Текст книги "Темная сторона Петербурга"

Автор книги: Мария Артемьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

ПАМЯТЬ МЕРТВОГО БАСТИОНА

Охтинский мыс,

Красногвардейская пл., 2

Треугольники равнобедренными не бывают – во всяком случае, когда речь идет о любви.

С этим утверждением Наташа Веснина готова была согласиться, если бы вот уже третий месяц не мучила ее дилемма: требовалось сделать окончательный выбор между Ильей Зайченко и Андреем Демидовым.

Она и так затянула до предела. Парни с исцарапанным самолюбием уже волками друг на друга смотрели. Еще немного – на лес заглядываться начнут, а там и сбегут. Оба.

– Нет, Наташка, этого я не понимаю. Как так – не можешь выбрать?! – возмущалась подружка Рита. – Кто-то же один всегда нравится больше!

Вместе с Ритой они перебрали целую кучу журнальчиков в глянцевых обложках, выискивая тесты на совместимость, гороскопы и тому подобные хиромантии.

– Но ведь оба хорошие, – вздыхала Наташа.

Ни гороскопы, ни хиромантии не помогли.

Все возможные аргументы заставляли ее выбрать Андрея. Он – красавец, умница, с чувством юмора. С собственной квартирой, с машиной (ничего, что в кредит, сейчас вся молодежь так живет). Перспективы – самые радужные, да и в целом – праздничный человек, с ним везде и всегда легко. Сказка, а не парень!

А в Илье, если разобраться, нравилось-то ей только одно – взгляд.

Было в этом нечто такое… из области предчувствий, а не чувств. Из какого-то слоя подсознания, где слова бессмысленны и пусты.

Один взгляд этого парня – и что-то внутри нее будто бы вставало на место. Из хаоса и темноты рождался спокойный порядок, умиротворение. Один взгляд возвращал целостность и уют, как мамины хлопоты в детстве, когда Наташа заболевала ангиной. Мамина прохладная рука ложилась на лоб – и отступали озноб, жгучая боль в горле, страх – уходило все раздражение внешнего мира. Оставались: лампа, укрытая платком, горячий чай с малиной, сказки на прикроватной тумбочке и тихий, спокойный мамин голос.

Но вот при чем тут Илья? Если рассудить трезво, такой наборчик ощущений по жизни мог оказаться не более чем наваждением. Ведь совершенно необъяснимо, откуда они брались, эти ощущения?

Они просто возникали, когда Илья был рядом, – как мираж на асфальте возникает в жаркую погоду. Но блеск воображаемых лужиц на раскаленной дороге не означает, что вы и впрямь гуляете по воде или сумеете когда-нибудь этой водой напиться. Мираж проходит.

Чтобы порвать с Ильей – не хватало ерунды: решимости. Да, необходимо порвать. Нельзя тянуть до бесконечности пустые и безнадежные отношения. Она понимала это, но…

Однажды настал все-таки день Ч. Позвонил Андрей, и она уже по голосу его почувствовала: кризис. Перелом, который сметет все ее робкие, осторожные суждения.

Андрей позвал ее в ресторан, дорогой и очень известный, в котором они до сих пор ни разу не бывали. В этом ресторане и нельзя бывать «просто». Туда ведь не есть ходят – туда ходят, чтобы памятно отметить перемену статуса. Столики заказывают за месяц, ожидая в очереди из солидных и богатых клиентов.

При всей своей внешней легкости, Андрей – человек традиций. Серьезные жизненные шаги совершает весомо и обстоятельно.

Если будут цветы – то непременно розы. Если кольцо – то с бриллиантом. Если вино – то шампанское… Что еще? Наверное, коленопреклоненная поза – что-то такое, из рыцарских времен.

Наташины щеки загорелись при мысли о предстоящем событии.

– Конечно! Я очень рада. Только…

Глупо, но она не стала ничего придумывать и объяснила все, как есть.

Буквально пять минут назад звонил Илья Зайченко, предложил эксклюзивную экскурсию по месту археологических раскопок на Охте. Последние две недели он работал там с отрядом волонтеров. Они откопали древнюю крепость, Илья вызвался показать ее Наташе. Любопытно же! Она согласилась. Не могла отказаться.

Андрей отреагировал достойно:

– Какие пустяки, солнышко! Зачем отказываться от удовольствий? Мы всё отлично успеем. Пойдем на эти раскопки вместе!

Почему бы и нет, подумала Наташа. Вот как раз подходящий случай мягко дать понять Илье, что ее отношения с Андреем переросли в нечто такое, с чем другим теперь придется считаться.

И не надо мучиться, слова подбирать. Илья сам поймет. Догадается.

– Отлично! Тогда…

– Без двадцати два на «Новочеркасской», – сказал Андрей, и Наташа согласилась.

А как иначе? Не бывает в любви равнобедренных треугольников.

* * *

– Ну, вот, здесь всё и случилось, – пояснил Илья, обведя рукой вокруг. – Могу показать детально.

Раскопки представляли собой глубокий, в полтора человеческих роста, вытянутый на сотню метров карьер под огромным белым навесом; они спустились туда по деревянным сходням. Яркие флажки, натыканные повсюду, обрисовывали границы различных культурных слоев; круглые метки с цифрами обозначали уровни.

В раскопе никого не было: все, кто трудился на участке, ушли в административный корпус на обед.

– И что такое «всё» здесь случилось? – спросил Андрей, поглядывая в сторону Ильи колючими глазами.

Еще наверху, когда они трое встретились у входа на огороженную площадку, Андрей демонстративно обнял Наташину талию и руку не убрал, хотя идти в обнимку по узкому шатучему настилу было неудобно. Чисто технически, конечно. На внимательный взгляд Ильи Наташа ответила открытым вызывающим взглядом: да, все правильно. Его рука на моей талии – и это нормально!

Илья ничем не выдал своих чувств по этому поводу.

– Так что именно «всё» здесь случилось? – повторил Андрей, глядя на Илью победителем.

– Вообще-то многое, – ответил Илья. – Идемте.

И они пошли по длинным отмосткам в глубь карьера, то спускаясь, то поднимаясь по остаткам каменной кладки, поворачивая то вправо, то влево.

Внутри карьера голоса звучали приглушенно: звуки поглощала земля. Воздух, насыщенный влажными испарениями почвы, настораживал густым странным ароматом, где к смутно знакомым запахам мокрого железа, глины, ила, гниющей органики примешивались неизвестные запахи незнакомых вещей.

– Запах времени, – пошутил Андрей.

Скорее, могилы, подумала Наташа, но вслух не сказала.

В раскопе царило полное безмолвие. Для жителей мегаполиса отсутствие шума, само по себе странное, настораживало, вызывало непривычную неуверенность в себе.

Неизвестность, чужая земля… или, вернее, чужое время – вот куда они шли, с каждым шагом погружаясь в другую эпоху.

И встречавшая их тишина вовсе не была равнодушной.

– Люди обитали здесь еще в каменном веке. Мы отыскали следы их стоянок. Когда-то, на заре времен, эту землю заливало море. Как только оно отступило – человеческие племена принялись обживать берег.

Илья рассказывал увлеченно, и даже Андрей, не склонный серьезно относиться к тому, что делает и говорит соперник, слушал внимательно.

– Представляете, как-то раз мы тут даже снег нашли. Доисторический. В тридцатиградусную жару откопали целый пласт, заполненный снегом.

– И что вы с ним сделали? – поинтересовался Андрей.

– Часть отправили в лабораторию воды. А часть… Слепили снеговика.

Они засмеялись и ушли вперед, а Наташа отстала.

У нее внезапно закружилась голова. Мягкая, всепоглощающая тишина раскопа давила на уши.

Слишком тихо вокруг.

Было дико идти по следам людей, живших здесь сотни и тысячи лет назад. Как будто само время законсервировалось. Но теперь, постепенно оттаивая, оно выползает на поверхность, испаряется, искажает видимость, словно особый род тумана. Рабочие и археологи сняли верхний слой почвы, как крышку гроба: никто до них не касался того, что хранилось внутри: костей, могил, потерянных прежними людьми вещей. Их духа, их замерших давным-давно голосов.

Но теперь они звучат снова.

– Беги! Наталья, что стоишь?! Беги!

Женщина с темным обветренным лицом, смутно знакомая Наташе, возникла вдруг у поворота. Она кричала и отчаянно размахивала руками.

Кто она? Зачем кричит?

– Беги, дура!!! Комендант город велел пожечь! – надрывалась женщина.

Поджечь город?

Наталья оглянулась и увидела черный дым – взлетая клубами вверх, он лизал стены деревянных домов, темными призраками выступающих из огня. Вдалеке рокотали барабаны, кто-то подавал гортанные, отрывистые команды, и страшно вопили и визжали женщины.

Наталью словно ударило: мама! Отец, младшие братья и сестры! Как она могла забыть?!

Она подхватилась и побежала. И не вперед, конечно, не в крепость, а назад, к мосту, на слободскую улицу, где стоял ее дом.

Но на полпути ее изловили, схватив за руки. Солдаты-иноземцы. Свей.

Один из них, здоровенный бугай, взвалил Наталью на плечо мешком, как свою добычу, и понес в крепость.

Наталья плакала, выдиралась, тыча рукой, показывала на горящий город, но солдаты только хохотали.

– Немтыри, басурмане проклятые! – вне себя от горя вопила Наталья и пыталась отбиваться, но это привело к тому, что солдат, ее тащивший, ударил ее по щеке и, грубо перехватив руки, лишил ее возможности сопротивляться.

Вот она, нежданная погибель. Предупреждали старики, говорили: если война начнется – пожгут иноземцы русскую слободу. Спалят, чтоб самим в осаду не попасть, как прежде в старину бывало.

Так и вышло: отняли у людей скот, на улицы всех повыгоняли, а дома пожгли. Без русского городища в шведской крепости обзор лучше, не приступишься незаметно к замку.

Что теперь делать?

* * *

Очнулась Наталья в какой-то тесной и темной коморе. Деревянная дверка низкая, замок снаружи висит. В щели сквозь старые сучковатые доски проникает совсем малая толика света.

Голова болит нестерпимо. И запах… Тяжелый запах сырой земли вогнал Наталью в дрожь.

Вот и могила мне, подумала.

Неужто здесь погибну? Лучше б с другими на пожаре задохнулась. На миру и смерть красна. А тут – как? Ведь совсем одна осталась…

– Да кто тебе сказал, что одна? – послышался голос из темноты. – Хватит причитать.

Наталья отшатнулась, прижалась спиной к двери. Когда глаза привыкли к полумраку, она, наконец, разглядела, кто с ней говорил.

И едва не заорала от ужаса: уж больно страшен – вроде бы и не человек, а волк.

Оказалось – все-таки человек. Просто волчья шкура на плечи накинута.

– Не бойся, Наталья. Солдаты не скоро теперь придут, они делами заняты – народ на пожаре грабят. А придут – я их повадки знаю – тотчас хмельного напьются, трубки закурят, к нам не скоро полезут.

– Ты откуда меня знаешь? – От страха у Натальи голос дрожал. Пищала, как землеройка в сене.

– Да и ты меня знаешь, – отвечал человек, и, даже не видя лица его, Наталья почувствовала, как он улыбается. – Я ж кузнец. Твой отец вашего жеребца гнедого водил ко мне подковать. Неужели не помнишь? Брата моего свей убили. Не хотел на них работать. Тогда они меня в свою кузню увели. Но я у них надолго не задержусь – сбегу.

– А чего раньше не сбежал, если мог? – спросила Наталья.

– Тебя ждал.

– Дурень, – пробормотала Наталья. – Еще шутки шутит.

Но на душе у нее сделалось куда спокойнее: все-таки не одна в этой земляной могиле. Может, все обойдется? Может, и мать с отцом живы – спаслись как-нибудь от огня? Чудом каким-нибудь.

– Как же отсюда сбежать? – спросила Наталья.

– Здесь ход тайный есть, в наружную стену башни, подо рвом.

– Где?

– Да вон в том углу, дерном прикрыт.

– Что ж они нас закрыли здесь, если тут ход? – удивилась Наталья.

– Ход замкнут, свей думают, что от того замка ключ только у коменданта. А замок батя мой когда-то чинил. Про то-то они забыли. А ключ от хода – вот он, у меня.

Кузнец в темноте протянул руку – трясущимися пальцами Наталья нащупала на его ладони ключ – тяжелый, холодный.

– И давно ты сидишь-то здесь, с ключом? – насмешливо спросила Наталья.

– Да уж не одну седмицу, – отвечал чудной кузнец.

– Да как же?!.. Признайся – шутишь? – не поверила Наталья.

– Ни чуточки. Хотел бы уйти – давно ушел бы. Они меня повесить обещались. Но только неужто ты думаешь, что я от них так просто уйду, не отомстив за братушку? Ну уж нет… Я им спуску не дам – за все ответят. Особенно главный их, сморчок трухлявый.

Голос кузнеца звучал спокойно, насмешливо. Таким же точно голосом он и на вечерних гуляньях разговаривал – вспомнила Наталья. Поддразнивал девиц, молодцов с чужих улиц задирал.

– Как ты этим свеям отомстишь? – спросила Наталья. – Их много, они город сожгли…

– Ты вот подойди-ка ближе. Приглядись. Видишь? Тут деревянная подпорка. На ней матица держится. Я ее подпилил. Сверху над коморой дерн. Если подпорка рухнет – всех, кто внутри, землей засыплет.

Наталья так и ахнула.

– Зачем же ты… душегубец! Что натворил-то, змей?!

Кузнец подскочил и зажал ей рот железной ладонью:

– Не ори. Тише, девка. А ты думала – шутки, чай тебе с сахаром? Я уж многих тут повидал вроде тебя, дурех. Как по мне – лучше смерть, – сказал кузнец.

Наталья отбивалась, пытаясь оторвать от лица его руку.

– Отпущу. Только не голоси. Обещаешь?

Наталья кивнула; кузнец отпустил ее. Голос его снова сделался легким, насмешливым.

– А ты чего испугалась? Думаешь, я нас похоронить собрался?

Наталья подняла голову, стараясь разглядеть в темноте кузнеца. Ей казалось, что она почти различила черты его лица, хотя в коморе светлее не стало Кузнец ухмылялся.

– Не боись. Я все рассчитал. Грохнем свеев, с комендантом поквитаемся… И уйдем – в лаз под крепостным рвом выскочим.

– Я не хочу. Если ключ есть – выпусти меня сейчас. Пожалуйста, выпусти! Прошу.

– Куда же ты пойдешь одна? – нахмурился кузнец. – Вот дура-баба. Ведь ты хода не знаешь! На пожарище сунешься – солдаты опять сцапают. Тогда чем я тебе помогу?

Наталья заплакала.

– Ну, чего нюни развела? Вытащу тебя отсюда, обещаю. Не боись! Не пропадешь со мной.

Кузнец почти все угадал верно.

Свей вернулись на закате, воняя дымом от пожарища, табаком и сильно навеселе. После «ратных подвигов» им захотелось развлечься. Комендант особенно желал развеяться с новой пойманной девицей.

Когда они ввалились в подземную комору толпой и приступили к Наталье, она завизжала и расцарапала морду высокорослому неповоротливому бугаю, который первым протянул к ней руки. Это был тот самый иноземец, что притащил ее в застенок.

Забившись в дальний угол, Наталья крутилась, уворачиваясь от лап солдата. Тем временем другие с комендантом вместе, остановившись возле открытой двери, ржали, глядя, как она мечется.

Кузнец наблюдал за происходящим исподлобья. Глаза его налились кровью и сверкали по-волчьи.

– А этот что здесь? – спросил комендант, выбивая трубку о дверной косяк. – Эй ты! Чего уставился?!

Кузнец промолчал. Но глаз не отвел.

Наталья пищала в углу, отбрыкиваясь от своего мучителя из последних сил. Наконец бугай ухитрился схватить девушку за ногу и, не обращая внимания на ее вопли, потянул к себе.

– Замущ, замущ пошли! – пыхтел свей. Наталья выла от боли и ужаса.

– Помоги, – попросила она кузнеца. – Помоги же!

Кузнец смотрел на коменданта. Низенький, морщинистый, как подгнившее яблоко, неопрятный человек в богато расшитом камзоле делал угрожающие сердитые жесты в сторону пленника, однако в подземную комору далеко не заходил – брезговал, боялся испачкать и камзол, и башмаки.

Да и к чему было трудиться? Здоровущий, словно лось, свей уже сломил сопротивление Натальи и волок ее по земле к выходу. Обессилев, она все-таки цеплялась еще руками, задыхаясь от слез, чертила борозды на черной земле.

– Эх ты, в бога душу… – пробормотал кузнец, видя, что не по его выходит. И вдруг, мгновенно подобравшись, скакнул на плечи солдату, тащившему девушку, обхватил руками лоб гиганта. Тот от неожиданности сел с размаху на земляной пол.

– Наталья, хватай ключ! Беги!

Кузнец швырнул Наталье ключ и даже, схватив за плечо, толкнул ее в сторону потайного хода. А сам с загривка ее мучителя перескочил вперед и железными своими кулаками принялся молотить врага по голове, отчего у противника развезло по лицу кровавую юшку.

Опрокинувшись на спину, будто исполинский жук, солдат свейский размахивал лапищами, стараясь отбить быстрые удары кузнеца и делая судорожные попытки подняться.

Наталья кинулась в глубь коморы, раскидала неплотно прикрывающий деревянную дверцу дерн. Вставила ключ в замок, нажала… Замок заскрипел. Туго.

– Быстрее, давай! Торопись! – сдавленно крикнул кузнец.

Комендант, увидав, что его солдат проигрывает одиночное сражение, опомнился, заорал. Повинуясь приказу, все его воины ринулись вперед и скопом навалились на строптивого кузнеца.

Один вцепился пленнику в бороду, другой в руку, третий схватил за голову, пытаясь отклонить ее назад, вывернуть шею. Но кузнец, как кряжистый сучковатый пень, не поддавался.

Только хрипел:

– Быстрее, Наталья! Копаешься, клуша…

Наталья изо всех сил налегла на ключ – замок щелкнул.

– Толкай дверь! Толкай! – хрипел кузнец.

Комендант, наблюдая за ходом боя, поднес к дверному проему фонарь и увидал, что дверь тайного хода открыта, а девица уже стоит на пороге. Вознегодовав, он с криком влетел тоже в комору, намереваясь преследовать и поймать беглянку.

Глаза кузнеца блеснули.

– Наконец-то. Беги уже, дура! – крикнул он застывшей у двери Наталье.

Нечеловеческим усилием вырвался из рук двоих солдат, что держали его, а того, что вцепился ему в руку, протащил на себе прямо к деревянной подпорке.

– С Богом!

Он успел еще перекреститься, а потом с размаху вышиб подпорку ногой.

Наталья оглянулась. В последний миг она увидела глаза кузнеца – в них светилась спокойная мощь несломленного человеческого духа.

Когда дверь позади захлопнулась и вся масса земли и дерна с кровли сорвалась и обрушилась, похоронив под собой и кузнеца, и чужеземцев солдат с комендантом, и огромного свея, намеревавшегося на Наталье «жениться», этот взгляд придал ей столько сил, что, несмотря на ужас позади и страх и неизвестность впереди, на душе у нее сделалось вдруг легко и спокойно.

Что-то в этом взгляде примирило Наталью с собой.

Она жива. И будет жить дальше.

Она шагнула вперед, чтобы отойти от двери, и, неудачно поскользнувшись, рухнула с деревянной площадки.

* * *

Наталья открыла глаза. Напротив ходили какие-то неясные тени. Кто-то говорил поблизости глухо, как в вату. Очень медленно возвращалась способность нормально воспринимать речь.

– Простите… я упала…

– Наконец-то! Пришла в себя! Слава богу! – сразу несколько голосов откликнулись и возбужденно забубнили вокруг нее.

– Эй, но откуда у нее ключ? Ничего не понимаю.

– Ключ? Что за ключ?

– Ключ от Мертвого бастиона. Вернее, от потайного хода…

– Причем нам она говорила, что взяла его с той стороны.

– Да ладно! Как это с той?

– Бред. Не очухалась девушка. С той стороны земля. Грунт! Почва. Мы ж только снаружи дверь откопали. Ход завален.

Голоса бубнили, проваливаясь в серую вату тумана возле Натальи.

– Интересно, что это с ней было? Припадок? – растерянно спросил какой-то длинный бугай, назойливо нависая над самым ее лицом.

– Отойди, – попросила Наталья.

– Как это – «отойди»? – оскорбился здоровяк. – Мы же с тобой в ресторан собирались. Але?!

– Не пойдет она с тобой в ресторан, – сказал кто-то, поддерживая Наталью твердыми, как железо, руками. Ей было легко опираться на эти руки. Она чувствовала, что, пока они ее держат, ничего плохого с ней не случится.

– Она не пойдет. По крайней мере сегодня.

– Ни сегодня, ни завтра. Никогда, – тихо подтвердила Наталья. – Извини, Андрей. Ресторан отменяется. И все остальное тоже.

– То есть… это в каком смысле?

Наталья не пыталась объяснять. Как можно выразить словами и где взять рациональные аргументы, если ты просто кожей чувствуешь, что кто-то одним своим присутствием дарит тебе жизнь, а другой – не больше, чем шампанское и розы, квартиру с машиной и кольцо с бриллиантом – в сущности, такие… миражи.

ПУТЬ КРУГОВ НА ВОДЕ, ИЛИ ЖИВОЙ КЛИНОК

Александровский парк,7,

Военно-исторический музей артиллерии, инженерных войск и войск связи

В 1994 году Валерию Быкову – это лучший друг и первый зам. нашего шефа – некий антикварный спекулянт предложил приобрести старинный японский меч. По его словам – раритет музейного уровня.

Быков обрадовался. Дело в том, что год назад наш шеф, Юрий Константинович Кротов, женился на японке и с тех пор во всем проявлял чрезвычайный интерес к родине своей супруги. По делам он часто посещал Японию и с каждым разом все больше проникался самурайским духом.

Подарить шефу такое оружие – значит, по-настоящему осчастливить его. Как раз вскоре намечалась годовщина свадьбы Кротова. Быков посовещался с коллегами, и все мы, сотрудники фирмы, согласились, что идея хорошая.

Быков созвонился со спекулянтом; тот быстро приехал, чтобы показать товар лицом. Смотрины проходили в офисе.

Не страдая по жизни от большой доверчивости, Быков предварительно отыскал человека, который мог бы выступить экспертом, потому что еще с советских времен занимался восстановлением и шлифовкой старинного холодного оружия. В своем роде он был специалистом уникальным.

Нам его представили без всякой помпезности: просто Саша.

Что-то азиатское было в лице этого Саши: скошенные широкие скулы, круглое лицо, тяжелые монголоидные веки, нависающие над блестящими черными глазами. Разве что нос беспечно выдавал в нем славянина – почти уплощенной азиатской формы переносица неожиданно перекала во вполне рязанскую курносую бульбочку над узким, как лезвие, ртом. Одетый скромно, в шерстяной свитер грубой домашней вязки и затертые, залатанные джинсы, Саша явился на встречу загодя, но в ожидании барыги разговаривать ни с кем не стал. Он вообще предпочитал больше помалкивать, чем говорить.

– Вот, – сказал барыга, разворачивая серую льняную тряпицу. Внутри лежала полоска железа с заостренным концом. На первый взгляд – ничем не примечательная.

– Что это? – поразился Бык. Он не ожидал что ценное оружие будет выглядеть столь невзрачно. Мы все столпились у стола, разглядывая железяку.

– Вакидзаси. Меч самурайской чести. Каждый знатный воин Японии носил такой при себе  – голову врагу отрезать, раненого соратника добить или, при неудачном раскладе, самому… обряд самоубийства совершить. Стопудово японская вещь, – сказал барыга. – Музейный вариант. Берите, не пожалеете!

– И откуда это у тебя?

– Долгая басня…

– А мы не торопимся, – пожал плечами Бык.

Саша вразвалочку подошел взглянуть. Пока барыга разливался соловьем, рассказывая, откуда и как попал к нему клинок, Саша все рассматривал потемнелую железку, все крутил ее в руках. Барыга от такой внимательности заметно нервничал, но на его красноречие это не влияло.

Скорее наоборот.

По словам спекулянта, клинок долгое время валялся на кухне у какой-то старухи. Ее мать до революции работала в бутафорском цеху императорского Михайловского театра. Оттуда и принесла домой клинок за какой-то надобностью.

– Повезло еще, что эта бабка ничего на помойку не выбрасывает. Хозяйственная… А клинок серьезный.

– В бутафории – серьезный? – переспросил Бык.

– Ну так он в бутафорию-то из музея попал! Из артиллерийского музея…

Чувствуя, что словам его не доверяют, спекулянт раскраснелся и засуетился. А Быков, напротив, почуяв слабину, начал давить, чтобы прояснить все темные моменты заранее.

– Ага, ага. Признайся, что заливаешь! Расскажи еще, как бабкин папаша музей ограбил, – насмешливо протянул он.

И тогда Саша впервые заговорил, вполголоса и как бы нехотя:

– Он прав. Это вполне возможно. Еще при Петре военные собирали образцы оружия. Так сказать, по велению души. Начали с одной старинной пушечки, а закончили крупнейшей в Европе коллекцией. Бывший «Достопамятный зал» разросся в собрание на три этажа, больше десяти тысяч различных предметов – русское, западноевропейское и восточное оружие; ружья, пистолеты, клинки, ножи, мечи, щиты, доспехи. И свое, и трофейное. Плюс подарки послов азиатских держав, в том числе, конечно, Японии. Во времена Симодского трактата…

Но… не в этом дело. Как известно, в 1864 году в империи затеяли большие перемены. Реформы, то-се… А как у нас реформы проводят? Сначала переименовывают. Потом чиновников перетасуют в колоде. Потом затеют переезды из одного здания в другое. А переезд равен двум пожарам.

Всю артиллерийскую коллекцию у военных забрали, передали другому ведомству, и там, как водится, что даром досталось… Короче говоря, распотрошили музейные фонды безжалостно. Счастье еще – нашлись люди, сумели остановить беспредел. Сохранили и еще приумножили.

А то ведь тогда не то что бутафорским цехам в театрах – даже царским конюшням перепало… В общем, тут правда – все могло быть, – заключил Саша, глядя исподлобья на Быкова.

– Конечно!.. Вот и я о чем? – обрадовался спекулянт. – Значит, это… про бабку. Бабка мне говорила, что были у нее еще ножны – с узором из хризантем и каких-то листочков врастопырку, типа каштана… Ножны потерялись, это жаль. Клинок, конечно, чистить надо и заново шлифовать. Но я ведь и продаю по божеской цене. Будь этот вакидзаси в лучшем состоянии, да с официальной регистрацией в японских списках – за него и миллион было бы скромно…

– Да, – сказал Саша. И раздумчиво добавил, будто про себя. – Листочки вроде каштана – это павлония. С хризантемой получается герб сегуна Токугавы. А мастер мне, пожалуй что, знаком. Один из 32 тысяч великих оружейников, имена которых почитает Страна восходящего солнца. Не берите, – глядя в глаза Быкову, нелогично закончил Саша.

Барыга, от первых слов нашего эксперта поначалу просиявший, увял.

– Ну и мне-то что, – забормотал он, скукожившись, но стараясь держать марку. – Не вам, так другим продам. Еще выгоднее будет…

– Я не понял, – сказал Быков. – А в чем проблема-то? Почему не брать?

Саша вздохнул.

– Я думаю, это меч Мурамасы. Тот, который, по легенде, принадлежал самому Тоётоми Хидэёси, великому полководцу и воину.

Пока Быков и мы все пытались понять логику его странного высказывания – а оно звучало для нас, правду сказать, ничуть не яснее филькиной грамоты – Саша вглядывался в клинок.

– Или возьмите, – сказал он, сглатывая слюну. – Мне интересно будет с ним поработать, – объяснил он нам, хотя мы ни о чем его не спрашивали.

Саша смотрел на клинок так, будто наблюдал внутри какую-то жизнь.

Чудак нам в эксперты попался, подумал я тогда.

Но интересно знать, что же такое он в этой железяке разглядел.

* * *

За несколько дней перед битвой в долине Сэкигахара прошли сильные дожди, и вода досыта напитала землю. Глядя, как оскальзываются на раскисшей дороге сильные ноги коней, последний принц Минамото – Токугава Иэясу – думал о том, что кровь, которая, несомненно, прольется вскорости у подножия горы Нангу, не уйдет в землю – она запечется на поверхности, подобно ранам воина.

Думал он также о том, что вот два года миновало со дня смерти его главного соперника – Тоётоми Хидэёси, а противостояние все еще не окончено. Разве так бывает?

Теперь понятно, что да.

Но когда они впервые встретились в доме князя Имагавы – сын крестьянина, кому в будущем суждено было сделаться правителем Японии под именем Хидэёси, и аристократ голубых кровей погибшего рода Мацудайро, светлейший принц Минамото, с малолетства лишенный всех привилегий и пребывающий в замке врага на унизительном положении заложника… кто мог предугадать, что такое вообще случится?

Принц еще носил свое детское имя – Такэтиё, а Хидэёси уже был воином-самураем, хотя и самого низкого ранга.

Но это-то и дало им возможность сблизиться. Несмотря на разницу во всем – в положении, возрасте, воспитании, – Хидэёси и Иэясу связало взаимное доверие друг к другу.

Такэтиё с восторгом воспринял то, с каким почтением Хидэёси, один из немногих в доме Имагава, отнесся к унаследованному мальчишкой титулу. Он никогда не насмешничал над Такэтиё, как другие.

И Хидэёси симпатизировал принцу – потому что он один из всей знати, наполнявшей замок, не считал Хидэёси выскочкой, косолапым землепашцем, а видел в нем настоящего воина-самурая.

И все-таки они были разными. Несходство характеров обнаружилось очень скоро. Причем каждый из них обладал чем-то таким, чему другой завидовал.

Как это часто случается, дружба, пораженная завистью, переродилась из взаимного уважения в соперничество.

Покинув дом Имагава в один и тот же год, сделали они это весьма по-разному.

Иэяса, повзрослев, вырвался из клетки дома Имагава и, выдержав бой, нашел защиту и поддержку в доме противника своего врага – Оды Нобунаги. Хидэёси же, выучившись воинским премудростям у своих наставников, бросил сюзерена и перешел на сторону врага, того же Оды Нобунаги, расчетливо рассудив, что не было на тот момент во всей Японии господина сильнее, и, значит, именно он поможет Хидэёси взойти высоко по карьерной лестнице в качестве военного.

Итак, снова вместе бывшие друзья служили жесткому и бескомпромиссному Нобунаге. Но служили по-разному.

Иэяса выполнял свой долг, а Хидэёси с рвением хватался за всякое поручение господина и неизменно преуспевал, добиваясь победы любыми путями, не гнушаясь ничем. Его мозг, острый как бритва, свободный от дворянских предрассудков, порою изыскивал такие методы, которые никогда не пришли бы в голову благородному человеку. Например, чтобы захватить замок Такамацу, что лежал в долине двух рек, Хидэёси поступил так: он приказал возвести дамбы вокруг замка, отчего вода поднялась и затопила всю долину, уничтожив попутно несколько деревень и ни в чем не повинных жителей. Зато осажденным в замке не осталось выбора – пришлось сдаться перед напором стихии. И Хидэёси.

В другой раз он послал своих воинов срубить в одну ночь все деревья на болоте. Много воинов погибло жалкой смертью, захлебнувшись в гнилой трясине. Но оставшиеся выстроили из бревен укрепления, с помощью которых удалось захватить цитадель в Суномате.

Но по-настоящему Япония оценила Хидэёси, когда в сражении против рода Асакура его сюзерен, Ода Нобунага, вынужден был отступить и бросил своего вассала на верную смерть…

Хидэёси нисколько это не смутило: он и сам поступил бы так же при подобных обстоятельствах. Он не искал моральных оправданий – он искал возможности победить. Благодаря своему обычному хладнокровию и выдержке он отразил наскоки врагов, прикрыл отступление предавшего его господина и вышел из схватки целым и невредимым.

После этого даже самые придирчивые критики оценили хитроумие и выдержку Хидэёси, его ум и необычайное упорство.

И только один Токугава Иэясу знал, что на самом деле таится в душе друга его юности – Хидэёси…

Как-то раз Мацусита Наганори, один из вассалов Имагавы, обучавший подростков искусству фехтования, показал Токугаве и Хидэёси старинные мечи из сокровищницы замка и пересказал им предание о двух великих мастерах-оружейниках.

Тот день припомнился принцу Токугаве как наяву.

Истома тающих облаков над горой Като. Жар нагретой травы и тихая песня сверчков в тени раскидистых кленов. Золотые и синие стрекозы над водой ручья в саду. И наставник Мацусита с темным загорелым лицом рассказывает, сидя на соломенной циновке возле сарая на заднем дворе.