Текст книги "Исчадие рая"

Автор книги: Марина Юденич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

Сердце Анны, в который уже раз за сегодняшний вечер, в ужасе затрепетало – и было отчего. Занятая решением вдруг свалившейся на нее проблемы, а потом увлекшись подслушиванием беседы патронов, она совершенно упустила из виду текущие дела. Разумеется, существовали дежурный администратор на верхнем этаже, старший бармен и метрдотель ресторана, которые, видимо, со своими обязанностями справлялись вполне, иначе ее наверняка стали бы искать. Однако ответ на элементарный вопрос, кто сегодня гостит в апартаментах, кто ужинает в ресторане, кто просто сидит в баре за деловой беседой, она должна была знать, как таблицу умножения.

– У нас?.. – Анна совершенно беспомощно, по-детски тянула время, лихорадочно соображая, что может оправдать ее неведение в этом вопросе, но тут опущенные в страхе глаза наткнулись на выдернутый из учетной книги бара листок, которым в спешке она прикрыла связку ключей. На листке крупным и несколько корявым почерком дежурного администратора было написано: «Аня, нигде не могу тебя найти, но ничего страшного. У нас сегодня…» – далее шел перечень гостей второго этажа. Но фортуна сегодня, видимо, решила обласкать Анну за все прошлые обиды или, напротив, надолго вперед: под перечнем фамилий рукой метра сделана была приписка: «В ресторане – все о’кей. Ужинают…» – И снова – имена клиентов, рядом с некоторыми пометка «с. б.», которая означала, что клиент с дамой. – У нас сегодня не густо, – подняла Анна сияющие глаза, смело глядя в дымки рокотовских очков. Она начала перечислять фамилии, но он не дослушал.

– Александру Георгиевичу, я думаю, тоже лучше остаться сегодня у вас. Ты отведи его как-нибудь, не очень привлекая внимания, наверх и уложи спать. Ладно? Не в службу, а в дружбу.

– Конечно Дмитрий Игоревич. Это-то как раз – в службу.

– Ну, пусть так. Все равно спасибо. – Он поднялся и, не поинтересовавшись причиной отсутствия старшего секьюрити (это было еще одним, очередным щедрым даром фортуны), направился к выходу, обронив на ходу: – Меня не провожай, не гость. Иди лучше к нему, он, похоже, совсем не в себе. Будет буянить – звони в любое время.

Анна только кивнула и поспешила в разоренный, прокуренный и пропитанный запахом грязной посуды, алкогольных испарений и потных тел кабинет. Бутылка виски, стоявшая прямо на середине стола, была пуста, пуста была и бутылка «Шабли», но наметанным взглядом Анна сразу отметила, что напиток разлит по двум фужерам, значит, допив виски, Егоров перешел на вино. Однако долго размышлять на эту тему Анне не довелось – не в состоянии оторвать глаз и одновременно страстно желая зажмуриться, она смотрела на мужчину, сидевшего за неубранным столом уронив голову на руки, так что русые волосы едва не касались грязной тарелки подле него. Плечи мужчины сотрясались, а из-под согнутых и сведенных крест-накрест рук раздавались глухие тоскливые всхлипывания: Александр Егоров плакал.

В жизни Раисы Егоровой было немало трудных дней. Она родилась в строгой, можно сказать даже – патриархальной, простой рабочей семье в маленьком подмосковном городишке, который до середины шестидесятых годов был обыкновенной деревней. Именно в ту нору на деревенской околице построили крупный промышленный комбинат, и статус деревни просто необходимо было изменить как минимум до рабочего поселка. Однако решили не мелочиться, и деревенские жители в одночасье стали городскими. Привычки, устои и стиль жизни, однако, долго еще оставались прежними, и семья Раисы не стала исключением. Жили небогато, однако все, что необходимо было иметь для поддержания определенного уровня согласно деревенской табели о рангах, появлялось в доме в срок. Марки телевизора и холодильника менялись на более современные и входящие в тогдашнюю советскую моду, обновлялась мебель, две дочери, Раиса и ее сестра Дина, строго по наступлении определенного деревенским протоколом возраста получали обновки скудного гардероба, будь то зимнее пальто с песцовым воротником или импортные «перламутровые» сапоги – «на выход». Однако старые вещи никогда не выбрасывались, а оставлялись – «для дома». Так было принято. Вообще же девизом семьи, если бы таковой вздумалось сформулировать кому-либо из ее членов, вполне могла стать крылатая фраза «Не хуже, чем у людей». Для поддержания этого уровня всем в семье приходилось много и тяжело работать. Отцу – на комбинате, матери – уборщицей сразу в двух местах: в городской больнице и крохотной бакалейной лавчонке рядом с домом. На ней и двух подрастающих дочерях было, разумеется, и ведение всего домашнего хозяйства, включавшего, кроме собственно дома, огород на шести сотках земли, двух свиней и десяток кур. Однако главной трудовой повинностью обеих девочек была все-таки учеба. Это было единственное поприще, на котором простая и бедная, но не лишенная некоторых собственных амбиций семья могла вырвать– c. я за рамки своего девиза и приподняться над окружающими. Отцу это было, скорее всего, безразлично, но мать подсознательно, сама не ведая того, комплексующая по поводу явного превосходства над ней, уборщицей, бывших деревенских подруг-сверстниц, ныне – медицинских сестер и поварих в больнице, а более всего – источающих сытое самодовольство продавщиц в магазине, хотела во что бы то ни стало хоть в чем – то добиться превосходства над ними. Возможность для достижения цели была только одна. С первого класса обе сестры за случайные тройки и даже брошенное учительницей вскользь замечание биты бывали нещадно. Надо ли говорить, что учились они отлично. Впрочем, Раиса довольно скоро обрела вкус к учебе и уже без всяких понуканий настойчиво вгрызалась в гранит наук, хотя давалось ей это нелегко. Она многим пошла в мать – и внешностью, и характером, и, видимо, скрытыми до поры от посторонних глаз комплексами и амбициями. Школу она окончила с «золотой» медалью и почти полностью излечившись от материнских комплексов. Напротив, у нее появилось чувство некоторого превосходства над окружающими, помноженное на уверенность в том, что главное в этой жизни – всегда поступать правильно и упорно, честно трудиться, добиваясь поставленной цели. В этом смысле она была живым и совершенно искренним воплощением основных постулатов Устава ВЛКСМ и Морального кодекса строителя коммунизма. Мало кто помнит теперь, но были в жизни бывшей советской империи такие базисные идеологические документы. Единственной проблемой правильной Раи было полное отсутствие внимания к ней со стороны представителей противоположного пола. Бог не наделил ее красивой и даже просто интересной или симпатичной внешностью, но и явные, бросающиеся в глаза недостатки в ней тоже отсутствовали. Точнее всего, Раисе подходило определение – «никакая», однако точно такими же были многие ее сверстницы – маленькие рабочие поселения в России исторически не холят своих женщин, посему записные красавицы здесь редки, а значит, и мужчины не избалованы и не прихотливы. Однако Раю местные парни просто избегали. Справедливости ради, надо сказать, что и она не искала их внимания, почти не посещая редкие школьные мероприятия – танцы и только входящие тогда в моду дискотеки. Первой проблему осознала, а скорее почувствовала, мать. Растящая дочерей в патриархальной строгости, она начала, напротив, настойчиво отправлять старшую на любые празднества и торжества – от дней рождения многочисленной родни до соседских свадеб и крестин. Не гнушались и похоронами, ибо за ними следовали неизменные поминки с обильными возлияниями, после которых скорбный повод собрания сам собой забывался и начиналось привычное массовое народное гуляние. Ослушаться матери Раиса не смела: одетая во все самое лучшее – денег для святого дела прижимистая обычно мать не жалела, она приходила на гулянья и гордо усаживалась на указанное ей место, на котором, как правило, и оставалась вплоть до наступления того времени, когда оставаться долее было уже неприлично. Эффект таким образом получился совершенно обратным – семейная проблема стала очевидна многим, но это было еще не самое худшее. Много страшнее оказалось то, что к Раисе вновь вернулись изжитые было комплексы собственной неполноценности, вернее всего один, но весьма существенный и сильно отравляющий ее прежде безоблачное существование. Теперь она не спала ночами, мучительно пытаясь понять, какой такой ее изъян так отпугивает непритязательных, тем более в подпитии, местных кавалеров?

Однако сознание ее, не отягощенное серьезным интеллектуальным багажом, который и формирует обычно склонность к самокопанию и самоедству, вовремя пришло ей на помощь. Плодом горестных ночных размышлений стал спасительный вывод – парни из простой и грубой рабочей среды просто боятся ее ума, гордости и образованности, вот и хватают что попроще: примитивных глуповатых сверстниц. Психологическая защита, таким образом, была выстроена, и план дальнейших действий определился сам собой. Москва – институт – новые, интересные люди, которые сумеют как следует оценить ее достоинства.

В институт, правда не из самых престижных, она поступила довольно легко, и далее по логике событий ее ожидало два открытия. Как водится, приятное и – наоборот. Первое заключалось в том, что привычная зубрежка и исключительно правильный образ мыслей, а стало быть, и жизни, довольно скоро принесут свои плоды – и она весьма продвинется в своей студенческой карьере, выбившись в отличницы и комсомольские активистки. Второе должно было донести до ее сознания неприятную истину: все ее несомненные достоинства по-прежнему не вызывают интереса у представителей противоположного пола в интеллектуальном столичном студенческом братстве, так же как и в простой и незатейливой рабочей компании на ее малой родине. В совокупной перспективе этих двух открытий к тридцати годам Раиса должна была превратиться в одинокую, злющую старую деву, стремительно делающую карьеру либо на поприще науки (аспирантура, диссертация и далее преподавание в своем же институте на горе следующим поколениям студентов), либо – что более вероятно, если принять во внимание, что науки давались Рае крайне тяжко, – в качестве комсомольского, а затем и партийного функционера средней руки.

Однако большинству людей, далее самых невезучих, обреченных судьбою на жестокие и незаслуженные порою удары, фортуна имеет обыкновение пускай лишь однажды, но все же дарить одну из своих ослепительных улыбок. Раисе она улыбнулась уже на первом курсе, послав ей в однокурсники неуклюжего, замкнутого и очень некрасивого мальчика Сашу Егорова, умного, но несколько странного в своей вечной задумчивости и увлеченности разными сложными, не имеющими ни малейшего отношения к вузовской программе предметами – философией, историей, политикой.

Эта встреча избавила ее от второго открытия и, напротив, очень высоко подняла собственную самооценку. Первое же открытие состоялось довольно скоро, еще более укрепив веру в то, что правильный образ жизни есть залог всех земных успехов.

Подумать над иными причинами, побудившими Сашу обратить на нее мужское внимание. Рая не удосужилась, очевидно, вследствие того, что склад ее ума был отнюдь не аналитическим. За это очень скоро она была наказана десятью с лишним годами жестокой борьбы с мужем за его перевоспитание, в соответствии с раз и навсегда усвоенными ею «правильными» канонами. Борьбы, так и не увенчавшейся успехом.

На самом деле все обстояло совершенно иначе.

Рассуждая о мотивах Бунина, который действительно с большим интересом подслушал ее беседу со странной женщиной и прытко поспешил за незнакомкой, Лариса и теперь, когда никаких иллюзий относительно личности мужа не питала, придумала более пристойное объяснение его прыти. Репортерский инстинкт был совершенно ни при чем. Однако определенный азарт в Бунине действительно проснулся. Это был азарт шакала или стервятника, почуявшего чью-то близкую смерть; азарт шантажиста, заполучившего в руки нечто, за что не пожалеют и жизни; и наконец, азарт отпетого афериста – в предвкушении серьезного денежного прожекта. Ему не понадобилось много времени, чтобы оценить, перевести в денежное исчисление и суммировать окончательным итогом все, что было одето, обуто и нанизано на молодую психопатку, пустившуюся во все тяжкие, чтобы заполучить своего жирного карася, – сумма была вполне сопоставимой с бюджетом небольшого рентабельного предприятия. Кстати, намеки Ангела на то, что ее возлюбленный вращается в высших эшелонах бизнеса, Бунин, в отличие от Ларисы, мимо ушей не пропустил. Более того, порывшись в памяти и сопоставив некоторые приведенные дамой факты, он был почти уверен, что знает, о ком идет речь, и эта догадка произвела на него сильное впечатление. В воздухе отчетливо запахло очень большими деньгами и очень большими возможностями, причем способов получить и то, и другое было великое множество. Главное сейчас было – не дать Ангелочку сорваться с крючка и исчезнуть. Более всего Бунин боялся, что у подъезда ее поджидает внушительный лимузин с двумя крепкими ребятами, – тогда возможность знакомства становилась очень проблематичной. К тому же все это время: подслушивал разговор, параллельно оценивая открывающиеся возможности, и сейчас, притопывая от нетерпения в лифте, как назло еле-еле ползущем вниз, – он не переставал мысленно обзывать последними словами и проклинать жену за ее чистоплюйство и дурацкие интеллигентские принципы. Ведь что стоило заморочить голову психопатке, нашпигованной деньгами и драгоценностями, которая к тому же пришла сама, как Буратинка со своими золотыми монетками, – надо было только указать ей, в какой стороне находится поле чудес. Дальше оставалось только стричь купоны и пудрить мозги молодой курице, протыкая пластилиновых кукол раскаленными булавками и заставляя ее бегать ночами на кладбище и творить там какие-нибудь дурацкие действа, причем чем нелепее и безобразнее, тем убедительнее. Нет лее, полезла со своим благочестивым бредом – и получила поделом, так ей и надо.

Лифт наконец остановился и, тряхнув Бунина весьма ощутимо, разомкнул двери на первом этаже. Пулей вылетев из подъезда, преследователь с облегчением перевел дух и даже перестал ругать Ларису. Никакого лимузина во дворе не было, не было в обозримой близости и какой-либо приличной машины, на которой могла самостоятельно приехать женщина, одетая, обутая и украшенная таким расточительным образом. Напротив, ходячая реклама самых дорогих модельных, парфюмерных и ювелирных фирм, виляя тонкими бедрами и нещадно заплетаясь тощими, но длинными ногами, обутыми в туфли на очень высоких шпильках, медленно ковыляла по пыльной пустынной улочке, направляясь неведомо куда, одна и безо всякой охраны. Впрочем, это Бунина нисколько не удивило: он сам всегда готов был принять и, соответственно, понять чужое нестандартное решение.

«Конспирируется, тля, не хочет светить номера тачки, – сообразил он моментально, – что ж, значит, не такая уж дура, надо с ней поаккуратнее».

С этой мыслью тучный Бунин, уже слегка задыхаясь, прибавил шагу, почти перейдя на рысь, и наконец настиг объект преследования, решительно подхватив женщину под острый локоток.

– Ночью в Париже даме нужна опора, – быстро и со всем обаянием, на которое был способен, выпалил он первое, что пришло на ум.

Женщина, похоже, ничуть не удивилась и уж тем более не испугалась.

– Мы не в Париже, и сейчас не ночь, – совершенно невозмутимо парировала она и более не произнесла ни слова, однако и руки не отняла.

Бунин ликовал первую маленькую победу.

– Тем более, солнышко, тем более. Разве вы не знаете, что Москва сейчас по уровню преступности сравнима с Чикаго образца сороковых годов?

– Нет. А что такое было в Чикаго в сороковые годы?

«Совсем дура. Или прикидывается, – подумал Бунин, – в любом случае светский разговор ни к чему, даром потерянное время. К тому же лимузин с двумя гориллами вполне может быть где-нибудь за углом, и неизвестно, что она там выкинет. Та еще штучка!» Он решил сразу переходить к делу.

– Да Бог с ним, с Чикаго! Нам-то с вами какое дело до проклятых янки? Я осмелился потревожить вас вот по какому поводу: вы ведь сейчас только что от мадам Лоран Леви?

– Да. А вы откуда знаете?

– Вы меня не заметили. Что ж, все справедливо: что я такое в ваших глазах? Пылинка у обочины. Грязь на копчике каблука.

– Не паясничайте. Вам не идет. Теперь вспомнила, вы сидели в приемной. Тоже были записаны на прием? Что, жена бросила бедного зайку или рога наставляет? А? – Она неожиданно фамильярно и весьма ощутимо притом ткнула его локтем под бок и громко, вульгарно рассмеялась высоким визгливым голосом.

– Нет, Бог миловал. Жены у меня, к счастью, нет.

– Ну – нет, а мне-то что за дело до этого? – Истерическое веселье внезапно сменилось у нее холодной грубой злостью.

– Да так, просто к слову, что называется. Я действительно был в приемной мадам Леви, но не как пациент. Я ее ассистент, помощник и что-то вроде заместителя. Собственно, это я привез ее в Россию.

– И совершенно напрасно, между прочим. Баша мадам Леви… кстати, а что это она так хорошо лопочет по-русски? Может, вы просто пара ловких фокусников? Как это: «Гоните ваши денежки…»

Бунина пробил легкий озноб. Женщина вдруг процитировала того же Буратино, а вернее, песенку из фильма, которую он сам только что поминал всуе, размышляя о поле чудес и золотых монетках. «Что же она за птица, черт побери? Может, и не сумасшедшая вовсе? Тогда – кто и зачем приходила?» Однако отступать было поздно. Она не отнимала руки и не проявляла желания прекратить беседу.

– Каюсь, теперь и сам вижу, что напрасно, но разве сразу предугадаешь? Известно же, что русскому – по душе, то пруссаку – смерть… И наоборот, наверное. Там она нарасхват, клянусь честью.

– Нарасхват? Это с чем же, интересно даже? С ее поповскими проповедями? «Даже мысли об этом, не произнесенные вслух…» – Она очень похоже передразнила Ларису, а Бунин снова ощутил легкий тревожный озноб – несколькими минутами раньше он думал о жене то же самое. – Да у нас любая деревенская бабка такую порчу напустит – в два счета копыта откинешь. А здесь потомственная преемница Нострадамуса… Кто это только писал, хотелось бы в глаза взглянуть!

– Глядите, – неожиданно для себя покаянно сказал Бунин.

Впрочем, опешила и Ангелина:

– Вы?

– Я. Что, плевать будете?

– Почему – плевать?

– Ну в глаза обычно хотят плюнуть, когда так спрашивают.

– Не мешало бы. Ну ладно, прощаю для первого раза. – К ней снова вернулось игривое настроение, и, похоже, пробудился некоторый интерес к нему: – Но за это – рассказывайте!

– Все?

– Все!

– Но это длинная история.

– Ничего, я не спешу.

– А кстати, куда мы идем?

– Я – гуляю. А вы – не знаю. Видите, я не поэт, но говорю стихами.

– Прекрасно. Но как же вы собираетесь слушать мою длинную историю? На ходу?

– Почему обязательно на ходу? Пригласите меня куда-нибудь пообедать. Не беспокойтесь, если у вас денег нет – я заплачу. За обед и за историю.

– Я что, произвожу впечатление человека, который обедает за счет женщин?

– Черт вас разберет. Никакого впечатления вы пока не производите. Так, ни с чем пирожок.

– Ну, благодарствуйте на добром слове.

– Кушайте на здоровье. Ну, так как, мы идем куда-нибудь или вы будете устраивать истерики?

– Идем, разумеется. Что вы предпочитаете – русскую кухню, грузинскую, японскую, французскую?

– Я предпочитаю швейцарский ресторан в «Садко». Известен вам такой?

– Очень хорошо известен.

Через полчаса они сидели в полупустом зале уютного небольшого ресторана, действительно напоминающего милые альпийские ресторанчики, в выставочном центре, расположенном практически на берегу Москвы-реки в самом центре города, по-европейски уютном, но одновременно – сияющем и нарядном. Уже довольно давно центр был облюбован людьми, относящимися к высшим слоям среднего класса, как место семейных воскресных выходов – покупок, обедов и просто посиделок в барах и кондитерских. В будние дни здесь бродили по магазинчикам свободные от работы жены и подруги представителей высших слоев среднего класса и получившие выходной на неделе сотрудницы солидных фирм, занимающие в них небольшие должности. В ресторанах за деловыми завтраками или обедами, именуемыми на западный лад «ланчами», встречались российские предприниматели средней руки, их иностранные коллеги того же ранжира. Словом, место было не роскошным, но вполне приличным. Бунин действительно бывал здесь часто, и, увидев его запоминающуюся физиономию, метрдотель приветливо поспешил навстречу, с девицей же все вышло с точностью до наоборот – она улыбалась метру от входа как хорошо знакомому человеку, он же явно ее не помнил, но, разумеется, ответил лучезарной улыбкой и дежурно-любезным приветствием. В то же время при выборе напитков и закусок она проявила неплохое знание меню и винной карты ресторана, а отправившись «попудрить носик», уверенно двинулась в нужном направлении. Бунин отметил эту странность про себя, но не счел необходимым утруждать себя размышлениями на эту тему. Впереди его ждал, вероятнее всего, нелегкий разговор, в случае удачного исхода которого немалые материальные и нематериальные выгоды – его опытный нос всегда чуял их за версту.

Наскоро состряпанная им история о талантливом русском журналисте – Льве Бунине, специализирующемся на всевозможных паранормальных явлениях и людях, с ними так или иначе связанных, не заняла у него много времени. Он убедительно и, разумеется, конфиденциально поведал ей, что благодаря его перу вспыхнули звезды целого ряда известных отечественных магов, астрологов и предсказателей разных мастей. Потому-то, когда мировая пресса стала писать о Лоран Леви, ее потрясающей родословной и еще более замечательных результатах, он не смог остаться в стороне от мировой сенсации и решил: во что бы то ни стало поставить чудодейственный талант француженки на службу многострадальному российскому народу. Он отправился в Париж, преодолел все естественные и сверхъестественные преграды, которые то и дело возникали на его пути, пламенными речами и личным обаянием увлек предсказательницу за собой. Однако уже очень скоро понял, как жестоко ошибся. Леви совершенно не чувствовала специфики русской души и России в целом. То, что вызывало восторг в Европе, открывая перед ней самые высокие двери, у нас вызывало только легкое недоумение и в большинстве случаев – разочарование клиентов.

– Ты очень точно подметила, девочка моя, – ясновидящая из Лоран получилась как в том бородатом анекдоте, – проникновенно сказал он, глядя женщине прямо в глаза своим, как он считал, неотразимым завораживающим взглядом. Впрочем, иногда женщины действительно на него попадались. Правда, не надолго. Исключение составила Лариса Левицкая, в этом вопросе действительно проявившая себя не на высоте своего таланта. К моменту этого проникновенного признания они уже успели выпить на брудершафт неплохого и недешевого французского вина, которое она со знанием дела выбрала в карте вин, и потому были на «ты». «Ты, курица, уверена в том, что неотразимо хороша, что ж, я растоплю твое глупое сердечко дифирамбами твоему уму, этим-то ты явно не избалована», – самодовольно подумал Бунин и тут же понял, что совершил серьезную ошибку, которая не скрылась от острого и тревожного, как – то по-кошачьи, внимания Ангела. Надо сказать, все это время она слушала его довольно заинтересованно, не перебивая своими короткими, почти всегда исполненными злости или ехидства и в большинстве своем – вульгарными репликами. Теперь же она явно решила не спускать.

– Откуда ты это знаешь? Тебя же не было с нами, и рассказать тебе она ничего не успела… Вы что, там все записываете? Да? – Глаза ее угрожающе сузились, и вся она сжалась, готовясь то ли к бегству, то ли к нападению. Сейчас она особенно напоминала кошку, худую, отчаянную, боевую, привыкшую к дракам, но и трусливую перед чужой силой одновременно.

– Меня не было в комнате, но я, как ты помнишь, был в холле. А дверь, милая барышня, вы за собой закрыть не соизволили. Лоран сумасшедшая, она на такие мелочи внимания никогда не обращает. Так что не обессудь. Потом, ты говорила так интересно… Виноват, не стерпел-с.

– Подслушивал? – презрительно и по-прежнему угрожающе прошипела она.

«Ну вылитая кошка!» – подумал Бунин, но несколько успокоился: накал ее ярости явно спал. Ему показалось даже, что ее возмутил не сам факт, что их разговор с Ларисой кто-то подслушал, а именно то обстоятельство, что его записывали на пленку. Что ж, это можно было понять: зачем ей оставлять следы, планируя такие дела. А слова – они и есть слова, мало ли кому что послышалось. «Однако впредь следует быть осторожней, – предупредил себя Бунин, – ложь она, похоже, чует как звереныш». Ответил он совершенно откровенно и прямо глядя ей в глаза:

– Подслушивал. Интересно было. И пошел за гобой именно поэтому. Хотя теперь, наверное, пошел бы и без этого. – Прозрачный комплимент его она просто пропустила мимо ушей, а за признание ухватилась.

– Почему – поэтому?

– Потому что могу предложить тебе помощь в решении твоих проблем.

– Каких проблем?

– Слушай, давай откровенно. Я же признался, что подслушивал и слышал почти все. К чему тебе теперь ломаться и изображать невинность?

– Ах, вот как мы теперь заговорили?

– Именно так, и никак иначе. – Бунин понял, что пришло время брать инициативу на себя и начинать ломать ее, подчиняя своей воле и привязывая к себе. – К тому же что это ты так разволновалась? Думаешь, ты единственная обращаешься с такой проблемой и только тебе в голову пришла такая мысль? Должен тебя разочаровать, на сегодня – ты девяносто девятая в девятой сотне. Ясно, малыш?

– Но ведь она сказала, что ничем таким не занимается…

– Она сказала правду, чистую правду, но из этого вовсе не следует, что никто больше не занимается. Об этом ты не подумала? Я лее говорил тебе, что занимаюсь проблемой давно и помог очень многим мастерам. Некоторые из них хотели рекламы, популярности, славы – я им их обеспечил, но, скажу тебе по секрету, эти-то как раз мало что могут на самом деле. Серьезные профессионалы, мастера высочайшего класса, наоборот, миру являются редко и только в связи с крайней необходимостью, больше всего на свете эти люди ценят покой, тишину, безвестность и возможность спокойно работать для тех, кого они сами себе изберут. Разумеется, цены здесь совсем другие.

– Деньги меня не интересуют, – быстро парировала Ангел. Последнюю тираду Бунина она слушала затаясь, боясь пропустить любое слово. Она даже преобразилась внешне, забыв про гримасы, которые корчила постоянно, лицо ее от этого стало более миловидным, глаза распахнулись шире, а губы оказались по-детски пухлыми и слегка приоткрылись даже от напряженного внимания.

– Я это слышал. Но речь не всегда идет о деньгах.

– А о чем? – Она вся подалась вперед и обратилась в слух. Казалось, он рассказывает ей какую-то очень занимательную сказку, а она, девочка шести-семи лет, торопит его, стремясь быстрее добраться до самого интересного.

– Ну, знаешь ли, всего сказать тебе прямо сейчас я не могу. Я должен получить разрешение у мастеров, и, если они захотят работать с тобой, тогда тебе и будут объявлены условия.

– Но ведь они не знают меня совсем! Как они могут принимать решение, не зная меня?

– Они могут все. – Бунин, насколько хватило актерского таланта, постарался вложить в свои слова максимум зловещей тайны. – И прошу тебя, не задавай больше вопросов. Я и так сказал слишком много и могу быть наказан за это. На сегодня тебе должно быть более чем достаточно, что я вообще берусь обсудить твой вопрос с мастерами. Это все, что пока ты можешь знать.

– Но когда? Когда ты дашь мне ответ?

– Тебе очень надо, чтобы это было быстро?

– Очень! Ты даже не представляешь себе как. Ты сможешь поговорить с ними уже сегодня, а?

Соблазн ответить утвердительно был велик. Ведь курица, теперь он был в этом совершенно уверен, полностью заглотила крючок и просто сгорала от нетерпения расстаться со своими денежками. Однако он собрал волю в кулак и решил, что слишком быстрое согласие может несколько обесценить в ее глазах значимость происходящего. К тому же не мешало сейчас, не обещая пока ничего, вытянуть из нее некоторую сумму на «представительские расходы». Бунин чуть было не усмехнулся по поводу столь забавной в данном контексте формулировки, но вовремя спохватился и, напротив, состроив как можно более озабоченную физиономию, задумчиво посмотрел на часы.

– Нет, сегодня уже не получится. Если бы ты знала, в какую тьмутаракань мне придется из-за тебя ехать! Завтра с утра… А, черт! – Бунин досадливо поморщился. – И завтра ничего не получится.

– Почему?

– Потому что моего банкира завтра не будет в городе.

– При чем здесь твой банкир?

– Ну, это уже не твои проблемы, – довольно резко оборвал ее Бунин и задумался, демонстративно барабаня пальцами по столу. Однако потом, словно смягчаясь и не то чтобы отвечая на ее вопрос, а просто рассуждая вслух, медленно заговорил: – Деньги старцев (увлеченный игрой, он забыл, что ранее именовал их мастерами, но и она не обратила на это внимания), – разумеется, только часть их – хранятся в моем банке. Я обещал привезти им небольшую сумму в ближайший приезд и без денег появиться у них не могу, а наличности у меня сейчас, как назло, в обрез… С кредитки тоже такую сумму сразу не обналичишь… Нет, только послезавтра. Заберу деньги – и сразу к ним. Вернусь вечером поздно, так что встретимся мы с тобой, выходит… – Он сделал паузу, вроде подсчитывая, какой тогда будет день недели, совершенно справедливо полагая, что она немедленно и однозначно эту паузу заполнит. Так и случилось.

– Подожди! Какие глупости: послезавтра… послепослезавтра… Сколько ты должен им отвезти?

– Ну, думаю, что тысяч пять как минимум. Долларов, разумеется.

– Понимаю, что не тугриков. Слушай, с собой у меня только тысяча, но через три часа или даже два с половиной я привезу тебе остальные, и отправляйся к ним сегодня. Говори, куда? – Инициатива, похоже, опять начинала переходить к ней, по крайней мере, детскую непосредственность на лице снова сменили быстрые капризные гримаски, губы собрались в тонкую, злую и волевую линию, а глаза сузились, снова напоминая кошачьи.

Это Бунина категорически не устраивало. Ускользающие позиции нужно было срочно возвращать обратно. Ради этого он готов был пожертвовать и пятью тысячами долларов сиюминутно.

– Нет, этого я позволить не могу. Ты не можешь вмешиваться в наши отношения. Прости, я просто расслабился и наговорил тебе лишнего. Забудь. Ты ничего этого не слышала. Я позвоню тебе, как только вернусь, каким бы ни был результат. Давай телефон. – Он демонстративно извлек из кармана изящную записную книжку фирмы «Дюпон». Бунин знал толк в дорогих мелочах, которые, собственно, и формируют облик человека, и никогда на них не экономил. Вслед за записной книжкой на свет была извлечена массивная золотая ручка «Картье», с небольшим сапфиром-кабашоном, венчающим изголовье колпачка. Все это она заметила и оценила, явно тоже зная толк в подобного рода вещицах. Бунин в который раз похвалил себя за то, что не жлобствует по мелочам.