Текст книги "Опустошенный жених. Женская маскулинность. Аналитическая психология"

Автор книги: Марион (Мэрион) Вудман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Если человеку в детские годы никогда не приходилось сталкиваться с предательством, вызывавшим травматические последствия, процесс фрагментации может оказаться преобладающим, а потому – автономным. Человек перестает осознавать свое поведение, особенно если такое поведение периодически вызывает действия, противоположные сознательным намерениям. Эго становится столь неопределенным, что не может противостоять даже неадекватному поведению или исходной травме. Предательство в детстве как предательство остается неосознанным.

Кит был молодым мужчиной; его мать умерла, когда он был подростком. Он не пережил сознательно се смерть как свою покинутость ею и не осознал, что в итоге он бросил самого себя. Бессознательно он считал себя ответственным за ее смерть, оставаясь с чувством вины, не находившим выражения, поскольку не мог в нем признаться. Его обожание матери и его неспособность принять ее смерть привели к фантазиям, что ради нее он должен стать совершенным. В результате он потерпел ряд неудач в осуществлении своих самых продуманных планов. Не осознавая того, он оказался в плену двенадцатилетнего травматического переживания.

Находясь под воздействием травмы, которой можно было бы объяснить его повторяющиеся неудачи, он описал на уровне фантазии, в чем фактически состояло его поведение. Постепенно он стал замечать, что живет в фантазии, которую описывал как реальную жизнь. Признав это, он впервые допустил столкновение двух миров. В процессе такого соединения фантазии и факта он нашел возможность излечения психической диссоциации: фантазия идет одним путем, факты – другим, и при этом один путь исключает другой. В первый раз его поразило, что оба пути могут существовать вместе, так как имеют общую принадлежность. Возможность вписаться в жизнь стала для него реальностью, которая теперь необходимо подкреплялась фантазией. В свои практические планы на будущее он стал закладывать возможности, которые теперь стал считать реализуемыми.

Постепенно Кит ощутил, как освобождается от бессознательной разбросанности, обеднявшей всю его жизнь. Он почувствовал, что мог бы вступить в контакт с таким человеком, каким на определенном уровне понимания он считал самого себя. Вот описание ситуации в его представлении:

С утра я готовлюсь к уроку. В моем портфеле нет учебников, поскольку у меня их нет вообще. Есть лишь тетрадка с вырванными листами, но в ней нет ни одной записи, поскольку я ничего не записывал. В моем портфеле лишь кроссовки и плейер. Я перестал думать о подготовке к урокам. Моя подготовка заключается в отсутствии подготовки.

Я иду в университет, но я не уверен, что все-таки до него доберусь. Попасть туда – значит быть уверенным в том, что я туда не собирался. Я приезжаю туда и вместе с тем не приезжаю. Я снимаю переднее колесо с велосипеда, снимаю цепь и запираю их на замок. Теперь я собираюсь пойти на урок, а это все равно, что сказать, что я не собираюсь пойти на урок. Я подхожу к двери класса. При этом опаздываю приблизительно минут на пять. Я уже готов толкнуть дверь и войти, что означает, что я не собираюсь туда входить. Две вещи – делать и вместе с тем не делать – слиты воедино. Делать и не делать – это одно и то же. Чтобы войти в класс, туда не следует входить. Чтобы войти в класс, туда следует войти. Когда я готовился к урокам, я решил войти в класс. Я могу это сделать единственным способом: не входить в него. Я поворачиваюсь спиной к двери и выхожу из университета. Поступив таким образом, я вошел в класс.

В своей фантазии Кит делает то, чего не делает в реальности. По сути, такое поведение отвечает реальности, которая отпугивает фантазию, а то и стирает ее вовсе. Реальность – это учебный тест, точная дата написания сочинения, оценка за текущие лабораторные работы, которые он никогда не посещал. По всем трем предметам он отстает, причем отстает капитально, поскольку не выполняет тест, не пишет сочинение и получает за лабораторную работу ноль. Провозглашаемая им реальность отсутствует. С другой стороны, фантазия ему говорит, что он присутствовал на уроках, не присутствуя там. Он написал сочинение потому, что не написал его. И получил превосходную оценку за лабораторную работу, потому что не сделал ни одного опыта. Он не боится неудачи в том смысле, как ее понимают другие; его неудача заключается в достижении совершенства своей фантазии. Не начав действовать, он не может потерпеть неудачу. Он убежден, что все это знает, в. своей голове он уже все совершил. Но насколько его рассудок адекватен реальной ситуации? Дважды потерпев неудачу, он говорит: «Нет, мой разум не дает ответа. Я точно все эго знаю».

Затем он встречает молодую женщину и впервые после смерти матери входит в настоящий человеческий контакт. Он противопоставляет своему одиночеству не фантастическое присутствие матери, а реальное присутствие молодой женщины своего возраста, образованной, экстравертированной, имеющей очень хорошую связь со своим телом. Она заполняет собой всю его жизнь. Являясь такой непосредственной личностью, она действительно отвечает его фантазии. Сексуальная связь его тела с ее телом, постижение другого тела, отличного от его собственного, – все это снимает тяжкую ношу слишком перегруженной фантазии. Она возникла вследствие болезни и смерти матери. Жизнь, остановившаяся в двенадцатилетнем возрасте и находившая свое продолжение лишь в области фантазии, снова вернулась в реальность.

То, что Кит проживал, входя в класс, не входя в него, представляло собой травму, вызванную смертью матери, травму, с которой он никогда не сталкивался прямо. Он так и не сказал ей последнее «прощай» и потому не знал точно, жива она или нет. Он никогда по-настоящему не ощущал предательства и не чувствовал себя покинутым. В результате он перестал выполнять действия, которые требовали постоянного повторения, так как не попрощался с умершей матерью. Входя в дверь, он не знал, окажется за дверью его мать или нет, и даже не был готов это узнать. Его мать умерла. Бессознательно он не знал, что она умерла. Он был не в состоянии проверить это в реальности. Однако любовь к молодой женщине открыла ему истину: его мать умерла, а его возлюбленная жива. То есть люди умирают, а жизнь продолжается. В настоящее время его задача понять, что войти в дверь означает войти в дверь.

Поведение этого молодого человека выявляет незрелую маскулинность многих зависимых женщин, которые видят во сне какую-то катастрофу, и у них возникает неизбывное чувство иррациональной вины за то, что они когда-то бессознательно совершили. Их подавленная агрессивность делает их послушными. Тем самым, отреагируя вовне свою зависимость, они сами себя теряют. То, что следовало сделать, было бесчеловечно и совершенно невозможно; потому, несмотря на телесное присутствие, их личность полностью отсутствует. Если они войдут в контакт с первичной травмой и появится позитивная маскулинная энергия, которая поможет им вернуться к реальности, их развитие будет продолжаться, начиная с возраста, на котором оно затормозилось. Если эта энергия появляется в образе юноши, женщина может обнаружить в себе сильное эротическое влечение к подросткам. Несколько свиданий при луне становятся куда более взрывными и страстными, чем в юности. Нераскрывшаяся сексуальность вызывает эффект повторяющихся приливов, которые не только распространяются по всему телу, но одновременно возбуждают спящие области психики. Связь с женщиной, которая испытывает желание и воображает его как экспансию, действительно представляет собой сплав, слияние в единое целое, ибо ее целостность зависит от наличия другого. Это подростковое томление, характерное для романтической любви, во время которой годы бессознательной тоски по потерянной матери сменяются периодом явной ненасытной благодарности и скорее понуждают к уходу от внешнего мира, чем помогают преодолеть его реалии.

В мифологии это состояние передается через образ Парсифаля в романтической повести Кретьена де Труа (около 1185 г.), представляющей собой одну из первых версий поиска Святого Грааля. Грааль – это кубок, из которого на Тайной Вечере вкушали вино Христос и апостолы и который, согласно легенде, привез в Англию Иосиф Аримафейский. Однако в повести Кретьена де Труа не дается христианской интерпретации существования Грааля. Парсифаль остановился в замке Короля-Рыбака, где оказался свидетелем таинственного ритуального шествия, во время которого вынесли окровавленное копье и сверкающую золотую чашу. Отец и два старших брата Парсифаля погибли в рыцарских сражениях, когда он был еще мальчиком. Он обещал матери, которая смертельно боялась за судьбу единственного оставшегося в живых сына, что станет рыцарем при условии, что будет почитать дам, регулярно ходить в церковь и не задавать вопросов. Таким образом, посвящение Парсифаля в рыцари состоялось под эгидой его трепетной матери, а потому его первые робкие претензии на Грааль больше напоминали поведение в присутствии мрачной утробы старухи-матери, чем отношение к святому сосуду. Затем чаша служит сосудом для раненого фаллоса ее сына, символизируемого окровавленным копьем, представшим взору Парсифаля. Следуя наставлениям матери, он не решается задать ни одного вопроса относительно того, что увидел. На следующее утро замок Короля-Рыбака исчезает.

Юнг верил, что в образе Парсифаля нашел свое воплощение архетипическим образ маскулинности, чрезвычайно характерной для двенадцатого столетия. Парсифаль ведет себя также, как Кит, который входит в класс, не входя в него. То, что предстает перед ними обоими, одновременно имеет место и не имеет места, если и существует, то в мире, где все происходит «однажды». То, что не представляли себе ни Кит, ни Парсифаль, затерявшись в подростковом бессознательном, был поиск. Поиск идеализированной матери своего детства, поиск, который тайно направлял и определял их поведение, имевший в своей основе фаллос, раненый в погоне за сияющим сосудом женственности. До тех пор, пока маскулинность скована материнской фантазией, существует опасность превращения подростковых свиданий (в любом возрасте) в ритуальную кастрацию.

Неумение задать вопрос: «Кому служит Чаша Грааля?» оставляет Парсифаля в объятиях изможденной матери, единственное желание которой заключается в том, чтобы защитить его от жизни и держать в психологической зависимости от ее усохшего чрева. Кроме того, эта неудача оставляет в бездействии старого Короля-Рыбака. По мнению Кретьена де Труа, Парсифаль изначально совершал свои рыцарские подвиги бессознательно. Не умея себя оценить и отождествляя себя со своими деяниями, он тем самым отрицал содержащееся в них психологическое развитие. Так, например, поклявшись служить деве Бланшфлер и доблестно освободив от врагов ее владения, он даже не подумал о том, чтобы попросить ее руки. Реальная претензия на ее руку – это уже осознание поступков. Но вместо этого он вновь пускается на поиски матери.

Парсифаль Кретьена де Труа символизирует анимус многих современных женщин, незрелая маскулинность которых не может сказать НЕТ зависимости, налагающей на них заклятье, которое заставляет их томиться в тюрьме бессознательной матери. (Колдунья Кирка превращала спутников Улисса в свиней, животных Матери-Земли.) Слишком часто женщины путают свою израненную и потому слишком чувствительную маскулинность со стремлением к воссоединению с отвергавшей их матерью. В таком случае их неизбежно привлекает мужчина, занятый бессознательными поисками потерянной матери. Они находят в нем воплощение своей потребности в воссоединении. В результате Парсифаль-возлюбленный неизбежно тянет их вниз, в материнскую обитель, и в этом заключается истинная суть mise-in-abyme (сцены скрытого действия) их зависимости.

Анимус, принимающий образ подростка-Парсифаля, – это маменькин сынок, лишенный в своих поступках способности отличать одно от другого. Это сын, выросший без отца. Возможно, он несет в себе материнскую духовную проекцию и потому лишен связи со своим телом и земным чувством. Его теневой стороной может быть дьявольский фаталист, постоянно соблазняющий зависимого человека пройти по краю пропасти. На одном уровне жизнь становится такой пустой, что лишь флирт со смертью дает возможность сознанию почувствовать вкус жизни. На другом уровне сверхъестественные усилия избежать мрачного инертного существования позволяют получить осознание смысла жизни в течение нескольких мгновений.

Женщинам с анимусом такого типа снятся тореадоры, акробаты, автогонщики, водители скоростных катеров, астронавты и водолазы. Их собственная цыганская тень становится естественным партнером для столь совершенных мужчин, которых мало заботит собственная жизнь. Их соединяет связь любови-смерти; их страсть становится анестезией, позволяя им, рискуя, использовать магию, способную их уничтожить. Их реальный вклад заключается в совершенстве обоюдной смерти. Это вечные альпинисты, карабкающиеся по отвесной скале на самый ее пик.

Женщинам, страдающим анорексией, часто снятся дьявольские любовники такого типа. Они воплощают в себе деспотизм духа, лишенного тела. Это может быть художник-гомосексуалист, обожающий изумительные формы ее тела и посвятивший себя тому, чтобы воплотить ее красоту в мраморе. Когда это застывшее в молчании совершенство достигает своей полноты, он идет дальше, выискивая другое совершенное лицо. По отношению к ней как к женщине он испытывает не больше чувства, чем испытывает она по отношению к своей женской тени. Они оба совершают убийство своей подлинной маскулинности и женственности.

В реальности, когда цыганская тень встречается с порхающим пуэром, жизнь становится безрассудно привлекательной и заманчивой. Если они вступают в брак и у них появляются дети, цыганка может превратиться в ответственную, но чем-то постоянно обиженную мать и требовательную жену. Подрезав своему летуну крылья, она его приземляет. Тогда ей становится с ним скучно; она может начать искать себе прибежище в зависимости или найти другого спутника. Так колесо делает один оборот за другим, пока не вмешается сознание.

Я не собираюсь иронизировать над такими игривыми спутниками. Многие мужчины и женщины в моем кабинете проливали горючие слезы над человеком, который принес новый свет в их мрачную пещеру. «Я снова ожил(а), – говорили они, – и не могу повернуть обратно». Играя так, как играют дети, сосредотачиваясь на игре настолько, что просветляется их воображение, можно впервые или в очередной раз разбудить спящую энергию. Если юный Парсифаль сможет задать вопрос, который принесет осознание, даже летун, позволивший себя обкарнать, может вновь расправить крылья.

Рассмотрим случай Ани, стремившейся после развода создать новую жизнь для себя и своих детей.

Аня влюбилась в мужчину, спроецировав на него свои духовные ценности, и вложила всю веру в те отношения, которые, по ее мнению, можно было назвать продолжительными. Внезапно ее знакомый встретил другую женщину. В отчаянии Аня сосредоточилась на игре с образами. Она нарисовала портрет злого волшебника, сделавшего из нее жертву своих прихотей.

Она принесла мне эту картину и положила на кушетку, словно желая излить скорбь и гнев. Позже, после обсуждения того, что это должно означать, мы решили попробовать перевернуть изображение. Тогда мы увидели не волшебника, а круглое лицо смеющегося клоуна. Изумляясь, мы не могли поверить в то, что увидели. Совершенно не осознанно, Аня одновременно изобразила злого волшебника и самого настоящего клоуна. Ее так изумило совмещение столь парадоксальных образов, что она рассмеялась.

В бессознательном всегда существует потенциал для такого парадокса. Сознанию остается лишь рассмотреть ситуацию под иным углом: отойти от подвластной колдуну индивидуальной точки зрения эго к надличностному видению, которое символизирует клоун, способный чувствовать трагедию и вместе с тем смотреть на нее. Клоун знает, какая возникает боль, когда мы вынуждены пожертвовать всеохватывающим эгоцентрическим обладанием. Это обладание делает нас очень чувствительными к потерям, отдавая должное ведущей к свободе отстраненности. Энергия клоуна сосредоточена на тончайшей грани между слезами и смехом, личной трагедией и божественной комедией. Сконцентрированность на игре, включающей в себя противоположности и выходящей за их рамки, оказывается именно той энергией, которая заставляет колдуна измениться.

Мерлин является тем архетипическим волшебником с чертами клоуна. Он сын дьявола, рожденный девственницей. Наследственность делает его очень важным трансформирующим образом для зависимых людей, ибо совмещает в себе свет Люцифера и самые приземленные черты зрелой девственницы.

На первый взгляд, его двойственная или даже многомерная натура и его мошеннические и клоунские черты придают ему качества Мефистофеля, однако его знание прошлого и предвидение будущего свидетельствуют о более высокой степени сознания по сравнению с Артуром и его рыцарями, которые, действительно, совершенно бездумны и бессознательны. Именно благодаря этой более высокой степени осознания Мерлин, как и Грааль, выступает в образе спроецированного сознания, позволяющего выставлять напоказ человеческие ошибки и преступления. В качестве пророка дьявола, отправленного в мир Сатаной, он в большинстве случаев определенно считается Антихристом… Благодаря материнской добродетели дьявольское наследие Мерлина не может проявляться само по себе. Наиболее характерные дьявольские черты проступают в его колдовских чарах и в наслаждении от своих шуток над окружающими и желании их одурачить. Но по большому счету ни одна из этих черт не является губительной1.

Мерлин очень значителен, в особенности для людей с крайне обостренными противоположностями, ибо он близок к природе, воплощает божественные энергии и обладает сознанием, позволяющим удерживать напряжение противоположностей. Как клоун он компенсирует ригидность изношенного коллективного сознания, открывая путь к иррациональным глубинам с присущим им богатством инстинктивных и архетипических энергий. «Таким образом, Мерлин становится… целостным мужчиной,., которым может стать обыкновенный мужчина, целостность которого будет выходить за привычные рамки». Клоунская натура делает его образ исцеляющим, раскрывая однобокую, эгоистичную, трагичную перспективу. Именно Мерлин указал Парсифалю путь к замку Короля-Рыбака.

Поиск опирающихся на любовь связей между существующими в ней противоположностями – духом, лишенным телесности, и бессознательным телом – оказался самой трудной задачей в процессе анализа Бриджитт. Угнетающая энергия заставляла ее психический маятник отклоняться от одной крайности к другой: от света через положение равновесия к темноте и отчаянию.

Бриджитт – женщина, которая в результате ошибки врачей лишилась первичной связи с матерью. Когда она родилась, матери отдали чужого ребенка. Спустя какое-то время ошибку обнаружили, но ее мать уже привязалась к другому ребенку. Таким образом, Бриджитт стала для своей матери не реальным ребенком, а постоянным напоминанием об отсутствующем ребенке. В результате Бриджитт выросла, культивируя скрытую отстраненность к самой себе, как если бы у нее за спиной или внутри нее находился другой человек, а именно: настоящая дочь ее матери. У этого отстраненного «я» преобладало характерное стремление к совершенству, возникшее под влиянием теневого анимуса.

Очень рано ее тело (которое она бессознательно не могла целиком ощущать как свое собственное вследствие нарушенной связи с матерью) забыло, как можно расслабляться и двигаться, используя только собственную энергию. Она металась от лжеконтроля и тотального контроля до полного отсутствия контроля. Этот паттерн нашел свое проявление в ее пристрастии к еде, к покупкам, в том, как она тратила время и деньги. Почти в каждой сфере ее жизнь совершала колебания между пиршеством и голоданием. Больше всего ее беспокоили ежегодные колебания веса, составлявшие тридцать пять фунтов.

Наконец, в один из выходных она оказалась в госпитале. Вспоминая шок и последующие изменения в своей жизни, она писала:

Я думала, что моя усталость была вызвана накоплением постоянно воздействующего стресса. Он заглушал мою способность распознавать свои странные симптомы. Бог знает, откуда у меня стресс! Теперь к тому же у меня диабет! Он погубил веру в то, что мое тело могло принять пренебрежение и совершенное надо мной насилие. Я поняла, что относилась к телу, как к барже, нагруженной всеми своими стрессами. Я пихала в него пищу, лишь бы заглушить его усилия, направленные на то, чтобы рассказать мне о своей боли. Я не могла его услышать, и до сих пор оно чувствует так, будто взяло на себя слишком много. Я считала себя непобедимой и потерпела поражение. Очень печально думать о том, что я больше не буду хозяйкой жизни, которую выбрала, но если бы это со мной произошло до открытия инсулина, то скоро я бы уже умерла.

Я была в ужасе. Посмотрела на дворик, полный пожилых людей, страдающих диабетом. Слепота, ампутация ног, проблемы с сердцем и почками. Меня больше пугает жизнь, полная таких злоключений, чем сама смерть.

Я не понимала, как все случилось. Совершенно точно, я не хотела получить диабет. Я никак не могла понять, как постоянная страсть к еде, возникшая с самого детства, могла привести к столь губительным последствиям. В конце концов, я старалась быть хорошим человеком. У меня никогда не возникало мысли о самоистязании. В то время ужас стал моей главной мотивацией к тому, чтобы взять на себя ответственность за состояние своего тела. Я четко осознала, как хочу жить. Я хотела внести свой вклад в то, что от меня зависело. Раньше никогда не понимала, как пристрастие к еде притупляет мою способность давать. Мне следовало научиться любить свое тело, научиться использовать пищу, чтобы о нем заботиться. Мне пришлось столкнуться лицом к лицу со своей зависимостью. Я знала все подробности о питании своей души. Если рассуждать рационально, все это имело смысл. Совершенно иная задача – применять эти знания. Мне следовало изучить свою душу и ее потребности, как я изучила свое тело и все, что ему необходимо.

Перешагнув только тридцатилетний рубеж, Бриджитт оказалась под угрозой серьезного заболевания, грозящего комой или смертью. При отсутствии той самой первичной связи она старается открыться принимающей женственности. Когда она впервые осознала свое положение, анимус стал больше, чем обычно, истязать се тело. Она проявляла исключительную настойчивость в точности измерений веса пищи и длительности упражнений. Ее тело реагировало периодически возникающими симптомами: напряжением в спине, спазмом в левом бедре, онемением левой стороны шеи и левого плеча. (Все симптомы относились к левой стороне тела, символически связанной с женственностью.) Пытаясь все подвергать анализу, она по-прежнему мучила свое тело. Ее страх неопределенности возрастал, как только она наблюдала у себя в крови повышенное содержание сахара. И она снова очутилась в госпитале.

Я осознала, что независимо от упорства, с которым я стремилась управлять своим телом, мой панкреатит оставался декомпенсированным.

Диабет был гораздо хуже, чем я себе представляла, поскольку не могла управлять этой болезнью с помощью медитации, диеты и упражнений. Чем больше возрастала во мне тревога, тем труднее становилось контролировать содержание в крови сахара. Я делала все возможное. Дошла до безумия. Мне пришлось доводить свое тело до таких истязаний, что потом боялась повторить даже что-то подобное. Мне следовало принять как должное необходимость колоть инсулин ежедневно. Я стала понимать, как было трудно справляться с самой собой. Очень большой шаг состоит уже в том, чтобы только допустить это! Я стала понимать свою главную зависимость. У меня была слишком слабая защита от внутренней матери; я чувствовала, что съедала все, что только возможно. Мои родители были настоящими отшельниками, перемещенными из Германии лицами, детьми, заключенными во время войны в концентрационные лагеря. Они вступили в брак в Канаде. Мое немецкое происхождение вселяло в меня детское чувство вины. Я должна быть лучше, чем эти ужасные фашисты. Должна быть самой лучшей дочерью, сестрой, женой, другом, пациенткой. Я всегда избегала любых ситуаций, если точно знала, что не могу оказаться лучшей, или неопределенных ситуаций, когда не знала, насколько могу понравиться. Я себя изображала. Старалась поступать так, чтобы жизнь совпала с судьбой. Это подпитывало мою одержимость и веру в то, что я должна быть самой лучшей. Это вызывало паранойю. Теперь мне следовало перестать себя контролировать. Наконец-то я осознала, что не могу больше переносить боль своих родителей. В целом моя борьба с едой стремится соединиться с Богом, открывая у меня внутри этот энергетический источник. Он может прийти только от принимающей матери. Он соединяет человека с его душой. Только тогда я могу сказать: «Да, жизнь очень трепетна». Там, где я существовала раньше, я чувствовала, что моей душе требуется пицца и жареный цыпленок. Меня до сих пор одолевает подростковая дрожь при воспоминании о приглашении на телевидение, которое не состоялось. Моя спина похожа на треснувший бетон или на куски и осколки опустошенного глиняного сосуда. Затем, сконцентрировавшись на упражнении йоги, я смогла почувствовать в своем теле воду. Я была руслом реки. Я текла вместе с находящимися у меня внутри мельчайшими формами жизни. Они дали мне возможность почувствовать, что у меня было место в этом мире, и после всего, что произошло, жизнь приобрела смысл. Раньше образы походили на вспышки интуиции. Они не обладали способностью очищения, поскольку не могли продвигаться дальше, подобно материнскому чреву, лишенному циркулирующей крови в своих кровеносных сосудах, в котором эмбрион может найти свое пристанище. Ничто не смогло обрести форму. Сейчас я регулярно занимаюсь йогой, позволяя проникать образам в свое тело. Я концентрирую свое внимание на образе ивы, пускающей корни, которые утверждают, что для людей, лишившихся своих корней, требуется три поколения, чтобы почувствовать их вновь. Я стараюсь. Едва делаю глубокий вдох, вижу образ ивы, чтобы вдохнуть жизнь, ощущаю в своем теле дрожь, чувствуя, как этот образ входит в мое тело и растворяется в нем. Так я ощущаю свою связь с землей и благодарна за то, что живу. Я не уверена в том, что если бы я поняла все это досконально, то осталась бы не размазанной по стене.

Бриджитт не задается вопросом: «Хочу ли я жить?» Она многократно на него отвечала: «Да!» Она, никогда не представлявшая себя вне тюрьмы, воплотившейся в ее толстом теле, сейчас встала во весь рост. Это было изумительное зрелище. Постепенно она начала осознавать, как избегать своей истинной травмы – отделения от тела. Называя тело «баржей», она заставляла его нести груз вины, одиночества и не нашедших признания чувств.

До сих пор для нее была актуальна проблема власти. Телесная тирания однажды обнаружила ее бессилие в отношении еды; теперь тирания духа давила на ее беспомощность перед диабетом. Несколько выражений в ее рассказе раскрывают бессознательное стремление к власти, которое сводит на нет личное ощущение души.

Стараясь выходить на люди в парк госпиталя, она воспринимала пожилых людей как груду разбитых и расколотых образов. Она относилась к своей душе как к незнакомке, которую «должна научить», а к своему телу – как к узнику, которого следует держать «под контролем», под страхом наказания. Позже она осознала: «Я своего добилась. Я старалась заставить свою жизнь войти в нужную мне колею». До сих пор в ее фразах слышались почти военные команды, воспринимавшиеся иронически, например, когда она говорила: «Мне следует поставить себя в положение вне всякого контроля». Эти «следует» и «должна» по-прежнему подрывали ее свободу и держали ее на дистанции от себя самой. Тем не менее проделанная работа с образами научила се новому способу что-то себе позволять. Ее тело получало возможность расслабиться, открыться свету, и она чувствовала Бога у себя внутри. Она любила и знала, что любима. «Это никак нельзя понять логически, – сказала она. – Это нужно пережить».

Внутренний мужчина Бриджитт был настоящим убийцей дракона, аналитическая установка которого отделяла Бриджитт от ее инстинктов. Теперь она дала себе время на то, чтобы как-то понять его, а он, в свою очередь, – понять ее. Они вместе учатся рефлексии, а значит, отдавать должное той сфере, где главная роль принадлежит инстинкту.

Моя диабетическая программа выстроена очень точно. Каждое утро я колю себе палец и беру кровь на сахар. Если содержание сахара превышает шесть пунктов, я могу принять на завтрак две дозы заменителя крахмала; если ниже шести – то три. Если с утра я была физически активна, могу съесть больше фруктов. Я должна осознавать каждый съеденный кусочек и каждую совершаемую прогулку. Я теперь знаю, что, позволив своему телу расслабляться и становиться более доступным, я тем самым его подпитываю. Внутри него существуют энергии, которые меня питают. Такое понимание отняло у меня все силы, ибо ощутить себя расслабленной для меня все равно, что почувствовать мертвой. Я продолжаю работать с энергией ивы. Привнося в свое тело эту животворную энергию, я себя питаю. Такая восприимчивость растворяет навязчивую необходимость.

Болезнь пробуждает в Бриджитт подкрепление ее «я». Избавляясь от деспотической власти старого отцовского комплекса наряду с инертностью старого материнского комплекса, она находит у себя внутри девственницу, решающую, что ценного есть в ее серебряном кубке, и одновременно узнающую, что ее внутренняя маскулинность достаточно сильна, чтобы эту ценность защитить.

Доверие ведет к компромиссу. Если этот компромисс терпит предательство, восстановить доверие становится практически невозможно. Противоположностью компромисса является овладение, взятие верха в результате такого энергетического воздействия, при котором человек слепо хватает или же отбрасывает прочь все, что ему попадается под руку. Растворение в компромиссе требует женственного сосуда, достаточно сильной структуры, чтобы добровольно выбрать для себя подчинение власти неизвестности. Мир метафоры – это мир компромисса, мир подчинения, мир игры, мир желания покончить с неверием. Люди, находящиеся в плену у зависимости, не могут отдаться игре, не могут добровольно отказаться от неверия, поскольку не могут пойти на компромисс. Они не могут доверять миру, предоставляющему им выбор. Для них не может быть никаких гибких возможностей или уровней участия. Их жизнь заключается либо в том, чтобы схватить, либо отбросить прочь. Компромисс с метафорой – танец, музыка, искусство, воображение – это игра. Это целый качественный скачок в вере. Это связь с творческими возможностями, где совершается подлинная трансформация.