Текст книги "Двойной бренди, я сегодня гуляю"

Автор книги: Мария Елиферова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

13. СЕРДЕЧНЫЙ ПРИСТУП

Барнарда, 15 декабря 2309 года по земному календарю

Лика с ногами сидела на кровати, свесив голову между колен. Это утро застало её врасплох; она зависла между вчерашним и сегодняшним днём, боясь пошевелиться и покинуть это томящее, но вместе с тем успокоительное безвременье. А между тем ей хотелось есть, и завтрак в гостиничном ресторане уже двадцать минут как начался.

Самое ужасное, что Патрик был прав. Она действительно рассматривала Лаи как мужчину. Она и сейчас смешалась, вспомнив, как вчера любовалась им из-за музейного стенда. Раньше она как-то не обращала внимания на то, что он кра…

Хватит, оборвала она себя, довольно. Во-первых, он ростом ниже тебя на двадцать сантиметров, и, разговаривая с ним, ты имеешь уникальную возможность созерцать донышко его пилотки. А во-вторых, природа всё равно предназначила его для представительниц его собственного вида. Природе нет дела до твоих симпатий.

Она выпрямилась; спустила ноги с кровати. За окном была всё та же ровная, светлая, бледно-пасмурная дымка – Летящая Звезда Барнарда никогда не демонстрировала своё лицо на публике. Лика посмеялась над собственной тревогой. В конце концов, они с Патриком здесь ненадолго. Через восемь дней они улетают на Землю. Что может случиться за восемь дней? И вообще, что особенного произошло? Она просто решила, что эта его стрижка не так уж его безобразит. Совершенно не повод для опасений.

Лика встала, надела горячую после гладильного автомата юбку и вышла из номера.

В коридоре что-то тихо гудело. Уборка? Так и есть, источником гудения оказался полуавтоматический пылесос, катавшийся от стены к стене. За ним следовал мужчина в тёмно-зелёном рабочем комбинезоне с логотипом отеля на спине, державший в руке удочку-дистанционник. Это был не тот уборщик, что наводил порядок в номерах – того Лика уже видела, и он приходил в другое время. Увидев Лику, уборщик остановился, удочка повисла в его руке, пластиковый круглый корпус пылесоса глухо стукнулся в стену.

– Эээээ, – с бестолковой ухмылкой протянул он. Не говорит по-маорийски, сообразила Лика. Пылесос крутился на месте и жужжал. Что-то не так было с этим уборщиком, и Лика замерла напротив него. Ему было около тридцати, но локона чести у него не было – его чёрные волосы были коротко подстрижены, почти на земной манер. Уборщик медленно развернулся к ней лицом. В стеклянных карих глазах застыло выражение напряжённой попытки понять, чего от него могут ждать. Спереди на комбинезоне Лика разобрала надпись по-маорийски:

«Убедительная просьба алкоголь не давать».

Уборщик был умственно отсталым.

Лика заперла дверь номера. Вот, значит, что происходит с такими на Барнарде… «Алкоголь не давать». На Земле это сочли бы унизительным, хотя сам бедолага и не умеет читать.

Она сделала успокаивающий жест: иди, мол. Уборщик тут же потерял к ней интерес и занялся пылесосом. Она отправилась к лифту.

Потрясение от встречи с уборщиком временно заставило её забыть, отчего она не очень стремилась попасть в ресторан. Она вспомнила о причинах своих колебаний только тогда, когда Лаи помахал ей из-за столика. Она отреагировала не сразу. Но всё же ей пришлось заметить его. В своей огненно-красной, в крупных жёлтых цветах пилотке он сам походил на экзотический цветок. Теперь, когда он её увидел, было глупо – да и необъяснимо бестактно – пытаться сесть за другой столик. Лика помахала ему в ответ, взяла себе у стойки кофе с булочкой и направилась к нему.

– Доброе утро, Лика, – сказал Лаи, грея в ладони бокал с вином. Манера барнардцев пить вино за завтраком была ещё одной из тех деталей, с которыми приходилось свыкнуться. Она бегло осмотрела то, что он ел (тоненькие пресные лепёшки, прикрытые ломтиками вымоченного в маринаде сырого мяса – тоже вряд ли похоже на завтрак), и села к нему за стол.

– Доброе утро, Виктор, – рассеянно сказала она и бросила в кофе сахар. Лаи смотрел на неё. Тёмные, глубокие глаза с невероятными ресницами – раза в полтора длиннее, чем у среднего землянина… – Вы заметили уборщика в коридоре? Мне показалось, он…

– Дебил, – жёстко закончил Лаи. – Вам не показалось.

Лику обескуражила эта откровенность, несвойственная земной культуре.

– И ему не позволяют носить локон чести?

– Он всё равно не понимает смысла. Да и ритуал стрижки он не сумел бы провести. Таких, как он, стригут опекуны – исключительно ради опрятности.

– Возьму себе ещё булочек, – проговорила она. Вышло виновато.

Она сходила за булочками, а затем задала ему вопрос, всё это время вертевшийся у неё на языке:

– Но… если вы официально признаёте, что люди делятся на полноценных и неполноценных… каковы критерии? Кто это решает? Где гарантия, что категория неполноценных не будет расширяться – что в ней не окажутся все, кто кому-то по какой-то причине не нравится?

– Знаете, – усмехнулся Лаи, наливая себе ещё вина, – этот вопрос напоминает ваши споры между христианами и атеистами. Вот вы, например, атеистка?

– Агностик, – поправила Лика.

– Тем не менее. Насколько я могу судить по диспутам в Интернете, ни один христианин не в состоянии понять, что мешает таким, как вы, пожирать младенцев. И, однако, вы этого не делаете.

– Неудачная аналогия. Агностики и атеисты не отрицают равенства всех людей. И потом, есть понятие сострадания.

– А у нас есть понятие «ифаа». Примерно это можно перевести как «всё, что отличает человека от животного» или «воля быть человеком». Человек полноценен, если у него есть ифаа. Ответственность за тех, кто не сумел стать человеком, тоже часть ифаа.

Он прищурился и поглядел на Лику сквозь свои роскошные ресницы.

– Это трудно объяснить не-барнардцам. Мне в своё время тоже было трудно вникать в земное мышление. Впрочем, в вашей старой литературе мне попалось слово, которое в какой-то степени соответствует этому понятию.

– Какое же?

– «Гуманизм».

Лика поморщилась. Всё-таки Лаи переоценивал своё знание земной культуры.

– Вы что-то путаете, Виктор. Гуманизм – это американская разновидность фашизма. Прочтите любой учебник.

Оба некоторое время молчали; Лика смотрела в чашку с остатками кофе. А вот кофе здесь синтетический, отчего-то подумала она. Только в люксовых номерах есть пакетики с натуральным…

– Вы идёте на утреннее заседание? – спросил Лаи. Лика посмотрела на часы.

– Ещё не знаю… А Патрик куда делся?

– Уже позавтракал и ушёл. Хотел послушать доклад о пещерных фресках Фаара. Между прочим, ужасно был недоволен, что вы всё не появлялись, – в глазах Лаи зажёгся озорной огонёк.

– Я спала, – призналась Лика с тем смущением, с которым всегда говоришь полуправду. Лаи отодвинул свою пустую тарелку на край стола.

– Я только хотел сказать, что, если вы всё-таки не пойдёте на заседание, мы могли бы сходить посмотреть Храм Семи Богов. Ему тысяча восемьсот лет, и он всё ещё действует.

– Разумеется, – неожиданно для себя сказала Лика. – Покажите мне его.

Храм выступал из разноцветья современных построек, как причудливый скальный массив, упиравшийся в небо. Вблизи него не было высотных зданий – очевидно, барнардцы не любили загораживать памятники архитектуры. И правильно, подумала Лика, вспомнив своё разочарование от поездки в Лондон, когда она обнаружила, что собор святого Павла можно разглядеть снаружи целиком только на открытках, смоделированных на компьютере. Но мощь этого красно-серого, нависающего над головой камня вселяла в неё тревогу. Здесь не было гармонии и успокоения – по крайней мере, привычных для землян. Лика напрасно искала хоть каких-то признаков стройности или порядка – чем больше она смотрела, тем больше храм представлялся ей заброшенным обиталищем бандерлогов. На бесформенных уступах стен росли цветы, кустарники, местами даже деревья; окна почти целиком скрывал плющ, или что-то очень похожее; то тут, то там из неотёсанного камня выступал случайный барельеф, как будто художник едва начал свой труд и не закончил. Однако храм не был покинут – туда вливался поток празднично одетых барнардцев, мелькали яркие пилотки мужчин и платья женщин, а несколько раз в толпе Лике на глаза попались и земляне. Подойдя ближе ко входу, она увидела, что многие, перед тем как войти в храм, покупают что-то в небольших автоматах, установленных во дворе. Свечи, предположила она. Но это оказались не свечи, а крупные орехи в тонкой красноватой кожуре.

– Орехи для жертвенной трапезы, – пояснил Лаи, упреждая её невысказанный вопрос. – Нам тоже надо купить хотя бы два, по одному на каждого.

Он приложил кредитный перстень к считывателю автомата и два раза нажал на кнопку. В лоток скатилось два ореха. Лаи сунул их в жилетный карман и взял Лику под руку.

– Пойдёмте.

То, что он продел свою руку под её локоть, было абсолютно естественно, хотя он и сделал это не так, как мужчины с Земли. Вдвоём они направились ко входу в храм.

– А что делают с этими орехами? – шёпотом спросила Лика.

– Едят, конечно, – совершенно не религиозным тоном отозвался Лаи. – Но сначала лучше сходить на Башню Поющих Ветров. Это вроде места для медитации.

На башню вела нескончаемая винтовая лестница – единственное, что было общего у Храма Семи Богов с его земными собратьями. Здесь Лаи пришлось выпустить руку своей спутницы – ширины прохода с трудом хватало на одного человека. По барнардским обычаям, он двигался впереди, иногда оглядываясь на неё – не сбавить ли темп. Со спины он казался совсем юным, едва ли не подростком; его прямо-таки микроскопические шортики высоко оголяли ноги: с земной точки зрения, едва ли подходящая одежда не только для посещения храма, но и вообще для взрослого мужчины. Зато рубчатые подошвы его сапог идеально подходили для того, чтобы карабкаться вверх по истёртым скошенным ступеням. Лика порадовалась, что надела сандалии вместо туфель.

Несколько раз им пришлось останавливаться и прижиматься к самой стене, пропуская тех, кто возвращался вниз. По-видимому, другого спуска с башни, кроме как назад по той же лестнице, не было. Наконец они выбрались на смотровую площадку.

Площадка напоминала массивную беседку, сложенную из необработанного камня – защищавшая её от дождя крыша опиралась на кольцо каменных столбов, между которыми открывался вид на город. Лаи подошёл к перилам.

– Здесь холодновато, – сказал он, – но немного постоять можно. Слушайте.

Они стояли на площадке, поёживаясь от холода. Ветер трепал им волосы; Лаи пришлось придержать рукой пилотку, чтобы её не сдуло. Где-то над головой Лика различила негромкое гудение, похожее на хор из многих голосов. Гул этот не был однородным – в нём выделялось несколько тонов, которые складывались в какую-то простенькую мелодию. Источник его было не определить – он заполнял всё пространство, как будто сам воздух вокруг мерно вибрировал.

– Что это? – заинтересованно спросила Лика. Лаи переступил с ноги на ногу, прячась от сквозняка.

– На самом деле – просто старые кувшины, заделанные в крышу. Когда-то люди верили, что через них с нами общаются боги.

– Может быть, так оно и есть, – сказала Лика, вслушиваясь в пение кувшинов. – Я хочу сказать, что если во Вселенной действительно существует высшее организующее начало, то оно…

Ровную гудящую завесу разодрал писк телефона. Щёки Лаи порозовели от неловкости.

– Забыл выключить, – он торопливо выдернул капсулу из пояса. – Теперь придётся отвечать…

Чтобы не мешать ему, Лика отошла к противоположному краю площадки. Правда, она всё равно не понимала ни слова, но почему-то чувствовала потребность быть деликатной. Держась одной рукой за шершавый камень колонны, она выглянула наружу. Ветер захлёстывал ей лёгкие; город внизу был как на ладони, со всеми его зданиями и транспортными развязками. Далеко внизу по монорельсовой линии полз похожий на жёлто-синюю гусеницу вагон. Метрах в тридцати от Лики промчался двухместный аэромобиль; от неожиданности ей показалось, что машина летит прямо на неё, и она отпрянула. Летун мигнул ей фарами, сделал крутой вираж и скрылся из виду. Лика посмеялась про себя и повернулась.

И увидела белое лицо Лаи, судорожно сжимавшего в пальцах вынутую из уха капсулу. Его глаза были чёрными и бездонными. Глаза утопающего.

– Виктор?

Лика испуганно шагнула ему навстречу. Он опустил руку и убрал капсулу в пояс.

– Дорану плохо, – хрипло выговорил он. – Сердечный приступ.

– Сердечный приступ? В его возрасте? – Лика ощутила смятение. – Это какая-то ошибка…

– Ошибка исключена, – Лаи покачал головой. – Его подобрали в гостиничном саду, и на пальце у него было гостевое кольцо. В кольце они и нашли мои координаты – в память забито, что Доран навещает такого-то. Сейчас он в медцентре гостиницы.

– Ничего не понимаю, – сказала Лика. Это было самое искреннее, что она могла сказать.

– Я тоже.

Лаи прикусил губу. В глазах его стояло такое отчаяние, какое бывает только у барнардцев.

– Хоть бы мне позвонил, дурачок, что собирается дожидаться меня в парке… Телефон-то был включен.

– Он в тяжёлом состоянии?

– Боюсь, да. Врач сказал, что ситуация стабилизировалась, но Дорану нужен покой. Обещал перезвонить мне позже и сказать, когда можно будет к нему зайти.

Он страдальчески поглядел на Лику.

– Посмотрите храм без меня? Ничего?

– Не глупите, – оборвала Лика. – Я с вами.

Она еле поспевала за ним, пока он бежал вниз по винтовой лестнице, прыгая со ступеньки на ступеньку. Монорельсовый вагон как раз распахнул двери у остановки, но в спешке Лаи никак не мог попасть перстнем в валидатор турникета, и обоим показалось, что прошла целая вечность, прежде чем они очутились внутри. Поездка длилась в молчании; каждый из них словно боялся неосторожно сказанным словом вызвать непоправимые разрушения – словно судьба Дорана зависела от того, что они скажут или не скажут в вагоне. Заговорить они решились только в фойе гостиницы.

– Ещё и половины времени не прошло, – Лаи взглянул на свои старомодные часы в титановом корпусе. – Меня это доконает.

– Наверное, если бы ему стало хуже, вам бы перезвонили, – Лика пыталась быть рассудительной. Она понимала, что рассудительность – не слишком убедительное утешение, но надо же было что-то сказать.

– Надеюсь.

Они доехали на лифте до своего этажа. В коридоре их снова захватило мучительное молчание. Он был подавлен, она – просто не знала, что говорить. Переживания Лаи действовали на неё ещё сильнее, чем несчастье с Дораном. Земные мужчины никогда не выражали страх и надломленность так откровенно, да и Лаи не был из тех, кого легко вывести из равновесия. Она имела возможность убедиться в этом в экспедиции.

И к тому же Доран… Это очаровательное создание в оранжевой рубахе до пят – неужели он в самом деле, сейчас вот, погибает от сердечного приступа?

Лаи открыл дверь своего номера. Лика прошла за ним. Фарисейство было неуместно. Она не могла оставить его одного.

Он остановился посреди комнаты. Попытался ослабить на шее узел платка, но бросил эту попытку.

– Ох, Лика… – произнёс наконец он. А потом неожиданно подошёл к ней и уткнулся лицом ей в плечо.

Она была так растеряна, что бессознательно погладила его по голове. Её ладонь успела соскользнуть с пилотки и задержаться на его горячем бархатистом затылке, прежде чем она опомнилась. Она надеялась, что не коснулась волос. Но нет, локон был выпущен из-под шапочки сбоку на висок. Всё в порядке…

– Не убирайте руку, – прошептал Лаи. Она не сразу поняла его.

– Не убирайте руку, – повторил он. – Мне нравится, когда вы так делаете.

Лаи дышал ей в плечо сквозь свитер. Ложбинка над шеей у него была совсем такая же, как у землян. Только уши немного отличались по форме, розовые мочки были слегка заострёнными. Забытые храмовые орехи болтались в его жилетном кармане.

– У вас руки прохладные, – чуть застенчиво проговорил он, – а у меня такое творится в голове…

Постояв так немного, он мягко освободился из-под её руки и сел на кровать. Лика не рискнула сесть рядом с ним. Она осталась стоять. Он не смотрел на неё.

– Это противоестественно, если хотите знать, – порывисто сказал он. – Стоит только подумать, что он мог умереть, в его годы…

– У него были какие-то проблемы с сердцем? – спросила Лика, только для того, чтобы как-то выразить сочувствие. Её душили её собственные эмоции, в том числе и не очень уместные в той ситуации, в которой находились они оба. Но, боже мой, кто же знал, что они такие приятные на ощупь?

– Никогда. С чем-чем, а с сердцем у него всегда всё было в порядке.

– Ужасно, – искусственным голосом ответила Лика. Хотя ужас её был абсолютно искренним. Ей никогда не давались соболезнования, вот в чём беда.

Она всё ещё ощущала на пальцах бархатный жар. Она не смогла бы сказать, сколько прошло времени так, в молчании, прежде чем телефон Лаи заверещал.

– Да, – сказал Лаи. – Алло, – потом спохватился и перешёл на родной язык. На лицо его понемногу возвращались краски. Оборвав связь, он вскочил с кровати.

– Это из медцентра. Говорят, к нему можно зайти.

14. «ДРУГАЯ КУЛЬТУРА», СКАЗАЛ АСТЕРИКС

Марс, экспедиция D-12. 10 ноября 2309 г. по земному календарю (11 сентября 189 года по марсианскому).

Мэлори старался заставить себя сосредоточиться на статье, но слова не шли ему на ум. Внутри у него по-прежнему всё кипело, хотя испачканная салатом кофта давно уже лежала в баке стирального автомата. Давясь, он сжевал подряд три печенья, запил в конце концов чаем из термоса. На экране по-прежнему горели бесполезные строчки: «Соображения о воздействии летальных мутагенных факторов на заключительной фазе существования марсианской цивилизации…»

В дверь постучали. Негромко и коротко, но всё же неожиданно для него. Он едва не поперхнулся чаем и поспешно поставил недопитый колпачок от термоса на стол.

– Войдите, – обронил он. Дверь скрипнула. Мэлори поднял взгляд от клавиатуры. Перед глазами его очутился белый ремень с пряжкой из четырёх переплетённых лент, стягивавший складки серо-голубой блузы.

– Простите, что отвлекаю вас, Артур, – сказал Лаи, – но мне нужно с вами поговорить.

– Я слушаю, – неохотно отвечал Мэлори, сохранив файл. Лаи помедлил, подбирая слова.

– Видите ли… Я хочу принести вам свои извинения за то, что так получилось.

Это ещё что за номер, подумал Мэлори. Чего ему нужно?

– А почему вы должны извиняться? – он наконец удостоил барнардца взглядом в глаза. – Это проблемы Амаи, а не ваши.

По щекам Лаи разлилась горячая краска.

– Это и мои проблемы тоже, – быстро сказал он. – Могу я попросить вас об одной вещи?

Он нервничал; в совершенно несвойственной ему манере он начал мяться и засовывать пальцы за ремень. Мэлори снова взглянул на экран. Ни к чёрту не годится, подумал он.

– Ну? – теряя терпение, спросил он. Лаи собрался с духом.

– Я бы хотел попросить вас не наказывать Амаи чересчур строго. Он, конечно, сделал большую глупость, но он всего лишь студент…

Ах, вот куда он гнёт, догадался Мэлори. Ну да, было бы наивно полагать, что он, с его самомнением, не попытается вмешаться – раз уж он оказался участником этой истории. Участник истории, с красными пятнами на лице, беспокойно смотрел на начальника экспедиции.

– Простите, Виктор, – с уничтожающей вежливостью произнёс Мэлори, – но у вас нет полномочий за него заступаться.

Лаи облизал пухлые губы и сглотнул слюну.

– Думаю, есть. Возможно, вы не знаете, но он, как и я, с Таиххэ. Более того, мы из одного университета, только филиалы разные.

– И что? – холодно осведомился Мэлори. – Собираетесь использовать землячество как аргумент? Между прочим, по нашим законам это наказуемо. Антикоррупционный Кодекс ООН от 2078 года приравнивает землячество к взятке и сексуальному давлению. Вы в курсе?

– Полагаю, это не тот случай, – мягко возразил барнардец. – Я не собираюсь вымогать у вас каких-то привилегий для Амаи. Произошла трагическая нелепость, и для меня долг чести – не допустить необратимых последствий. Амаи ещё не окончил учёбы, и было бы несправедливо лишать его будущего только из-за того, что он один раз набедокурил.

– Один раз? – Мэлори прищурился, разглядывая Лаи откровенно неприязненно. – Амаи уже неоднократно нарушал правила поведения на станции. Если хотите знать, из-за него несколько раз летело программное обеспечение. То, что случилось сегодня – просто закономерный итог, подтверждающий его полную неспособность к экспедиционной работе.

Утомившись собственной убедительностью, он глотнул остывшего чаю. И услышал голос барнардца:

– На вашем месте я бы дал ему шанс.

Мэлори изумлённо поставил колпачок с чаем на клавиатуру, вызвав полный сумбур в окне файла. В таком тоне с ним ещё никто не разговаривал. Его взгляд упёрся в Лаи, как лазерная указка.

– Ч-то?

Взгляд этот, по замыслу испепеляющий, не оказал на Лаи никакого воздействия, и даже интонация не удалась – вместо глубокого презрения вышла ошарашенность. Лаи стоял всё так же прямо, чуть откинув назад спину, нимало не обескураженный. Злясь не только на него, но и на себя – за неумение совладать с чужой непонятливостью, – Мэлори потухшим голосом повторил:

– Что вы сказали?

Как и следовало ожидать, Лаи воспринял эту реплику на полном серьёзе. Не сводя блестящих тёмных глаз с начальника экспедиции, он сказал:

– Я имею в виду, что Амаи уже достаточно наказан. Мне пришлось грубо обойтись с ним; у меня не было другого выхода, но это и так большой стресс для него. Мне бы не хотелось, чтобы его жизнь оказалась сломанной из-за одного случайного происшествия.

– Не сломается, – осклабился Мэлори. – Сменит профессию, только и всего. А если ему так дорога археология, об этом надо было думать раньше. И головой, а не прочими местами.

– Вы не знаете Амаи. Он очень совестливый человек. Он постесняется переводиться на другую специальность, постесняется скрыть эту историю – он не попытается уйти от позора. А если он будет выставлен в таком виде, он не рискнёт носить локон чести.

Мэлори посмотрел на Лаи. Стоит тут перед ним – полтора метра ростом, ресницы, как у фарфоровой куклы, пижонские усики… Да что, в конце концов, этот крендель о себе воображает?

– Знаете что, – устало сказал он, – мне плевать на ваши локоны. Правила одни для всех участников экспедиции, и кому они не нравятся – адью. Что касается вас, Виктор, то у вас нет права лезть со своим уставом в чужой монастырь.

Лаи прохладно кивнул, не выказывая никаких эмоций, кроме молчаливой досады.

– Я понимаю, – спокойным голосом ответил он. – Спасибо, Артур. Извините за беспокойство.

Он повернулся спиной и взялся за ручку двери. Уже на пороге он обернулся и через плечо спросил:

– Могу я узнать, что всё-таки ждёт Амаи?

Мэлори наконец расслабился. Победа осталась за ним. Он аккуратно убрал с клавиатуры чай и переставил его на свободный угол стола.

– Об этом я ещё подумаю.

Лаи мучили тяжёлые мысли, когда он раздевался у себя в комнате перед сном. Вмешательство было его долгом, но его худшие подозрения насчёт результатов этого вмешательства оправдались.

Спальня только что по высоте не походила на египетский саркофаг, но Лаи, при его росте, это нисколько не стесняло. Пространства вполне хватало, чтобы наедине с самим собой обдумать положение. За себя он не боялся – он не принадлежал к экспедиции D-12, и Мэлори не мог применить к нему штрафные санкции, хотя испортить отношения с начальником станции, где ты гость, не слишком похвально. Хуже то, что это происшествие спутало ему планы – теперь выпросить у Мэлори полёт в двадцать пятый квадрат будет значительно труднее. Всё это, однако, были пустяки по сравнению с возможными последствиями этой истории для Ори. Похоже, он не столько помог, сколько навредил мальчику.

Ты виноват, сказал он сам себе, ты должен был помнить, что у землян слишком многое зависит от настроения. Вряд ли землянин способен сохранять способность к непредвзятому суждению после того, как безусый семнадцатилетка швырнул в него салатом у всех на глазах. Это и так не льстит ничьему самолюбию, а уж земляне-то, с их представлениями о самолюбии…

Лаи не додумал эту мысль до конца. Сидя обнажённым на краю койки, он взял в руки машинку для подпиливания ногтей. Ногтями ему приходилось заниматься через каждые два дня. Иногда он завидовал землянам с их медленным обменом веществ. Патрик Коннолли, например, мог не срезать ногти целую неделю и – страшно сказать – не бриться больше суток, и тем не менее сохранять относительно благопристойный вид. Вероятно, оттого, что физиология землян не требовала слишком частого ухода за собой, они воспринимали чрезмерную, на их взгляд, опрятность как подозрительное излишество – которое с трудом прощалось женщинам и считалось едва ли не пороком для мужчин. Что составляло насущную жизненную потребность барнардца, землянами расценивалось как признак изнеженности и недостаточной мужественности, хотя какая связь между мужественностью и степенью нечистоплотности, для Лаи так и осталось загадкой. Он вспомнил свою первую стажировку на Земле, в египетской пустыне. Он был тогда совсем молод – борода у него не росла, а волосы ему по возрасту полагались длинные; но всё же его земные товарищи подглядели, как он трижды в день обтирался влажными салфетками, и подняли его на смех. На раскопе они зажимали пальцами носы, притворяясь, будто у них аллергия на запах салфеток; несколько раз прозвучало слово «гомик». Лаи тогда был так наивен, что спросил, что это такое, и долго не понимал разъяснений. Когда, наконец, пожалевшая его единственная девушка в команде всерьёз растолковала ему смысл непонятного термина, он не поверил. Он решил, что его разыгрывают. И даже когда она вытащила из рюкзака компьютер, раскатала его на коленях и показала Лаи сочинения Лукиана и Петрония в Интернете, это его не вполне убедило. Ему пришлось поверить только тогда, когда он наткнулся на несколько весьма специфичных веб-сайтов и заодно получил кое-какие сведения о нюансах анатомии землян – частично он знал об этом и раньше по произведениям земного искусства, но не предполагал, что различия, абсолютно незаметные в повседневной одежде, могут простираться столь далеко. Как выяснилось, альбомы Лувра и Дрезденской галереи давали более чем неполную информацию.

Лаи обрабатывал ногти машинкой, с педантичной точностью оставляя белую полоску по краям шириной в полтора земных миллиметра. Как всё-таки тяжело общаться с землянами, думал он. Чего он никогда не мог понять, так это их пристрастия выискивать любые предлоги, освобождающие их от уважения к другому человеку – будь он барнардец или даже их собственный соплеменник. Похоже, оно считается у землян чем-то вроде обременительного правила этикета (их этикет – отдельная история, он так запутан и перегружен бессмысленными правилами, что они и сами не в силах его соблюдать, но тем не менее относятся к нему крайне трепетно). С особенностями земного воспитания ему пришлось столкнуться ещё в космопорту в день своего первого прилёта на Землю, в очереди к автомату для регистрации прибывших. Перед ним стояла женщина с маленькой девочкой. В принципе Лаи знал, что земные дети играют человеческими изображениями – он видел это в кино и на открытках; ему это было неприятно, но мало ли у кого какие обычаи… Но то, что он увидел тогда, было гораздо хуже тех открыток. Девочка держала куклу за ногу на весу, волоча её головой по полу; платье куклы сбилось до подмышек, волосы подметали пол, и на них наступали другие пассажиры. Лаи затошнило; его первый порыв был – броситься к девчонке и как-то это пресечь, но он остудил себя. Он не имел права вмешиваться в воспитание чужих детей, тем более в присутствии матери – а раз мать никак не реагировала на то, что делал ребёнок, значит, таковы были традиции Земли, и, какое бы отвращение они ни вызывали, он должен был с ними смириться. И всё-таки эта сцена надолго осталась у него в памяти. Ему казалось, что она всё же говорит что-то о психологии землян.

Формально земное общество декларировало принцип всеобщего равенства, он был даже прописан в их законодательстве, и это поначалу ввело Лаи в заблуждение, заставив его воображать, что, по большому счёту, земляне и барнардцы ничем не отличаются. На деле же, как ему пришлось узнать довольно скоро, отношение землян к себе подобным испытывало чудовищную зависимость от настроения, личных предубеждений, дружеских и родственных связей, даже привычек и вкусов разных групп населения, непостижимым образом связанных с общественным статусом. Земляне в большинстве своём не придавали никакого священного значения одежде и волосам, но именно в этой области они проявляли мелочный деспотизм, не опирающийся ни на традицию, ни на здравый смысл. Однажды Лаи не пустили в ночной клуб, хотя он был в земном костюме – всего лишь потому, что костюм не принадлежал к одному из тех брэндов, которые носили завсегдатаи клуба. В другой раз, когда он прилетел на Землю на конференцию, уже дипломированным специалистом, охранник бара, куда он зашёл после прогулки по городу, заорал на него: «Кыш отсюда! Кришнаитов не пускаем!». Оказалось, что этот тип ни разу не видел живого барнардца и принял Лаи за распространителя сектантских брошюр – из-за его локона.

В глубине души у него шевельнулось подозрение, что Мэлори руководствуется по большому счёту теми же принципами, что и балбес-охранник. Ему не хотелось обдумывать это на ночь. Плечи его передёрнулись. Он осознал, что ему зябко. Бросив взгляд на табло микроклимата, он увидел, что температура едва дотягивала до девятнадцати градусов Цельсия – далеко не комфортные условия для барнардца. Убрав машинку для ногтей в выдвижной ящичек под койкой, Лаи заполз под одеяло.

Манера ложиться спать у него тоже была своеобычной: вместо того, чтобы откинуть одеяло и улечься, Лаи вскарабкался с ногами на койку, приподнял самый краешек одеяла и вдвинул под него своё гибкое, старательно отмытое тело. Вытянувшись в холодной постели, он пошарил рукой в изголовье и включил обогрев. Матрац под ним стал теплеть, и Лаи расслабился.

Ну, уж срывать своё исследование он точно не даст, подумал он, опуская голову на подушку. Надо попросить аэромобиль, когда Мэлори будет в нормальном настроении. Не самый честный способ добиться своего – использование чужих слабых мест, но Мэлори не оставляет ему выбора. Ему не нравилось обдумывать такие вещи на ночь глядя. Гораздо приятнее было зарыться с головой в тёплую постель и прислушиваться к тому, как мягкая тяжесть разливается по рукам и ногам. Ресницы слипались. Лаи натянул одеяло на затылок и провалился в блаженную тёмную бездну.