Текст книги "Двойной бренди, я сегодня гуляю"

Автор книги: Мария Елиферова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Момент, – откликнулся Лаи, выбирая в списке адрес личного компьютера Мэлори. Отправив файлы, он снова повернулся к Ори. – Друг мой, а как же вы сдали зачёт?

Ори покраснел ещё больше и опустил длинные ресницы.

– Я его не сдавал.

– Вот это номер! – Лаи приподнял левую бровь. – Как вас в таком случае допустили на стажировку?

– Я… взломал пароль итоговой ведомости, – сконфуженно выговорил Ори. Тут уже покатились со смеху все, включая Лаи. Даже Эрика хрюкнула в рукав комбинезона.

– Так вы ещё и хакер! – застонал Лаи, утирая брызнувшие слёзы. – С ума сойти! Ничего, хоть краснеете, когда признаётесь – и то хорошо.

– Мэлори не говорите, – обеспокоенно сказала Лика по-английски, – узнает – на серпантин его порвёт.

Взгляд Лаи, адресованный ей одной, обжёг её, как жидкий азот.

– Вы плохо обо мне думаете, – по-английски произнёс он ледяным тоном. Затем снова перешёл на маорийский, и интонация его мгновенно сменилась: – Вам везёт, Амаи. Попробовали бы вы прогуливать мои лекции…

Он встал с кресла и снисходительно погладил Ори по плечу. Дверь лаборатории распахнулась, и на пороге появился Мэлори. При виде начальника экспедиции веселье тут же смолкло.

– Объясните, – коротко сказал Мэлори, подходя к их столу. Он застёгивал на ходу кнопки лабораторного комбинезона. Коннолли не сразу понял, о чём он.

– Объяснить – что?

– То, что я только что получил от вас по почте. Это результаты реконструкции?

– Именно.

– У вас есть какие-нибудь гипотезы?

– Только одна. Что это связано с катастрофой, разрушившей марсианские города, и что эти экземпляры относятся к стадии вымирания здешней цивилизации.

– Об этом я и без вас мог бы догадаться, – кисло сказал Мэлори. – Конкретнее?

– Конкретнее – мутагенный фактор Х, – осторожно проговорила Лика. – Вероятнее всего, радиоактивное загрязнение. Не исключён искусственный характер.

– Говоря попросту, Хиросима? – подытожил Мэлори.

– Вполне возможно.

У Мэлори заколотилось сердце. Правильно он сделал, что не стал торопиться с отчётами для Земли… Всё это следует попридержать, пока они не оформят всё должным образом. Не следует угощать за свой счёт любителей сенсаций.

– Вот что, – сказал он. – Подготовьте остальные находки. Сколько успеете до окончания смены. Проинструктируйте вечернюю смену, что делать. Нужна реконструкция всех образцов и по итогам – статистическая таблица. Чтобы всё было как в аптеке, ясно?

– Яснее некуда, шеф, – откозырял Коннолли. Мэлори кивнул, как ему самому казалось, ободряюще, развернулся и вышел из лаборатории. Лаи, как будто что-то вспомнив, последовал за ним.

Когда за ними закрылась дверь, остальные некоторое время медлили, прежде чем продолжить работу.

– Амаи, ты очумел, – сказал Коннолли. – Зачем было выкладывать всё о своих учебных подвигах?

– Не могу врать в его присутствии, – Ори указал глазами на дверь, и всем было понятно, что он имеет в виду не Мэлори. – Я ещё не настолько потерял уважение к себе.

– Придурок, – Коннолли обнял его за худенькие плечи. – Ты же болтаешь не только при нём. Я боюсь за твою бестолковую кудрявую тыкву, как ты не понимаешь?

На маори Патрик так же свободно сыпал просторечием, как и на английском, и слегка напуганный Ори плохо понимал его. Лика двинулась к ним.

– Вот, значит, какого мнения о нас Патрик, – желчно проговорила она. – Наш милый Патрик…

Эрика молчала, набычившись; взгляд её под редкими бровями был тяжёлым. Коннолли почувствовал себя неловко.

– Я только хотел сказать, не надо за чаем трепаться… – под взглядами коллег он сник и закончил: – Ладно, девочки, не сердитесь. Олимпия?

– Олимпия, – хором сказали Лика и Эрика. По традиции оксфордских археологов, это был общеизвестный пароль, означавший примирение.

Лаи догнал начальника экспедиции в тамбуре между В-лабораторией и медиа-залом.

– Артур, – сказал он, – меня интересует один вопрос. Если вы позволите?

– Да? – с запозданием отреагировал Мэлори, сражаясь с кнопками. Лабораторные комбинезоны, надевавшиеся поверх обычной одежды, застёгивались с боков, со всех сторон, и довольно сильно напоминали детские ползунки. Требовалось некоторое время, чтобы к ним привыкнуть, но к концу сезона участники экспедиций уже не задумывались, как они в них выглядят. Хуже было то, что на комбинезоны не ставились магнитные застёжки – магниты могли сбить настройки некоторых чувствительных приборов, – и потому они были снабжены механическими кнопками старого образца, которые всё время заедало.

– Я обнаружил в компьютере планы работ. Там, кроме семнадцатого, отмечен ещё и двадцать пятый квадрат. Насколько я понимаю, раскопок в нём ещё не было?

Мэлори выпутался из комбинезона и стал его сворачивать.

– Могу я вас спросить, что представляет собой двадцать пятый квадрат? – учтивость Лаи была настойчивой. Мэлори наконец обратил на него взгляд.

– А я могу поинтересоваться, зачем вы копаетесь в наших файлах?

– Простите, Артур, но этот файл лежит в открытом доступе, – невозмутимо ответил Лаи. – Он в разделе общего пользования.

Поняв, что ляпнул полную ерунду, Мэлори угрюмо запихнул комбинезон в настенную ячейку. Его промах вызвал в нём досаду – и на себя, и на Лаи, терпеливо ожидающего ответа.

– Ничего особо интересного там нет, – отмахнулся он. – Несколько холмов. Некоторые думают, что под ними постройки. Всё равно у нас нет времени ими заниматься.

– Я мог бы слетать туда на разведку, – предложил Лаи. – Это займёт всего каких-то полдня. Если вы только дадите мне ключ от машины…

– Не тратьте времени на прожекты, Виктор. У нас и так работы невпроворот. Лучше помогите нам разобраться с этими захоронениями.

Мэлори вышел в медиа-зал. Как был, в комбинезоне, Лаи последовал за ним.

– А если там обнаружится информация, способная пролить свет на наши находки?

– Может, обнаружится, а может, и нет. Мы же не забрасываем этот квадрат – мы оставляем его на следующую экспедицию.

Он оглянулся на Лаи.

– И снимите, наконец, комбинезон. Вы его извозите.

10. В МУЗЕЕ

Барнарда, 14 декабря 2309 года по земному календарю.

– А вы имели успех, – сказал Лаи, обмахиваясь программкой заседания. – Заметили, как вас слушали?

– Да уж, – Лика закашлялась, прочищая горло. – Никогда не приходилось так долго вещать на маорийском. Чувствуешь себя оперной певицей.

– Вас должно утешать то, что для многих наших докладчиков это ещё труднее, – яркие глаза Лаи на мгновение задержались на ней. Лика снова ощутила непривычное смущение.

– Во всяком случае, – сказала она, чтобы одолеть эту помеху, – не такая уж и глупая идея – цветочный венок, когда читаешь доклад по-маорийски.

– Для меня с самого начала было очевидно, что у вас есть чувство стиля.

К ним присоединились Коннолли и Доран, возвратившиеся с фуршета. Доран был всё в той же апельсиновой рубахе, заметной даже среди барнардских официальных костюмов. Щёки его горели – не понимая ни слова ни по-английски, ни на маори, он тем не менее превосходно понял намерение Коннолли выпить с ним за знакомство. Надо полагать, Патрик подошёл к этой задаче не чисто формально, так как Доран пребывал уже в довольно обаятельном виде.

– Hi! – воскликнул Доран, в один приём израсходовав весь свой запас земных слов. Лика подозрительно глянула на него.

– High indeed. Патрик, тебе не кажется, что вы перестарались?

– Лика, не пуританствуй, – ответил Коннолли. – Если принимающая сторона ставит выпивку, то уж наверно не для декорации.

– Вы оба ненормальные. Виктор собирался показать нам музей…

Лаи поймал хохочущего Дорана за плечи.

– Ничего страшного, – он на несколько секунд притиснул племянника к себе. Выглядело это довольно несуразно, так как Лаи-младший был сантиметров на пять выше старшего. – Доран вполне адекватен. Для того, чтобы его выставили из музея, ему нужно столько, сколько ни на одном фуршете не дадут.

– Ну да, – с сомнением проронила Лика. Лаи отпустил Дорана, дав ему напоследок любовный тычок в спину.

– Пойдёмте смотреть музей.

Университет соединяла с музеем крытая стеклянная галерея, дугой пролетавшая над внутренним двором. В музее она резко изгибалась и переходила в открытый балкон, который обтекал музейный зал по всему периметру. Архитектурный стиль балкона чем-то напоминал Гауди. С высоты его открывался вид на центральный зал музея. Там размещалась коллекция скульптуры.

– Отсюда обзор лучше всего, – сказал Лаи, подходя к перилам. – Но, если вас заинтересуют какие-то конкретные экспонаты, можно спуститься.

– Да не мешало бы, – Коннолли поглядел вниз. – Маловаты для того, чтобы любоваться издали.

– Успеем спуститься, – недовольно ответила Лика. – Я отсюда хочу взглянуть.

Язык у Патрика и без вина хуже спортивного комментатора, подумала она – вываливает всё подряд, так что не знаешь, куда деваться. Барнардские статуи действительно были невелики – самая большая из них едва на голову превышала рост среднего барнардца. Благодаря постаментам они возвышались над посетителями, прогуливавшимися в зале, но вкус к монументальности в них напрочь отсутствовал. Похоже, он был в принципе чужд барнардцам. Большинство статуй были из дерева или керамики – камня было очень мало, а металл отсутствовал вовсе. Возможно, это объяснялось нехваткой металлических руд на Барнарде – расходовать тонны железа, меди и алюминия на статуи было здесь непозволительным расточительством. А может, дело было в своеобразии эстетических пристрастий барнардцев. Позы статуй были лёгкими и элегантными, черты лиц и складки одежд тщательно отделаны. Очутись здесь «Давид» Микеланджело, он показался бы слоном в посудной лавке, подумалось Лике.

– А вот и наш друг Науит, – Лаи указал в правую часть зала. Фигуру в доспехах Лика узнала мгновенно. Она не заметила её раньше потому, что статуя была не такого цвета, как в парке. Парковая реплика была сделана из какого-то серо-зелёного материала вроде бетона; оригинал оказался терракотовым, приятного светло-коричневого оттенка. И он был меньше.

– Давайте спустимся, – взволнованно сказала Лика. Ей не терпелось рассмотреть статую поближе. Все четверо двинулись по лестнице, сбегавшей с галереи в зал, причём Доран перепрыгивал через две-три ступеньки. Один раз Лаи даже пришлось придержать его за пояс, потому что он едва не поскользнулся.

– Будешь проводить научное сопоставление с Тарасом Бульбой? – задиристо бросил Коннолли. Ему совершенно не хотелось подходить к этой статуе – она напомнила ему об утреннем инциденте, и он удивлялся, зачем это нужно Лике. Он-то не был свидетелем злосчастного эпизода, и всё равно ему сделалось не по себе при виде коленопреклонённого Науита.

Лика не обратила ни малейшего внимания на его попытку съязвить; она приблизилась к статуе вплотную и жадно изучала её.

– Так это подлинник? – на всякий случай спросила она. Лаи подтвердил кивком. Она обошла вокруг статуи и остановилась с другой стороны.

Теперь она понимала, почему Лаи так пренебрежительно отнёсся к статуе в парке. Парковая была современным слепком, и довольно грубым. Здесь же тёплая золотисто-коричневая керамика была до последнего квадратного сантиметра с любовью заглажена пальцами мастера – то, что именно пальцами, Лика поняла сразу, потому что глина во многих местах сохранила узоры его отпечатков. Только волос и усов коснулся резец, процарапав извивы тончайших штрихов. Между подкрашенных чёрным бровей лежала глубокая морщина, рот печально сжат, пальцы сплетены на рукояти меча. Почему у него такое лицо? Лика сделала ещё полшага в сторону и увидела тщательно вылепленный длинный рубец на голове. Вот, значит, что, он ранен…

Даже Доран утих и, затаив дыхание, разглядывал терракотовую фигуру. Лика всмотрелась в отпечатки пальцев на керамике. Руки Миая Эйи… Художник мёртв уже несколько веков – а отпечатки вот они, остались. И пожалуй, переживут не одно поколение посетителей музея. Эта скульптура помнит, кто её создал. Может быть, именно поэтому барнардцы не высекают статуй из камня?

– Вам нравится? – тихо спросил Лаи, подойдя к ней сзади. Лика повернулась.

– А вам? – ответила она вопросом на вопрос.

– Для меня это больше, чем «нравиться».

Она знала, почему он в этот раз не прошёлся на тему неправильных доспехов и исторической недостоверности легенды о Науите.

– Вас это удивляет?

Лика покачала головой в помятом цветочном венке.

– Ничуть. Это только естественно.

Неспешно разглядывая остальные статуи, они двинулись к выходу в следующий зал. Коннолли исследовал экспонаты с чем-то средним между любопытством и разочарованностью. Он отдал должное технике исполнения, но тематика и стиль барнардской скульптуры его не особенно привлекали. Тем не менее он поинтересовался, когда жил Миай Эйи.

– Около тысячи лет назад, – сказал Лаи, и Патрик слегка обалдел от этих данных.

– Тысяча ваших лет? – прикинул он. – Почти тысяча двести наших… Донателло ещё не родился!

– Но Фидий уже умер, – с усмешкой возразил Лаи. Коннолли оглянулся.

– Не очень похоже на Фидия.

– И почему это земляне не могут без сравнений? – кольнул его Лаи. – Идём лучше картины смотреть.

Подозвав крутившегося в стороне Дорана, он повёл своих спутников в зал живописи. Сидевшая у входа смотрительница молча проводила их любопытным взглядом. Тоненькая, жилистая, с шапкой седых кудряшек, она бы ничем не отличалась от земных смотрительниц музеев, если бы не безумное платье в бело-синюю шахматную клетку, топорщившее оборки во все стороны. Лика почувствовала, что вряд ли привыкнет к здешней манере одеваться.

Ещё более неожиданным для неё было то, что Доран задержался возле смотрительницы, наклонился к ней и что-то сказал ей в чрезвычайно жизнерадостном тоне. Старая дама в ответ рассмеялась и ущипнула его за щёку. Оба, по-видимому, остались довольны. С сияющими глазами Доран поспешил догнать остальных.

Всё-таки у барнардцев крайне своеобразные представления о допустимом стиле общения, подумала Лика. И неужели смотрительница не заметила, что щеночек насосался отнюдь не молока? Хоть бы не вздумал выкинуть что-нибудь совсем уж безбашенное…

Её так отвлекли эти размышления, что она не сразу сумела переключиться на картины. Барнардская живопись во многом походила на земную, и только искусствоведческое образование Лики заставляло подмечать отличия, скрытые от неискушённого зрителя. Пейзажи и натюрморты отсутствовали – казалось, барнардских художников в качестве натуры интересовал только человек: станковая живопись и портреты составляли основное содержание экспозиции. Абстрактное искусство не было незнакомо барнардцам, но оно странным образом перемешивалось с фигуративной живописью, как будто нарушая все хронологические и тематические принципы организации музеев. И только когда Лика и Коннолли из любопытства перетрогали все светящиеся квадратики сенсорных автокомментаторов, обнаружилось, что имена под абстрактными полотнами и под стопроцентно реалистическими портретами одни и те же. Хронология также оказалась вполне последовательной. Путём несложных вычислений они определили, что абстрактную живопись на Барнарде открыли на три-четыре века раньше, чем на Земле, но, видимо, здесь её не расценивали как вызов традиционному искусству.

В области портрета барнардцы достигли своеобразного совершенства. У них было хорошее представление о перспективе, но они никогда не играли перспективой ради того, чтобы поразить зрителя, как это нередко бывало у земных художников. Композиция портретов была скупа и сдержанна; большей частью они представляли фигуры в полный рост или по колено, причём социальный статус изображённых людей уяснить было крайне трудно. Более или менее опознавались только военные – с непокрытыми головами и в форме, отдалённо похожей на древние образцы военной формы Земли. Впрочем, в основе барнардской социальной иерархии вообще лежали какие-то совсем иные принципы, малопонятные землянам. По манере эту живопись, пожалуй, можно было сравнить с земными портретами XVIII века, но краски были намного ярче. Живость лиц и точность схваченных выражений приковывали внимание Лики, однако цветовая гамма мешала её восприятию. Для неё эти цвета были слишком резкими. Превосходная пластика, подумала она, глядя на портрет мужчины в алой шапочке, но для чего эти мазки зелени на висках? Так ведь не бывает…

Она невольно оглянулась на Лаи – человек на портрете немного походил на него. Он стоял, повернув голову так, что на него падал свет от лампы сбоку. Выступающий из-под шапочки угол сбритых волос был нежно-зелёного оттенка, такого, какой можно увидеть на листьях южной мяты.

Выходит, чувство цвета у барнардских художников было развито лучше, чем она могла предположить. В юности Лика занималась живописью; она отошла за стенд, скрывший её от глаз Лаи, который не подозревал, что предметом её профессионального интереса вместо картин сделался он сам. Притаившись за стендом, Лика внимательно исследовала контраст между мятным цветом выбритого виска и тёмно-каштановыми волосами длинного локона. А ведь этот контраст не лишён привлекательности, вдруг подумала она.

Неизвестно, к каким бы ещё выводам её привело созерцание Лаи в профиль, но тут появился Коннолли. Услышав топот его сапог по гулким плиткам пола, Лаи обернулся.

– Ну как? – весело спросил он.

– Ты только не обижайся, Вик, но, между нами говоря, – Коннолли склонился и поглядел на него с хитрой ужимкой, – что это за музей? Ни одной голой ба…

Он осёкся, увидев Лику, выступившую из-за стенда.

– Ню, я хотел сказать, – поспешно завершил он. Лика едва не поперхнулась. Лаи, как истый барнардец, даже не пытался сдерживать смех, но смеялся он сердечно и совершенно необидно.

– Пора мне писать монографию о культурных шоках, – сказал он, отсмеявшись. – Со мной в молодости было ещё забавнее. Когда я студентом прилетел на свою первую стажировку на Землю. Представление о земной культуре я, конечно, составил по живописи и журнальным фото. Так я в первые дни после прилёта всё вертел головой – ждал увидеть на улицах голых землян.

Коннолли его признание совершенно обезоружило.

– Ну ты даёшь, Вик! Неужели ты правда был таким наивным?

– Представь себе, да. И я не исключение – многие барнардцы, особенно провинциалы, воображают то же самое.

– Лет двести пятьдесят назад у вас был бы шанс увидеть нечто подобное, – сказала Лика. – На рубеже двадцатого – двадцать первого веков существовали довольно многочисленные нудистские движения. Были даже пробеги голых велосипедистов. Примерно в 2060-е годы это запретили.

– Из каких соображений? – с любопытством спросил Лаи.

– Как нарушение принципа равноправия полов. Поправка к Антидискриминационному Кодексу ООН.

– Лика у нас эрудит, – сказал Коннолли. – Я про такое и не слышал. Где ты это выкопала?

– Случайно, в одном старом журнале.

– А как это связано с равноправием? – Лаи, как всегда, испытывал потребность вникать во все детали.

– Очень просто. У нас не одобряется публичное напоминание о биологической разнице между мужчиной и женщиной. А когда люди не одеты…

Ни с того ни с сего Лика обнаружила, что барнардец не слушает её. Взгляд его тёмных влажных глаз был устремлён куда-то в сторону.

– Йее-иу… – тихо выдохнул он, и даже не зная его родного языка, можно было распознать в его голосе изумление. Лика проследила за направлением его взгляда, и всё, что она собиралась рассказывать о нудизме и Антидискриминационном Кодексе, вышибло у неё из головы.

По музейному залу катилась инвалидная коляска. Восседавший в ней человек держал спину прямо и красиво, как всякий барнардец; но такого старого барнардца Лика не видела даже в кино. Его обтянутая жёлтой пергаментной кожей голова казалась головой мумии, хотя с макушки всё же свисала жиденькая седая прядь (барнардцы не лысеют). Глаз почти не было видно под сухими приспущенными веками. На нём была синяя парадная офицерская форма; высохшую мочку уха оттягивала тяжёлая золотая серьга с драгоценными камнями, морщинистые руки в перстнях сложены на коленях, прикрытых шалью, и по тому, как была подоткнута шаль, было понятно, что у него нет обеих ног. За коляской, на шаг или два позади, следовала девушка в форме Республиканской Женской Гвардии Таиххэ – в коротеньком белом платье, обшитом голубой и золотой тесьмой, в белых сапожках, с голубой лентой на туго завитых кудрях. Коляска, конечно, была роботизирована, но всё же девушка внимательно следила за её ходом, время от времени направляя её лёгким касанием руки. Группа двигалась медленно и торжественно, и было что-то гипнотизирующее в шорохе колёс по узорному полу и в размеренном шаге девушки.

– Вик?.. – Коннолли вопросительно дотронулся до рукава Лаи. Тот был так поглощён открывшимся зрелищем, что ответил не сразу.

– Ветеран… – прошептал он, не отводя глаз. – Ветеран Ночного Щита… Ошибки быть не может – видишь серьгу? Не думал, что кто-то из них ещё жив…

Возникший из ниоткуда Доран застыл на месте, глядя на старика в коляске. Лаи коротко сжал локоть племянника и шепнул ему что-то. Доран приоткрыл рот от восхищения.

– Ночная Атака была последней межконтинентальной войной, – шёпотом сказал Лаи. – Фаар нанёс ракетный удар по Таиххэ… Но это было ещё до рождения моего деда.

– Сколько же ему может быть лет? – потрясённо спросила Лика, кивнув в сторону офицера.

– Наверное, восемьдесят. Ночная Атака случилась шестьдесят два года назад…

Лика испытывала волнение и вместе с тем неловкость. На Земле даже в древние времена, когда не многим удавалось дожить до восьмидесяти, в этом не видели ничего феноменального. А в XXIV веке смерть в девяносто лет считалась безвременной. Правда, год на Барнарде немного длиннее, чем на Земле, но всё же… Ещё больше смущала её коляска. Земляне пользовались колясками только в случае тяжёлых поражений двигательной системы; старик же, судя по его позе, был вполне здоров, несмотря на дряхлость – на Земле ему бы просто поставили протезы из биополимеров. Столь откровенное проявление немощи в глазах земной культуры вызывало в лучшем случае жалость, в худшем – было сродни непристойности. Но этот человек нёс свою немощь с такой гордостью, как будто она сама по себе была его боевым орденом.

– Вик! А девчонка ему кто – наверное, правнучка?

– Не исключено. Но скорее всего, она просто получила право сопровождать его – в награду за какую-то заслугу.

Ветеран в коляске и девушка были уже в нескольких шагах от них. Лаи повернулся к ним лицом и почтительно скрестил руки – одну поверх другой – на узле шейного платка, как было принято здесь по штатскому этикету. Доран по мере возможности постарался принять ту же позу, хотя платка на нём не было. Лика не знала, что ей делать, и машинально просто вытянула руки по швам, и вконец сбитый с толку Коннолли последовал её примеру, а не Лаи.

Коляска поравнялась с ними. Девушка бросила взгляд на неподвижных наблюдателей – взгляд до странного приветливый, тёплый. Офицер медленно повернул в их сторону иссохшую, но всё ещё прямо державшуюся над синим расшитым воротником мундира голову и тоже посмотрел на них.

На увядшем морщинистом лице, больше похожем на лоскут покоробившейся кожи, вдруг раскрылись неожиданно живые и яркие чёрные глаза. Это было и жутко, и красиво – как если бы куча гнилых прошлогодних листьев вдруг заворчала и обернулась пятнистым леопардом. Улыбаясь одними глазами – у него давно уже почти не осталось лицевых мышц, – престарелый воин поднял руку и двумя пальцами коснулся своего седого локона чести.

Следовавшая за коляской девушка вскинула руку в приветствии Женской Гвардии, отставив локоть под прямым углом. На мгновение задержавшись перед безмолвно стоящими археологами, неразделимая в своей скульптурности группа двинулась дальше.

– Вот это да… – Коннолли выглядел притихшим. – Это они… нам?

– А то кому же, – сказал порозовевший и взбудораженный Лаи. С Дорана слетел весь хмель; глаза его горели восторгом, как у дошкольника. Смысл слов Коннолли был понятен только Лике. На Земле военные не салютовали штатским. Разве только правительственным боссам на больших парадах. Но уж никак не трём археологам и одному подвыпившему студенту, случайно встреченным в музее.