Текст книги "В паутине иллюзий"
Автор книги: Марина Болдова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
Глава 6
Виктория Павловна с досадой отодвинула от себя кипу папок. «Как сквозь землю!» – подумала она и взяла со стола мобильный.
– Руфина, зайди, – резко приказала она и отключилась, не дожидаясь ответа. Церемониться с подругой она не привыкла – подчиненное положение завхоза та приняла с первого дня работы в детском доме.
Крепкая, по-мужски плечистая и высокая, Руфина вошла в кабинет, задев плечом дверной косяк.
– Дверь закрой.
– У меня там бардак полный! Стоило уехать на неделю! Случилось что?
– Подождет твой бардак. Присядь. Помнишь Нюшу, подкидыша?
– Могла б не спрашивать. – Руфина отвела взгляд, усаживаясь на край стула.
– Да не комплексуй ты! Все мы тогда правильно сделали! Я не об этом. Ты папку с ее делом не брала? – Виктория Павловна в упор смотрела на подругу.
– На кой она мне? Да что случилось-то?
– Нет папки. Все обыскала!
– Зачем она тебе понадобилась?
– Представь, будущий ее опекун приходил. Амелин-старший. Он интересовался личным делом Нюши.
– Какой еще опекун?
– Ты хоть в курсе, что Амелин с женой погибли?
– Как?!
– Авария. С утра зашла б ко мне – знала бы! – упрекнула Виктория Павловна.
– Да меня сразу девки наши в дела втянули, потом продукты пришли, думала, после обеда заскочу. Вот. – Руфина вынула из кармана халата небольшую коробочку. – Это тебе от Софки. Ее последняя работа, единственный экземпляр. Она сейчас почти не занимается стеклом, малыш все время отнимает. Ну и карлик этот ее, Эмилио. Впрочем, муж и отец он нормальный!
Руфина усмехнулась.
– Только ростом не вышел, теще по плечо, – ответила на усмешку подруги Виктория Павловна, рассматривая фигурку лягушки из цветного стекла, которую достала из коробочки. – Ох хороша жабка! Все ж Софка твоя – талант!
– Не пойму только, в кого. Родные мать с отцом – пропойцы, дед с бабкой как в кино – свинарка и пастух!
– А Софа назло предкам в Италии, с любящим мужем, в достатке и радости. Твоя заслуга. Вот Нюше повезло меньше. С самого рождения одни несчастья. Теперь и приемных родителей потеряла. Ладно. Мне папка с ее делом очень нужна. Понять не могу, куда засунула? Если не брал никто? – Виктория Павловна опять в упор посмотрела на Руфину.
– И не смотри так на меня! Не брала! Мне позора того раза хватило! Пошла у тебя на поводу, до сих пор каюсь. У тебя все? Мне некогда. – Руфина грузно поднялась со стула.
– Ладно, не обижайся. Вечером домой зайдешь? Мишки не будет, он на вахте, отбыл вчера. – Виктория Павловна знала, что Руфина на дух не выносит ее мужа.
– Придется! Подарок-то мой сюда не потащу, не надейся, – уже спокойно сказала Руфина, открывая дверь кабинета. – Только пиццу не заказывай, уже тошнит от нее. Я вино принесу, коллекционное белое сухое. Эмилио для тебя выбирал в своем погребе, цени!
– Поняла, закажу закуску в ресторане, – рассмеялась Виктория Павловна.
«Похоже, все же Руфина взяла и выкручивается. Странно, зачем? В ней нет ничего такого!» – Виктория Павловна искренне не могла найти причину. Все, что могло бы заинтересовать подругу, она хранила дома: крестик и медкарта роженицы лежали в обувных коробках в гардеробной. Совесть проснулась? Или тут что-то другое? Нужны деньги? Вроде не бедствует, все, что Софка присылала, откладывала. На поездку в Италию ни рубля не заняла. Квартиру выкупила еще в прошлом году. С банком расплатилась полностью, это точно.
Загадки Виктория Павловна не любила. Обладая характером властным, не терпела неизвестности и ускользнувших от ее внимания ситуаций. Порой просыпалась среди ночи, обдумывая нерешенную задачу, мучилась, пытаясь заснуть снова, принимала сильное снотворное и лишь с его помощью проваливалась в глубокий сон. А утром не слышала звонка будильника. Если бы не муж, просыпавшийся в силу привычки всегда рано, Виктория Павловна частенько опаздывала бы на службу.
…Странная, как считали все, кто их знал, дружба двух очень разных девочек, Виктории Соловьевой и Руфины Грассо, началась в пятом классе. Приехавшие из столицы мать и дочь Грассо поселились в генеральском доме, что само по себе давало определенный статус. Вещи им разгружали солдаты, но никакого мужчины в генеральском чине, кто бы мог назваться мужем Марии Грассо, офицерские жены не наблюдали. Перезваниваясь друг с другом в надежде узнать хоть что-то о новых жильцах, давно сплотившийся женский коллектив решил – пытать вечером вернувшихся со службы мужей до полного прояснения ситуации. На следующий день, поняв, что информации опять нет, самая старшая из всех, генеральская вдова Нинель Яковлевна Петренко, решительно звонила в дверь новой соседке. Вид открывшей ей в одиннадцать утра заспанной женщины, явно разбуженной ее настойчивым трезвоном, привел гостью в шок – офицерские жены вставали рано, готовили мужьям завтрак, провожали на службу. Таков порядок. Спать почти до полудня считалось… невозможным. Вежливо пожелав доброго утра, не подав даже виду, что она в недоумении, Нинель Яковлевна извинилась за раннее вторжение и развернулась, чтобы уйти. Ее остановила рука, легко коснувшаяся плеча. Мелодичным голосом новая соседка попросила ее остаться. Если Нинель Яковлевну не смущает ее «неприбранный» вид и полный «раскардаш» в квартире. Нинель Яковлевна уверила, что ничуть. Пробираясь по коридору среди узлов и коробок, поддерживая за полу шелковый пеньюар, Мария Грассо изредка оглядывалась на вдову, как бы приглашая ту за собой. Нинель Яковлевна в силу возраста и грузной фигуры двигалась не так быстро и легко. Это маленькое путешествие по захламленной квартире закончилось на кухне, где Нинель Яковлевна с облегчением опустилась на венский стул. Мария уже доставала из коробки на окне турку и банку с кофе. Мед в фарфоровой чашке, печенье и конфеты на тарелочке, сахарница уже нашли свое место на овальном столе, занимающем большую часть немаленького помещения. Пока хозяйка молча варила кофе, разливала его по чашкам, Нинель Яковлевна цепким взглядом подмечала даже незначительные детали. А они удивляли. Даже настораживали. Явно антикварный буфет, его же ровесник обеденный стол, кружевная скатерть тонкой ручной вязки, небрежное, почти кощунственное отношение хозяйки к изящному немецкому фарфору наводили на мысль, что Мария Грассо живет в этой роскоши повседневно, используя вещи по назначению, а не выставляя исключительно для гостей. Мария предложила к кофе сливки и мороженое, но Нинель Яковлевна отказалась. В ароматных тонкостях напитка она не разбиралась, предпочитая краснодарский чай, простой и понятный, расфасованный и упакованный в родном крае, откуда увез много-много лет назад ее, молодую казачку, новоиспеченный муж-лейтенант.
Разговор не клеился, вопросов у вдовы было много, главный, о муже, она задать не решалась. Выпив кофе, аккуратно поставив чашку на блюдце, Нинель Яковлевна решила, что пора уходить. В этот момент где-то в другом конце коридора скрипнула дверь. «Дочь проснулась», – улыбнулась Мария и тут же кинулась к холодильнику. Дальнейшие ее действия напоминали хорошо отработанные движения танцовщицы – поворот, маленькая кастрюлька уже на плите, свист чайника и тугая струя кипятка льется в приготовленную заранее чашку, еще поворот – горячая жидкая каша в тарелке, несколько грациозных движений руками – на подносе, на льняной салфетке волшебным образом разместился завтрак.
Нинель Яковлевна завороженно следила за хозяйкой и упустила тот момент, когда пришла девочка. Вежливо поздоровавшись, она приняла из рук матери поднос, но уходить не собиралась.
– Познакомьтесь, моя дочь Руфи, Руфина. А… – Она замялась. Нинель Яковлевна только в этот момент поняла, что так и не назвала свое имя.
– Я – Нинель Яковлевна Петренко, ваша соседка из квартиры напротив, детка, – сообщила она девочке.
– Очень приятно. – Руфи вопросительно посмотрела на мать, та кивнула, и девочка ушла.
Нинель Яковлевна не смогла скрыть изумления, Руфина ничуть не напоминала мать. Роста она была высокого, статью напоминала скорее саму Нинель Яковлевну, а низкий голос мог бы принадлежать взрослому парню. Мария, словно прочтя ее мысли и в очередной раз из-за реакции людей пожалев дочь, сообщила просто: внешностью она в отца, и у нее диабет. Изумление Нинель Яковлевны сменилось искренним сочувствием – имея аналогичную болячку, она как никто понимала сложности простого быта девочки.
Уже дома, припоминая подробности дальнейшего разговора с соседкой, Нинель Яковлевна пришла к выводу, что так ничего о ней и не узнала, зато о себе и соседях выложила все. Не имея рядом ни детей, ни внуков (сын с семьей жил на Дальнем Востоке), вдова прониклась заботой о «двух девочках», которые, как она для себя решила, были совсем не приспособлены к жизни в провинциальном городе. Обладавшая не таким мягким и добрым характером, ее подруга из второго подъезда, Ольга Ивановна, трезво оценивая благосостояние совсем не бедствующих «девочек», советовала не налегать на помощь – в благодарность столичных дамочек не верила, будучи не раз обиженной своей московской невесткой. Нинель Яковлевна лишь отмахивалась. Присматривая за Руфи, особенно по вечерам, когда та оставалась дома одна (Мария служила в театре гримером), вдова однажды с удивлением обнаружила, что к ней часто приходит одна и та же девочка. Все бы ничего, но что-то женщине, посматривающей в дверной глазок на входную дверь соседей, в ней не нравилось. То ли внешний ее потрепанный вид, то ли то, что она все время оглядывалась по сторонам, прежде чем зайти в квартиру, то ли очень позднее время визитов. Однажды, выдержав паузу в два десятка минут после ее прихода, Нинель Яковлевна, наложив в тарелку домашнего несладкого печенья, решительно позвонила в дверной звонок. Открыла немного смутившаяся Руфи. Впустив соседку в квартиру, девочка, однако, явно не собиралась приглашать ее пройти дальше. Но генеральская вдова отступать не собиралась и прямиком направилась на кухню. Картина, представшая ее взору, не понравилась сразу: на подоконнике, болтая ногами, сидела девочка и что-то жевала. Опять же, все бы ничего, но на девочке была пижама Руфи! Буркнув: «Здрасьте», – девица соскочила с подоконника, протиснулась мимо вдовы к двери и вышла из кухни.
– Что ЭТО было? – возмущенно спросила Нинель Яковлевна у совсем смутившейся Руфины.
– Моя школьная подруга Вика. Мама разрешила ее приглашать, – тихо ответила та.
– Хорошо. Но почему на ней твоя пижама? Она что, остается у тебя на ночь? Это мама тоже разрешила? – Нинель Яковлевна была уверена как раз в обратном.
Руфина отрицательно помотала головой:
– Вы только не говорите маме, пожалуйста! Я не могу ее выгнать. Дома у Вики проблемы. У родителей пьяные гости, она боится, – быстро проговорила девочка, понизив голос почти до шепота.
– Но мама же придет после двенадцати из театра! И сама ее увидит! – Нинель Яковлевна решила до конца прояснить ситуацию.
– Мама приходит только утром. У нее работа такая, – покраснела вдруг Руфина.
Нинель Яковлевна растерялась. Она всегда была уверена, что Мария возвращается домой после вечернего спектакля. Сама вдова ложилась в десять, вставала рано, с утра привыкла сначала переделать все домашние дела, чтобы к полудню освободить время для просмотра сериалов. Следить, когда ее соседка возвращается домой, ей в голову не приходило. «А что я о ней знаю? – впервые задумалась она, и в груди ее неприятно екнуло. – Быть может, Ольга и права? Я лезу со своей помощью, а нуждается ли в ней Мария? И откуда у нее деньги на жизнь? Гример в театре зарабатывает копейки. Никакой генеральской пенсии она не получает. А в расходах не стесняется. И я до сих пор не знаю, почему ей дали квартиру в нашем доме? А тут еще эта девица…» После этих размышлений пришло решение обсудить все эти вопросы напрямую с Марией.
Попрощавшись с девочкой, наказав закрыться на все замки, Нинель Яковлевна вернулась к себе. Во время ежевечернего моциона по набережной они с Ольгой Ивановной обсуждали, что им делать дальше с тайнами, что привнесла в их скучную жизнь «столичная штучка». Ольга предложила начать «с вешалки» – в оперном театре гардеробщицей работала ее знакомая, дама с богемным прошлым, большая любительница собирать сплетни и толки. Посетовав, что не догадалась обратиться к ней раньше, Ольга Ивановна высказала еще одну вполне вменяемую мысль. «Тут пахнет мужчиной. Очень состоятельным мужчиной! Это бы объяснило все: и безбедную жизнь, и ночное отсутствие дома», – утвердительно и резко высказалась она, прощаясь с подругой у подъезда.
Утром, открыв глаза, как всегда, в шесть ноль-ноль, Нинель Яковлевна вдруг настороженно прислушалась. В соседскую дверь настойчиво стучали. Накинув халат, Нинель Яковлевна поспешила в коридор. В глазок она увидела мужскую спину, обтянутую форменной милицейской курткой. Распахнув свою дверь, она вышла на лестничную площадку.
Дальше все происходило как в любимых сериалах: толпа сотрудников милиции, сообщение о найденном теле молодой женщины, ничего не понимающая в происходящем Руфина, суетящиеся без толку соседи, вопросы следователя, ее, Нинель Яковлевны, ответы. Чуть позже две женщины в штатском попросили собрать личные вещи девочки. Вручив им сумку, она проводила их с Руфиной до милицейского «уазика». Первое, что увидела Нинель Яковлевна, вернувшись в свой подъезд, была опечатанная дверь соседей.
Еще очень долго Нинель Яковлевну преследовал полный отчаяния и какого-то животного страха прощальный взгляд девочки. Она никогда ее больше не видела, попав в тот же день в больницу с сердечным приступом. Прилетевшая из Владивостока ухаживать за свекровью невестка передала ей твердый наказ сына – как только будет возможность, перевезти мать к ним. В день отъезда ее провожала Ольга Ивановна, обещавшая подруге присматривать за квартирой. На все вопросы о Руфине она лишь пожимала плечами.
– Что с девочкой станется, Оля? – беспокойно спрашивала Нинель Яковлевна.
– Не думай об этом, Нинуша. Тебе сейчас нужно волноваться лишь о своем здоровье. Если что-то станет известно, я напишу тебе.
Ольга Ивановна покривила душой, не рассказав подруге правду. Она уже знала, что Руфину Грассо отправили в детский дом в Подмосковье. Родственников, пожелавших откликнуться на ее беду и забрать девочку к себе, так и не нашлось… Виктория Павловна закрыла кабинет и спустилась на первый этаж. Вмешиваться в хозяйственные дела Руфины не собиралась – подруга была фанатично аккуратна. До сегодняшнего дня она доверяла ей полностью. Если та взяла документы на девочку, то есть выкрала их, значит, задумала то, что никак не понравится ей, Вике. Руфина врать не умела. То, что в этот раз так упорно пыталась скрыть факт кражи, могло означать одно – она готова выдать их общую тайну. И Виктория Павловна догадывалась, кому именно.
Глава 7
Виктория Павловна извлекала из большой коробки доставленную из ближайшего ресторана закуску. Лоточки с сырной нарезкой, креветки в кислом соусе, икра, запеченная утка, чесночный хлеб. Орешки, крупный изюм, клюквенный морс. И фирменные пирожные из диетической кондитерской. Она подумала, что давно уже не баловала подругу деликатесами. Не то чтоб сама Руфина не могла себе позволить купить баночку икры или сладости, но Виктории Павловне казалось, что она таким образом отдает ей, Руфе, долг детства: та метала на стол из домашнего холодильника все самое вкусное для голодной Вики, заходившей к ней в гости.
Виктория Павловна расставила закуски на кухонном столе, перелила морс в хрустальный графин, а пирожные, начиненные нежным сливочным кремом, убрала в холодильник. Ждать прихода подруги оставалось семь минут – Руфина была точной до тошноты, с детства вызывая в Вике какую-то смесь зависти и недоумения.
…Вика росла в семье, где беспорядок в головах и жилище считался нормой, а самой большой бедой было отсутствие алкогольного пойла. Мать Вики иногда, случись трезвый день по отсутствию денег, кидалась отмывать кухонную утварь или мести пол. Запала хватало ненадолго, степень ее раздражения росла с каждым движением тряпки или веника, а если под руку попадалась Вика, начинался скандал. Тут нужно было вовремя смыться из дома. Вике это удавалось легко, их каморка располагалась на первом, точнее, на нулевом этаже с окнами в землю. Она забегала в свою комнату, закрывалась на щеколду, открывала окно и выбиралась наружу. До появления в ее жизни Руфины бежать, собственно, ей было не к кому. В классе с самого первого дня ее признали изгоем, да это было понятно – школа, можно сказать, элитная, дети партийцев и крупных торговых работников часто просто высиживали хорошие оценки, не особенно стараясь чему-либо научиться. Вика же с малых лет понимала, что стать не такой, как мать (технички в этой же школе), она может, лишь если будет учиться лучше всех! Учителя, в большинстве своем пришедшие в педагогику по призванию, старались ей помочь. Но заработанные пятерки никак не сближали ее с одноклассниками.
В пятом классе к ним пришла Руфина Грассо. Почему учителя с первого дня обращались с ней как с хрустальной вазой, точно Виктория Павловна не знает до сих пор. Причины такого их поведения не ведает и сама Руфина. Они обе долго приписывали это болезни Руфины, диабету. Но подслушанный Викой случайно под дверью учительской разговор отмел и это. Их классная обсуждала с директрисой личную жизнь матери Руфины. Произнесенное несколько раз опасливо и многозначительно местоимение «он» навело Вику на мысль, что речь идет об отце Руфины. Расспрашивая подругу о нем, Вика удивилась – та прекрасно помнила своего отца, по происхождению итальянца. Родители со смехом рассказывали ей о своем знакомстве. Отец был актером итальянской труппы, приехавшей в Москву на гастроли. Он с первого взгляда влюбился в молодую гримершу Марию Жуковскую и, неожиданно для всей многочисленной итальянской родни и сослуживцев, остался жить в Москве. Родня от него отвернулась, родители Марии его не приняли. Жили молодые в коммуналке, счастливо, но недолго. Полюбившаяся нестойкому к алкоголю итальянцу русская водка быстро превратила веселого актера в неопределенную безработную личность. Он умер в больнице, отравившись алкогольным суррогатом. Руфа рассказывала Вике, что после похорон отца у них с матерью, как ни странно, улучшилось и качество жизни. Из коммуналки они переехали в огромную квартиру на Кутузовском проспекте, Руфа пошла в первый класс в местную школу. Мама по-прежнему служила в театре гримером за небольшое жалованье, но в холодильнике всегда были черная икра и любимая Руфиной буженина, а в кухонном буфете лежали красочные пакетики с иностранными буквами на них. В отсутствие матери (часто Мария возвращалась домой под утро) за Руфиной присматривала соседка, оставаясь ночевать на диване в гостиной. Она же утром провожала ее в школу, тихо защелкивая входную дверь, чтобы не разбудить только что заснувшую маму…
Виктория Павловна уже в который раз подумала, что слишком много нераскрытых тайн вокруг подруги и ее погибшей матери. И самое странное, что Руфина и не стремится их разгадать.
Услышав трель дверного звонка, Виктория Павловна поспешила в коридор. Легкий поцелуй в щеку, вручение красочного пакета, бутылки вина, перемена уличных туфель на мягкие тапки заняли у Руфины считаные минуты. Пока подруга тщательно мыла руки в ванной комнате, Виктория Павловна открыла пакет и достала из него коробку с подарком. Сорвав упаковочные ленточки, она открыла ее и ахнула. Вдруг рассмеявшись в голос, она стала вынимать одну вещицу за другой и прикладывать их к своей фигуре. За этим занятием ее и застала Руфина.
– Что, не угодила? – Она подмигнула подруге, разворачивая ее к зеркальной дверце посудной горки-пенала.
– Ну, Руфа, ты с ума сошла…
– Это не я! Это Софка тебе выбирала… для оживления интимной жизни с мужем, так сказать…
– Дуры вы обе, – беззлобно огрызнулась Виктория Павловна, кидая кружевное барахлишко обратно в коробку.
– Я-то что? Воспитаннице своей выскажи! На вот от меня подарок. – Руфина извлекла из сумки маленький замшевый мешочек и вложила в ладонь Виктории.
– Что это? – замерев от предвкушения, Виктория Павловна развязала шелковый шнурок. Двумя пальцами она вынула из мешочка матово поблескивающий медальон. – Руфи, это он? Тот, что я хотела? С королевой-лягушкой?
– Ну, да. Ты же сама в каталоге мне в него пальцем ткнула. Нашел Эмилька этого мастера, съездил, выкупил. Дел-то. – Небрежный тон Руфины никак не соответствовал довольному выражению лица.
Виктория Павловна не кинулась подруге на шею. Она пристально посмотрела ей в глаза. Помня с детства, что Руфа реагирует на любое проявление благодарности внезапной грубостью, она промолчала и в этот раз. Только став взрослой, получив второе высшее образование по специальности психолог, Вика до конца поняла ее поведение. Грубость была выражением крайнего смущения. Ее подруга действительно не понимала, за что ее благодарят – она искренне считала, что, одаривая или помогая кому-либо, она в первую очередь делает счастливой себя.
Они уже пили по второму бокалу вина…
– Помнишь, с чего начала я собирать своих жабок? – хохотнула Виктория Павловна.
– Еще бы. Ты Самохина за ту зеленую квакушу чуть не убила. Палка швабры пополам, классная – в обмороке, – рассмеялась и Руфина.
– А потом его папашка к моей матери разбираться пришел. Она как раз полы в школьном коридоре мыла. Он ей высказал, а мамуля, царство ей небесное, об него чуть вторую швабру не сломала. Как заорет на всю школу: «Нефиг девочку мою обижать!» Швабру с грязной тряпкой наперевес – и на него! Сбежал позорно мужик! Дома-то, конечно, разобралась, что к чему. Когда узнала, что из-за убитой лягушки вся канитель, мне оплеуху влепила. А знаешь, именно тогда я и поняла – у меня есть мать. Любящая. Только ей пить нельзя! Я тогда к тебе сбежала, помнишь тот вечер? У меня платье было мокрое, на улице дождь лил, я из своего окна прямо в лужу приземлилась. К тебе бежала – промерзла до костей, куртка тонкая, а свитер не успела надеть. Пришла к тебе, дрожу вся. И ты мне свою пижаму дала.
– Ну да. А тут генеральша с инспекцией. А утром милиция, – помрачнела Руфина.
– Ну, Руфа… прости, что напомнила.
– Кстати, все время забываю спросить: куда ты подевалась тем утром? Домой ушла?
– Да ты что! В кустах на площадке сидела! Видела, как ты с сумкой из подъезда вышла. Я побежала к машине, но не успела. И даже предположить не могла, что тебя сразу увезут куда-то. И навсегда!
– Меня в детскую комнату милиции доставили. Оттуда в наш детский дом. А после – в Подмосковье. Так начался в моей жизни ад.
– Может быть, наконец расскажешь, а, Руфа? – Виктория Павловна дотронулась до руки подруги.
– Вика, нет! Ну не могу, прости. Давай за Софку выпьем! Она у нас общая все же!
– Это, конечно, так! Но мать ей по документам – ты! Давай! Пусть у нее счастье будет через край!
…Девочку привезла в детский дом родная бабка. Она открыла дверь кабинета Виктории Павловны со словами: «Заберите дите за ради бога, а то замордуют ее изверги окаянные», – протолкнула вперед себя истощенного донельзя ребенка, усадила на стул, а у ножки пристроила старый дерматиновый чемоданчик. Сама же осталась стоять, держась за спинку стула. В кабинете Виктории Павловны на минуту повисла тягостная тишина. Прервала ее Руфина, метнувшаяся к двери и по пути задевшая боком край стола. Бабка испуганно вскрикнула. Виктория Павловна успокоила и подставила ей стул.
– Документы привезли? – Она с жалостью посмотрела на пожилую женщину, готовую расплакаться.
– Да! – засуетилась та, доставая из сумки газетный сверток.
Вскоре вернулась Руфина, неся огромный поднос с едой. Софа, так звали девочку, ела аккуратно и… без жадности. Но Виктория Павловна заметила, как голодно блестят ее глаза. Бабушка все подкладывала кусочки гуляша со своей тарелки внучке, но та возвращала их обратно со словами: «Бабушка, ты сама кушай, мне хватит, тут много». Не выдержав этой сцены, что-то пробормотав невнятно, вышла из кабинета Руфина. Сама же Виктория Павловна, чтобы не смущать гостей, уткнулась в документы. За влажной пеленой, затуманившей взгляд, она так и не прочла ни строчки.
Она сумела-таки взять себя в руки, кивнув с улыбкой на дружное «спасибо» бабушки и внучки.
Разобраться в нехитром сплетении семейных обстоятельств не составило труда. Бытовое пьянство, как принято говорить, родителей Софы Коваленко привело к их полному обнищанию и деградации. Ребенок неделями жил у бабушки, где так же буйствовал и пропивал отобранные у жены пенсионные рубли дед. Кормились бабушка и внучка с огорода, а зимой – продажей на рынке припрятанных от троицы алкашей соленостей, заготовленных впрок. Сейчас же наступила весна, последняя банка была продана, и, отчаявшись, бабушка решилась отвезти Софу в город в детский дом.
Процедура лишения родительских прав прошла легко – протрезвевшие на короткое время родители Софы даже не возражали против изъятия у них дочери. Бабушка была оформлена в детский дом помощницей Руфины, а Софа определена в школу. И тут же Руфина решила ее удочерить. Виктория Павловна и сама хотела взять девочку к себе, но неожиданно резко против высказался муж, чем заставил ее, Викторию, посмотреть на него как бы со стороны и удивиться: что ж ты, Мишаня, такой… недобрый?
Софа с недетской мудростью простила отца и мать, но жить у Руфины без бабушки отказалась. Лишь только придя к той в гости и поняв, что самая большая комната в квартире приготовлена для двоих, счастливо расплакалась…
– Да… ты нашла папку с личным делом Нюши? – вроде бы равнодушно задала вопрос Руфина.
– Нет, не нашла. Пропала папочка, кому понадобилась? – насторожилась Виктория Павловна. – И нет в ней ничего интересного! Вот если бы пропало то, что храню дома в обувной коробке, я бы поняла.
Виктория Павловна специально уточнила место хранения найденных при Нюше вещей. Подозрение, что ее подруге зачем-то понадобилось все, что касается девочки, не исчезло. Ей нужно было увидеть реакцию Руфины на ее слова. Но никакой реакции не последовало.
– Вика, пойду я, поздно уже. В понедельник в область едешь? Или отменили совещание?
– Дождешься от начальства! Работать некогда, сплошные сходки. Из пустого в порожнее. Им для галочки, а у меня здесь дел полно. С Семушкиным до конца вопрос не решен. Парень как бельмо на глазу! Я тут еще подумала: если опеку над Нюшей приемный дед оформить не сможет, она же опять к нам вернется… да… что за судьба у девочки…
«Эту судьбу мы с тобой, подруга, ей организовали, – подумала Руфина, переобуваясь. – Но у меня есть шанс исправить ошибку. И я сделаю все, что в моих силах. Если успею…»
