Текст книги "Лукреция Борджиа. Эпоха и жизнь блестящей обольстительницы"

Автор книги: Мария Беллончи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Мария Беллончи
Лукреция Борджиа. Эпоха и жизнь блестящей обольстительницы

Часть первая

Глава 1
Завоевание Ватикана

Ночью 25 июля 1492 года умирал папа римский Иннокентий VIII. Это был старый генуэзец, происходивший из семейства Чибо, который в течение многих лет за пренебрежение к своим обязанностям подвергался критике со стороны современников.

Но более всего раздражало его отношение к семье. Монах из Витербо упрекал папу за нарочитую демонстрацию родственных связей, когда тот праздновал свадьбы детей в Апостольском дворце и, нарушая канонические правила, садился за обеденный стол с женщинами. Гуманист Марулло в эпиграммах на Иннокентия VIII приписывал ему шестнадцать детей. Но, как обычно происходит с людьми, обладающими временной властью, Иннокентий VIII имел невероятно жадных детей. Папа всячески оберегал и помогал двоим своим детям, тем единственным, чьи имена сохранила история, – Теодорине и Франчесчетто. Он осыпал их милостями и подарками, и в 1488 году весь Рим стал очевидцем массовых шествий и пышных торжеств в Ватикане по случаю бракосочетания Франчесчетто и Маддалены, дочери Лоренцо де Медичи, а в 1489 году там же праздновалась свадьба дочери Теодорины с Луисом Арагоном. Предполагалось, что празднования являются свидетельством мира, царящего между епископом и королем Неаполя.

Даже на смертном одре Иннокентий VIII был окружен детьми. Теперь, находясь при смерти, папа чувствовал, что освободился от вины или, по крайней мере, что его грехи должны быть прощены. Франчесчетто стоял наготове в изголовье кровати или в соседней комнате (позже он написал, что отец испустил дух, находясь у него на руках), когда папа исповедовался в присутствии всех кардиналов, умоляя их выбрать достойного преемника и принося извинения за то, что не использовал вверенную ему власть в более благородных целях. Сказав это, он тихо заплакал.

Иннокентий надеялся, что проведет в покое последние дни, но 21 июля он узнал о возобновившемся жестоком соперничестве между воинствующими кардиналами. В числе вице-канцлеров был каталонец Родриго Борджиа. Будучи обходительным, он лестью и убеждениями всегда добивался своего. Вот и сейчас он предложил папе передать замок Сант-Анджело в ведение Коллегии кардиналов. Их беседа была прервана Джулиано делла Ровере, который вовремя вмешался в действие, сухо заявив, что поскольку у Борджиа наибольший авторитет в коллегии, то передача Сант-Анджело будет то же самое, что предоставление Борджиа на блюдечке Рима и папского престола. Разгорелся яростный спор, в котором оба священнослужителя прибегли к сквернословию. Как сообщил Антонелло де Салерно маркизу Гонзага, они называли друг друга «марранос» и «муре». Делла Ровере одержал верх в споре, и замок Сант-Анджело остался в ведении правителя, который должен был передать его новому папе римскому, и никому другому. Спустя четыре дня, 26 июля 1492 года, путь к папскому престолу был открыт.

Как известно, в это время Италия испытывала значительные трудности. Полуостров был разделен на небольшие государства и герцогства, мир в которых поддерживался с помощью силы и дипломатии. Шаткое, но столь необходимое равновесие сил сохранялось с помощью искусного лавирования среди острых разногласий, возникающих между герцогами, с одной стороны, и мирским и духовным руководством – с другой, прекрасно понимающим, что разделение силы и власти на полуострове закончится неминуемой катастрофой. К концу XV века появилась угроза вторжения извне, не только с востока, но еще более опасная с севера, из Франции. Людовик XIпревратил Францию в могущественное государство, и теперь ее притязания на Неаполитанское королевство, которое, по мнению французов, было незаконно захвачено Арагонами из династии Аньо, ни для кого не являлись тайной. Кроме того, хотя и не так открыто, но Франция считала, что Миланское герцогство по праву должно принадлежать ей с тех пор, как Валентина Висконти после замужества стала членом орлеанской династии. Одним словом, молодой король Карл VIII, наследник Людовика XI, попытался повлиять на конклав, чтобы получить такого папу, который благосклонно отнесся бы к его намерению завоевать Неаполь. С этой целью он поддерживал самого могущественного врага Неаполя, а именно Людовико Сфорца, «влиятельного Моро», являвшегося дядей, опекуном и доверенным лицом молодого миланского герцога.

Сфорца был богат и невероятно бесстрашен. Во всех политических событиях, происходящих на полуострове, чувствовалась его рука; и повсюду он имел приверженцев, информаторов, друзей и шпионов. Кроме того, в Ватикане в ожидании приказов Сфорца находился его брат Асканио, честолюбивый молодой кардинал, скорее умный, чем хитрый, свободомыслящий и склонный к риску – типичный миланец. Кардинал Асканио Сфорца возглавил антинеаполитанскую партию, в которую входили все враги короля Ферранте Арагонского, и с помощью короля Неаполя сформировал союз с Джулиано делла Ровере и его фракцией. Ни брачные союзы, ни миротворческие попытки не смогли положить конец смертельной вражде между Неаполем и Миланом, перешедшей в борьбу, во время которой две противоборствующие партии могли лишить свободы и независимости все итальянские государства.

Итак, партии, представляющие Милан и Неаполь, старались собрать по возможности большее количество кардиналов вокруг своих лидеров – Асканио Сфорца и Джулиано делла Ровере. Асканио, согласно недавно изданному исследованию о конклаве 1492 года, не имел ни малейшей надежды на то, чтобы быть избранным; ему было всего лишь тридцать семь лет, и, следовательно, он был слишком молод. Кроме того, он был убежден, что никто не допускает и мысли, чтобы папский престол отошел Людовико Сфорца. Джулиано делла Ровере был старше, но он прекрасно понимал, что его время еще не пришло, не говоря уже о том, что он был самым жестоким, самым вспыльчивым из всех кардиналов и более чем кто-либо другой вызывал ненависть и неприязнь. Из двух основных претендентов на папский престол Джулиано поддерживал португальского кардинала Коста, восьмидесятилетнего, величественного старца, чей преклонный возраст позволял надеяться, что в ближайшем будущем появится другой конклав (на самом деле Коста прожил еще пятнадцать лет). Аска-нио являлся сторонником враждебно настроенного к королю Ферранте неаполитанского кардинала Оливьеро Карафа, а Родриго Борджиа, вице-канцлера церкви, рассматривал в качестве запасного варианта.

Кандидатура Родриго Борджиа всерьез не принималась в расчет; по мнению современников, он был чужаком, не имевшим особых оснований быть избранным. Мы не знаем, что творилось в его красивой каталонской голове, вероятно, он даже поддерживал существующее мнение, чтобы иметь больше возможностей для интриг. Не впервые желания и амбиции Родриго были обращены в сторону престола; еще в 1484 году, когда конклав избрал папой римским Иннокентия VIII, Борджиа безуспешно интриговал в надежде оказаться избранным.

Теперь, по прошествии восьми лет, он стал намного богаче и находился в лучшем положении, поскольку представлял группировку, не относящуюся ни к миланской, ни к неаполитанской экстремистским партиям. А потому еще раз исподволь, упрямо приступил к реализации намеченных планов. Асканио, заинтересованный в том, чтобы выбранный папа оказался перед ним в долгу, полагал, что в худшем случае, не говоря уже о тех преимуществах, которые он при этом получит, даже Борджиа мог бы претендовать на его голос. Но Асканио ошибся в расчетах; он не учел психологического фактора. Асканио предусмотрел все, за исключением того момента, что никогда не смог бы использовать в своих целях такую умную лису, как Родриго Борджиа.

Конклав начался 6 августа 1492 года со смелого выступления Бернардино из Карваяла о зле, причиняемом церкви. В результате первого голосования Родриго Борджиа получил семь голосов, Карафа – девять, Джулиано делла Ровере – пять, Коста – семь и Мичел, кардинал из Венеции, – семь. Это были значимые результаты. Асканио Сфорца не получил ни одного голоса – свидетельство того, что он дал четкие указания своим преданным сторонникам. Голосование признали недействительным, и люди, ожидавшие результатов на площади Святого Петра, отправились по домам. При повторном голосовании Родриго получил восемь голосов, Карафа сохранил прежние девять, Джулиано делла Ровере – пять, и Мичел снова получил семь голосов. Это происходило летним утром, в девять часов, и, казалось, все застыло на мертвой точке. Несмотря на обособленность кардиналов, входящих в конклав, новости начали просачиваться наружу. Час за часом поступающие из Рима сообщения распространялись по всей Италии. Будет ли папой Карафа? Или Мичел? Или Коста? Тем временем, несмотря на видимость порядка, конклав пребывал в смятении. Борьба между двумя партиями была ожесточенной, но безрезультатной, поскольку ни одна из сторон не смогла прорвать оборону противника. Пробил час Родриго Борджиа. А чуть позже и весь мир принадлежал ему. Что же на самом деле происходило в тот день – великий день вице-канцлера? Как ему удалось убедить всех кардиналов? Нет никакой необходимости вникать в бесконечную сложную цепь переговоров, часть из которых носила характер устных соглашений, происходивших с 10 по 11 августа. К вечеру И августа Борджиа мог уже рассчитывать на семнадцать голосов, которые составляли больше двух третей, необходимых для избрания. Узнав об этом, Джулиано делла Ровере понял, что уже ничего нельзя сделать. «Тогда, – как впоследствии рассказывал феррарский посол, – поняв, что он не может ни выиграть, ни свести счеты, он поспешно и с большой охотой присоединился к враждебной партии». Благодаря сделанной уступке делла Ровере был награжден аббатством, различными бенефициями, получил должность легата в Авиньоне. Вдобавок Джулиано получил замок Рончильоне, находившийся на пути к северу Италии. Теперь, когда он получил возможность следить за движением в Рим и обратно, кардинал, по крайней мере, надеялся установить тайный надзор за перемещениями нового папы.

День и ночь Родриго Борджиа следовал своей недоступной для понимания других стратегии. На рассвете И августа римляне, находившиеся на площади Святого Петра, увидели, как посыпались кирпичи из замурованного окна, и услышали голос, радостно возвестивший об избрании вице-канцлера Родриго Борджиа, который впредь будет именоваться Александром VI. Во время четвертого голосования он был избран единогласно.

Рассуждение о том, насколько законно было голосование и о степени допущенной ошибки, заведет нас слишком далеко от основного сюжета. Как недавно объяснил Ла Торре, более всего Родриго Борджиа, бесспорно, обязан политической непримиримости двух главных соперников в конклаве. Вне всякого сомнения, он покорил сердца большинства кардиналов щедрыми дарами, и каждый мог проследить за их распределением. Деньги переходили из рук в руки настолько лихорадочно, что банк Спаннокчи, в котором хранилось богатство Борджиа, едва не обанкротился. Как бы то ни было, но описание Инфессурой нагруженных серебром мулов, движущихся из резиденции Родриго к дворцу Асканио Сфорца, может рассматриваться лишь как красочная легенда, но нет никаких сомнений, что симония ^{1} была. В сущности, весь этот рассказ предпринят только для того, чтобы обозначить прецеденты в жизни Родриго Борджиа.

«Наш предприимчивый папа, – писал 31 августа Джанандреа Боккаччо, посол из Модены, состоящий в переписке с герцогом Феррарским, – уже показывает себя в истинном свете». Эти корреспонденты, хитрые лисы из папской курии, исследуя происходящие события с беспощадностью в силу особенностей характера и жизненного опыта, понимали, чего следует ждать от испанца.

Семейство Борджиа происходило из небольшого городка Хативы, близ Валенсии в Испании. В венах людей, населявших этот город сплошь из белых домов на фоне голубого неба, текла смесь испанской и арабской крови. Борджиа являлись древним родом, который на протяжении веков пополнялся военачальниками и правителями. Они были местными грандами, наблюдавшими со сдержанной благосклонностью за дворами Кастилии и Арагона, энергичными и неугомонными, со столь же крепкими семейными узами, как у израильтян. В тех случаях, когда не находилось достойной пары, чтобы добавить блеска их роду, они обычно сочетались браком внутри своего рода. Но только с того момента, когда по счастливой случайности Алонсо стал папой римским Каликстом III, фортуна стала благосклонной к клану Борджиа. У Алонсо, самого младшего в семье, было четыре сестры. Имея склонность к духовной карьере, он избрал юриспруденцию и проявлял огромный интерес к сложным догматам канонического права – совершенного воплощения логического мышления. Прослушав его проповедь, доминиканец Винченцо Феррера предсказал, что Алонсо ждет большое будущее, и назвал его гордостью семьи и нации. Вероятно, Алонсо воспринял это пророчество как счастливое предзнаменование. Во всяком случае, начиная с этого момента Алонсо Борджиа неуклонно шел только вперед. Он был назначен секретарем арагонского короля Альфонсо и направлен в качестве посла к папе Мартину V. Искусная дипломатия Алонсо оказала огромную услугу папе; Борджиа смог даже убедить антипапу Климента VIII отказаться от посягательств на сан. В награду Алонсо был возведен в сан епископа Валенсии, которая с этого времени сохранялась за семейством Борджиа в качестве наследственной собственности. Благодаря собственным достоинствам и изысканным манерам Алонсо был произведен в кардиналы, и, наконец, 8 апреля 1455 года в возрасте семидесяти семи лет, страдающий от подагры, но по-прежнему неутомимо интригующий, он неожиданно был назначен папой римским, чем весьма был удивлен.

Каликст III был честным человеком, хорошим священником и искренне верил в собственные поступки и намерения, но он так никогда и не смог разобраться в проблемах высокой политики, в которой понимал еще меньше, чем в мире искусства и культуры. Упрямый нрав, непонимание классической литературы в век, безоглядно посвятивший себя латыни и греческому, заставили итальянских гуманистов видеть в Алонсо варвара. Они обвиняли его, и не без причины, что ради получения денег для проведения крестового похода против неверующих было изъято золото и серебро из священных рукописей в Ватикане. Единственным оправданием такого поведения служило чрезвычайно серьезное положение в войне с турками. Турецкий ятаган и любовь к семье действительно всю жизнь были навязчивой идеей Каликста III. Подобно Иннокентию VIII, он поддавался соблазну непотизма и всем тем чувствам сердечной привязанности и сочувствия (в которых он обычно испытывал недостаток) в тот момент, когда имел дело с любым членом своей семьи или чувствовал зов крови. У Алонсо не было детей, поскольку неизвестно, являлся ли он отцом Франческо Борджиа, ставшего впоследствии архиепископом Козенца, но он восполнил их отсутствие сестрами, племянниками, кузенами и другими родственниками, которые, несмотря на ненависть итальянцев, все прибывали и прибывали в Рим. Более других Алонсо любил двух племянников, Педро Луиса и Родриго, сыновей своей сестры Изабеллы, которая была женой Джофре Борджиа, и, следовательно, мальчики приходились ему племянниками и со стороны матери, и со стороны отца.

Таким образом, церковная карьера Родриго с самого начала складывалась весьма удачно. Он стал кардиналом в двадцать пять лет и благодаря влиянию дяди получил должность вице-канцлера церкви, по словам какого-то завистливого современника, означавшую «второе папство». Родриго был великолепным прелатом. Прекрасный оратор, невероятно привлекательный и внушающий симпатию, Родриго единственный из семьи умудрился, не вызывая ненависти, использовать каждое из предоставленных ему жизнью преимуществ. В этом он был полной противоположностью брату Педро Луису, который занимал невероятное количество должностей, в том числе главного капитана церкви и префекта Рима, но при одном взгляде на него у всякого сразу же возникала ненависть к этому человеку.

И вот наступил день, когда папа Каликст III заболел. Мрачное великолепие в испанском стиле сопровождало его длительную агонию. Окруженный родственниками, капелланами и наиболее преданными соотечественниками, денно и нощно при свечах читавших псалмы, папа, в то время как по городу ползли слухи, вызывавшие волнения и беспорядки, лежал, прощаясь с этим миром. Педро Луис чувствовал, что ему грозит опасность; он понимал, что пробил час расплаты, и обдумывал грандиозные планы по нейтрализации действий своих врагов. А вот у Родриго, впервые продемонстрировавшего благоразумие и предусмотрительность, имелись иные соображения. Педро Луис, префект Рима и капитан церкви, в последний день жизни папы Каликста III бежал из города с помощью кардинала Родриго и Барбо, кардинала Венеции, которые сопровождали его до дороги на Остию, где оставили сражаться в одиночку. Преследуемый Орсини, преданный собственными солдатами, Педро Луис разыграл свою последнюю карту с характерной для него решительностью, бросив вызов судьбе. Вместе с несколькими верными сторонниками он сумел скрыться в крепости Чивитавеккья, чтобы дождаться там момента, когда можно будет вернуться в Рим. Но 26 сентября 1458 года Педро Луис умер при невыясненных обстоятельствах.

Тем временем среди возникших волнений и беспорядков Родриго, сохраняя спокойствие, отправился в собор Святого Петра, чтобы помолиться за умирающего папу: собственный престиж защищал его куда больше, чем кардинальский пурпур. Он отдал на разграбление свой дворец, рассудив, что буйствующая толпа удовлетворится грабежом, и оказался прав; ни в чем ином он не пострадал, хотя даже его итальянские друзья и чужеземцы Борджиа подвергались преследованию и уничтожению. Когда последние признаки жизни исчезли с лица Каликста, его домочадцы, включая родственников, друзей и даже сестер, в панике бросили папу. В отличие от всех Родриго оставался рядом с ним до его последнего вздоха.

Следующим папой стал Энеас Сильвиус Пикколомини, принявший имя Пия II. Это был творец, философ и блестящий гуманитарий, имевший причину испытывать к Борджиа благодарность, поскольку Родриго подал за него решающий голос в конклаве. Пикколомини был не их тех, кто забывал людей, оказавших ему поддержку. Тем не менее его знаменитое письмо с предостережением кардиналу Борджиа является одним из наиболее откровенных документов, характеризующих образ жизни Родриго. Письмо, собственноручно написанное папой в июле 1460 года, адресовано в Сиену, где в то время находился кардинал.

«До Нас дошли слухи, будто три дня назад, забыв о высоком сане, ты находился с часа дня до шести часов среди женщин Сиены, собравшихся в садах Джованни Бичи. Ты пребывал там в сопровождении духовного лица, чей возраст, не говоря уже об уважении к папскому престолу, должен был бы напомнить о его долге и обязанностях. Нам сообщили, что танцы носили непристойный характер и не было недостатка в любовных соблазнах, а твое поведение ничем не отличалось от поведения мирян в подобной обстановке. Приличия не позволяют нам входить в детали происходившего, поскольку речь идет о делах, упоминание о которых несовместимо с твоим саном. Мужьям, отцам, братьям и другим родственникам, сопровождавшим девиц, вход в сады был запрещен, чтобы никто не мог помешать тебе и еще нескольким лицам свободно предаваться удовольствиям. В Сиене только и говорят, что об этом сборище, и смеются над тобой… Посуди сам, совместимо ли с твоим достоинством ухаживать за девицами, посылать им фрукты и вино, проводить целые дни в непрерывной череде развлечений и, наконец, отправлять мужей, чтобы обеспечить себе полную свободу действий. Не только Нас обвиняют на твой счет, но и твоего покойного дядю Каликста порицают за то, что он доверил тебе столь ответственные посты. Вспомни о своем достоинстве и не старайся завоевать репутацию волокиты…»

Родриго предпринял различные попытки, чтобы доказать, что слухи, ставшие причиной этих упреков, по большей части основывались на сплетнях. Конечно, это было нелепо, поскольку дело оказалось общеизвестным, и огорченный понтифик констатировал: «Здесь, в Бигни, среди множества людей духовного звания и мирян, ты стал уже притчей во языцех…»

В подтверждение справедливости этих упреков Люцио опубликовал письмо посла в Мантуе Гонзага, написанное в июле 1460 года, в котором подробно рассказывалось о случае, связанном с крестинами. Вот что говорилось в письме: «Мне ничего не остается, как описать Вашей Светлости крестины живущего здесь мужчины, которые отправлялись сегодня… организаторами которых являлись монсеньер Рохан и вице-канцлер [Родриго Борджиа]. Они были приглашены в сад крестным отцом, куда привели крестницу. Там был весь цвет общества, но никто не входил в сад, оберегая священнослужителей… Остроумный Синесе, который не смог пройти в сад, заявил: «Мой бог, если бы все дети, рожденные за год, вступали в мир в отцовской одежде, они все бы оказались священниками и кардиналами».

Во всем великолепии своих тридцати лет Родриго Борджиа притягивал женщин, как, цитируя летописца Гаспара де Верона, «магнит притягивает железо». Письмо Пия II задевало за живое, и можно представить, насколько это было неприятно. Родриго поспешил ответить, приведя искусные оправдания, но все-таки не смог обмануть понтифика; ему удалось только несколько смягчить папу. Пий II более всего хотел снять со своего вице-канцлера все обвинения, и в ответном письме можно увидеть желание простить кардинала одновременно с выражением недовольства всем происшедшим. «То, что ты сделал, – писал понтифик, – не может считаться безупречным, хотя, возможно, заслуживает гораздо меньше порицания, чем мне давали понять». В дальнейшем кардиналу пришлось быть более осмотрительным; что же касалось папы, то он простил Родриго и заверил его, что до тех пор, пока тот будет вести себя достойно, он, папа, будет ему отцом и покровителем.

Однако мы понимаем, что у Пия, осознающего, что он бессилен что-либо изменить, имелись дурные предчувствия в отношении будущего. Родриго устроил сцену покаяния, покинув Сиену, якобы для того, чтобы уединиться в Корсигнано и исполнить епитимью. Но не склонный обуздывать свою бьющую через край энергию, он дал себе полную волю, устраивая охоты с безумными погонями по лесам и холмам Тосканы и Апеннинам, для которых его друг маркиз Мантуи присылал специально обученных ястребов, соколов и гончих. В благодарность кардинал признался Гонзага, что не смог бы «жить в праздности и без удовольствий» и «выносить скуку в этой суровой, дикой местности». Теперь вам ясно, что имел в виду Родриго, говоря о раскаянии?

В возрасте всего лишь шестидесяти лет Родриго взошел на Святейший престол; для здорового мужчины – это вершина зрелости. Несмотря на массу полученных благодаря счастливой судьбе привилегий, я, тем не менее, полагаю, что не следует приписывать Александру VI качества истинного политического гения. Он был наделен острым умом, великолепно сложен и обладал невероятной притягательной силой. К этому следует добавить его умение разбираться в делах государственных, искусное мастерство в решении церковных и юридических проблем, сообразительность и хорошо развитое политическое чутье. Он никогда не обучался ораторскому искусству, широко распространенному среди кардиналов той эпохи, но его латынь отличалась невероятной живостью, энергией и совершенством. Все, что он говорил, будь то на латыни, итальянском или испанском, отличалось естественной грацией. Огромное разнообразие акцентов, неожиданные каденции и невероятный пафос; с помощью этих средств ему удавалось навязывать собственные взгляды, умудряясь заменять ими абсолютные истины. Он умышленно подчеркивал театральность внешнего вида и манеры поведения. Родриго был великолепным актером, импозантным и величественным, что подчеркивалось пурпуром и драгоценными камнями, удивительно подходящими его образу. Родриго был красив, но это вовсе не означало, что у него были правильные черты лица. Его привлекательность заключалась в выражении мужественности, одновременно ослепительном и высокомерном, сияющем на лице, внезапно вспыхивающем на чувственных губах, а совершенная форма его носа давала полное представление о его силе и восприимчивости. В шестьдесят лет он все еще откровенно любил женщин. Родриго был страстно привязан к детям; чем красивее и энергичнее они были, тем более видел он в них свое отражение и, внимательно наблюдая за их развитием, испытывал глубокое внутреннее удовлетворение. По словам его современников, «никогда еще не было такого чувственного епископа».

В 1488 году умер старший сын Родриго, Педро Луис, получивший герцогство Гандийское в Испании. Умерла и Иеронима, вышедшая замуж за отпрыска одного из знатных римских родов Чезарини. Еще одна дочь, Изабелла, жила в счастливом браке с римским аристократом Пьетро Матуцци. Нам неизвестны имена матерей этих троих детей. Особенно Родриго любил Чезаре, Хуана, Лукрецию и Джофре, рожденных Ванноццей Катанеи, женщиной, которую он дольше всех любил и всегда защищал. Несмотря на то что она, похоже, не оказывала непосредственного влияния на своего великого покровителя, Ванноцца любила и была любима, и ее дети росли подобно стройным тополям на берегу реки, заполненной отцовской любовью и заботой. Еще до достижения восемнадцатилетия Чезаре облачился в одеяние священника; вероятно, его отец уже тогда рассматривал сына как третьего папу в роду Борджиа. Хуану, унаследовавшему в шестнадцатилетнем возрасте Гандийское герцогство брата Педро Луиса, сулили военную карьеру. Двенадцатилетняя Лукреция находилась на попечении у одной из племянниц папы, Адрианы Мила Орсини, отвечавшей за образование девочки, а вот вопрос о будущем маленького Джофре, хотя ему уже было одиннадцать лет, пока еще не решен, но он уже имел титул и доходы каноника и архидьякона Валенсии.

Ванноцца, благодаря продолжительной привязанности и любви кардинала Борджиа жившая в счастье и благополучии, часто виделась с детьми. Ее жизнь была подчинена светским условностям, что требовало от нее держаться с достоинством. Она всегда жила в собственном доме и, за исключением коротких промежутков, была замужем сначала за церковным служителем Доменико д'Ариньяно, а затем с 1480 года за Джорджо делла Кроче, миланцем, которому она родила сына Оттавиано и с которым жила в величественном здании, втором по величине после кардинальского, на Пьяцца-ди-Мерло.

Фасад дома выходил на площадь. Светлый и солнечный, что являлось редкостью для узких улочек средневекового Рима, с множеством комнат, бассейном и с дорогим сердцу Ванноццы садом; она любила свежесть виноградных лоз. Здесь Ванноцца прожила несколько лет, но после смерти второго мужа и последовавшей вскоре смерти сына Оттавиано она опять выходит замуж и поселяется на площади Бранка в районе Аренула. Ее третий муж, Карло Канале, родом из Мантуи. Он отошел от дел и великолепно проводил время в узком кругу местных литературных знаменитостей, включая Анджело Полициано, который посвятил ему своего «Орфея». В числе прочих свадебных подарков Ванноцца получила в приданое тысячу золотых дукатов и должность в папском суде для мужа.

Весьма вероятно, что Ванноцца была родом из Мантуи, поскольку венецианский хроникер (летописец) Марин Санудо, владевший точной информацией обо всем происходящем, в своих дневниковых записях относит Ванноццу Катанеи к Мантуе. Фамилия Катанеи часто встречается во многих областях Италии, но особенно широкое распространение в те годы имела в Мантуе. Ванноцца, вероятно, была не только красива, но и невероятно соблазнительна, если умудрилась не наскучить Борджиа, – ведь он любил ее много лет и продолжал любить даже тогда, когда по тем меркам она уже считалась старой, в возрасте сорока лет. К тому моменту, когда родился последний сын Родриго – Джофре, отношения Ванноццы с кардиналом, длившиеся уже более десяти лет, напоминали своего рода супружество. Подобно морганатической жене, Ванноцца не афишировала своих отношений с кардиналом, но, например, летом или при первых признаках эпидемий, ежегодно случавшихся в Риме, она удалялась в надежно защищенные и хорошо оборудованные замки Борджиа в Непи, или, что было гораздо предпочтительнее, в Субиако. Родриго, подобно всем сильныммужчинам, уверенным в будущем, разбирался в строительстве и воздвиг в Субиако крепость со стенами, превышающими стены средневекового монастыря, на которых свирепыми аббатами было проиграно и выиграно так много сражений. Ванноцца устраивалась в этих высоких и просторных домицилиях в ожидании кардинала. С верхней смотровой площадки крепости она видела только находящийся внизу монастырь, хранящий память о святых и императорах, мирных и воинственных монахах – священный лабиринт, об истории которого повествовали картины, изображенные на его стенах. В 1471 году Каликст III передал доходы монастыря Родриго Борджиа.

Появившемуся на свет в апреле 1480 года в Субиако светловолосому ребенку было дано имя Лукреция Борджиа. Место рождения упоминается в «Storia Sublacense» дона Алессандро Туммолини, исследовавшего монастырские архивы и использовавшего рукопись «Memoirs of Stipendiary Cardinals», также упоминаемую другими историками, а ныне утерянную. Нет причин ставить под сомнения свидетельства Туммолини, тем более что, когда он упоминает о рождении Чезаре Борджиа, также случившемся здесь, историк просит прощения у жителей Субиако за тот позор, который навлекло на них рождение подобного чудовища, и не отказывает себе в потоке наивных излияний, дабы показать, что они не несут ответственности за данный исторический факт.

Сердце отца таяло при взгляде на светловолосую, с ласковыми серо-голубыми глазами Лукрецию. Когда Родриго держал девочку на руках, глядя на ее маленькое смеющееся личико, он, должно быть, ощущал себя таким же надежным, как бастион, охраняющий это хрупкое существо. Неизвестно, воспитывалась ли маленькая Лукреция в монастыре, но она, безусловно, любила монастырь доминиканских монахинь Сан Систо на Аппиевой дороге, и можно предположить, что она, по крайней мере, всегда находилась там во время религиозных празднеств. Без сомнения, в стенах монастыря ей привили чувство собственного достоинства, которое должно было уберечь от крушения в те дни, когда она была близка к тому, чтобы сбиться с истинного пути. Безусловно, Лукреция со всей искренностью относилась к религии; известна ее любовь к молитвам, ладану и духовной музыке.