Текст книги "Комплекс Росомахи"

Автор книги: Марина Зосимкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Ножки по углам, наподобие, как у шкафа несгораемого, сечешь? Высотой будут по

паре сантиметров. И тоже вот в таких, примерно, вензельках. Одна лапка

подмятая, но там никак уже не исправишь. А в самой платформочке два гнезда

имеются под вставные баночки. Вот под эти.

Не отрываясь от рисунка, он ткнул карандашом в сторону баночки, уже

затерявшейся в груде бумаг.

– В них чернила наливают, прикинь, Жор. Разноцветные. В одну можно

синие налить, а в другую фиолетовые. А вот здесь, вдоль переднего края, такая

канавка, чтобы в нее ручку класть. Обычная, я хочу сказать, конструкция, типовая.

Исполнение только старинное. А вот тут, примерно, по передней части, табличка с

дарственной надписью. Она не «родная», ее припаяли, чтобы поздравление было

где написать.

Егор задумчиво рассмотрел протянутый рисунок и положил его на стол.

– А кто конкретно на Нину Михайловну воров навел, не выяснил? Что за

«старый пенек»? В натуре?..

– Выяснили, а как же. Шармант Василий Васильевич, старый приятель мужа.

Потрясли козлика аккуратно. Сильно трясти побоялись, потому как, говорят, очень

там у него валокордином воняло. И по словам этого Шарманта, зашел он в

утильную палатку специально, чтобы сдать пустые жестяные банки, которые

вынужден собирать для прибавки к пенсии. Там, в палатке, он и разговорился с

«менеджером». Тот вызвал у него приступ сочувствия, вот Шармант и слил

информацию. Только похоже, что дед там ошивался вовсе не из-за мизерной

выгоды, а чтобы самому что-нибудь стоящее у бомжар перехватить. Судя по

начинке его квартиры, навряд ли он будет по мусорным бачкам шарить. Пацаны,

конечно, не эксперты, но доложили, что бронзы всякой с хрусталем там напихано

столько, что их чуть не вытошнило. Жучара он, точно тебе говорю.

– Так, видимо, он и есть заказчик! – раздражившись, проговорил Егор, – А

ты на девчонку наезжаешь!

– В смысле? – ступил Колян.

– У него твоя чернильница, вот что. Его трясти надо.

Колян загрустил.

– Если у него вещь, трудно ее будет обратно вернуть. Как на него

воздействовать, не понимаю. Какой там трясти!.. На этого деда не то что

замахнуться, голос повысить страшно, помрет. И толку, в результате, никакого не

будет. А я Нине Михайловне обещал, что верну ее имущество. И что делать

теперь, а, Егор?

– Значит, нужно «менеджера» искать, иначе не получится. Что про него

Вертолетов говорит?

– А ничего не говорит. Пропал, говорит, один сотрудник, у которого могли

быть расходники на руках. Исчез с прошлой недели, на работу не выходит и

выручку так и не сдал. Может, врет, а может, правду говорит.

В кабинет осторожно заглянул Марек, сказал негромко:

– Николай Викторович, транспорт из Кирова пришел.

– Как пришел?! Мы же их завтра к вечеру ждем!

Марек пожал плечами и скрылся у себя в приемной.

Егор засобирался, встал со стула, протянул руку Коляну через стол.

Произнес:

– Ты Вертолетова этого тряси, он точно что-то должен знать. А я с девахой

своей покалякаю.

И улыбнулся.

Алина медленно и аккуратно положила умолкший мобильник на стол.

Посидела неподвижно, стараясь успокоиться. Дыхание выровнялось, пульс утих.

Демократично! Он сказал, что одеться надо демократично! Как это? В

джинсы? Отлично, прямо сейчас Алина приобретет себе самые демократичные

джинсы и пуловер. Главное – дресс-код. Может, не самое главное, конечно, но

очень важное.

Ровно в восемнадцать ноль-ноль Алина Леонидовна Трофимова,

стремительно выключив компьютер, ксерокс, принтер, факс и разложив стопки

бумаг по файлам и папкам, а карандаши, ручки, ластики и скрепки по кармашкам

органайзера, поспешно вышла из своего кабинета. Цель она себе уже наметила,

пошарив по сайтам. Ей нужен ЦУМ. Там она себе все и приобретет.

Там она себе и приобрела весьма буржуазно-демократичные джинсы

«Левис», к ним весьма буржуазно-демократичный серенький в черно-белые ромбы

свитерок из тонкой шерсти альпака и кожаные, тоже демократичные, черные

кроссовки. Ей было предложили серебристые со стразами, но она их с

негодованием отвергла, выразившись сурово, что они не демократичные, а

вульгарные.

В результате, Алина своим шопингом осталась очень довольна. А

фривольную косыночку на шею она себе дома подберет. Возможно, что косынка

будет голубой. Или лучше все-таки графитово-серой?

Спала плохо, ворочалась, но проснулась бодрой. Вещи были отглажены с

вечера и аккуратно разложены по креслам.

У Алины в спальне имелось целых два кресла. У нее была большая

спальня. Лучше даже называть ее апартаментами. Так вот, в ее апартаментах,

кроме кресел, чайного столика, широченной кровати карельской березы и

трехстворчатого и тоже из березы гардероба, были еще и письменный стол с

мощным восьмиядерным компьютером, и книжная полка, висящая над стильным

комодом, уставленным статуэтками и прочей приятной мелочью, и огромная

телевизионная панель, и маленький туалетный столик с трельяжем и пуфиком

возле него. И эта комната имела два окна! Два очень широких окна!

И у ее родителей, Леонида Сергеевича и Ирины Михайловны, была такая же

комната, и еще была большая гостиная, и папкина мастерская с токарным

станочком и всякими слесарными инструментами – он любил в свободное время

заняться какой-то своей мужской ерундой, и комната для гостей, и две ванны –

одна с джакузи, и два туалета.

Это все недавно появилось, не сразу. Раньше у них двушка в девятиэтажке

была с маленькой кухонькой и крошечной прихожей.

Но Леонид Сергеевич сумел так поставить дело в своей автомастерской, что

скоро она начала приносить ощутимый доход, а потом они продали двушку, и все

трое какое-то время кантовались в одной комнате в коммуналке с соседями из

Средней Азии, а вырученные за квартиру деньги Леонид Сергеевич пустил на

расширение бизнеса.

Он часто повторял, что ему повезло с его девчонками – не хнычут и все

понимают.

А потом, когда его мастерская постепенно превратилась в многопрофильный

автосервис, и со всеми важными делами он сам уже не успевал нормально

справляться, уговорил маму, и она взяла в свои руки управление персоналом,

который на тот момент в числе разросся и был по своей природе анархичен и

нагловат. Автослесарный пролетарий от прочего ничем не отличается, ленив и

норовит хапнуть левый заказ себе «на карман».

Папа до перестройки служил зампотехом в мотострелковой части под

Москвой и вышел в отставку в звании капитана. Он был громогласен, шумлив и

прямодушен, как любой кадровый военный, а также имел застарелую привычку к

тому, что все его команды неукоснительно выполняются. Поэтому держать в узде

контингент автосервиса до поры до времени для него было делом несложным.

Вдобавок, сам он начинал свою трудовую деятельность в похожем месте, в

шиномонтажной мастерской, и все фокусы гегемона знал наизусть и преотлично.

Но мама была круче. Мама двенадцать лет отработала преподавателем в

строительном ПТУ. Учила читать чертежи будущих каменщиков и штукатуров. В то

время детки из трудных семей ее боялись, а теперь боятся жестянщики и слесаря.

Предки забрасывали несколько раз удочки насчет Алининой карьеры в

семейном бизнесе и соблазняли тем, что скоро она может сделаться полноправной

хозяйкой, а старики-родители станут выращивать кабачки и редис на даче.

Уговаривали бросить юрфак и идти в автодорожный, чтобы пролетарий не смог

водить ее за нос, на худой конец – в инженерно-экономический.

Но Алина проявила упорство, на провокации не поддалась. Она им сказала:

«Вы посмотрите на себя! Какие кабачки, какой редис? Вы же маньяки! Трудоголики

капиталистического труда. И кого, кстати, вы там «строить» будете, на даче?

Окаянных медведок? А я, в результате, проучусь в этом МАДИ пять лет и буду при

вас офис-менеджером или пресс-секретарем, хотя ни тот, ни другой вам и на фиг

не нужен».

Родители признали ее доводы резонными, но добавили, однако, что, если

карьера юриста не будет складываться, то милости просим к ним на сервис в

качестве офис-менеджера или пресс-секретаря. Было смешно.

Через несколько лет их семья, накопив необходимые средства, наконец-то,

выбралась из коммуналки. Они въехали в этот превосходный дом, в эту чудесную

квартиру с замечательным видом на Поклонную гору.

Агентства им предлагали двухуровневые апартаменты в «Алых парусах»

или в «Бутово-парке» с современной планировкой, подземным гаражом и

вертолетной площадкой на крыше пентхауса, но семья решила – сталинский

ампир и точка.

Алина посмотрела на будильник. Рановато что-то. Но, похоже, что больше

она не заснет, поэтому можно позавтракать и как-то попробовать скоротать время.

Хотя три с половиной часа – это долго. Значит, нужно найти себе дело. Именно

дело, потому как просто убивать время было не в ее правилах.

Попила кофеек на кухне в одиночестве. Старики-родители давно свалили к

своему детищу. Несмотря на субботу. Под кофеек включила приемник, послушала

какого-то резвого обозревателя с Бизнес-FM, он нес обычную многозначительную

чушь.

Кофе выпила, приемник загасила, отправилась к себе.

Побродила по балкону. Вернулась в комнату. Подошла к компьютеру,

включила. Без толку.

Алина Трофимова, дисциплинированная и серьезная юная леди, люто

злилась на себя, но, как ни старалась, не могла сосредоточиться ни на любимом

юридическом форуме, где корифеями от юстиции обсуждались новые

подзаконные акты и интересные правовые случаи, ни на пошлых сплетнях из

жизни гламура, ни на флуде в социальных сетях.

Тогда она задала себе вопрос: «Алина, в чем дело, детка?» И не стала на

него отвечать.

Егор Росомахин постоянно лез к ней в голову и заставлял о себе, нет, не

думать, что о нем думать?.. Мечтать. Он заставлял о себе мечтать. Мечты

волновали, Алина злилась.

Злилась и приводила здравые аргументы, насколько ее интерес дик,

абсурден и противоестественен. Напоминала себе, что он старый, уж лет на

десять, а то и на все пятнадцать старше ее, что неприятный, что она ему не

понравилась совсем и что он блондин, в конце концов!

Помогало, конечно. Если сразу же после такой прочистки занять мозги

важным делом, то помогало. Но дела заканчивались, рабочий день подходил к

концу, и Алина усаживалась в свою маленькую машинку, чтобы через пробки ехать

домой.

И представляла себе вдруг и очень ярко, что Егор сидит вот тут рядом, на

соседнем сидении, очень близко. Молча берет ее руку. Сладко заходилось сердце.

Он берет ее руку и заглядывает в глаза, и взгляд его серьезен. А потом другой

рукой бережно и очень нежно проводит по ее щеке. Сердце принималось биться

бешено.

Идиотка. Диагноз.

Но она бы справилась. Естественно. Если бы он не позвонил. Прошла бы

неделя-вторая, все бы из головы выветрилось. Она уверена.

Но он позвонил. Алина решила, что по делу. Обещал же он в конце концов

что-то выяснить для нее у своего школьного товарища. Значит, выяснил. Зачем же

волноваться?

Но она все равно разволновалась. Особенно после того, как он ничего не

стал рассказывать по телефону, а предложил «завтра вместе пожевать

гамбургеры».

Он еще добавил, что пусть Алина оденется подемократичнее. Что

мероприятие таково, что необходимо выглядеть демократично.

Выходит, он наметил какое-то мероприятие! Алина должна соответствовать.

И она купила с детства презираемые джинсы. Чего не сделаешь ради мечты?

И тут вдруг возникла вторая Алина и ехидно спросила Алину первую: «Это

длинный Егор – твоя мечта? Ты что же, о таком всю жизнь мечтала?»

«Заткнись, а?» – предложила ей первая.

«И что это ты так всполошилась? – не послушалась ее вторая. – Ничего

чрезвычайного в твоей жизни не произошло. Это обыкновенная вылазка в

выходной. Как у прочих людей. У которых есть масса приятелей и подруг. По

выходным они собираются вместе в группу, чтобы погонять шары в кегельбане,

попить пивка и всей толпой поржать и как-то еще повеселиться. И совершенно

необязательно твоему новому знакомому знать, насколько ты, детка, нелюдима, а

всем на свете дискотекам предпочитаешь утреннюю выездку в Битцевском лесу на

гнедой красавице Коре из конюшни Славы Бурмистрова в компании одной только

красавицы Коры».

И это была чистая правда, у Алины не было подруг. Марианна Путято не в

счет. Они никогда не обсуждали проблемы женского недомогания, свинство своих

мужчин и не делились взахлеб по телефону рецептами салатов.

И Рита Радова не была ей подругой. Она скорее была непутевая сестра –

безалаберная, сентиментальная и взбалмошная. Младшая сестра, хотя они были

одного возраста, только Алина родилась в январе, а Рита в конце сентября.

С непутевой сестрой Алина недавно имела тяжелый разговор. И с ее

непутевой мамашей тоже.

Они вызвали Алину поговорить. Вряд ли они надеялись получить от нее

какую-то вещественную помощь, просто сидели и тряслись вдвоем. Им нужно

было на кого-то выплеснуть страх, вот и позвонили.

Она, конечно, поехала. Потому что Ритка попала в историю. Алина не

должна пускать историю на самотек.

Обе Радовы, и младшая, и старшая, ожидали ее в их старой однокомнатной

квартире, где временно жила теперь и тетя Тамара.

Состоялся брифинг. По его окончании обе дамочки заявили, что следователь

Путято на допросах была с ними гораздо любезнее. Но Алине было не до

любезностей. Алина испугалась за них, и этот испуг отчасти оправдывал ее

резкость, граничащую с грубостью.

Счастье еще, что любезная Путято не засадила тебя, деточка, в СИЗО, а

выпустила под подписку. И опасность того, что ты, крошка, окажешься все же за

решеткой, никуда не пропала, поэтому терпи.

Конечно, Марьяна крутой профессионал, но, как любой профессионал, она

подвержена профессиональным болезням. А именно – частичной слепоте вкупе с

глухотой, которые разрослись на почве природной самоуверенности,

превышающей приобретенный опыт.

Алина взялась за дознание. Она усадила мать и дочь Радовых напротив

себя за кухонный стол и принялась их потрошить. Допотрошила до слез, а узнала

мало.

Первое, что ее интересовало больше всего, так это зачем Ритку понесло

встречаться с отчимом в отсутствии маменьки, потому как ясно было, что в это

время дня дома ее не будет. Точно не будет. Очная ставка показала, что Ритуля

предварительно маменьке звонила, чтобы узнать ее планы на день, и убедилась,

что у тети Тамары как раз смена.

Призванная к ответу Ритка прохлюпала, что просто собиралась поговорить с

дядей Сашей по-хорошему, убедить его бросить «зашибать», а то потеряет жену, и

куда он без нее? Превратится в опустившегося типа, ясно куда.

Имея такое меркантильное намерение, Ритка и возникла в тот день возле

Шуриковых дверей. Почему меркантильное? Ну не благородное же. Ей не хотелось

снова проживать вместе с мамой, которая уже была на чемоданах.

Выслушав объяснение, Алина спросила ее неприятным голосом:

– А почему я не помню, что ты мне рассказывала об этом?

– Об чем? – продолжила хлюпать Ритуся.

– Да об том. Ты позвонила мне на работу в слезах и соплях, чтобы

пожаловаться, какая беда с тобой стряслась, и что Тамара Михайловна… такое

сделала. Не забыла? Почему ты тогда скрыла, что в день убийства заявлялась к

ним домой?

– И ничего я не скрыла! Потому что я к ним не заявлялась! – разволновалась

еще больше Ритка. – Не заявлялась! Не было дома дяди Саши, я его не застала! И

зачем тогда об этом говорить было?

– А вот и не ври! – повысила голос Алина. – Тебя там не только видели! Еще

и слышали, как ты с ним общалась!

– Да не с ним же я общалась! – воскликнула, приложив руку к груди, Ритуся.

– И вообще ни с кем я не общалась. Я же следователю все объяснила! Я

поднялась на полпролета, вижу дядька какой-то стоит у них под дверью. На меня

смотрит. И говорит, что, девушка, если вы в двадцатую, то нету никого у них дома.

Что он тоже пришел к Александру по делу, звонит, звонит, а никого нету!

– Что за дядька? – строго спросила Алина. – Опиши. Он тебе представился?

– Ну зачем, Алиночка, ему представляться? А дядька обыкновенный, можно

сказать, никакой был дядька. Лет сорок восемь. А, может, за пятьдесят. Да не

разглядывала я!

– Из подъезда вы вместе вышли? – продолжала допрос Алина.

– Нет, он остался. О, вспомнила! Он сказал, что пришел, чтобы дрель

попросить по-соседски, а теперь придется еще у кого-нибудь просить. Наверно,

выше поднялся. За дрелью пошел.

– И ты сразу отправилась домой?

– Нет, на работу. Я позвонила тут же у подъезда дяде Саше на мобильный,

но он был недоступен. Я и пошла.

Все время, пока Алина расспрашивала Ритку, тетя Тамара сидела молча,

неестественно выпрямившись и сцепив крупные руки на цветастой клеенке. Она

молчала и смотрела на занавеску.

Ей было тяжело и страшно. Даже жестокосердная Алина это понимала.

Соседи, пересуды, внезапное вдовство – все неважно. И тот кошмар, который ей

пришлось перетерпеть, когда она непослушными руками давила на рукоять ножа,

а он все не входил, почему-то не входил в остывшее тело, тоже как-то смазался и

поблек. Неважно, все это неважно.

Страх, холодный и удушающий, навалился на нее и с тех пор не отпускал.

Это было невыносимо. Она не хотела!.. Она не хотела, чтобы ее ребенка, ее

деточку, забрали в тюрьму. Или куда теперь сажают? В колонию? В лагерь? На

зону? Это невозможно. Немыслимо.

Как она дальше сможет жить в своей квартире, ходить на работу, смотреть

телевизор, есть, пить, спать в удобной кровати?

А ее доченька дорогая будет жить в окружении зверья. Зверья. Страшного и

грязного зверья. Долгие годы. Риточка, маленькая, девочка моя любимая.

Ее будут пинать, помыкать, издеваться. Она будет шить брезентовые робы,

по двенадцать часов в сутки не разгибая спины. Или месить цемент. Или что еще

там заставят ее делать? И глотать вонючую тухлую баланду?.. И спать на нарах?..

А рядом и вокруг только злоба. Одна только злоба. В лучшем случае –

равнодушие. В самом хорошем случае.

Почему же все так обернулось? За что им это? Алина старается, спасибо ей,

но что Алина может сделать?

Если бы любопытная соседка из дома напротив, дай Господи ей всяческих

благ, не вспомнила, что видела из окна, как Рита разговаривала на лестничной

клетке с каким-то мужиком, не входя в квартиру, то не отпустили бы дочку даже под

подписку.

Кто хоть это может быть? Вроде бы, всех Шуркиных знакомых Тамара знала.

И тут она услышала, наконец, и это было невыносимо. Она услышала:

– И как мне теперь с этим жить? Как?! – перегнувшись через стол, Алине в

лицо выкрикивала с надрывом Ритка. – Если моя мать на это способна! Алин, она

мертвое тело ножом колола, своего мужа, между прочим! Потому что она, видите

ли, моментально решила, что это я его укокошила! Ты прикинь, Алин, нет, ты

прикинь только! Она моментально решила, что это я! Как мне теперь в этом доме

жить? Что я знакомым скажу? Соседям что скажу, а?! А какой грязью она меня в

милиции поливала?! В полиции, то есть. Задом я перед ее мужем крутила, видите

ли!..

Тетя Тамара грузно поднялась и вышла.

Алина схватила стоящий на столе кувшин и щедро плеснула холодной водой

в обезображенную злобой Риткину физиономию. Содержимого хватало. Литра

полтора.

– Заткнись, идиотка! Иди мать верни, а то уйдет! Ты лучше подумай, до

какой степени она тебя, обезьяну накрашенную, любит, если на такое пошла! За

тебя решила срок мотать! Ты хоть понимаешь, что ей пережить пришлось, когда

она это делала?

Клацнула, закрываясь, входная дверь. Мокрая Ритка, испуганно подвывая,

кинулась вслед за матерью.

«Дурдом, – подумала устало Алина, наливая себе в керамическую кружку

воду из-под крана. – Но соседям должно понравиться».

Потом Радовы вернулись и долго сидели в комнате на софе, рыдали,

обнявшись, просили друг у друга прощение и признавались в любви, а Алина

болталась по кухне и забавлялась с мобильником, чтобы не злиться за бестолково

уходящее время.

Нарыдавшись, красноносые красавицы, наконец, пришли к ней. Всем стало

немного легче. Вскипятили чайник, заварили пакетики «Майского». Брифинг

продолжался.

От тети Тамары удалось узнать тоже немного. Кое-что ее удивило в тот

день. Например то, что на столе рядом с бутылкой «Столичной» стояла рюмка. А

должна была стоять пиала. Шурик, если кушал водочку один, без друганов, всегда

выставлял свою пиалу.

Купил он ее на Вернисаже в Измайлово у какого-то пенсионера. Вещь так

ему глянулась, что без нее уйти он просто не мог. С тех пор, когда устраивал себе

разгрузочный день, в смысле – от стресса, то торжественно доставал свою

нелепую посудину, наливал в нее водочки, примерно, на палец и неторопливо пил,

чуть ли не смакуя. Извращенец, не тем будь помянут.

Вторая странность – то, что закуски никакой не было. А Шурик просто так не

квасил. Он включал магнитофон с кассетой Высоцкого или Розенбаума, нарезал

колесиками «Краковскую», хлеб толстыми ломтями и устраивался со вкусом

отдыхать. В тот же раз стол был пуст, кроме ополовиненной бутылки и пустой

рюмки, Тамара больше ничего не заметила.

И еще на полу валялись рассыпанные крючки и блесны. К своим

рыболовным снастям покойный Тамарин муж относился чрезвычайно трепетно.

Даже если и предположить, что в спешке мелочёвку рассыпал, то сначала он

убрал бы ее обратно в коробочку, а коробочку бережно поставил бы на полку в

стенном шкафу и только потом приступил бы кайфовать.

– Вот и все, Линочка, что я могу тебе сказать, – невесело проговорила тетя

Тамара.

– Теть Тамар, а какую вы улику тогда уничтожили? – тихо спросила Алина.

Тамара вздрогнула и испуганно на нее посмотрела.

– Какую улику, Лина? С чего ты взяла? Не было никаких больше улик, детка.

– Ну как хотите, – так же тихо произнесла Алина.

И Тамара решилась. Вдруг у этой серьезной настойчивой девочки вправду

получится вытащить их из беды? Как бывало когда-то раньше. Хотя раньше у них

беды были не те. Игрушечные они были. И смешные.

– Я в мусорном ведре коробку из-под беллатетроморфина нашла. А в ней

блистер пустой. Без единой таблетки. По дороге в милицию, в полицию, то есть,

выбросила в контейнер.

Ритка испуганно посмотрела на мать, потом на Алину, и вновь на мать.

Все это Алине сильно не понравилось.

– Это какой-то препарат из твоей лаборатории, да, Маргош? Снотворное? –

спросила она осторожно и почти ласково.

– Я маме время от времени притаскиваю. Нам разрешают по себестоимости

покупать для себя, – жалобно проговорила Рита.

– А может быть, все проще, а, теть Тамар? Может, ваш муж сам решил

свести с жизнью счеты?

– Да нет, Линочка, нет. Я упаковку давно выбросила, это другая была. Да и

пилюль у меня всего две оставалось. Проверила, ведь не дура же я, в самом

деле. Никуда они из аптечки не делись. И потом. Не с чего было моему Шурику

травиться.

– Почему вы уверены? – не поднимая глаз от стола, спросила Алина. Как бы

все упростилось…

– А с чего ему травиться? Он депрессию водкой лечил. Не могу понять, что с

мужиком приключилось? Ведь он озеленителем работал и в рот не брал! Потом

устроился в фирму, которая утеплением балконов занималась, и тоже не пил.

Потом эта фирма разорилась, уволили всех на фиг, и даже тогда лишь пивком

пробавлялся. А как на новую работу вышел, то прям сглазили мужика! Не прошло

и месяца, как к «беленькой» присосался.

И тут вякнула Ритка. Она сказала с радостным возбуждением в голосе:

– Я не знаю, как сказать… Короче, я дяде Саше тоже беллатетроморфин

приносила. Несколько раз. Он заказывал для какого-то друга своего, только

просил, чтобы я тебе, мам, не говорила. Может, он и вправду того, сам…

Растворил и принял. А что? Легкая смерть. И не страшно. Не то что в петлю лезть

или вены…

Алина с Тамарой ошарашено смотрели на нее. Но радостное Ритусино

настроение вдруг поменялось, она хлопнула ладошкой по столу и произнесла с

обидой:

– Блин! Не получается.

Тетя Тамара уже готова была разразиться возмущенной тирадой на тему,

как Ритка посмела что-то мутить за спиной у матери, но Алина ее опередила.

Алина спросила:

– Что не получается, Маргош?

До Ритки дошло, что сболтнула лишнее, она уже предчувствовала новый

виток разборок с маманей, и настроение от этого у нее стало совсем скверным, но

и с Алиной лучше не связываться. Спрашивает – надо отвечать. Она сказала:

– Рюмка какая была? Граммов на пятьдесят, не больше? Тогда в ней за один

раз можно растворить только три таблетки, и то не быстро. Раствор сделается

насыщенным и все, процесс дальше не пойдет. Ну, разболтал он эти свои три

таблетки, ну махнул рюмку и забылся тут же тяжелым, но не смертельным сном. А

следующую порцию он сможет растворить лишь по пробуждении и то не сразу,

штормить будет. Если все десять таблеток были пущены в дело, то растворить их

можно было граммах в ста пятидесяти, это если водки, а воды еще больше

понадобится.

Пришли к тому, от чего хотели уйти. Самоубийства не было. Убили Шуру,

убили ни за что, ни про что.

– А где ваш муж работал, теть Тамар? – нарушила растерянную тишину

Алина.

– Да ерундовая работа была, по правде… Приемщиком утильсырья. Тут, под

боком. Только для мужика разницы нет – рядом с домом, не рядом. Стирать и

готовить все равно не кинется.

– А кто такой Додик, вы, случайно, не знаете, теть Тамар?

– Ну как же… Работали они вместе. Коллега, – и Тамара пренебрежительно

скривилась, а потом удивленно спросила:

– А ты, Лина, откуда про Додика знаешь?

Алина рассказала, откуда. И ничего ей это не дало.

Тетя Тамара пожала большими плечами и в качестве комментария

сообщила, что в последнее время ее муж был какой-то нервный и запросто мог

взбелениться из-за ерунды. Может, и Додик под горячую руку попал. Он-то, Додик

то есть, мужик вообще-то спокойный, неконфликтный, а Шурик, тот наоборот,

бузотером был, особенно если выпьет.

Тут же, по ассоциации, она вспомнила, что похороны скоро, притащатся все

Шуркины друганы на халявную выпивку. Разозлилась, а потом начала плакать.

Ритка принялась мать утешать, гладила ее по плечу, обнимала, а Алина

думала, что от этого разговора ничего не изменилось, и, как ей помочь этим

тютехам, она не знает.

Потом ей пришла в голову мысль, что нужно найти этого загадочного Додика

и поговорить с ним. Глупая мысль, Алина понимала. Если Додик виновен в смерти

тети Тамариного мужа, то о чем с ним разговаривать? Бесполезно, да и опасно

может быть. Хотя, наверно, не опасно. Он же, если это, конечно, он, не застрелил и

не зарезал, значит, не опасно. А вот посмотреть на его реакцию, а потом доложить

той же Марианне… Или самой попытаться что-нибудь нарыть…

И Алина спросила, как найти Додика.

– Да кто ж его знает… – апатично пожала плечами тетя Тамара. – Может, у

Шурки где и записан телефон. А так – на «блошином» он бывает по выходным, у

него дела какие-то с тамошними продавцами.

Алина приподняла брови:

– «Блошиный» – это что?

– Не знаешь, что такое «блошиный» рынок? – хмыкнула тетя Тамара.

– Если рынок, то знаю. И где он?

– Недалеко. По Киевской дороге на электричке двадцать минут. А как еще

можно с Додиком пересечься, даже и не представляю. Только, думаю, пустые это

хлопоты.

Ритка вновь захлюпала, а Алине нечего было им сказать, кроме дежурных

слов, что она обязательно что-нибудь придумает и обязательно что-нибудь

попробует сделать, только пока не знает, что.

Домой в тот день она вернулась в прескверном настроении. Не в ее

привычках было развозить нюни, поэтому она злилась. Злилась на Ритку, на

Риткину мамашу и на себя саму, неспособную придумать, как от них отвести беду.

К ней в комнату вошла мама и попросила: «Алиночка, расскажи».

Алина рассказала. Мама вздохнула и спросила ее:

– Ты точно уверена, что это твое дело?

– А разве не мое?

Мама опять вздохнула и вышла, пожелав спокойной ночи. А Алина, глядя в

тихо закрывающуюся дверь, подумала: «Как же я брошу Ритку? Я за нее

отвечаю…»

И она думала, засыпая, а потом и днем, на работе, и на следующий день

думала, и ничего не могла путного изобрести.

Хорошо, что этот длинный Егор позвонил вчера и предложил вместе

«пожевать гамбургеры». Ей надо развеяться.

А в понедельник она свяжется с Марианной, и Марианна, вполне возможно,

скажет ей, что ребята нарыли какие-нибудь новые факты или свидетеля хорошего

нашли. Хотя следы давно остыли, откуда возьмется свидетель?..

Алина взглянула на часы и решила, что можно потихоньку собираться. На

свидание. Что-то давненько она не ходила на свидания.

Позвонили с КПП у въезда во двор, спросили, ждет ли Алина гостя. Алина

ответила, что ждет. Строгий секьюрити потребовал, чтобы Алина назвала госномер

транспортного средства. Госномер Алина не знала, поэтому просто назвала имя.

Она сказала: «Я жду Егора Росомахина». Секьюрити неодобрительно попыхтел и

повесил трубку.

Алина еще раз взглянула на свое отражение и пожала плечами. Как-то все

это непривычно и несимпатично – эти ваши джинсы с кроссовками. Но ничего не

поделаешь, придется привыкать.

Когда она спустилась на первый этаж, двери подъезда были распахнуты

настежь по причине разгрузки чьей-то новой мебели, поэтому Алина сразу же

увидела и Егора, и его транспортное средство, расположившиеся как раз напротив

разверстых подъездных дверей.

На чистенькой, без единого окурка, автостоянке, между огромной «Тойотой»

Грини Дубодела с пятого этажа и аристократичным «Пежо», на котором каталось

семейство Петуховых со второго, лениво склонившись на левый бок, сиял

огромным глянцевым баком мощный черно-хромированный мотоцикл. Верхом на

мотоцикле сидел и грелся на мягком сентябрьском солнышке длинный и тощий

очкастый блондин.

Он сидел, вольно вытянув свои длинные ноги и упираясь каблуками

туфель-«казаков» в асфальт. На блондине были черные кожаные брюки и кожаная

жилетка, тоже, конечно, черная, надетая поверх чего-то, более всего

напоминающего майку. Шлем с затененным забралом он держал на колене, еще

один болтался на руле. Куцые перчатки с дырками на костяшках и кнопками на

запястье.

«Демократично?! – беззвучно заорала Алина, пятясь задом обратно в

полумрак подъездного холла. – Это, по-вашему, демократично? Да это вульгарно!»

На ходу она извлекла мобильник и спешно принялась разыскивать в

контактах нужный номер. Уф, нашла.

– Егор, приношу свои извинения, – торопливо заговорила она, – у меня тут

небольшой форс-мажор. Я задержусь минут на десять. Извините еще раз. Я скоро.

И она влетела в свою квартиру, на ходу стаскивая кроссовки, освобождая

шею от консервативной шелковой косынки и выдирая себя из рукавов дорогущего

пуловера излюбленной расцветки Кембриджа и Йеля.

Широкие дачные бермуды, окрашенные в песчаный «камуфляж», и

вытянутый почти до колен светло-серый вязаный балахон с треугольным вырезом,

который когда-то был папкиным джемпером, она нашла сразу. Но что делать с

обувью!? Не в кроссовках же идти. Шпильки? Да нет, какие еще на фиг шпильки…

«Степка должен помочь!» – осенило ее, и Алина, по-быстрому заперев

дверь, помчалась на третий этаж к Степке Филимонову, которому она иногда