.

Так говорит То.

Сидят в теплом доме, пьют чай у печки. С вареньем из прошлогодних воспоминаний.

А что помнишь, спрашивает Федот.

То настораживается, задумывается.

А вот.

Глаз, говорит То.

Какой глаз?

Вот такой, говорит То, рисует глаз.

И еще сокол, говорит То.

И сокола рисует.

И еще круг и точка в нем, говорит То.

И рисует.

Так это солнце, говорит Федот.

То настораживается: ты что, знаешь?

Знаю, говорит Федот. Так раньше в Египте солнце рисовали. И сокола, и глаз раньше так рисовали.

Федот гордится, уж чего-чего, это Федот знает, зря, что ли, Федот книжки читает, где это видано, чтобы валенок книжки читал, а вот видано…

Ты мне поможешь, говорит То.

Поможешь.

Да как же так, теряется Федот, да как же я, да где же мне, да я же…

…ты знаешь, говорит То. Ты помнишь, говорит То. А я не помню, со мной что-то сделали, и я не помню.

То что-то делает – непонятное что-то, переносится куда-то вперед, вперед, бесконечно вперед, где причудливые многомерные пространства, и порталы, ведет Федота в портал, выходят где-то бесконечно далеко отсюда, – То снова возвращается назад, в тот день и в тот час, когда они с Федотом пили чай в теплом доме.

Ступай, говорит То.

Найди, говорит То.

…приглашаем вас на экскурсию по местным достопримечательностям…

Федот недоверчиво смотрит на гидов, как бы не обманули, как бы не обвели вокруг пальца, а то знает их Федот, коварные они, местные-то. Но этот, вроде, нормальный, ведет Федота среди камней, косится на Федота недоверчиво, все-таки первый раз такое, чтобы валенок в Египет приехал, и на пирамиды смотреть пошел.

Федот смотрит.

Видит.

Вспоминает.

Вот они, и глаз, и птица сокол, и солнце, которое кружок, а в нем точка.

Обломок камня.

Обломок того, что когда-то было камнем…

Камень, говорит Федот.

Камень.

Вот камень, вернее, то, что осталось от камня, это на нем написано было, про сокола, и про солнце, и про все, что там То виделось. Это камень что-то такое сделал, что То ничего не помнит…

Камень, говорит То, а ведь верно, камень, какой коварный камень, это он мстит мне, вот что я тебе скажу – мстит, что я не пощадил его, разрушил за века и века, – ну а что я могу сделать, работа у меня такая, все течет, все меняется, что-то появляется, что-то рассыпается в прах… кто-то понимает, а кто-то и нет, и мстит вот так…

Давай, говорит То Федоту, ищи, когда этот камень был, когда еще не рассыпался в прах, уж я с этим камнем разберусь…

Федот ищет.

Зря, что ли, Федот книжки читает, зря, что ли, ходит по музеям, спрашивает, что, где, когда…

То отступает назад, назад, назад, в бесконечно далекое назад, когда еще был камень, когда еще стоял под палящим солнцем, окруженный почестями, когда еще чьи-то мудрые руки выводили на нем письмена…

Что же ты делаешь, говорит То, что же ты делаешь, неужели ты не понимаешь, говорит То, что нельзя так, нельзя, и не со зла я заставил тебя рассыпаться в прах, не со зла, и нечего мстить, кому ты этим лучше сделаешь…

Глупое время, говорит камень.

Глупое, глупое время.

Что ты наделало, говорит камень.

Что ты, что ты наделало.

Вот ты ничего не помнишь, говорит камень, а как ты можешь помнить, говорит камень, если твоя память была записана на мне, а меня не будет, и памяти твоей не будет, как ты не понимаешь?

То не понимает, То отчаянно пытается схватиться за остатки памяти, не может, не помнит, вот ведь черт, не помнит, что такое, Федот, какой Федот, а-а-а, Федот, а чего ему, этому Федоту надо, что значит, верни камень, какой еще камень, нельзя так, чтобы возвращать камень…

Верни, говорит Федот, верни, пожалуйста, это так важно-важно-важно…

То не понимает, что важно, То щадит камень – само не знает, зачем То позволяет камню остаться.

…вздрагивает.

Испуганно оглядывается.

Не сразу понимает, что случилось, почему, как, откуда, зачем, – что-то было, что-то ушло, и вот То по-прежнему то самое То, какое было всегда.

И камень…

…как камень, почему камень, ему сколько лет, этому камню, да каких лет, – веков, тысячелетий, почему он все еще здесь…

…То спохватывается.

Вспоминает – почему.

Обнимается с камнем, с которым не виделось столько веков.

…вечером пьют чай в теплом доме.

То что-то делает, что в уютной комнате замирает портал, по ту сторону которого камень как бы тоже вместе со всеми пьет чай.

Хороший чай, с вареньем из прошлогодних воспоминаний, с приправами из воспоминаний прошлых тысячелетий.

Что вы увидите

…сначала будет совсем незаметно, мимолетно, вам покажется, что показалось – например, в какой-то момент незнакомец в кафе заведет с вами разговор, и вы почувствуете – одновременно! – что встаете и уходите, и что заводите с ним разговор. Тогда вы еще ничего не поймете, не придадите значения, сочтете за головокружение, за что-то вроде солнечного удара, скажете себе, что надо бы хорошенько выспаться.

Потом будет немало других подобных наваждений, прежде чем вы почувствуете, что происходит что-то странное, что вы одновременно отправляете какое-то письмо в корзину или спам, и в то же время открываете его, с интересом читаете и пишете ответ. Или по дороге на работу вы одновременно поедете на вокзал, купите билет куда-то в никуда, в такое никуда, что самому станет страшно, сойдете на какой-то станции, и долго будете искать в незнакомом городе какую-то контору, и только к вечеру спохватитесь, что даже не забронировали номер в гостинице.

Реальность будет к вам благосклонна, она не станет сразу перегружать вас кучей вариантов. Сначала проявится пара судеб, потом начнет проклевываться третья дорожка, а вот когда вы привыкнете к четырем-пяти – вот тогда уже не ждите пощады от судьбы, она навалится на вас всеми своими возможностями, и здесь уже ваши проблемы, если не будете успевать, если замешкаетесь, запутаетесь, забудете, в какой реальности вы должны подписать с этим человеком контракт, в какой – застрелить его в упор, как заклятого врага, а в какой пройти мимо по улице, потому что вы даже не знакомы, и нет смысла знакомиться в этом мире, ничего из этого не выйдет, ровным счетом ни-че-го.

Чем дальше, тем темнее и жестче будут переплетаться миры – и вы уже не удивитесь, когда ваша жена ненароком признается, а ты меня вчера на машине сбил, насмерть, и вы так же спокойно отвечаете ей, а я сегодня был на твоей свадьбе…

Постепенно вы начнете чувствовать, как темп событий ускоряется все больше, он уже не похож на ленивое течение времени, когда судьбоносные встречи происходят от силы раз в полгода, а то и реже – теперь судьба ветвится с бешеной скоростью, и вам станет страшно от того, сколько миров сразу вы видите. Но по-настоящему вы испугаетесь, когда начнете догадываться, что все эти реальности не случайны, что один вариант влияет на другой, что вы не смогли договориться с человеком в этом мире, потому что в другом мире вы в тот же момент стоите друг напротив друга на краю пропасти, целитесь, и только один из вас выйдет живым из этой страшной дуэли.

Чем дальше, тем больше придется чем-то жертвовать – например, вы выступаете перед публикой, и так увлечены, что не заметите, как в соседнем мире вас собьет машина или подстрелит снайпер на какой-то войне, про которую здесь и не слышали. И только от вас зависит, или вы останетесь в живых там, но не сумеете убедить аудиторию здесь, или здесь вы добьетесь головокружительного успеха, но там ваша судьба оборвется.

Чем дальше, тем больше судеб будет обрываться раз и навсегда – но не думайте, что от этого вам легче будет контролировать оставшиеся жизни: напротив, еще никогда хитросплетение вариантов не было таким тесным, таким прочным и хрупким, балансирующим на тончайших гранях, где от одного неверного действия может разрушиться все.

Нет смысла говорить вам, когда наступит кульминация – вы сами поймете и почувствуете это. Когда увидите себя спешащим куда-то – во всех оставшихся мирах одновременно, где-то вы будете мчаться на машине по бесконечной трассе, где-то вы будете бежать по улицам мертвого города, где-то под вашим вертолетом будут проноситься луга и равнины, где-то ваш корабль разгонится до околосветовых скоростей… и вот тут-то вы поймете, что в этой бешеной гонке победителем выйдет только кто-то один, а все остальные ваши ипостаси канут в небытие. Не думайте, что будут варианты, которые можно отбросить без сожаления – каждый из них будет одинаково ценен, даже те, которые, казалось бы, беспощадно противоречат друг другу.

Что бы вы ни выбрали, – за свой выбор еще придется повоевать, буквально повоевать, ведь это будет решающий момент вашей жизни. Самое сложное будет, когда все закончится, – и вы не узнаете сразу, сию минуту, получилось у вас или нет. Какое-то мимолетное время – доли секунды, не более, – вы замрете с закрытыми глазами, еще не зная, что ждет вас дальше. И вот это-то волнительное ожидание и будет тем, ради чего и было все это, вообще все, и вам нужно только открыть глаза, – но на этом ваша история закончится, и вы не успеете узнать, получилось у вас или нет…

Осень, которая не осень

Осень…

(…я по-прежнему говорю – осень, хотя здесь уже не было ни зимы, ни лета, ни весны, ни осени, и числа календаря ничегошеньки-ничего не значили…)

…итак, осень ознаменовалась двумя событиями, которые выбили меня из колеи. Если вообще что-то могло выбить меня из колеи после События.

Прежде всего, Сеть разорвала меня напополам – и хотя у меня уже не было тела, а потому не могло быть крови, разломанных костей, разорванных сухожилий, – после этого я чувствовал себя неважно. Может, потому, что раньше никто не разрывал меня пополам. Впрочем, виноват я сам, и больше никто, у Сети были все поводы, чтобы так поступить. Я уже давным-давно сам все больше делил себя на две части – одна часть меня общалась с коллегами, решала рабочие вопросы, а вторая часть меня вместе с такими же отчаянными головами создавала сказочные миры. Так что неудивительно, что Сеть вполне справедливо решила, что я, который проектирует бытовую технику, и я, который рисует трехмерные модели фантастических городов, – это два разных я, и совершенно нечего им быть вместе.

Может, это и было справедливым, но мне от этого было не легче – я чувствовал себя буквально разорванным пополам, каждый я пытался найти второго себя, но чем больше искал, тем больше понимал, что одному мне совершенно не о чем говорить со вторым мной, мы слишком отдалились друг от друга за годы и годы.

Но это было еще не все – этого Сети показалось мало. Она решила – и опять же, вполне справедливо, – что поскольку я так тесно переплелся со своими единомышленниками, нет смысла рассматривать нас, как отдельных личностей, и гораздо удобнее объединить всех десятерых (позже я узнал, что нас было целых пятнадцать), в одно сознание, один разум, создающий дивные города. Мы хотели было возмутиться, да что там – мы должны были возмутиться, где это видано, чтобы кучу людей объединяли в одного, – но к своему немалому удивлению обнаружили, что слишком похожи друг на друга, между нами слишком много общего, чтобы нас разделять, у нас оказались даже одинаковые мысли, мелкие повседневные привычки, тайные страхи.

Проще всего было сказать себе, что Сеть оказалась умнее нас, и ей виднее, что надо делать, и нам осталось только довериться нечеловеческому разуму – но это было бы слишком просто. Я понимал, что это только начало, что Сеть еще себя покажет, и нам еще придется отстаивать свои интересы.

И как показали дальнейшие события, я не ошибся…

Дом Бетти

Этот дом будет моим, говорю я себе.

Какой дом?

Да вот этот, чудесный дом в три этажа с лакированной скрипучей лестницей, ведущей наверх, с узкими стрельчатыми окнами, с двумя входами – парадным и черным, с башенкой, в которой можно пить вечерний чай и смотреть на звезды, с чердачной комнатой, в которой по вечерам светят фонарики, с большим залом, в котором весело потрескивает пламя камина.

Этот дом будет моим, говорю я самому себе. Слишком долго скитался по белу свету, слишком долго искал счастья.

Я смотрю на Бетти, осторожно ощупываю её сознание, приказываю посмотреть на меня – и тут же поспешно отвожу взгляд. Снова. Снова. И снова. Ей нравится эта игра, мне тоже, завлекает все больше и больше. Другие люди за столом ничего не замечают, я хочу послушать их мысли, тут же передумываю, какое мне дело до них, в конце-то концов…

Поднимаем бокалы, пьем за здоровье Бетти. Я завожу какой-то неловкий разговор, каково это – быть хозяйкой такого большого дома, Бетти смотрит на меня как-то недоуменно, чувствую, что сболтнул что-то не то, впрочем, как и всегда, где это видано, чтобы я сбалтывал что-то то.

Темнеет.

Я снова подключаюсь к Бетти, я приказываю ей выйти в сад, я чувствую замешательство Бетти, неясную тревогу – когда она кутается в шаль, зачем-то берет зонтик, сама не знает, зачем.

Я жду.

Бетти выходит на дорожку, чуть подсвеченную фонарями, – я продолжаю вести Бетти, я делаю вид, что оказался в саду случайно, я заставляю её поверить, что я оказался тут случайно. Говорю какие-то ничего не значащие фразы про погоду, про то, что ночи что-то холодноваты, что вроде пора уже наступить теплу…

Я говорю, сам не слышу себя, я слушаю Бетти, я заставляю её слушать мое сознание, я приказываю ей…

…этот дом будет моим, говорю я себе.

Будет.

Моим.

Да вот этот, чудесный дом в три этажа с лакированной скрипучей лестницей, ведущей наверх, с узкими стрельчатыми окнами, с двумя входами – парадным и черным, с башенкой, в которой можно пить вечерний чай и смотреть на звезды, с чердачной комнатой, в которой по вечерам светят фонарики, с большим залом, в котором весело потрескивает пламя камина.

Этот дом будет моим, говорю я самому себе. Слишком долго скитался по белу свету, слишком долго искал счастья.

Я смотрю на Бетти, осторожно ощупываю её сознание, приказываю посмотреть на меня – и тут же поспешно отвожу взгляд. Снова. Снова. И снова. Ей нравится эта игра, мне тоже, завлекает все больше и больше. Другие люди за столом ничего не замечают, я хочу послушать их мысли, тут же передумываю, какое мне дело до них, в конце-то концов…

Люди пьют за наше здоровье, за здоровье молодых. Я завожу какой-то неловкий разговор о том, что семья это не только большая радость, но и большой труд, и очень жалко, что в наше время не все это понимают, то ли дело раньше… Пожилые гости снисходительно кивают, улыбаются мне, кажется, у меня получится стать своим, ну или почти своим в этом странноватом городке. Я пытаюсь прислушаться к их мыслям, – мыслей слишком много, все какие-то простые, ни о чем, надо бы постельное белье поменять, и одеяло подшить, и шифер на крыше подправить, и что-то лето в этом году холодноватое, скорей бы теплее стало, а то из дома выбираться не хочется, а пора бы уже, и в город съездить…

…этот дом будет моим, говорю я себе.

Будет.

Моим.

Да вот этот, чудесный дом в три этажа с лакированной скрипучей лестницей, ведущей наверх, с узкими стрельчатыми окнами, с двумя входами – парадным и черным, с башенкой, в которой можно пить вечерний чай и смотреть на звезды, с чердачной комнатой, в которой по вечерам светят фонарики, с большим залом, в котором весело потрескивает пламя камина.

Этот дом будет моим, говорю я самому себе. Слишком долго скитался по белу свету, слишком долго искал счастья.

Я смотрю на Бетти, осторожно ощупываю её сознание, приказываю подойти к столу в кабинете, выдвинуть ящик, вытащить револьвер, да-да, вот так, теперь приставить к виску…

Этот дом будет моим, говорю я себе.

Сбивчиво объясняю что-то следователю, да я сам в шоке, нет, меня дома не было, я тут в город поехал, машину подправить, только вечером домой вернулся, а тут такое… Нет, не я, нет, соседи обнаружили, чета Памкинсов, они в доме были, когда я пришел… они и полицию вызвали… да я сам в шоке…

…я в шоке, сообщаю я полицейскому, я в шоке, это она сделала, она сама, слышите, сама, ничего не было, нет, не ссорились, ну, так-то не понравилось ей, что я тут с машиной со своей поперся куда-то, лучше бы дома с ней остался, ну что ж теперь, стреляться из-за этого… Да вы у соседей спросите, что далеко ходить, у нас же городочек маленький, вся жизнь на виду, тут ничего не скроешь, если бы скандалы какие были…

…этот дом будет моим, говорю я себе.

Будет.

Моим.

Да вот этот, чудесный дом в три этажа…

…опускается крышка гроба…

Я жду, что будет дальше, почему люди вокруг ничего не делают, почему так и стоят вокруг, почему не несут на кладбище, где у них вообще в городке кладбище, что-то я не видел, тогда автобус нужен, гроб везти, почему автобус никто не заказал…

Вздрагиваю – когда гроб начинает медленно таять, становится прозрачным, я вижу сквозь него землю, покрытую клочками травы, все четче, четче…

Не сразу замечаю странное движение поодаль, там, где стоит дом, не сразу понимаю – вернее, вообще не понимаю, почему дом становится прозрачным, тускнеет, тает, исчезает в легком тумане…

Вот она и ушла, говорят соседи, теперь её дом там.

Где там, не понимаю я, где дом, спрашиваю я, был же дом, чудесный дом в три этажа с лакированной скрипучей лестницей, ведущей наверх, с узкими стрельчатыми окнами, с двумя входами – парадным и черным, с башенкой, в которой можно пить вечерний чай и смотреть на звезды…

Её дом там, отвечают мне, теперь она дома там.

Где там, – я почти срываюсь на крик, где там, – я слушаю их мысли, удивительно спокойные, какое-то место где-то там, нигде, куда приходят люди со своими домами после того, как…