Текст книги "Лукреция Борджиа. Эпоха и жизнь блестящей обольстительницы"

Автор книги: Мария Беллончи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

В невероятно сложный исторический период Джованни Сфорца оказался явной жертвой комплекса неполноценности. Он был напуган папой и опасался разрыва родственных отношений с Миланом. Он всякий раз замирал, ощущая возникающие между ними разногласия, и испытывал облегчение, заметив признаки согласия. Его власть была так же ограничена, как у принца-консорта. Так что его статус, внешне казавшийся значительным, на самом деле ничего не значил.

Но вернемся к Лукреции. Из всех событий, происходящих в человеческой жизни, брак является одним из наиболее таинственных и сложных для понимания, а потому трудно сказать, что произошло между Лукрецией и ее мужем. Более поздние источники утверждают, что они жили душа в душу; доказательством служит то уважение, которое Лукреция выказывала на людях своему мужу. Хотя это может говорить всего лишь о привитом Лукреции чувстве долга и уважения. Однако, как бы ни проходили ее ночи, дни и вечера были целиком заполнены бесконечными вечеринками, приемами и церемониями. В Санта-Мария-ин-Портико постоянно царило оживление и велись нескончаемые интриги. Послы и приверженцы принцев приобрели привычку собираться там для решения деловых вопросов. «Большинство тех, кто ищет здесь выгоду (от папы), проходят через эту дверь», – говорит один из информаторов. Ни для кого не секрет, что у Лукреции целые ящики заполнены просьбами и обращениями, и, по-видимому, так же обстояли дела у Джулии и Адрианы. Три эти женщины проводили дни в покое и согласии; они все пользовались благосклонностью папы, не испытывая чувства соперничества, а папа со своей стороны всегда помнил о них и делился лучшими дарами, которые присылали в Ватикан.

Во дворце вместе с Джулией жила ее дочь Лаура. По слухам, папа являлся отцом этой двухлетней девочки, и в надежде на то, что папа даст ей хорошее приданое, ее замужество уже являлось темой обсуждений (хотя впоследствии мы получим доказательства самого папы, которые вызовут сомнения относительно этого родства). О красоте Джулии ходили легенды по всей Италии. Все биографы Борджиа приводят известное описание ее внешности, сделанное зятем, Лоренцо Пуччи: «Я приехал в Санта-Мария-ин-Портико, чтобы повидать мадонну Джулию, которая, когда я увидел ее, только что закончила мыть волосы. Вместе с ней у огня сидели мадонна Лукреция, дочь нашего Высокопреосвященства, и мадонна Адриана… Джулия несколько располнела и стала еще очаровательнее. В моем присутствии она распустила волосы, которые заструились до самого пола… Затем она накрыла волосы невесомой, как облако, сверкающей, как солнце, сеткой… Она была одета по неаполитанской моде, как и мадонна Лукреция. Но спустя какое-то время маленькая Лукреция вышла переодеться и вернулась в платье из фиолетового шелка».

В середине 1494 года двор готовился покинуть Рим, чтобы сопровождать Лукрецию в Пезаро; Джованни Сфорца был напуган политикой папы, который теперь, казалось, преследовал и пронеаполитанцев, и антифранцузов, и антимиланцев. Папа пытается уговорить короля Франции отказаться от попытки завоевать Неаполь. Но у Карла VIII иные намерения. В марте он сообщает папе о своем решении ввести войска в Италию и покорить Неаполь; в этом случае он поселится в Ватикане и «устроит там свой дом». Александр VI лавировал, пытаясь найти выход из создавшегося положения. Неожиданно возникает новая проблема в лице Джулиано делла Ровере, перетащившего Асканио Сфорца на французскую сторону. Теперь Асканио отказывает в поддержке Неаполю и Арагонам. Он покидает крепость в Остии и направляется во Францию.

Это событие оказалось решающим. Король Карл VIII, воспользовавшись неосторожностью кардинала, использовал возникшую в Италии неразбериху и невероятную слабость Неаполитанского королевства и принялся собирать армию. Папа начал готовиться к обороне. Джованни Сфорца был напуган этими приготовлениями и, несмотря на всяческие заверения папы, понимал, что в Риме у него земля ускользает из-под ног. Страх, как известно, опьяняет трусливых и придает им определенную степень безрассудства. Вот почему Джованни каждый день интересовался в Ватикане (выражение его лица было красноречивее слов), что будет с ним и его семьей. Джованни оказался в трудном положении: с одной стороны, он был связан родственными узами с Миланским королевством, а с другой – был зятем папы римского. Он так настойчиво сокрушался по поводу своего тяжелого положения и так часто мучил папу вопросами о будущем, что в конце концов папа вышел из себя и обвинил Джованни в желании узнать результаты до начала событий. Джованни на время замолчал, но по мере приближения штормовой волны из Франции он опять почувствовал себя отрезанным от своего убежища в Пезаро. В конце концов, возможно, по совету кого-то более умного, чем он сам, Джованни изменил тактику и заявил папе, что народ в Пезаро жаждет увидеть свою графиню и пришло время показаться там. Аргумент оказался столь лестным и разумным, что папа согласился, да и, кроме того, чума вновь грозила опустошить Рим. Лукреция получила разрешение покинуть Рим, а с ней Джулия Фарнезе и Адриана Мила. Возможно, папа хотел оградить их от эпидемии, а может, у него были какие-то другие мотивы. В свите, сопровождавшей отъезжающих, была и Лукреция Лопес, дочь Датари и Хуана Монкады, прислуживавшая Джулии Фарнезе. Папа серьезно обсудил с Адрианой путешествие, обратный маршрут и дату возвращения – июль и нежно попрощался со своими женщинами. 31 мая они покинули Рим.

Путешествие было долгим, но не утомило путешественниц; Джулия оставалась прекрасной, Лукреция – веселой, а Адриана – энергичной. Процессия проследовала через Умбрию и герцогство Урбино, в котором благородный гуманист Джидобальдо ди Монтефельтро сиял подобно звезде на фоне бледной геральдической красоты Елизаветы Гонзага. Герцог с герцогиней не вышли встречать процессию, вероятно опасаясь чумы, но их подданные приветствовали путешественников. Когда четырнадцатилетняя графиня 8 июня наконец достигла Пезаро, то увидела украшенные флагами улицы и сгорающую от любопытства толпу. Погода была отвратительной. Процессия до нитки вымокла под проливным дождем, который погасил сверкание золота и серебра и испортил великолепное зрелище. Процессия устремилась вперед, надеясь проскочить между двумя дождевыми зарядами, и брошенные им цветы были растоптаны в грязи. Стоило Лукреции оказаться во дворце, как она тут же удалилась в свою комнату. Во всей этой суматохе «вечером мы заботились только о том, чтобы одеться во что-нибудь сухое» – так написал Джованни Сфорца в письме, отправленном на следующий день папе. В конце концов, дождь не имел такого уж существенного значения. Наследующий день засияло солнце, и у женщин сразу улучшилось настроение. Они составили программы танцев и игр и весело проводили время, заставляя провинциальную публику в изумлении взирать на их роскошные наряды. Среди женщин, посещавших организованные ими балы и вечеринки, выделялась Екатерина Гонзага, известная не только своим аристократическим происхождением, но и невероятной красотой. Джулия и Лукреция не опасались конкуренции со стороны провинциальной аристократки, но эта жительница Ломбардии все-таки не давала им покоя, и они стали задаваться вопросом: почему бы им не устроить конкурс красоты? С помощью Адрианы, не участвовавшей в конкурсе, они облачаются в самые изысканные наряды и с удовольствием оглядывают друг друга. Их глаза светятся в предвкушении светского успеха. Сопровождавший их Джованни Сфорца одет не менее изысканно. Как образно написала Джулия: «Все выглядело так, будто мы, для того чтобы всех поразить, перевернули вверх дном Флоренцию в поисках парчи». Собралось много народу, все живущие поблизости аристократки, и, когда появилась Екатерина Гонзага, Лукреция и Джулия, оглядев ее в промежутках между танцами и разговорами, поздравили ее, делая вид, что восхищены. Была ли Екатерина на самом деле так уж красива? Лукреция улыбнулась про себя и глянула на Джулию, которая ответила незаметной для окружающих улыбкой. Свои впечатления Лукреция описала на следующий день в письме к папе: «Я должна сообщить Вашему Блаженству о красоте Екатерины Гонзага, поскольку уверена, что слухи о ней заставили думать Вас, что она прекрасна. Начну с того, что она на шесть дюймов выше мадонны Джулии, у нее прекрасный цвет лица, белая кожа, красивые руки и фигура. Но у нее некрасивый рот и ужасные зубы, большие светлые глаза, нос скорее уродливый, вытянутое лицо, отвратительного цвета волосы… Она свободно и легко говорит. Я горела желанием увидеть, как она танцует, но это не произвело на меня большого впечатления. Короче, она ни в чем не оправдывает свою репутацию [presentia minuit famam]. Такой Екатерина Гонзага вошла в историю. Но в письме, описывающем эти же события, отправленном Екатериной Гонзага папе римскому, она пишет, что Лукреция чрезвычайно похожа на своего отца «остроумием и умением держаться с истинно королевским величием; она настоящая аристократка».

Все присутствующие единодушно присуждают первое место Лукреции, а вот в отношении достоинств Джулии и Екатерины мнения разделяются. Мы являемся обладателями бесценного, неопубликованного прежде мнения, составленного Джакопо Драгони, доктора Святейшего престола. По окончании празднеств он в деталях описывает конкурс своему покровителю Чезаре Борджиа, сравнивая смуглую кожу Джулии, ее черные глаза, круглое лицо и необыкновенную пылкость [quidam ardor] с белой кожей и голубыми глазами Екатерины Гонзага.

В письме в Рим, относящемуся к этому периоду, Джулия использует излишне мирское обращение к понтифику, говоря: «Мой единственный повелитель». Это письмо, как и послание Лукреции, была найдено и опубликовано пастором.

Сдержанно описывая все эти празднества и балы, Джулия тем самым вызывала противоположную реакцию – возбуждала любопытство. Она заверяла папу, что он может не волноваться; его Лукреция весьма удачно вышла замуж и ведет себя изумительно; Пезаро даже более цивилизованный город, нежели Фолиджо, и все без исключения с любовью относятся к Сфорца. Да, здесь каждый день танцы и пение, музыкальные и театральные представления, но их святейшество не должно вообразить, что это делает их с Адрианой счастливыми. Увы, «поскольку здесь нет Вашего Святейшества, а все мое счастье и благополучие зависят от Вашего Святейшества, я не нахожу никакого удовольствия в этих развлечениях; ведь только там, где мое сокровище, находится и мое сердце». В этот момент ни Джулия, ни Александр VI не находили ничего смешного в том, что Джулия называет папу «мое сокровище». «Не верьте никаким слухам, Вас просто хотят ввести в заблуждение, – продолжает Джулия. – Ваша Светлость не должны забывать нас. Мы здесь как в заточении, но, несмотря на надежду на скорое возвращение, пишите нам хоть иногда». Она благодарит папу за новую милость, оказанную ее брату, кардиналу Фарнезе, и заканчивает письмо, чтобы «не наскучить ему». Но и речи не было о том, что она могла бы наскучить папе. Александр VI с жаром ответил, что, чем более длинными и пылкими будут ее письма, тем большее удовольствие он будет получать от их чтения. Используемые им выражения больше подходили двадцатилетнему юноше, нежели шестидесятидвухлетнему мужчине.

Джулия также писала о Катерине Сфорца, но это письмо не дошло до нас. Судя по ответному посланию папы, она из кокетства превозносила достоинства своей соперницы. «Ты уделила излишне много времени описанию красоты этой женщины, которая недостойна даже развязывать шнурки на твоих туфлях. Мы знаем, что ты вела себя скромно, и нам очевидны причины твоего поведения: каждый из тех, кто написал нам, уверял, что на твоем фоне она выглядела как фонарь по сравнению с солнцем. Когда ты пытаешься доказать, насколько она красива, твое собственное совершенство становится еще более очевидным, в чем мы, говоря по правде, никогда и не сомневались. И нам бы хотелось, поскольку это является абсолютно очевидным для нас, чтобы ты полностью и безраздельно принадлежала человеку, который любит тебя, как никто в мире. А когда ты полностью осознаешь это, если уже не осознала, мы будем считать тебя столь же мудрой, сколь и красивой». В этих строках одновременно слышатся любовь и ревность. Нам не называют имя соперника, который помешал Александру «полностью и безраздельно» овладеть Джулией, но последующие события наводят на мысль, что это был не кто иной, как муж Джулии, Орсино Орсини, находящийся в изгнании в крепости Бассанелло.

Адриана Мила тоже отправляла из Пезаро нежные письма, заявляя, что единственное ее желание – это жить «в тени» папы. «Я вновь вверяю Орсино Вашему Святейшеству», – пишет Адриана. Отправленный с определенной целью следом за женщинами Франческо Гасет, доверенное лицо Борджиа, посылал в Рим обстоятельные рассказы о событиях в Пезаро. Гасет, каноникиз Толедо, сведущий во многих тайнах Ватикана, был представлен на свадьбе Джулии и Орсино Орсини. Он был подхалимом, это требовалось ему для решения собственной задачи, но в то же время он был весьма сообразительным и находчивым и умел с помощью логических построений разгадывать сложные дамские капризы, оставаясь при этом крайне уважительным и предупредительным по отношению к женщинам. В результате женщины устраивали вокруг него страшную суматоху. «Учитывая, что мне известно, что он является преданным рабом Вашего Святейшества, и в связи с его отношением к нам, я чувствую потребность со всей возможной теплотой рекомендовать его Вашему Блаженству, чтобы Вы соблаговолили осознать то рвение, с каким он служит нам и насколько преуспевает в этом» – так писала Лукреция отцу.

К сожалению, утеряны почти все письма Гасета. Александр VI, жаждущий новостей, в каждом письме жаловался, что женщины проявляют к нему полное равнодушие и вообще забыли его. В результате, когда в конце июня 1494 года до Рима дошли известия о душевной болезни Лукреции, разразилась буря. У Александра VI пробудился отцовский инстинкт, и он, трепеща от страха, посылал одно за другим письма и посланцев в Пезаро до тех пор, пока не получил собственноручное послание от Лукреции, сообщавшей о своем состоянии. Папа незамедлительно ответил: «Донна Лукреция, возлюбленная дочь, на четыре или пять дней ты погрузила нас в глубокое отчаяние. Мы были переполнены тревогой из-за зловещих и ужасающих новостей, распространяемых в Риме, будто бы ты умерла или настолько плоха, что нет никакой надежды на то, что тебе удастся выжить. Принимая во внимание безграничную любовь, которую мы питаем к тебе, как ни к кому в мире, можешь себе вообразить, какое горе вызвали у нас эти слухи. И до тех пор пока мы не получили твое собственноручное письмо, написанное с трудом и показывающее, что ты пока еще чувствуешь себя неважно, мы не могли обрести спокойствия в душе. Мы благодарим Бога и Нашу Владычицу Небесную, что они избавили тебя от опасности, и заверяем, что не будем счастливы до тех пор, пока лично не увидим тебя».

Папа предложил Лукреции (чтобы способствовать ее возвращению в Рим и навести определенный порядок в делах Сфорца, которые медленно, но верно, вели к катастрофе) такой выход: граф Пезаро должен порвать отношения с Миланом, «поскольку Миланское герцогство, увидев, что мы объединились с королем Альфонсо, будет неохотно выплачивать ему деньги, и у него не остается иного выхода, как следовать нашим желаниям и принять командование неаполитанским отрядом». Папа просил незамедлительно дать ответ, но граф де Пезаро оказался в весьма затруднительном положении; достаточно сказать, что он зависел от Александра VI не только как синьор его преосвященства, но и как зять. Джованни страшился сделать решительный шаг, поскольку папа требовал от него пойти против собственной крови и разорвать родственные узы с миланской родней. Сфорца, оказавшись перед выбором или – или, повел себя крайне недостойно. Он принял командование неаполитанским отрядом и, соответственно, денежное содержание, но одновременно повел рискованную игру, сообщая миланским Сфорца сведения о мощности и дислокации армии Неаполя. Это было даже хуже, чем шпионаж; это была государственная измена, которая во все времена расценивалась как тяжкое преступление. Письма Сфорца показывают, насколько он был напуган тем, что творил. В одном из них, написанном 2 августа 1494 года, Джованни Сфорца сообщает Людовико Моро, что предоставил миланскому посланнику Раймондо де Раймонди всю имеющуюся информацию относительно передвижений армий герцога Калабрийского в Романью, и подчеркивает, что если просочится даже малая толика этой информации, то он окажется в серьезной опасности, поскольку служит у папы.

Лукреция не могла иметь ни малейшего представления о происходящем. Что же касается Александра VI, то он, возможно, осознавал, что вокруг него что-то затевается, но если и так, то считал несвоевременным что-либо предпринимать в ответ. В тот момент основное беспокойство вызывало у него лавинообразное наступление французов, но, несмотря на это, его стремление поскорее увидеть своих любимых женщин ничуть не уменьшалось. В связи с этим он пишет Адриане Мила, не могла бы она предпринять какие-либо действия, чтобы ускорить их возвращение. «Дорогой племяннице» поручалось осторожно выяснить, не собирается ли Джованни Сфорца возвращаться в Рим. «Если он пока не упоминал при тебе об этом, – писал папа, – действуй осмотрительно и благоразумно вместе с мессиром Франческо Гасетом… чтобы выяснить, что он задумал, потому что вышеуказанный синьор Джованни должен быть готов к тому, чтобы позволить тебе сопровождать донну Лукрецию, в то время как он сам останется в Пезаро, чтобы присматривать за своими людьми и охранять свое государство, в особенности теперь, когда французы наступают и с суши, и с моря. Мы напишем, чтобы вас отправили как можно скорее, потому что нам кажется нежелательным, чтобы во времена, подобные этим, когда в стране множество вооруженных всадников, вы находились в Пезаро». Александр в нетерпении ждал ответа, и уже после его получения договорился о встрече с королем Неаполя. Эта важная встреча, на которой папа и Альфонсо II заключили союз, происходила 14 июля 1494 года в Виковаре.

Письмо Адриане, написанное 8 июля, если и дошло до нее, то, во всяком случае, в тот момент она не была расположена ни становиться соучастницей, ни проявлять послушание. Между тем в первых числах июля Джулия часто получала письма из Каподимонте, в которых родные писали, что ее брат Анджело, глава семьи, тяжело болен и, вероятно, скоро умрет, и убеждали Джулию немедленно приехать, если она хочет повидаться с братом. Джулия решает отправиться в дорогу, хотя это решение идет вразрез с распоряжениями папы насчет Лукреции, и муж Лукреции, чрезвычайно расстроенный этим обстоятельством, делает все, чтобы удержать Джулию. Однако она отказывается выслушивать их аргументы: что ей папа? На рассвете 12 июля Джулия вместе с Адрианой Мила, Франческо Гасетом и еще несколькими сопровождающими направляется к озеру Больсена. Услышав о взятии в плен путешественников, папа приходит в ярость и сурово упрекает Лукрецию с мужем за то, что они позволили женщинам уехать. Учитывая разумность мотивов, двигавших Джулией, такие обвинения по меньшей мере вызывают недоумение. Поскольку в тот момент Джованни Сфорца находился в Урбино, занимаясь слежкой за герцогом Джидобальдо Монтефельтро и арагонской армией, Лукреция отвечает на письмо, рассказывая, как все произошло, но, поскольку она повредила руку и была не в состоянии сама писать, папа подозрительно отнесся к ее письму. Ему казалось, что сквозь оправдания просматриваются равнодушие, лживость и что, в отличие от Чезаре, ему (папе) она посылала ложные сведения. Но прежде всего он заподозрил ее в отсутствии дочерней любви, поскольку она не выказала никакого желания вернуться к отцу. Свое краткое послание он отправил в Пезаро с мессиром Лелио Каподиферро, который, кроме того, должен был передать на словах весьма суровое и подробное сообщение, которое повергло Лукрецию в «невыразимую печаль». Отношения с отцом, который выражал свою любовь таким безрадостным образом, были не так просты, как это могло бы показаться. Лукреция обратила внимание папы, что если его и поразило последнее письмо, то нет никакой причины для удивления, поскольку оно было написано советником, и его стиль изложения (что совершенно очевидно) отличается от женского. Если папа перечитает ее сообщение спокойно и сравнит с тем, что она написала Чезаре, то сможет увидеть, что между ними нет принципиальной разницы. Он должен верить в ее любовь, поскольку она ничего не желает так сильно, как «оказаться у ног Вашего Блаженства, и смиренно, изо всех сил я умоляю Вас сделать меня достойной Вас, поскольку я не успокоюсь до тех пор, пока не добьюсь оправдания». Проявления нежности со стороны Лукреции охладили пыл «быка» Борджиа; нетрудно понять, что Лукреция тут же заслужила прощение и опять была на хорошем счету у папы.

А вот с Джулией все обстояло иначе. Она вовремя добралась до Каподимонте; ей удалось повидаться с братом и скрасить его последние предсмертные часы. После смерти Анджело Джулии пришлось остаться, чтобы утешить вдову брата, Леллу Орсини, которая впоследствии ушла в женской монастырь во Флоренции и постриглась в монахини. Выполнив семейный долг, Джулия и не подумала уезжать из дома. Наоборот, осталась вместе с матерью, сестрой Джироламой Фарнезе Пуччи, кардиналом Алессандро, Адрианой Мила и Франческо Гасетом – счастливым пленником, не обратившим никакого внимания на многочисленные требования папы вернуться в Рим. Нам неизвестны мотивы поведения Джулии, так не соответствующие ее обычному отношению к папе и содержанию ее последних писем. Высказывалось мнение, что у нее были политические причины, но какими они могли быть в это время, когда предполагалось, что Орсини были наивернейшими союзниками короля Неаполя и папы римского? Пастор же объясняет этот случай следующим образом: конфликт страстей вполне мог быть усилен политическими интригами. Я попробую внести ясность в этот вопрос, поскольку его нельзя объяснить одной лишь политикой.

Бассанелло, владение Орсини, находится между Орте и Витербо. Это обедневшая деревушка, расположенная на небольшой возвышенности, население которой составляли старики и военные. Внушительная крепость прямоугольной формы, закругленная по краям, с укрепленными башнями, господствовала над расположенными внизу каменными домами. В Бассанелло имелась церковь в романском стиле с колокольней, средневековые стены которой являлись свидетелями прошлой войны; церковь страдала и испытывала дискомфорт ради удовлетворения чьих-то честолюбивых замыслов. Из окон замка видна долина, через которую несет свои воды Тибр. За горизонт уходят дороги, в которые пристально вглядывался в 1494 году Орсино Орсини в ожидании путешественников из Каподимонте или Рима.

Любовная связь между папой и Джулией была известна всей Италии уже по крайней мере в течение двух лет, и Орсино более не мог выносить сложившегося положения. Придавленный властью и влиянием папы, он выбрал превосходный момент, чтобы поднять восстание.

Подобно всем Орсини, которые подчеркивали свою независимость, сражаясь на стороне союзника Александра VI, короля Неаполя, Орсино в начале сентября получил приказ двинуть свои войска в Умбрию для соединения с арагонской армией под командованием герцога Калабрийского. В это время Джулия вместе с Адрианой Мила находилась в Каподимонте под защитой брата, кардинала Алессандро, и можно предположить, что Орсини не имел никаких особых оснований для беспокойства. Но, как сообщил Орсини один из его информаторов, Александр VI пытался заполучить Джулию обратно в Рим. Поэтому по прибытии в Читта-дель-Кастелло Орсино сказался больным, отправил своих солдат вперед, а сам остался под предлогом выздоровления. А затем, затаив злобу, отправился домой.

Теперь, когда Орсино оказался в Каподимонте, он стал серьезной помехой для возвращения Джулии в Рим; одной из вероятных причин была та, что Александр VI был обеспокоен общественным мнением. Папа по-прежнему страстно желал Джулию, но решил попробовать штурмовать крепость через третье лицо. Он прекрасно осознавал, насколько деликатна сложившаяся ситуация. Король Франции вторгся на территорию Италии с явным намерением, подсказанным ему многочисленными врагами Александра VI, свергнуть папу с престола. В данный момент скандал был абсолютно не нужен, поэтому папе, чтобы достигнуть своей цели, следовало разработать план, как обойти или Орсино, или брата Джулии, кардинала Фарнезе.

Тем временем Орсино вынужден был, отказавшись от идеи проведения военной кампании, расположиться рядом с Бассанелло. Он прикинул оборонительные возможности своего замка и решил, что может позволить себе поднять восстание. Орсино заявил матери, жене и кардиналу Фарнезе, что Джулия должна покинуть Каподимонте и приехать в Бассанелло. Если же она ослушается, то весь мир, даже если это будет стоить ему (Орсино) жизни и потери состояния, узнает об этом скандале. Слова Орсино не соответствовали его силе, но его семья получила передышку. Это решение вконец расстроило АдриануМила, которая не могла игнорировать тот факт, что Орсино был ее сыном. Вероятно, даже нежную и чувственную Джулию удалось склонить на сторону ее косоглазого мужа. Фра Тезео Серипандо, преданный советник Орсино, сообщил Джулии о той ярости, которой были пронизаны письма ее мужа, написанные в интересах обоих супругов. «Я вижу, что синьор Орсини, – писал Серипандо четкими по смыслу, но не отточенными с литературной точки зрения фразами, – терзается мыслями и испытывает большое неудовольствие из-за вашего неприбытия и вообразил, что вы, вместо того чтобы приехать сюда, отправились в Рим. Но если бы вы совершили такую ошибку, то он скорее распрощался бы с тысячью жизней, если бы у него было столько жизней, и со всем имеющимся у него имуществом, чем пережил бы это. Одним словом, я вижу, что он очень недоволен, кипит от ярости и совершает странные поступки. Я из чувства долга к вам обоим пытаюсь успокоить его и заставить изменить планы. Однако я ничего не могу поделать с тем, что он решил: вы не должны ехать в Рим, а должны приехать сюда, и обязан сказать, что если еще что-нибудь произойдет, то он станет подобно дьяволу…»

Не было никого, с кем Орсино мог обсудить свои «коварные замыслы». А в это время Александр VI со все возрастающим жаром призывал Джулию в Рим, настолько ни перед чем не останавливаясь, что кардинал Фарнезе в попытке сохранить остатки достоинства семейств Орсини и Фарнезе отправил Адриану Мила в Рим. Ничего не добившись, она 14 октября вернулась в Каподимонте, «Бог знает как устав», как она сама сообщила. Адриана привезла непреклонное требование папы: Джулия должна приехать в Рим. Кардинал Фарнезе возмущен подобным требованием и отказывается выполнять желание папы; у него тоже есть чувство собственного достоинства (несмотря на то что он являлся жертвой честолюбия, и Паскуино назвал его «кардиналом от юбки», непристойно обыграв его имя. Впоследствии кардинал Фарнезе стал папой Павлом III).

Несколькими днями ранее кардинал Фарнезе написал папе, что будет всегда служить ему «там, где это будет возможно». А теперь пусть папа узнает через Адриану Мила, что кардинал Фарнезе готов на многое, но только не на это. «Вашей репутации будет нанесен урон, если вы решитесь на столь серьезный шаг, как разрыв отношений с Орсино, учинив такого рода скандал, да еще публично». В тот же день Франческо Гасет, по приказу хозяина неотступно следовавший за Джулией, написал следующее: кардинал, ради того чтобы услужить его святейшеству, не будет возражать против оскорбления Орсино, но не готов к тому, чтобы его семейство оказалось втянутым в скандал и подверглось позору. Не будет ли лучше, писал Гасет, пригласить мужа Джулии в Рим, чтобы позаботиться об Орсини, чем вынуждать его к началу боевых действий? Проще поступить именно так, поскольку тогда Орсини превратятся в послушное орудие папы. Таким образом, отодвинув Орсино в сторону, будет проще разобраться с женщинами. Но, черт возьми, его святейшество должен действовать быстро.

Между тем Александр VI послал архидьякона, возможно Пьетро де Солиса, к Орсино с лаконичным требованием отправить жену в Рим. Архидьякона задержали по прибытии в Каподимонте и отправили обратно в Рим, куда 19 октября он прибыл в сопровождении Наваррико, одного из сторонников Борджиа, доставившего папе письма от Адрианы, Франческо Гасета и Джулии. Эти письма однозначно дают понять, что кардинал решил защищать семью от нравственной гибели и не намерен позволять сестре без разрешения мужа отправиться в Рим. Адриана явно расстроена; она не видит никакого выхода из создавшейся ситуации. Джулия, раздраженная борьбой за ее обладание, капризничает. Возможно, ее волновала и приводила в восхищение горячность мужа, посмевшего оказать сопротивление могущественному врагу, несмотря на то что Орсино был предан матерью, женой, родственниками и даже собственным советником. Если Джулия действительно была доброй и чувствительной женщиной, то она могла решить, что скорее обязана отдать свою красоту человеку, проявившему храбрость, чем тому, кто злоупотребил своей властью. Возможно и то, что Джулия, отстаивая собственную позицию, подняла не-большой бунт, что случается с каждой женщиной по крайней мере раз в жизни. Во всяком случае, она заявила папе, что не собирается уезжать из Каподимонте без разрешения Орсино.

Читая между строк письма, полученные 19 и 20 октября, папа понимает, что его противники заключили союз, чтобы не дать осуществиться его желанию увидеть Джулию, которое постепенно переросло в сжигающую страсть. Он обязан бороться. Схватив одно из писем, лежащих на столе, и, оторвав обращение в начале письма, он пишет ответ, обращаясь к Джулии: «Неблагодарная и коварная Джулия. Наваррико привез нам письмо от тебя, в котором ты объявляешь о своем решении не приезжать сюда без согласия Орсино. Хотя мы и решили, что душа у тебя и у того, кто направляет тебя, недобрая, мы не можем поверить, что ты поступишь так вероломно и неблагодарно, хотя неоднократно клялась, что будешь безоговорочно нам подчиняться и не приблизишься к Орсино. А теперь ты хочешь поступить наперекор и, рискуя жизнью, отправиться в Бассанелло только для того, чтобы отдаться этому жеребцу. Мы надеемся, что ты и неблагодарная Адриана осознаете ваше заблуждение и раскаетесь. Настоящим под угрозой отречения и вечного проклятия мы запрещаем тебе покидать Каподимонте или Марту и тем более отправляться в Бассанелло».