Текст книги "Я отворил пред тобою дверь"

Автор книги: Марина Юденич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

И еще – эти дети! Обосновывая свой выбор, он утверждал, что с детьми справиться будет легче и в этом не лукавил Разумеется, главной причиной, о которой он умолчал, были вовсе не детский страх и послушание, на которые он действительно рассчитывал, а его отношение к их стране, нынешней современной России. Ее он теперь презирал и ненавидел Дело было даже в чеченском эпизоде его военной биографии – там в конце концов была обычная война, ничем не хуже и не лучше других, на которых он побывал Причина лежала глубже – он долгое время если не любил, то искренне уважал Советскую империю и был уверен в том, что Москва никогда не оставит их движение без своей ощутимой весьма тайной и явной помощи и международного заступничества Но там произошли разительные перемены и новые русские власти отшвырнули их, как шелудивую приблудную собаку, которую стало неудобно держать во дворе и жалко кормить, оставив один на один с израильтянами, за спиной которых по-прежнему прочно стояла всесильная самоуверенная и самовлюбленная Америка. За это он теперь презирал и ненавидел Россию. Эмоции, однако, плохие советчики в его работе Он пренебрег этим правилом и теперь, похоже, пожинал плоды своего легкомыслия В первые часы переговоров, когда израильские чины прибывшие к оливковой роще, в которую они загнали автобус, пытались вести переговоры лично с ним, он всячески пытался вывести их из себя, откровенно хамя, и нарочито жестоко обращаясь с заложниками, надеясь все же исправить свои ошибки и спровоцировать штурм автобуса спецназом " Моссада", который с самого начала прибыл на место и только ждал команды Но у него ничего не вышло Более того, вскоре с ним связался руководитель операции и довольно резко приказал прекратить всяческие контакты с израильтянами, взяв ведение переговоров на себя Он потребовал также нормально обращаться с заложниками, вплоть до поступления новых распоряжений и отключился Более на связь с ним никто не выходил и с течение м времени он начал догадываться, какими могут быть новые распоряжения – вариантов, собственно, было два Ему могли приказать отпустить заложников и сдаться властям, что для него было абсолютно неприемлемо, и это руководство операции не могло не понимать. В этом случае он вынужден будет взорвать автобус с заложниками, своими людьми и собой Тогда его наверняка объявят сумасшедшим одиночкой и отмежуются от всего что он совершил стремительно – так и будет, иллюзий на этот счет он не питал В другом случае – ему именно это и прикажут – взорваться вместе с автобусом и всеми кто в нем находится Но и тогда, его объявят маньяком-одиночкой Вешать на себя кровь детей, да еще и без того столько переживших сирот, руководство движения не захочет Это было ясно И это повергало его то в отчаяние, то в ярость.

И еще – дети Они с самого начала раздражали его и приводили в состояние некоторой растерянности даже, чего он за собой давно не замечал Это были какие-то не такие дети, и все они делали как-то не по-детски, а вернее они не делали того, что должны были делать нормальные дети Те из них, кто плакал поначалу, плакали не как дети, они скулили и выли как волчата и он видел, что не только ему, но и его людям от этого не по себе, впрочем большинство из них и не плакало вовсе Когда в самом начале происходящего он пытался вывести израильтян из себя, то демонстративно ударил одну девочку лет двенадцати, очень худенькую и бледную. Нельзя сказать, чтобы ему это доставило удовольствие, но он специально выбрал ее чтобы сильнее подействовало на израильтян, к тому же она как-то особенно прямо смотрела ему в глаза, своими прозрачными серыми глазами и это тоже его раздражало Он ударил ее не очень сильно, но голова ее отлетев назад довольно громко стукнулась о стекло автобуса "Сейчас завизжит"., – брезгливо подумал он, но закричала та молодая русская женщина, которую он сам приволок в автобус, а девчонка вдруг тихо спросила " Вы меня сожжете сейчас? " Это его потрясло настолько, что он ударил ее второй раз уже довольно сильно и не для израильтян, а потому что впал я бешенство и сам сорвался на крик.

– Дура! – закричал он, – сумасшедшая дура!.

Он осекся, поймав на себе удивленный взгляд одного из бойцов – таким они его не привыкли его видеть, нужно было взять себя в руки Он оставил странную девчонку и больше старался с детьми не общаться Но куда было спрятаться от их глаз? Это бесило его все больше Время, между тем, уже перевалило за полночь – они провели вместе уже почти сутки.

Сорвавшись с места автобус не сбавляя скорости мчался, как мне казалось, по свежевспаханному полю или иной сильно пересеченной местности меня швыряло в узком проходе между креслами из стороны в сторону, подбрасывая на каждом ухабе и кочке Болела разбитая при ударе об спинку переднего кресла скула и ныл затылок, видимо человек в маске оставил на нем весомый след своего кованого ботинка Встать я не пыталась, опасаясь следующего удара или чего похуже Собственно все это происходило по-прежнему вроде бы и не со мной, а в каком-то известном боевике Я словно отматывала его кровавые кадры назад на несуществующем видеомагнитофоне и перед глазами моими то и дело возникала щуплая фигурка Бориса, прошитая в падении автоматной очередью В то же время боль и тряска были совершенно реальными и сознание мое медленно начинало воссоединяться со своей отстраненной половиной Было очевидно, что я оказалась в руках террористов Что ж, из того, что успел рассказать мне мой несчастный гид, да и в общем-то из общеизвестных фактов, можно было сделать вывод, что этого если не следовало, то вполне вероятно было ожидать Нельзя было сказать, что я была сильно испугана или потрясена случившимся Возможно здесь сказывалось само время, в котором я жила и то, что постоянно происходило в моей стране, где выстрелы, убийства, заложники и бомбы – все это были слова из ежедневных сводок новостей, поэтому шока я не испытала Но было еще и другое В тот момент, когда резкое торможение нашей машины бросило меня лицом вперед, мне показалось что кто-то схватил меня за шиворот и сильно тряхнул и эта встряска словно что-то развернула во мне в обратную строну Улетучилось восторженное ожидание чуда и светлая надежда на что-то лучшее, что непременно ждет меня впереди и ко мне вернулась сонная тупая апатия Наверное, в это трудно и почти невозможно поверить, но сейчас мне становилось опять все равно Все равно, что случится со мной, все равно, кто эти люди, захватившие меня, все равно, что и от кого они потребуют, все равно, что могут разойтись швы на лице и на теле, все равно, что болела скула и затылок Это " все равно" затягивало меня как воронка зыбучих песков в коварной пустыне, медленно и неотвратимо, однако не затянуло еще вовсе Сознание мое, уж отравленное впрыснутым наркотиком безразличия еще слабо сопротивлялось Оно и воскрешало перед глазами сцену гибели Бориса, цепляясь за нее как за соломинку, об этом я еще не могла подумать – " все равно", оно подкидывало мне вопросы, словно не давая разуму заснуть Странной была, например, русская, правда и с сильным акцентом речь, одного из террористов, по-моему, кстати, главного здесь Он запрыгнул в автобус последним, уже на ходу и сейчас сидел по-моему впереди.

Это подтвердилось уже в следующий момент, потому что, словно услышав мои мысли он поворачивается с переднего сидения, внимательно смотрит на меня своими желтыми глазами и говорит с сильным акцентом, но достаточно правильно строя предложение и вполне понятно.

– Встань и подойди ко мне.

Я подчиняюсь и ухватившись руками за подлокотники кресел с трудом поднимаюсь на ноги, делаю несколько шагов вперед по проходу и останавливаюсь возле его кресла, вцепившись в спинку, чтобы не упасть – автобус попрежнему нещадно швыряет из стороны в сторону и теперь мне видно в окно, что он действительно мчится по распаханному полю, на котором высажены какие-то невысокие зеленые то ли деревца, то ли кустики.

– Что с твоим лицом? – бесцеремонно спрашивает он, разглядывая меня в упор.

– Пластическая операция.

– Зачем?.

– Захотелось...

– А-а-а, старая была, да? – по-моему, у него вовсе нет намерения оскорбить меня, он просто задает вопросы, которые приходят в голову, ни нимало не заботясь о соблюдении приличий Какие уж тут могут быть приличия.

– Да, – вяло соглашаюсь я и смотрю ему прямо в глаза По-моему, он этого не любит, но моя апатия все-таки берет надо мной верх и сейчас мне все равно, как он отреагирует на мою дерзость Однако он не реагирует никак, спокойно выдерживает мой взгляд и продолжает допрос.

– Откуда ты?.

– Из Москвы.

– Муж есть?.

– Нет.

– Замуж хочешь, – он позволяет себе пошутить и даже изображает на лице что-то вроде улыбки, больше похожей на оскал, но глаза не смеются – мы тебя и так взяли бы, без операции, – он презрительно фыркает, и еще раз внимательно оглядев меня, похоже, теряет ко мне всякий интерес.

– Можно мне сесть?.

– Садись, – безразлично разрешает он, – там сзади раненый русский, к нему не подходи и не разговаривай и не с кем не разговаривай. Услышу – убью Поняла? Ну, иди, садись назад.

Я разворачиваюсь, чтобы идти на указанное и место и наконец вижу весь салон автобуса Апатия моя отступает, потому что на меня смотрят дети, много детей, человек двадцать и среди них то белокурое создание с зелеными глазами, показавшееся мне видением На самом деле – это девочка лет семи, она сидит на третьем ряду с края, у прохода и смотрит на меня с тревожным ожиданием, словно от меня что-то зависит Я медленно бреду в конец автобуса и только сейчас замечаю женщину, на одном из последних рядов, на коленях у нее маленький мальчик, крепко держится ручонками за ее шею и испугано косит на меня раскосыми карими глазами Когда я подхожу к ним совсем близко она еле слышно, одними губами шепчет мне: " Он все время стонет и просит пить., но я не знаю что делать... " " Кто стонет? " – спрашиваю я довольно громко, но она только испуганно мотает головой и прижимает к себе ребенка. Но я уже и сама знаю ответ, потому что тоже слышу слабый стон и вижу на самом заднем сидении автобуса, состоящим из четырех плотно прилегающие друг к другу кресел человека, который полу– лежит на этом подобии дивана в какой-то неестественно позе, сильно приподняв одно плечо и неловко склонив голову набок Пошатываясь, – автобус все еще, хотя и сбавив скорость продолжает движение – я. подхожу к нему совсем близко и тогда вижу, что плечо и лацканы его светлого пиджака и футболка под ним густо пропитаны кровью Почувствовав мое приближение мужчина открывает глаза и с трудом разомкнув губы шепчет:.

– Пить, пожалуйста... И нужно остановить кровь... Уже много вытекло.. Помогите...

Тогда я поворачиваюсь и снова, но уже гораздо быстрее и увереннее иду в начало автобуса Решение формируется в моей голове очень быстро и вообще сейчас мысли мои чрезвычайно ясны и стремительны, словно кто-то завел во мне очень четкий отлаженный механизм Командир террористов встречает мое появление у своего кресла с легким удивлением., впрочем я его скорее забавляю, нежели раздражаю.

– Что надо? – лениво интересуется он у меня.

– Там сзади человек истекает кровью.

– Я знаю, – он по-прежнему спокоен, ему совершенно наплевать на истекающего кровью человека.

– Послушай, – неожиданно для самой себя говорю я ему и слова мои диктует сейчас тот самый неизвестный механизм заведенный кем-то во мне, я едва успеваю их выговаривать, – при твоей профессии с тобой такое может случится каждую минуту Правда? – спрашиваю я и не надеюсь на ответ, но он вдруг отзывается.

– Ну, правда, и что?.

– А то, что и к тебе тогда кто-нибудь может быть захочет подойти и помочь Понимаешь?.

В ответ он смеется Он, безусловно, понимает о чем я веду речь, но ему отчего-то смешно и сеется он так, словно знает нечто, что не известно мне, отчего мои слова кажутся ему глупыми Оказывается, я понимаю его смех правильно, и уже в следующее мгновенье слышу подтверждение своих мыслей.

– Глупая женщина – произносит он смеясь и больше не говорит ни слова, а, перестав смеяться, внимательно смотрит на меня И снова какая-то сумасшедшая интуиция вдруг обретенная мною подсказывает, что в этот момент он решает мою судьбу и судьбу истекающего кровью человека, а возможно и всех остальных пассажиров автобуса – детей и их напуганной воспитательницы, и еще я остро ощущаю, словно вижу почти наяву, как в нем борются два возможных ответа на мою просьбу, два решения, словно две вечно противостоящие друг другу силы Наверное выбор не занял у него много времени, этот человек из породы тех, кто решения принимает стремительно, но мне кажется что миновала вечность Наконец он небрежно роняет, продолжая сверлить меня немигающим взглядом своих светло-карих, почти желтых глаз.

– Хорошо, я добрый – иди лечи его, если умеешь, – и что-то коротко то ли сообщает, то ли приказывает своим людям.

Первое, что увидел Павлов, когда пришел в сознание были документы из его портфеля разбросанные на уровне его лица – он еще не ощущал своего тела и не понимал, в каком положении, где оно находится и вообще, что с ним происходит – только увидел небрежно разметанные бумаги на уровне глаз и ближе всех к нему – копию четвертой гравюры, драгоценный листок, бережно упакованный им перед дорогой в пергамент, теперь валялся без него и был к тому же покрыт какими-то бурыми пятнами Это Павлова возмутило и он сильно рванулся вперед, стремясь немедленно защитить свои бесценные бумаги, но испытал острую очень сильную боль, от которой на несколько мгновений в глаза померк свет Вместе с картиной окружающего мира к нему вернулось и ощущения пространства, он понял, что лежит на полу, покрытом жестким ковром с коротким туго закрученным ворсом, пол пах бензином и пылью и его пространство было ограничено с обеих сторон невысокой ступенькой над которой возвышались толстые основания кресел Это был проход между креслами с большом автобусе и едва сообразив это, Павлов вспомнил все Он еще раз попытался пошевелиться на сей раз, чтобы встать на ноги, но снова острая боль на несколько мгновений ослепила его и даже лишила сознания Очевидно он вскрикнул или застонал, потому, что сверху раздался ломкий мальчишеский голос.

– Вам больно?.

– Больно, – ответил Павлов, уже не пытаясь пошевелиться, чтобы поднять голову и взглянуть на мальчика, но тут же попросил его, – Собери, пожалуйста мои бумаги.

Он еще плохо ориентировался в происходящем и не мог оценить степени опасности своей просьбы, но бумаги и особенно гравюра для него сейчас были главным и гораздо более существенным, чем даже собственное ранение, лишавшее его возможности двигаться Мальчик послушно сполз с кресла и присев на корточки начал аккуратно собирать разбросанные по полу документы Теперь Павлов увидел его лицо – смуглое, обрамленное короткими вьющимися волосами На вид ему было лет тринадцать.

– Я сильно ранен? – спросил Павлов, немного успокоившись за судьбу своих бумаг.

Мальчик внимательно посмотрел на него и неопределенно пожал плечами.

– Крови много, рану не видно Они стреляли в спину, я видел, потом тащили в автобус, – он говорил с легким южным акцентом, более всего похожим на грузинский.

– Откуда ты? – спросил Павлов Все, что произошло с ним на дороге после слов мальчика вдруг вспомнилось ему, включая сухой треск сзади и удар в плечо "Значит, детские крики мне не почудились", подумал он, глядя как смуглый мальчик старательно укладывает собранные листы в аккуратную стопку.

– Из Цхинвали Знаете, где это?.

– Конечно Ты грузин?.

– Осетин С грузинами мы воюем – серьезно, но просто, как о деле вполне обычном, сказал мальчик.

– Как тебя зовут?.

– Таймураз А вы – еврей?.

– Нет, русский, – Это хорошо, – задумчиво сказал Таймураз.

– Почему? – Павлов не удивился его вопросу, в конце концов они были в Израиле, но глубокомысленное заключение мальчика повергло его в изумление.

– Они, может быть, вас не убьют тогда Еврея бы убили...

– Кто они? – Павлов, наконец вспомнил, что ничего не знает о террористах, в чьих руках оказался, да и вообще о том, что собственно произошло.

– Палестинцы Они с евреями воюют.

– А почему они напали на вас?.

– Мы– заложники Теперь они будут что-нибудь просить у евреев, а если они не дадут – убьют нас.

– Детей? – конечно Павлов и сам мог догадаться о смысле произошедшего в целом, но то что захвачен был автобус с российскими детьми не укладывалось в его голове, насколько он мог сейчас соображать и анализировать ситуациюподобного история еще не знала.

Мальчик же, напротив, был совсем не удивлен и вроде бы даже не испуган.

– Детей еще лучше, – серьезно со знанием дела заметил он, – так больше подействует.

– Послушай меня, – Павлов постарался, чтобы голос его звучал как можно более убедительно и спокойно, – Никто не посмеет вас убить и никто этого не допустит Но вот со мной может что-нибудь случится Сам говоришь, крови много, а рану не видно, поэтому я хочу тебя попросить об одной услуге Можно?.

Мальчик только кивнул головой, но по выражению его глаз было видно, что он очень хорошо понимает, что имеет в виду Павлов и к просьбе относится крайне серьезно.

– Так вот, пускай эти бумаги пока будут у тебя И если со мной что-нибудь произойдет, ты их сохрани А потом, когда вас освободят отдай кому – нибудь из взрослых, лучше всего из нашего посольства Знаешь, что такое посольство?.

Мальчик снова кивнул.

– И скажи, что передать надо в Московский университет, МГУ Запомнишь?.

– Запомню А что там?.

– Это исторические документы Очень древние, вернее их копии для ученых они очень важны.

– Вы ученый?.

– Да, я преподаю в Московском университете.

– А Карину Рубеновну они убили, – неожиданно сказал мальчик.

– Кто это, Карина Рубеновна? – говорить Павлову становилось все труднее Боли он как ни странно не чувствовал, но было ощущение, что его медленно сковывает то ли сон, то ли забытье – ему все труднее было шевелить языком, голос мальчика становился тише и был не очень четок, а сам он словно расплывался перед глазами Павлова, как если бы на них вдруг навернулись слезы, но слез не было, – Кто – Карина Рубеновна?.

– Учительница, – откуда– то издалека ответил мальчик., – наша учительница., из детдома.

Он сказал еще что-то, но Павлов уже его не слышал.

Потом он приходил в себя еще несколько раз – всякий раз от острой боли, сначала, когда его грубо перетаскивали из прохода на заднее сидение автобуса – террористы к тому времени завершили свои кровавые дела на дороге и автобус рванулся к оливковой рощице, потом еще несколько раз, когда автобус особенно сильно подбрасывало на ухабах, но каждый раз всего на несколько секунд и снова проваливался в темноту, он не чувствовал и не видел ничего, но где– то глубоко в его подсознании словно включился невидимый счетчик Это счетчик медленно и методично отсчитывал каждую каплю крови, струящейся из его тела и каждая эта капля уносила мгновение его жизни, это тоже учитывал счетчик. Считать же ему оставалось похоже недолго, и он безгласный пытался предупредить об этом угасающее сознание Павлова Быть может поэтому, на доли секунды придя в себя то ли от очередного толчка автобуса, то ли почувствовав подле себя какое-то постороннее движение, он открыл глаза и смутно различая в отдалении чей-то неясный, силуэт попросил о помощи.

Была уже ночь.

– Если бы я был генералом, то давно уже дал приказ на штурм.

– Ты дурак Если бы начался штурм они бы взорвали нас Видел – у них в зеленом мешке взрывчатка?.

– Не взорвали бы Им тоже жить охота.

– Взорвали бы. Они воюют за Аллаха, он потом прощает их и берет в рай, поэтому они не боятся умирать.

– Откуда это ты знаешь?.

– Я знаю, чеченцы тоже воюют за Аллаха, поэтому наши их не победили, а знаешь как бомбили! Все дома разрушили! Наш тоже...

Это рассуждают дети Они сгрудились на задних сидениях автобуса и даже на полу, вокруг нас с Евгением Он полу-лежит на последнем сидении, а я сижу подле него Каким-то образом мне все-таки удалось перевязать его так, что кровотечение прекратилось и сейчас он утверждает, что чувствует себя почти нормально.

За окнами автобуса светло как днем и очень шумно Ночь сегодня так и не смогла вступить в свои права Тьму рассеивают яркие лучи прожекторов, красно-синие всполохи мигалок, временами оглушительно стрекочет вертолет зависая где – то совсем рядом, слышатся чьи-то переговоры по рации, воют сирены. – все это происходит совсем рядом и где-то бесконечно далеко, в другом, потерянном для нас быть может навсегда мире. Рассудок подсказывает, что там. который уже. час идут напряженные переговоры и на кону – ни много ни мало – наши жизни, десятки если не сотни людей в какой – ни будь сотне метров напряженно наблюдают за нами, готовые к любым действиям да и весь мир наверное взбудоражен известиями о том, что происходит в эти минуты на шоссе No 1 государства Израиль, но в сознании эти соображения укладываются плохо Оно, сознание, медленно погружается в состояние унылой обреченности Вроде бы все мы, и террористы взявшие нас в плен и мы, их жертвы – заложники обречены стать вечными обитателями злосчастного автобуса как если бы кто-то злой и могущественный начертил вокруг него страшный магический круг, проникнуть за который не дано никому и уже никогда По крайней мере ни от кого из нас ничего сейчас не зависит и это действует на всех парализующе Террористы теперь совсем не обращают на нас внимания – они заняли передние кресла автобуса, почти не покидают их и не разговаривают даже между собою лишь изредка перебрасываясь короткими тихими фразами. Мы же полу – шепотом общаемся между собой и с детьми.

– Вы оба говорите абсолютные глупости, – вторгается Евгений в эту странную детскую дискуссию Но к странности наших детей меня уже не удивляет – они много успели рассказать о себе, – Никакой Бог– ни Иисус, ни Аллах, ни Будда не позволяет убивать людей Убийство человека – самый страшный грех из всех, которые только могут быть и так гласят все религии Понятно?.

Дети вяло кивают головами и замолкают, но в том как они молчат читается полное несогласие с утверждениями Евгения Павлова Они не возражают ему, потому что эти дети усвоили едва ли не на инстинктивном уровне – возражать незнакомым взрослым мужчинам опасно, порой опасно смертельно Они предпочитают отмолчаться Похоже Евгений тоже чувствует это, нам обоим почему-то становится неловко.

– Знаете что? – вдруг предлагает он нам, – давайте я расскажу вам одну очень давнюю и очень интересную, на мой взгляд, и, пожалуй поучительную историю Этой историей я посвятил долгие годы, но только теперь добрался до ее конца.

– Сказку? – спрашивает самый маленький из детей шестилетний "Бадри, он родился в Абхазии, но в первые же месяцы своей жизни оказался сиротой и чудом был вывезен российскими журналистами из района боевых действий.

– Вот глупый, – отзывается десятилетняя Варя, ее родители случайно погибли во время уличной перестрелки в Таджикистане, а бабушка вывезла в Россию, да там вскорости и умерла – тебе же говорят – историю История – это не сказка, это то, что учат в школе Правда?.

– Вообще-то, правда Но эта история очень похожа на сказку, а может она и есть – сказка, теперь я не знаю, честное слово Просто слушайте.

x x x

Давным-давно это было. В далекой прекрасной стране жила девушка Она была молода, красива, происходила родом из очень богатой и знатной семьи и ожидала ее будущем, так думали все и сама девушка тоже, жизнь прекрасная, полная любви, гармонии, счастья и самых замечательных приключений, которые только могут случится. с молодыми знатными красавицами в замечательной просвещенной, богатой и славной традициями стране Самые модные в ту пору поэты без числа посвящали ей оды и целые поэмы, а прославленные художники боролись между собой за право писать ее портрет Да, чуть не забыл сказать вам, а это немаловажно, что девушка эта ко всем своим достоинствам была еще чрезвычайно умна и блестяще образована и очень-очень добра, что, согласитесь, среди писаных красавиц да еще и богачек случается не так уж часто На до ли говорить, что при наличии таких выдающихся достоинств, она, героиня наша, с самой ранней юности не знала от боя от женихов И руки ее искали самые достойные юноши и мужи того славного государства, но она все медлила, словно ожидая кого-то неведомого, кто заставит ее сердце биться быстрее, а кровь стремительнее бежать по сосудам Ждать его пришлось однако долго Прошли годы и многие славные рыцари, влюбленные в нее без памяти, утратив надежду выбрали себе жен из числа менее красивых и умных девиц, а кое-кто покинул ту страну, отправившись искать счастья далеко за ее пределами или вообще скрылся от мирских соблазнов за монастырскими стенами Она была все еще молода и красива, но по существовавшим тогда обычаям ей давно уже полагалось быть замужем и все многочисленная ее славная семья очень по этому поводу переживала., однако он, наконец, появился И когда появился он и она без колебаний отдала ему свое сердце и да всю себя, ничего нее требуя даже взамен, так стремительно и страстно полюбила, тогда все окружающие тоже согласились с тем, что ждала она не напрасно Избранником ее стал вельможа, слава и доблесть которого были безупречны – он был наместником короля в тамошних местах и состоял с ним в ближайшем родстве, богатства его не смогли бы исчислить и самые искушенные казначеи, а красотой своей затмевал сей славный рыцарь даже безупречные изваяния античных зодчих, в ту пору во множестве еще сохранившиеся О его ратной доблести слагали легенды и столь же много говорили о том, что в совершенстве владеет он многотрудным весьма и требующим изрядного ума, хитрости коварства даже искусством властвовать над людьми Таков был ее избранник и они был прекрасной парой. По крайней мере ни было никого из знавших их в ту пору, кто смел бы утверждать обратное Все ждали скорой пышной свадьбы, но шли дни, а влюбленные не спешили к алтарю Они не таясь, на глазах у всех наслаждались своим счастьем, всюду являясь вместе и устраивая пышные балы, приемы и охоты, как если бы уже были супружеской парой Тревога мало-по-малу охватывала многочисленное княжеское семейство, но до поры все молчали, уповая на честь герцога и мудрость его возлюбленной Однако шли дни и призванный нести королевскую службу, великий герцог все чаще покидал ее гостеприимный дом, отправляясь в самые отдаленные свои владения и проводя там все больше времени По возвращении же, напротив, он все меньше дней и ночей уделял своей возлюбленной, а, ссылаясь неотложную государеву службу, снова спешил в дорогу Так продолжалось довольно и долго и многим, а со временем и всем, кто был наслышан об этом деле стало ясно, что славный вельможа разлюбил нашу красавицу и намеревается в скором времени ее оставить Такое, надо сказать, случалось и в те стародавние времена и уже тогда, покинутые женщины ни как не хотели с этим обстоятельством мириться. Да и вообще верить в реальность происходящего Так было и с нашей красавицей, она напрочь отказывалась верить, что подобное может произойти и собственно уже происходит с ней и все ждала великого герцога и на балконе своего прекрасного старинного замка до боли в прекрасных глазах вглядываясь в туманную долину у его подножия, по которой, едва различимая меж деревьев и пышных кустов петляла узкая дорога Но все имеет свой конец – и наступил конец ее ожиданиям и надеждам Это был страшный день в жизни нашей красавицы день, когда гонец принес весть о свадьбе великого герцога, отдавшего свою руку и сердце девице юной и прекрасной, приемной дочери короля инфанте Изабелле Узнав об этом наша героиня лишилась чувств, да так глубоко и надолго, что поначалу решили. что она умерла, не стерпев позора и страданий и уж положили ее на ложе, готовя к отпеванию, как вдруг он пришла в себя, но радость родных была преждевременной – с той поры сделалась наша красавица вроде безумна Часами сидела она, вперя недвижный горящий взгляд в одну точку, ни с кем не говоря, не принимая воды и пищи, а то вдруг впадала в глубокий сон и пребывала в нем долгие часы, а случалось и по несколько суток Слух о том, что прекрасная наследница богатейшего и знатнейшего в стране рода опозорилась и лишилась рассудка быстро разнесся повсюду и семья пребывала теперь в состоянии великого горя и позора Одни из братьев ее пытался даже вызвать великого герцога на поединок, но был схвачен стражей его и брошен в тюрьму Поступок этот конечно не делал чести доблестному рыцарю, но власть и могущество великого герцога на ту пору были столь велики и простирались так далеко, что никто не посмел вслух осудить его и вступиться за несчастного юношу Напротив, многие отвернулись от семьи покинутой им женщины и дела некогда могущественного клана шли все хуже и хуже Сам же виновник этих прискорбных событий, казалось ничего этого не замечал и о несчастьях сих знать не желал, наслаждаясь безоблачным счастьем с молодой женой, которую по свидетельству очевидцев безумно любил Справедливости ради, следует заметить, что молодая герцогиня была очень достойной особой и кроме красоты. своей наделена была еще добротой и ангельской кротостью, за что снискала себе очень быстро любовь подданных да и всех, знавших ее людей О несчастной, покинутой герцогом графине постепенно стали забывать и мало кого смутила и встревожила весть о том, что, очевидно совсем лишившись рассудка, она покинула родительский дом и скрылась куда-то в неизвестно м направлении Пронесся слух, что несчастная лишила себя жизни, но и это мало встревожило досточтимое общество, более всего занятое своими интересами и развлечениями.

Все обстояло однако несколько иначе, но никто и предположить не мог тогда, какой страшной будет развязка несчастная женщина действительно тайно покинула свой дом и скрылась от преследований и поисков родни и немногочисленных друзей.. но вовсе не для того, чтобы покинуть этот мир Желания жить и впрямь не было у нее вовсе, и если бы Господь послал ей смерть, она приняла бы ее как благо, но коль скоро дарована была ей жизнь, она продолжала свое существование на этой земле и ничего не было теперь у нее в жизни, кроме единственной, пламенной, сжигающей ее тело и душу страсти – и это был не любовная страсть, в сладкой лихорадке которой прожила она так недолго, нет – это был страсть мести Недаром слыла он ранее женщиной умной и образованной, теперь ее ум и немалые знания указали ей две возможные дороги, которые могли бы увести ее из царства страданий и нестерпимой физической и душевной боли, в котором пребывала она денно и нощно с той минуты как получила страшное известие о женитьбе герцога. Одна из этих дорог была дорогой прощения Но долгие часы проводила она в молитвах, прося у Всевышнего даровать ей это благо – простить обидчика своего и гонителя своей семьи Однако не услышал ее Создатель Тогда обратилась она ко второй дороге – и это была дорога мести.