Текст книги "Исчадие рая"

Автор книги: Марина Юденич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

Марина Юденич
Исчадие рая

Часть первая

Официального названия у этого заведения не было, хозяева не сочли необходимым обозначить его как ночной клуб, или маленький отель с уютным баром, или сауну с опытными массажистками, как обычно стыдливо именуют публичные дома, в большом количестве процветающие ныне в Москве. Правда, несколько позже к заведению довольно прочно прилепилось цифровое сочетание «5005» – таков был номер пейджера директора-распорядителя, взятого учредителями с должности главного администратора солидного мюзик-холла. Это был очень элитарный публичный дом, не нуждающийся ни в рекламе, ни в новых клиентах и потому никогда и никак себя не рекламирующий. Было еще нечто, что гарантировало заведению покой и тишину, – местные, окружные и городские власти никогда и ни под каким предлогом не пытались даже переступить его порог или потревожить каким-либо другим образом. Впрочем, заведение, что справедливости ради необходимо отметить, и не давало для этого ни малейшего повода. Никогда. Здесь не бывало пьяных драк, разборок со стрельбой, в этих стенах ни разу не нанесли никому даже легких телесных повреждений и не покусились ни на чье имущество. Более того, когда один клиент в утренней похмельной спешке оставил на тумбочке возле кровати платиновые часы марки «Вашерон Константин» ценой не менее сорока тысяч долларов, ему немедленно с нарочным отправили их в офис, дабы не создавать неудобства отсутствием привычного хронометра на запястье. Это был действительно очень солидный публичный дом для очень солидных клиентов. Собственно, потенциальные клиенты создали и содержали его сами для себя и для того, чтобы при случае угостить нужных людей или прихвастнуть перед менее смекалистыми приятелями. Идея нескольких крупных российских предпринимателей была проста и гениальна, как, впрочем, и все, что они делали в пору своего блистательного взлета на вершины бизнеса. В самом центре столицы, на Пушкинской улице, было выкуплено несколько больших и грязных коммунальных квартир, занимающих два этажа. Добротный европейский ремонт, на который не жалели денег, и приложение талантливых дизайнерских рук в кратчайшие сроки преобразили прокопченные «вороньи слободки» в подобие уютного и почти семейного отеля с баром, небольшим рестораном, отличающимся тем не менее отменной кухней и высококлассным обслуживанием, – на нижнем этаже, и несколькими уютными, отменно декорированными номерами с огромными ванными, мраморными джакузи и прочими сантехническими изысками – на верхнем. Однако главным достижением заведения было изобретение (или повторение где-то опробованного?) вахтового метода работы персонала. Благодаря этому клиенты были гарантированы от любых притязаний случайных подруг, нежелательных встреч с ними на многолюдных сборищах московского бомонда, весьма неразборчивого в вопросах чистоты своих рядов, и далее от того, чтобы случайно выяснить и фривольной беседе с приятелем, что недавняя подружка у них была общей. Если, разумеется, таковым не было пожелание клиентов. Достигался этот весьма устраивающий всех эффект удивительно просто. В больших и малых провинциальных городах России специально обученные люди – «менеджеры по работе с персоналом» отбирали для работы в заведении юных женщин. Это ни в коем случае не были местные проститутки и даже особы, известные легкостью нравов. Напротив, в поле зрения менеджеров попадали благополучные девочки из хороших семей, студентки, сотрудницы приличных фирм, примерные юные жены и молодые матери семейств. Далее все происходило чинно, пристойно и в определенном смысле порядочно по отношению к кандидаткам. По крайней мере, им совершенно откровенно объясняли характер и особенности их будущей работы и, разумеется, сумму гонорара в случае ее успешного выполнения. О санкциях, ожидающих нарушительниц контракта, разговор гоже велся весьма подробно. Главное было в том, что предлагаемая работа была временной – на период отпуска, каникул, поездки в Москву за покупками, сдачи экзаменов в столичный вуз, аспирантуру – вариантов было великое множество, а срок контракта ограничивался двумя-тремя неделями. Гонорар же, напротив, был неправдоподобно высоким. При этом оговаривалось, что по истечении контракта кандидатка не имела права появляться в стенах заведения, выяснять личности его клиентов или искать с ними встречи. Контракт таким образом был строго разовым. Нарушение этой заповеди оговаривалось вместе с прочими санкциями, весьма суровыми и очень убедительными в устах опытных менеджеров. Такова была система. Осталось только добавить, что процент отказов был крайне невелик, большинство же милых провинциальных барышень и юных дам с удовольствием проводили несколько недель в столице, благополучно возвращаясь в родные пенаты с деньгами, заработать которые в любом другом месте было бы просто нереально. Само собой разумеющимся было и то, что большинство путешественниц и отпускниц не склонны были распространяться после о подробностях своей короткой отлучки. Потому информация о заведении практически никогда не выплескивалась на публику.

Однако все рано или поздно проходит в этом мире. Он переменчив и, быть может, потому существует так долго.

Было около трех часов пополудни, когда в баре заведения раздался телефонный звонок. Трубку сняла главный менеджер – выпускница престижного некогда Института народного хозяйства имени Г.В. Плеханова – Анна. Собственно, более и некому было этого сделать: бар был пуст – время клиентов еще не настало, хотя некоторые из них и днем забегали на Пушкинскую – пообедать и обсудить неотложные дела, – заведение, кроме всего прочего, постоянно проверялось на наличие прослушивающей техники – владельцы гарантировали и в этом смысле полную безопасность и конфиденциальность. Бармена за ненадобностью Анна отпустила по своим делам: клиенты если и появлялись днем, то в ресторане; девочки самостоятельно услугами бара не пользовались – здесь все было очень дорого, – и Анна, наслаждаясь редкими минутами тишины и одиночества, разбирала финансовые документы, потягивая минеральную воду с лимоном – она всерьез следила за своим здоровьем и вела совершенно правильный образ жизни, с посещением тренажерного зала, бассейна и теннисного корта. В свои тридцать выглядела совсем юной, впрочем, отчасти это было продиктовано нежеланием слишком уж отличаться от действительно юного персонала, превращаясь, таким образом, в классическую «мадам». Нет, Анна была главным менеджером, и это ее вполне устраивало.

Звонок не удивил и уж тем более не испугал ее: день клонился к закату, кто-то, возможно, решил заранее предупредить о своем приезде.

– Алло-о! – Голос на том конце провода был женским. Мало того, это был очень неприятный голос: высокий, ломкий, с отчетливо звучащими истерическими нотками.

Анна почувствовала смутную тревогу, оттого что голос был женским и незнакомым – посторонние женщины в заведение не звонили никогда. Если только незнакомка не ошиблась номером. Но уже в следующую секунду стало ясно, что ни о какой ошибке не может быть и речи. Неприятный голос, совершенно развязно к тому же, продолжал:

– Это публичный дом? Я правильно попала? Подождите, не вздумайте вешать трубку. Я же знаю ваш номер и адрес, так что сами понимаете…

– Это частный клуб. Впрочем, я вас слушаю. Что вам угодно? – Анна действительно растерялась, хотя была дамой не робкого десятка. Однако такая ситуация складывалась впервые за три года ее работы в заведении. С одной стороны, опасаться особо было нечего – местные власти, в том числе и милиция, были в курсе всего здесь происходящего, по никогда не высказывали ни малейшего неудовольствия, ибо вниманием, лаской и кое-чем более материальным обделены не были. Чья-то ревнивая жена? В этом случае ситуация осложнялась. Дамочку надо было как-то успокоить и нейтрализовать, а уж потом пусть муж принимает адекватные меры. Был еще один вариант – самый паршивый, но поразмыслить о нем Анна не успела – мысль ее, словно подхваченная незнакомкой, прозвучала тут же, и в самом худшем ее варианте.

– Частный клуб? – Женщина визгливо рассмеялась, фальшиво, неестественно, как отрицательная героиня в очень плохом сериале. – Теперь, значит, это так называется. Ну, хорошо, пусть будет – частный клуб. Так вот что, радость моя… Кстати, ты ведь, наверное, Анна? А? Молчишь? Значит, я права. Видишь, я все про ваш – ха-ха – частный клуб знаю. Так вот, Аннушка, вашим частным клубом о-очень заинтересовалась одна о-очень популярная газетка. Думаю, ты догадываешься какая, ты ведь умненькая, образованная девочка – за это тебе и платят столько. Не беспокойся, я-то, конечно, знаю, сколько, но никому не скажу, даже твоим папе с мамой, которые все удивляются, как это тебе посчастливилось устроиться по специальности на такие большие деньги. Пока не скажу. И газетке ничего пока, кроме самых общих фактов, тоже не скажу. Но это все – пока. Понимаешь?

– Я вас поняла. Но что хотите вы? Если денег, то я не уполномочена принимать решения по этому вопросу и мне потребуется время…

– Забудь об этом, Анюта. Денег мне не надо. Пожелай я заработать на вашем борделе, газетчики, а вернее, их хозяин отвалил бы мне любую сумму. Нет, мой вопрос – совершенно в твоей компетенции.

– Что?

– Я буду звонить тебе каждый вечер, а может даже и не каждый, это как получится, и задавать один-единственный вопрос, вернее, называть одно-единственное имя. А ты мне будешь давать один-единственный ответ – да или нет. Есть этот человек у вас или отсутствует. Вот и все. Это ведь совсем не больно, правда?

– Но об этом рано или поздно узнают, и я потеряю работу…

– Это совсем не факт. А если я сейчас рассержусь, ты потеряешь работу немедленно, потому что я позвоню Вадику. Правильно? Он же у вас главный уполномоченный от господ учредителей? И расскажу ему, что это ты ведешь переговоры с газетой и дала мне все ваши координаты, и пароли, и список постоянных членов – он у меня есть, не сомневайся. А потом я позвоню твоим несчастным старичкам: вот им-то точно придется тяжко. А? Профессорская внучка, отличница, ленинская стипендиатка и… мадам в публичном доме. Сумеет мама это пережить? Я слышала, последнее время с сердцем у нее совсем плохо…

– Кто вас интересует?

– О! Значит, мы договорились? Чудненько. Но сразу я тебе не скажу, я буду звонить иногда но вечерам и тогда назову тебе имя. Чао-о, бомбина, sorry!

Короткие гудки ударили в барабанную перепонку. Ревнивая жена. Чья-то ревнивая жена или любовница. Но разве от этого легче? Она озвучила вариант, о котором совсем недавно, долго и без особого толку беседовала Анна с одним из наиболее серьезных и талантливых представителей предпринимательской элиты, одновременно – одним из учредителей заведения. Проблема состояла в следующем – продолжающийся передел гигантских пластов государственной собственности, попутно со всем прочим, порождал страшные коллизии в человеческих отношениях – непримиримыми врагами становились неразлучные друзья и партнеры, предательство стало признаком хорошего тона, звучали выстрелы, комбинировались фальшивые уголовные дела, страницы прессы захлестнули волны компромата. С одной стороны, на них никто уже не обращал внимания, но это утверждение распространялось лишь на обычных людей, которых высокопарно именовали электоратом, однако мнением их всерьез никогда не интересовались. Однако в нужный момент очередной газетный пасквиль вдруг оказывался на нужном державном столе – с плеч летела чья-то чиновничья голова, а из – под ног у тех, кто ставил на эту голову, а вернее на всю фигуру в целом, медленно и неумолимо уплывал очередной гигантский пласт национального достояния. С этой точки зрения, заведение становилось ахиллесовой пятой породившей его команды, и об этом один из ее лидеров откровенно говорил с Анной несколько дней назад. Он вообще благоволил ей и тогда, во время малоприятного разговора, скорее успокаивал, чем путал:

«Я полагаю, что закрывать вас так или иначе придется, но ты не должна беспокоиться по этому поводу – работаешь ты высокопрофессионально, главное – понимаешь и чувствуешь людей. Так что о будущем своем не переживай. Но было бы неплохо, если бы удалось продержаться еще немного. Вы практически не засвечены – и это отчасти твоя заслуга. У меня же сейчас на крючке пара жирных ребят, из новых, их очень надо развеселить здесь по полной программе. Потом – хоть потоп. Ликвидируемся так тихо, что никто и не вспомнит, что существовали в природе. Даже «вороньи слободки» восстановим со всеми их обитателями. – Он живо рассмеялся, представив сцену восстановления «слободок», но глаза за стеклами тонких очков сохранили суровое выражение. – Но – две недели. Слышишь, девочка, мне нужны две недели. Утрой охрану, девочек посади под домашний арест, пусть заказывают все что хотят, по любым каталогам, но никакого общения с внешним миром. Тут еще эта вонючка… – он назвал именно ту газету, на которую ссылалась звонившая женщина, – окончательно легла под… – прозвучало известное имя бывшего его приятеля, ныне – увы! – едва ли не главного конкурента. – Продержись, девочка, ладно? Потом – ничего не пожалею».

Такой состоялся у них разговор. И теперь – этот звонок, неизвестная шантажистка угрожала именно тем, чего опасался патрон. Однако из этой ситуации еще мог отыскаться выход. Дмитрий Рокотов, так звали ее недавнего собеседника, слыл человеком умным и изворотливым: возможно, он без труда нашел бы средства быстро вычислить и заставить замолчать наглую дрянь, которая почти десять минут измывалась над ней, доведя до полного изнеможения. Но было еще одно обстоятельство – и тут Дмитрий был не помощник. Более того, ей и в голову не пришло бы рассказать ему об этом, потому что его изощренный, сильно напоминающий сложную электронную машину ум понять ЭТО не смог бы. Никогда. ЭТО было не логическое построение, а его мозговой компьютер такие вводные не принимал. Не умел.

Речь шла о родителях Анны, ныне пенсионерах, а в прошлом скромных научных работниках, не пожелавших использовать в качестве карьерного трамплина громкое имя и немалые заслуги перед Отечеством одного из ее дедов-академиков. Потому себе они избрали иную, чем у него, область исследований и честно служили науке, во имя ее самой, а не ученых степеней, титулов и регалий. Они были уверены, что после очень тяжелого периода судьба вдруг улыбнулась их маленькой семье, все это время еле-еле выживающей на две скромные пенсии, и Аннушка нашла прекрасную, интересную работу по специальности, к тому же очень высоко оплачиваемую, в солидной коммерческой фирме. Открывшийся обман – права была проклятая незнакомка! – вполне мог стоить им обоим, а особенно маме, жизни.

Красивая, молодая, умная, не теряющая самообладания в критических ситуациях, неизменно ровная в общении с кем бы то ни было, женщина – главный менеджер самого элитарного публичного дома столицы, опустив трубку телефона, сидела в пустом баре своего заведения и впервые за все последние годы, собственно, именно с той поры, как нашла эту работу, не знала, что ей делать дальше. Состояние ее было немного похоже на то, когда окрыленная «красным» дипломом выпускница престижного столичного вуза ринулась на поиски работы, уверенная, что десяток, если не сотня, солидных компаний с радостью воспользуются ее добротными знаниями, цепким умом и бесспорным человеческим обаянием. Ей потребовался месяц суетной бесцельной беготни по разным конторам, чтобы окончательно убедиться: никто нигде ее не ждет. Никто и нигде, кроме двух очень пожилых и, несмотря на это, очень наивных идеалистов в маленькой, давно требующей ремонта квартирке, единственным украшением и богатством которой были книги. Тогда она сидела почти так же, как сейчас, на убогой кухоньке родительского дома и совершенно не понимала, что и как ей делать дальше. Но все же тогда все было несколько иначе, потому что за ее плечами не было последующих трех лет, и она подсознательно все же надеялась если не на справедливость, то на чудо. И чудо произошло, правда, это было какое-то стыдное, ущербное чудо. Теперь надежды на чудо уже не было. Зато было устойчивое ощущение глухого тупика, когда со всех сторон нависают мрачные фасады угрюмых домов, в них не светится ни одно окно, а впереди – близко, почти у самого лица, такая же угрюмая, высокая и беспросветная, глухая стена.

Хлопнула входная дверь бара: возвратился бармен, бросил на ходу что-то легкомысленное и скрылся за стойкой. Там полилась вода: бармен готовился к вечеру, к приему первых гостей, которые появятся – Анна взглянула на часы – о! – уже через полчаса, а может быть, и раньше.

Ей тоже следовало приступить к работе: подготовить прошлые счета постоянных клиентов, разложить их в именные конверты, подняться наверх – проверить девиц в их роскошных будуарах… Да мало ли что еще предстоит сделать, решить, отменить, организовать на бегу, походя, одновременно развлекая первых посетителей легким светским трепом. Сможет ли она работать сегодня? Сможет! Анна решительно тряхнула коротко остриженными светлыми волосами. Сможет, черт возьми! А решение придет само собой, обязательно придет, иначе невозможно. Для начала нужно выяснить, кто из клиентов интересует эту сумасшедшую, а там, возможно, и отыщется правильное решение.

Секьюрити снизу доложил по рации, что прибыла первая машина с хорошо известным номером: постоянный и довольно симпатичный клиент вошел в подъезд…Анна поспешила встретить его у двери. «Все, вечер начался, – как могла, бодро сказала она себе, пытаясь хотя бы на время вернуть обычное состояние души, но, продолжая фразу, эхом откликнулось ее сознание: – И значит, уже сегодня она может позвонить и потребовать информацию. Уже сегодня, более того – уже сейчас…»

Этим утром она проснулась в самом дурном расположении духа. Ярко светило солнце, и день занимался явно приветливый: яркий, прозрачный, пронизанный запахом свежей травы, рано распустившейся сирени, кусты которой заглядывали в большое окно спальни, звонким восторженным гомоном птиц. От всего этого, однако, стало только хуже. Странно, как быстро и разительно переменилось все в ее жизни. Еще недавно совсем, какой-нибудь месяц тому назад, вместе с нею непременно просыпалось и ее счастье. По крайней мере, ощущение было именно таким – она открывала глаза и, еще не поняв толком, что проснулась, что наступил новый день, не вспомнив, что было накануне, и не сообразив, что ожидает ее впереди, испытывала острое, почти физически ощутимое счастье или по меньшей мере радость, просто оттого, что она, Лена Егорова, девица шестнадцати лет от роду, проснулась. Общая большая радость распадалась на радости и приятности поменьше и совсем крохотные, наподобие радужных теплых брызг, сверкающих на солнце, даже если день оказывался вовсе не солнечным.

Теперь все было не так. Все изменилось, причем в самую худшую сторону. Да, проснулась она, и день приветливо улыбается ей в распахнутое окно, но только очень коварная и обманчивая она, эта улыбка, потому что день этот не принесет ей ничего хорошего. А почти наверняка добавит еще пригоршню горя к тому безмерному, страшному, мучительному, что и так переполняет до краев и терзает нещадно ее маленькую душу. Да, все изменилось теперь.

В ее короткой жизни вообще многое уже успело поменяться. Перемены эти были самые серьезные, преображающие не что-то там отдельно взятое, а всю жизнь, целиком, решительно и самым чудным образом. По это всегда были перемены к лучшему.

Надо сказать, что Лена, будучи совсем еще маленькой девочкой, всегда очень хорошо знала, почему происходят перемены в ее жизни, и перемены эти замечала и чувствовала очень остро. Правильнее, впрочем, будет сказать не «почему происходят», а «от кого исходят». В том смысле, что все перемены в короткой Лениной жизни всегда были связаны с одним-единственным человеком. Человек этот был ее отцом. И поскольку перемены, как было уже сказано, всегда преображали жизнь Лены только к лучшему, отца она любила безумно. Впрочем, так думала она, будучи совсем маленькой девочкой, в том возрасте, когда обязательный как корь детский эгоизм достигал своего пика. Позже, когда он неизбежно, как любое временное явление, пошел на убыль, она даже устыдилась этого, почувствовав себя виноватой перед отцом за свою невольную, бессознательную меркантильность. И от этого любовь ее еще более возросла. Теперь она до краев заполняла ее душу, заслоняя собой все прочие чувства, коих в душе Лены Егоровой умещалось немало. Но все они были как-то во-вторых. Во-первых было чувство огромной, нежной, беззаветной любви к отцу.

Лена Егорова росла очень чувствительным человечком, остро переживающим то, что другие дети, как правило, вообще не замечают. Потому так памятны были ей происходящие доселе перемены.

Она родилась в семье очень бедной, влачившей почти нищенское существование, и слишком рано с точки зрения законов развития человеческой, и детской в том числе, психики осознала этот плачевный факт. Противоестественно рано. Более того, осознание это заставило ее не по-детски остро ощутить неполноценность своей семьи, а значит, и свою собственную и от этого жестоко страдать. Определенно, Лена была не совсем обычным ребенком.

Родители ее были в ту пору очень молоды. Лена родилась, когда они еще учились на пятом курсе в одном институте, на одном факультете и даже в одной группе. Семейный бюджет, таким образом, складывался из двух стипендий и составлял в сумме всего восемьдесят рублей. Шел год одна тысяча девятьсот восемьдесят второй – сумма по тем временам была катастрофически мала. При этом оба ее родителя были отнюдь не сироты и нельзя сказать, что бабушки и дедушки Лены были людьми неимущими или монстрами, отвернувшимися от собственного потомства. Не возражали обе семьи и против раннего брака своих отпрысков, которые, познакомившись на первом курсе, к окончанию третьего отправились под венец. Просто обстоятельства сложились таким несчастливым для молодой семьи образом, что родители обоих супругов оказались людьми исповедующими одни и те же принципы. Суть этих принципов заключалась в том, что человек, решивший создать семью, стало быть, достаточно созрел для того, а посему обязан эту семью содержать. Сами они прожили почти одинаковые жизни, что было в общем-то и немудрено в стране, обожавшей всех строить по ранжиру и росту и превыше всех прочих достижений общественного строительства почитавшей равенство. Посему старшее поколение одинаково рано было лишено родительской опеки и выживало самостоятельно осваивая целинные земли и неся вахту в далеких северных гарнизонах. Достаток приходил постепенно, был напрямую связан с ростом по службе (слово «карьера» в ту пору было скорее ругательным и вряд ли уместным), посему к каждому новому его проявлению – будь то новая квартира, автомобиль, кухонный гарнитур или цветной телевизор – относились трепетно, как к чему-то данному единожды и на всю жизнь. Причем и не данному вовсе, а заработанному тяжким, изнурительным трудом.

Та же ситуация складывалась и с денежными накоплениями – их хранили на сберкнижках, скрупулезно подсчитывали набегающие проценты и думать не смели воспользоваться хотя бы рублем. Посему мысль поделиться чем-либо из накопленного за годы жизни и, по существу, определяющего степень общественного признания семьи и положение ее в социуме, даже не приходила родителям обоих супругов в голову. В то же время существовали устойчивые традиции, соблюдение или нарушение которых тоже говорило о местоположении «ячейки» на социальной лестнице. Следуя им и не желая принижать свой общественно-значимый уровень, родители «сбросились» и приобрели молодым однокомнатную квартиру в новом, отдаленном, но довольно престижном районе Москвы. Один из отцов, ожидая очереди на новенькие «Жигули», счел для себя возможным распрощаться со старым «Москвичом». Передано и куплено было также кое-что из мебели, посуды и электроники – на этом программа обеспечения молодого поколения была выполнена. Разумеется, сердобольные матери периодически подбрасывали молодой жене банку домашнего варенья или маринованных огурчиков, делились свежеиспеченными пирогами или раздобытой по случаю колбасой «салями». Отцы же предпочитали исподволь сунуть молодому супругу десятку-другую с премии или какой-нибудь халтурки, но все это было от случая к случаю. Стабильный же доход молодых равнялся восьмидесяти рублям, и это было все, на что они могли твердо рассчитывать. При условии, разумеется, что успеваемость их будет соответствующей – иначе был риск лишиться и этого.

Рождение Лены мало что изменило в их жизни в положительную сторону. Нищета озлобляла и отупляла, и не было сил даже радоваться родительскому счастью. Зато проблемы умножились многократно.

Отец, поразительно, неправдоподобно худой даже для очень молодого мужчины, напоминавший скорее мальчика-подростка, быстро стал нервным, истерически реагирующим на любое замечание, в институте стали замечать резкие перепады в его настроении: порой он совершенно беспричинно дерзил, порой – становился замкнутым и не желал вступать в общение, если этого не требовала необходимость. Он много работал, перебиваясь не только традиционными студенческими заработками – разгрузкой вагонов и машин, но и применяя свои профессиональные знания – пытался писать только входившие в оборот компьютерные программы, занимался починкой компьютеров же, а заодно и любой другой электронной техники. Это приносило некоторые деньги, но заработки были непостоянными и, кроме того, он имел вредное, с точки зрения жены, обыкновение на первые же свободные копейки накупать специальных книг по электронике и кибернетике (это было еще хоть как-то объяснимо!), но он к тому же увлекался еще и философией – и появление на книжных полках в нищем доме антикварных томиков Бердяева приводило, как правило, к большому скандалу со слезами, криками и взаимными упреками.

С матерью Лены все обстояло еще хуже. Она выросла в очень простой и очень бедной семье, к тому же не в Москве, а в маленьком подмосковном городишке, почти селении. С рождения была удивительно некрасива и относительно рано поняла, что единственным возможным для нее способом как-то устроиться в жизни может стать получение приличного образования. С той поры все свои силы и устремления она направила на учебу и, не будучи от природы наделена ни талантом, ни даже просто способностью на лету схватывать знания, грызла гранит науки, уповая лишь на собственное усердие и волю. В том преуспела. Школу она окончила с золотой медалью, в институт, специально избрав не очень престижный вуз, чтобы поступить уж наверняка, естественно поступила с первого раза и все годы училась на «отлично», постигая науки по-прежнему посредством упорного сидения и зубрежки. Сложившаяся и укоренившаяся с годами привычка педантично штудировать учебный материал, часами высиживая за написанием конспектов и постоянно следя за тем, чтобы не выбиться из построенного ею же самой графика освоения наук, привнесла серьезные изменения и в ее характер. Она стала сухой, педантичной, с изрядной долей занудства, скрупулезно соблюдающей псе правила и инструкции, кем и когда б они ни были составлены, к этому добавился ощутимый авторитаризм, базирующийся на принципе: «Я это знаю наверняка, и, стало быть, все должны поступать именно так, и никак иначе». Замужество только утвердило ее в правоте своих жизненных устоев и принципов, и с первых же дней совместной жизни она повела самую решительную борьбу за приведение характера, привычек и всего образа жизни мужа в соответствие с ними. Сопротивление подавлялось немедленно и жестоко, с использованием всех имеющихся в арсенале средств, начиная от изгнания на лестничную площадку и заканчивая изъятием всей скудной наличности, а заодно водительского удостоверения, студенческого билета и паспорта. Все это сопровождалось криком, слезами, драками, запиранием в ванной или на кухне с угрозами немедленно вскрыть вены или выброситься в окно. Зато она безропотно терпела их вечную нищету, не требовала нарядов, полагая, что не они украшают порядочную женщину, и вообще, в части материальных благ, включая пищу, которую они потребляли, была крайне неприхотлива.

При всем этом Лену они любили, каждый, разумеется, по-своему. Мать видела первейшей и наиглавнейшей своей целью приучить девочку, уже с первых дней своего существования, жить правильно – режим месячной Елене, таким образом, был определен самый жесткий и соблюдался неукоснительно. Отец дочь боготворил, как величайшее чудо мироздания, и начал с первых же дней работать над развитием ее интеллекта – подолгу разговаривал с младенцем, читал ей какие-то весьма заумные сказки с философской подоплекой, много и с удовольствием, когда позволяло время, гулял.

Однако любовь любовью, но отсутствие денег ощущалось все сильнее. Бывали дни, когда еды в доме не было вовсе. Тогда отец ехал на Кузнецкий моет продавать свои книги, благо самая читающая нация в мире испытывала серьезные проблемы в удовлетворении своих интеллектуальных потребностей. Для него это было равносильно потере пальца или даже целой руки, но делать было нечего.

Однажды мать несла ее на руках в районную поликлинику несколько кварталов под проливным дождем, потому что старенький «Москвич» на ту пору был в очередной раз сломан, а пяти копеек на метро или автобус у нее не было. Безбилетный же проезд противоречил ее незыблемым жизненным принципам.

Отцу приходилось, порой в самом прямом смысле этого слова, рисковать жизнью. Отправившись собирать початки на кукурузное поле, подступавшее тогда прямо к стройным кварталам нового микрорайона, он чуть не погиб, потому что из высоких зарослей кукурузы на него неожиданно выскочил огромный кабан-секач, неведомо как забредший на самую окраину мегаполиса. В другой раз ему раздробили череп двое ночных пассажиров, не пожелавших расплачиваться с худосочным «чайником», подвозившим их из центра на дальнюю окраину. Вообще дареный «Москвич» в качестве основного кормильца явно не состоялся – он чаще стоял в ремонте, чем ездил, и требовал на свое содержание и обслуживание нереальные для бюджета семьи суммы.

Лену одевали в ползунки, а позже – колготки и платьица, курточки, шубки и шапочки, собранные сердобольными дальними родственниками, подросшие дети которых давно уже щеголяли в джинсах. Надо ли говорить о том, какого качества были эти вещи. Парадоксально и почти невероятно, но Лена их помнила. Более того, она хорошо помнила, как ненавидела и стеснялась этих обносков, и от этого, а не от замкнутости характера, как говорили взрослые, росла девочкой нелюдимой, сторонящейся сверстников и всем праздникам на свете предпочитающей возможность, забившись в пыльный полумрак своего уголка, отгороженного от общей комнаты книжной полкой, читать, читать и читать – все подряд, что попадалось под руку. А стараниями отца под руку попадалось многое.