Текст книги "Исторические хроники с Николаем Сванидзе. Книга 2. 1934-1953"

Автор книги: Марина Сванидзе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)

В конце октября 1935-го Ахматова приезжает в Москву к Эмме Герштейн.

Анна Андреевна сидит на маленьком диване, со своим потрепанным чемоданчиком, говорит: "Их арестовали. Николашу и Леву".

Ее муж Николай Пунин и сын Лев Гумилев арестованы в Фонтанном доме 22 октября 1935 года.

Эмма Герштейн продолжает: "Она переночевала у меня. Я смотрела на ее тяжелый сон. У нее запали глаза и возле переносицы появились треугольники. Больше они не проходили. Она изменилась на моих глазах".

Наутро вышли, сели в такси. Водитель спрашивает, куда ехать. Ахматова не слышит. Наконец она говорит: "К Сейфуллиной, конечно". Лидия Сейфуллина – советская писательница. На вопрос, какой адрес, Ахматова неожиданно кричит: "Неужели вы не знаете, где живет Сейфуллина?" До этого, наверное, никто никогда не слышал, чтобы Ахматова кричала. Кое-как поняли, куда ехать. Всю дорогу Ахматова вскрикивает: "Коля, Коля. Кровь". Она была в бреду. Через много лет Ахматова прочитает: "За ландышевый май/ В моей Москве кровавой/ Отдам я звездных стай/ Сияние и славу".

Н. Н. Лунин

Из этого стихотворения опубликовано одно четверостишие. Вместо «В моей Москве кровавой», в публикации – «В моей Москве стоглавой». Ахматова сочиняла это стихотворение в такси, когда ехала к Сейфуллиной. Лидия Сейфуллина в 1935 году имеет контакты в партийных верхах. Анна Андреевна пишет письмо Сталину. Пастернак также пишет Сталину в поддержку Ахматовой. Писатель Борис Пильняк везет Ахматову к комендатуре Кремля. Уже известно, кто передаст письмо Сталину. И чудо! Через несколько дней Николай Пунин и Лев Гумилев освобождены. Все поздравляют Ахматову с «царской милостью». А вскоре Ахматову снимают с нищенской пенсии, которую она некоторое время получала. В марте 1938-го ее сын вновь арестован.

Ахматова опять пишет Сталину. На этот раз письмо до адресата не доходит. Лев Гумилев к матери беспощаден. Он пишет ей: "Все на меня плюют, как с высокой башни".

Лев Гумилев не в состоянии выдержать избиений на допросах. После физических издевательств он говорит на допросе: "Мать неоднократно говорила мне, что если я хочу быть ее сыном до конца, я должен быть прежде всего сыном своего отца". То есть Лев Гумилев под пытками говорит, что это мать призывала его к открытой борьбе против режима.

Ахматова как заведенная ходит с передачей в тюрьму. "Я провела семнадцать месяцев в тюремных очередях в Ленинграде, – потом напишет она. – Как-то раз кто-то "опознал" меня. Тогда стоящая за мной женщина с голубыми губами, которая, конечно, никогда в жизни не слыхала моего имени, очнулась и спросила меня на ухо (там все говорили шепотом): "А это вы можете описать?"" И Анна Андреевна сказала. "Могу".

Это слова из предисловия к "Реквиему".

Ахматовский "Реквием" – одно из мощнейших явлений русской гражданской лирики. И просто материнское проклятие сталинизму.

"Реквием" станет известен в начале 60-х, хотя опубликован в СССР не будет. "Реквием" попадет в самиздатовскую литературу, а не в ограниченно процеженноразрешенную антисталинскую. У Ахматовой особая ненависть к Сталину. Ее ненависть всегда смешана с презрением. В 1962-м Ахматовой принесут еще в машинописном варианте "Один день Ивана Денисовича" Солженицына. Она будет говорить: "Нравится, не нравится – не те слова: это должны прочитать 200 миллионов". Она познакомится с Солженицыным. Она ему скажет: "Вы через короткое время станете всемирно известным. Это – тяжело. Я не один раз просыпалась утром знаменитой и знаю это".

Лев Гумилев. 30-е годы

В начале 60-х, при Хрущеве, сталинские репрессии официально обозначались нейтральной формулой «культ личности». Неофициально, разговорно, назывались «37-й год». Ахматова время сталинского правления характеризовала четко – террор.

Ахматова скажет: "Достоевский думал, что если убьешь человека, то станешь Раскольниковым. А мы сейчас знаем, что можно убить пятьдесят, сто человек – и вечером пойти в театр".

Сталинский режим ведет себя крайне изощренно. Приговор сыну Ахматовой Льву Гумилеву вынесен в августе 1939-го. А в сентябре Ахматовой неожиданно разрешено написать заявление с просьбой о приеме в Союз писателей. И ее принимают. В мае 1940-го после шестнадцатилетнего запрета выходит ахматовский сборник "Из шести книг". Начинаются разговоры, что сына Ахматовой скоро освободят. По одной из легенд, дочь Сталина Светлана любила Ахматову. На заседании секции литературы Комитета по Сталинским премиям Алексей Толстой предлагает выдвинуть книгу Ахматовой на Сталинскую премию. Предложение поддержано членами секции.

Однако вместо премии появляется докладная записка управделами ЦК ВКП(б) Крупина секретарю ЦК Жданову. Крупин пишет: "Стихотворений о людях социализма в сборнике нет. Издатели не разобрались в стихах Ахматовой, которая сама дала такое замечание о своих стихах: "Когда б вы знали, из какого сора/ Растут стихи, не ведая стыда"".

На первой странице докладной Жданов оставит резолюцию: "Просто позор, когда появляются в свет такие, с позволения сказать, сборники. Как этот ахматовский "блуд с молитвой во славу Божию" мог появиться в свет?"

Вслед за этим следует Постановление секретариата ЦК ВКП(б) "О сборнике стихов А. А. Ахматовой". Руководящие работники, виновные в издании книги, получают выговор. Сборник изъят. Сын не освобожден. При этом год спустя, в самом начале блокады, Ахматова вывезена из Ленинграда в числе немногих писателей по личному распоряжению Сталина.

В 1942-м в "Правде" опубликовано знаменитое ахматовское стихотворение "Мужество". В 1943-м в Ташкенте, где Ахматова в эвакуации, выходит ее сборник "Избранное". В 1944-м заканчивается срок заключения ее сына. Он уходит на фронт добровольцем. В 1943 и 1944 годах, несмотря на войну, разгрому подвергаются Довженко, Зощенко, Федин, Асеев, Сельвинский. Ахматову не трогают. Она вернется в Ленинград. Ее сын дойдет до Берлина и вернется живым. В 1946-м вслед за сборником с 10-тысячным тиражом подписывается к печати еще один. Тираж – 100 тысяч.

А. А. Ахматова

Ахматова не выписывает газет. У нее нет радио. 20 августа 1946 года она зачем-то выходит из дома. Повсюду у заборов, у витрин сгрудившись стоят люди и друг у друга из-за плеча читают свеженаклеенные газеты. Ахматова говорит: «Я подумала – что-то случилось. Поднялась на цыпочки и вдруг из-за чужих спин и голов прочла свое имя». В газетах – текст постановления Оргбюро ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград». В центре постановления два имени – Зощенко и Ахматова. Сталин лично правил текст. Слова «пошляки и подонки литературы» – это личная сталинская грубость. Им лично Зощенко и Ахматова названы «несоветскими писателями».

Вспоминает великая актриса Фаина Раневская, давний друг Анны Ахматовой: "Помню, как примчалась к ней после "постановления". В доме было пусто. Пунинская родня сбежала. Она молчала, я тоже не знала, что ей сказать. Она лежала с закрытыми глазами. Губы то синели, то белели. Лицо становилось багрово-красным и тут же белело. Хотела ее накормить. В доме не было ничего съестного. Я помчалась в лавку, купила что-то. Есть она отказалась. Мы обе молчали".

Президиум правления Союза писателей немедленно исключает Ахматову и Зощенко из своих рядов. Их лишают продовольственных карточек. Друзья Ахматовой организуют тайный фонд помощи Ахматовой. По тем временам это героизм. Новый 1947 год Ахматова встречает у своей подруги Ольги Бергольц. Казалось, все тосты за здоровье Ахматовой произнесены. Но писатель Юрий Герман потребовал, чтобы все вновь наполнили бокалы. Все встали.

"Дорогая Анна Андреевна, – сказал Герман. – Мы вас очень любим и хотим, чтобы вы услышали это еще и еще раз. Вы для нас всегда были и навсегда останетесь великим русским поэтом. В русской поэзии были Пушкин, Лермонтов. Вы законная наследница их славы".

После постановления Ахматова задала Раневской вопрос: «Скажите, зачем Великой стране, изгнавшей Гитлера, со всей ее мощной техникой, зачем им понадобилось пройтись всеми танками по грудной клетке одной больной старухи?»

Этот ахматовский вопрос имеет конкретный ответ.

Первая половина 1946 года – это время активной борьбы между группировкой Берии-Маленкова и Ждановым. Берия и Маленков, за годы войны необыкновенно продвинувшиеся в аппаратной иерархии, в начале 1946 года теряют свои позиции. Берия снят с должности руководителя НКВД. Маленков теряет пост секретаря ЦК по кадрам.

Жданов – второй человек в партии. На месте Маленкова оказывается человек Жданова Кузнецов. В этой ситуации сторона Маленкова в лице начальника Управления агитации и пропаганды Александрова делает ход. Выдвигаются обвинения в провале идеологической работы в ленинградских журналах. Ленинград традиционно воспринимается как ждановская епархия. Сталин любит наблюдать за аппаратными схватками. Ахматова и Зощенко оказываются заложниками аппаратной игры. Но не только ее.

В постановлении 1946 года журналы "Звезда" и "Ленинград" обвиняются в том, что "они культивируют несвойственный советским людям дух низкопоклонства перед современной буржуазной культурой Запада". Это очевидный отголосок начинающейся холодной войны.

5 марта 1946 года в спортивном зале Вестминстерского колледжа в Фултоне, штат Миссури, бывший британский премьер Уинстон Черчилль уже произнес свою знаменитую речь.

Черчилль сказал: "Люди должны быть защищены от двух главных бедствий – войны и тирании. От Штетина на Балтике до Триеста на Адриатике на континент опустился железный занавес". Черчилль впервые произносит эти слова – "железный занавес". "Старые государства Центральной и Восточной Европы – под контролем Москвы, – говорит Черчилль. – Я не верю, что Россия хочет войны. Чего она хочет, так это плодов войны и безграничного распространения своей доктрины. Западные демократии должны стоять вместе. Если мы будем разъединены, нас постигнет катастрофа". Черчилль расшифровывает, какие свободы и права он считает необходимым защищать от Сталина. Это свободные, не сфальсифицированные выборы, это свобода слова, это независимые от исполнительной власти суды. Черчилль говорит: "Это права, которые должны знать в каждом доме. Сталин этого знать не желает".

Бывший премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль – поклонник стихов Ахматовой.

Через неделю после речи Черчилля Сталин дает интервью газете "Правда". Сталин говорит: "Г-н Черчилль стоит на позиции поджигателей войны. Нации проливали кровь в течение пяти лет жестокой войны ради свободы своих стран, а не ради того, чтобы господство гитлеров заменить господством Черчиллей. Установка г-на Черчилля – это призыв к войне с СССР. Г-н Черчилль грубо и беспощадно клевещет как на Москву, так и на соседние с СССР государства. Советский Союз потерял в войне около семи миллионов человек".

У. Черчилль. Фултонская речь

Сталин говорит, что мы потеряли около 7 миллионов. Потом скажут – 20 миллионов. Теперь цифра уходит за 30 миллионов.

В конце ноября 1945 года в Ленинград приехал профессор Оксфордского университета, знаток философии и литературы сэр Исайя Берлин.

В Советском Союзе он представитель британского министерства иностранных дел. Последний раз он видел этот город в 1919 году.

В 1945-м он случайно узнал адрес Ахматовой и запросто пришел к ней в Фонтанный дом. Они говорили о Гумилеве, о его расстреле, о смерти Мандельштама. Разговор прервался из-за неожиданного появления в ахматовском дворе сына Уинстона Черчилля Рандольфа. Он приехал в Ленинград как журналист. Разыскивал сэра Берлина. Сэр Берлин простился с Ахматовой и пришел опять в тот же вечер. По сводкам НКВД, они проговорили с 22 часов до 7 часов утра. Ахматова читает ему "Реквием". Говорит о 1937–1938 годах, об очередях в тюрьму с передачей. Ночью пришел Лев Гумилев. Сэр Берлин говорит Ахматовой: "Я приехал в Ленинград приветствовать вас, единственного и последнего поэта, не только от своего имени, но и от имени всей старой английской культуры. В Оксфорде вас считают самой легендарной женщиной. Вас в Англии переводят с необычайным уважением".

Исайя Берлин

Ахматова говорила близким: «С того дня не было ни разу, чтобы я вышла из Фонтанного дома и со ступенек, ведущих к реке, не поднялся человек и не пошел за мной». Кто-то спросил у Ахматовой: «А как вы знали, что он за вами идет, – оборачивались?» Она ответила: «Когда пойдут за вами, вы не ошибетесь».

После постановления, в 1947-м, в 1948-м Ахматова не пишет стихов. Замсекретаря Союза писателей советский драматург Всеволод Вишневский возмущается: «Меня удивляет то, что Ахматова сейчас молчит. Почему она не отвечает на мнение народа, на мнение партии? Неправильно ведет себя, сугубо индивидуалистически, враждебно». После постановления сын Ахматовой исключен из аспирантуры Института востоковедения. Пойдет библиотекарем в сумасшедший дом на 5-й линии Васильевского острова. Получит там характеристику и сможет защитить диссертацию. Ахматова все время боится ареста сына. В августе 1949-го в Фонтанном доме снова арестовывают Николая Пунина. Николай Николаевич Лунин умрет в лагере.

Ахматова идет на немыслимый для себя шаг. В страхе за сына она пишет стихи, посвященные Сталину: "И благодарного народа/ Вождь слышит голос: "Мы пришли/ Сказать – где Сталин, там свобода,/ Мир и величие земли!""

Стихи не спасают.

Лев Гумилев арестован. Он выйдет из лагеря в 1956-м. Он будет вспоминать, как его допрашивали о визите Берлина к его матери в 1945-м. Он будет рассказывать, как следователь в Лефортовской тюрьме, схватив его за волосы, бил головой о стену, требуя признания о шпионской деятельности Ахматовой в пользу Англии. Лев Гумилев скажет, что в своей жизни он сидел за папу, за себя и за маму. Потом будет случайным людям говорить: "Мама не любила папу, и ее нелюбовь перешла на меня". Для него так и останется невыносимым, что мать не могла спасти его. Из лагеря он писал знакомым: "Пусть будет паскудной судьба, а мама хорошей: так лучше, чем наоборот". А Анна Андреевна в полном одиночестве ему, единственному на свете родному человеку, писала в лагерь: "Пожалей хоть ты меня".

Фото из следственного дела Л. Н. Гумилева

После смерти Сталина, после XX съезда уже в 1965 году Ахматова поедет в Англию, где в Оксфорде она будет увенчана мантией доктора литературы Honoris Causa.

Из Лондона она поедет в Париж, где встретится в отеле "Наполеон" с адресатом многих своих стихов, еще одной давней-давней любовью, с художником Борисом Анрепом. Ему посвящены почти сорок ее стихотворений. Они не виделись с 1917 года, с Февральской революции. Борис Анреп – автор многофигурной мозаики, выложенной в вестибюле лондонской Национальной галереи. Моделью для образа "Сострадание" он выбрал Ахматову.

А в 1946-м после разгромного постановления Ахматова пришла к искусствоведу Харджиеву и сказала: "Меня так ругают! Последними словами…" А он ответил: "Это и есть слава! Разве вы не знали?"

На самом же деле миллионам и миллионам советских людей было не до постановления и не до Ахматовой. Из сообщений с мест: "В Белебеевском районе Башкирской АССР заведующая родильным домом не имеет ни одного платья, пальто надевает на голое тело и ходит в лаптях". Секретари ряда обкомов обратились в ЦК ВКП(б) с уникальной просьбой: разрешить им не проводить 7 ноября 1946 года демонстрацию трудящихся ввиду отсутствия у населения одежды.

1947 год
Соломон Михоэлс

Последней премьерой Государственного Еврейского театра, ГОСЕТа, был спектакль под названием «Фрейлехс», то есть «Радость». Сценарий этого спектакля написан художественным руководителем ГОСЕТа Соломоном Михайловичем Михоэлсом.

Главная мысль спектакля выражена тремя словами: "Ам Исраэль хай!" – "Еврейский народ бессмертен!"

Сцена погружена во мрак, под торжественную траурную музыку на горизонте появляется звезда. Одновременно в противоположных концах сцены возникают семь горящих свечей. Они медленно приближаются друг к другу и превращаются в семисвечник – символ победы слабых над сильными, символ героизма еврейского народа. Потом сквозь музыку прорывается голос: "Гасите свечи! Задуйте грусть!"

И сцена заливается ярким солнечным светом. Канва спектакля – традиционный еврейский свадебный обряд. По этой канве расшиты судьбы целого поколения. В песнях и танцах. Спектакль трагический и жизнеутверждающий. Этим спектаклем фактически и заканчивается жизнь Государственного Еврейского театра. Он был там, где теперь московский Театр на Малой Бронной.

В 1947 году Соломону Михайловичу Михоэлсу 57 лет. Как у театрального деятеля и артиста у него невероятная известность. И не только как у артиста. Во время войны в оккупированных городах развешивались его портреты с надписью «Так выглядит еврей!». Фашистским оккупантам принадлежит лозунг «Недалек тот час, когда мы сотрем с лица земли кровавую собаку Михоэлса!» Во время войны руководитель Государственного Еврейского театра Соломон Михоэлс возглавляет Еврейский антифашистский комитет.

Еврейский антифашистский комитет, ЕАК, создается в конце 1941 года. Тогда, в тяжелейший период войны, Михоэлс выступает на большом еврейском антифашистском митинге. По радио звучат его слова: "Братья евреи всего мира!" На интеллигенцию, и еврейскую и нееврейскую, это событие производит сильное впечатление. То, что открыто обращаются к евреям, по радио произносят само слово "еврей", интеллигенцией воспринято как "хороший признак". В СССР все, что касается евреев, всегда означает какой-нибудь признак.

Выступление С. Михоэлса в ЕАК

Добрый знакомый Михоэлса – академик Петр Леонидович Капица. Вспоминает жена академика Капицы Анна Алексеевна: «Перед проведением еврейского антифашистского митинга Михоэлс обратился к разным людям с просьбой выступить. Не только к Петру Леонидовичу. Обратился к Алексею Николаевичу Толстому, еще к нескольким людям. Согласился выступить только Петр Леонидович».

В Москве того времени согласие человека выступить на еврейском антифашистском митинге воспринимается как его признание в собственном еврействе. Вспоминает жена Михоэлса Анастасия Павловна Потоцкая: «На банкете в честь 50-летия Петра Леонидовича Капицы Михоэлс поднял заздравный тост, в котором в числе прочего сказал: „Я пью за вас, Петр Леонидович, как за воинствующего гуманиста! Я никогда не забуду ваше выступление на антифашистском митинге, бесконечно перед вами в долгу. И хотя я немало приложил сил для того, чтобы развеять версию о том, что вы – еврей, и добился этой цели, остаюсь вашим должником“».

Созданный в 1941 году ЕАК – чисто внешнеполитический показательный проект. СССР – защитник прав человека. Сталин лишний раз открещивается от недавней дружбы с Гитлером, целенаправленно уничтожающим евреев. В 1943-м после перелома в войне у ЕАК появляются дополнительные функции: необходимо добиться кредитов у международного еврейского капитала на послевоенное восстановление в СССР. Кроме того, и после 1943 года это интересует Сталина больше всего, в 1948 году закончится Британский мандат в Палестине. Сталин рассчитывает установить собственный контроль в ближневосточном регионе. Именно для этого ему необходимо внедрение в сионистское движение.

П. Л. Капица и С. М. Михоэлс

Сионизм – это не ругательство, не статья обвинительного приговора. Сионизм – это идея воссоединения еврейской нации на территории собственного государства. Сталин – один из инициаторов создания государства Израиль. Более того, на определенном историческом отрезке Сталин выступает как главный мировой сионист.

В создании Еврейского антифашистского комитета самое активное участие принимает Лаврентий Берия. Начинается планомерная эксплуатация национальных чувств советских евреев. Война с фашизмом – превосходное для этого время.

Запускается излюбленная сталинская схема: главный поэт – Маяковский, главный писатель – Горький, главный еврей – Михоэлс.

Но Соломон Михоэлс не создан для роли свадебного генерала. Он включается в работу Антифашистского комитета искренне, как преданный сын своего народа, со всем своим неуемным темпераментом. Он говорил, что "обвешан чужими судьбами". И это была чистая правда. Так было до войны, во время войны и после войны, до самой его гибели. Он всегда окружен людьми, с самого утра.

Телефон трезвонит постоянно. Он стоит с намыленными щеками перед зеркалом, бреется и говорит по телефону. У него три встречи назначены на один час. Он нервничает, спешит, отшучивается и никогда не жалуется. Разные люди нуждаются в его помощи, совете, а иногда просто в добром слове. Даже гуляет стихотворная строчка: "увидел я Михоэлса и сразу успокоился". В десять утра – начало утренней репетиции в театре. Театр в пяти минутах от его дома на Тверском бульваре.

Не успевает он переступить порог своего кабинета в театре, как на него наваливаются поджидающие его актеры, художники, драматурги и просто просители.

Соломон Михоэлс

Сквозь всех к нему бросается разъяренная костюмерша. «Соломон Михайлович! – кричит костюмерша. – Вот Роза отказывается от этого платья, потому что оно ее полнит». Надутая зареванная Роза сидит в углу, не отвечает на приветствие Михоэлса и при первых словах костюмерши с рыданиями выбегает из кабинета. Как только улаживается ситуация с Розой, выясняется, что какая-то Саррочка родила кого-то в Биробиджане и ей срочно требуются деньги. Михоэлс берет деньги из кассы театра в счет своей будущей зарплаты, и их отсылают в Биробиджан. Потом нужно достать успокоительные таблетки для чьей-то тещи, потом выслушать несчастного влюбленного актера. Старшая дочь Михоэлса Наталья пишет: «Очень сложно сказать, почему он, при всей своей занятости, позволял этим судьбам так бесцеремонно наваливаться на себя. Это не была сусальная доброта Деда Мороза. Это не было только живое любопытство к человеческим судьбам. Это было чувство ответственности, которое свойственно только человеку, родившемуся старшим». Михоэлс был Старшим для своего брата-близнеца, Старшим – для своего друга и партнера по сцене знаменитого актера Бениамина Зускина, легкого, пластичного, с блестящим чувством юмора. Для Михоэлса он больше, чем друг. Он брат, которого надо защищать, ограждать от грубости жизни. Михоэлс погибнет первым. Бениамина Зускина расстреляют в 1952-м. Соломон Михайлович Михоэлс всегда ощущал себя в жизни Старшим. Однажды он признался родным: «Мне очень тяжело, и иногда мне кажется, что я один отвечаю за весь свой народ, не говоря уже о театре». Ему приходят письма со всего Советского Союза. Часто на конвертах пишут просто: «Москва, Михоэлсу». Михоэлс отдает себе отчет, что эта формулировка слишком опасно напоминает, другую: «Москва, Сталину».

С. М. Михоэлс

При всей занятости у Михоэлса есть привычка, которая мало сообщается с его образом жизни. Родные называют ее «телефонной болезнью». Едва закончив деловую встречу или репетицию, Михоэлс звонит домой и подробно отчитывается о прошедшем часе. Когда в 1953-м Михоэлс будет назван «агентом буржуазной разведки», заплаканная домработница Ксения скажет: «Да когда у него было время шпионить, если даже я знала каждый его шаг!»

Государственный антисемитизм, достигший своего пика в последние годы жизни Сталина, начинается не после войны. Антисемитизм – как направление сталинской политики – поднимается непосредственно в годы войны с фашизмом. Просто до окончания войны Сталин не выпускает его на поверхность, не вбрасывает погромные лозунги в массы, выжидает с началом полномасштабной кампании.

Антисемитизм как государственную линию Сталин берет у Гитлера. Но во время мировой войны с фашизмом открыто проповедовать его неловко. Хотя Сталину очевидно не терпится. Во время войны Сталин начинает раскручивать антисемитизм как средство патриотического подъема. В самые страшные дни битвы под Сталинградом в Кремле обсуждается вопрос "О подборе и выдвижении кадров в искусстве". 17 августа 1942 года, когда идет шквальная бомбардировка Сталинграда, начальник Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) Александров направляет докладную записку секретарям ЦК Маленкову, Щербакову и Андрееву.

Начальник Управления ЦК Александров по-фашистски прям: в сфере культуры "преобладают нерусские люди", в скобках – "преимущественно евреи". В качестве первого примера берется Большой театр, который назван "вышкой русской музыкальной культуры и оперного искусства СССР".

Обстановка в этой "вышке" представлена в форме таблицы: занимаемая должность, фамилия, партийность и национальность, точнее, определенная, недопустимая, уже почти преступная национальность.

Далее указывается национальность руководителей и профессоров Московской и Ленинградской консерваторий. Далее имена и национальность известных музыкантов. Первые в этом ряду мировые знаменитости – Давид Ойстрах и Эмиль Гилельс.

Осенью 1942 года начинаются чистки по национальному признаку. В защиту преследуемых выступают выдающиеся композиторы Шостакович, Хачатурян, Кабалевский, Шапорин, Мясковский.

18 сентября 1944 года композитор Мокроусов в состоянии опьянения заходит в бильярдную Союза советских композиторов со словами: "Когда только не будет у нас жидов и Россия будет принадлежать русским!" Он подходит к композитору Кручинину, берет его за воротник и говорит: "Скажи, ты жид или русский?" Кручинин, русский по национальности, не задумываясь отвечает: "Был и остаюсь жидом".

Писатель Юрий Нагибин в своей последней повести "Тьма в конце туннеля" пишет о том, как всю жизнь, с самого детства, жил с сознанием своего еврейства, как часто, особенно в детстве, страдал и дрался за собственное равенство и тайно мечтал быть русским. В конце жизни Юрий Нагибин узнал, что в нем нет ни капли еврейской крови.

И вот, оказавшись русским, он написал горчайшие слова:

"Что с тобой творится, мой народ! Ты цепляешься за свое рабство и не хочешь правды о себе. Может, пора перестать валять дурака, что русский народ был и остался игралищем внешних сил. Все в России делалось нашими, русскими руками, с русского согласия, сами и хлеб сеяли, сами и веревки намыливали. Ни Ленин, ни Сталин не были бы нашим роком, если бы мы этого не хотели.

Я хочу назад в евреи. Трудно быть евреем в России. Но куда труднее быть русским".

24 октября 1942 года руководитель Комитета по делам кинематографии Большаков докладывает секретарю ЦК Щербакову, что он, Большаков, отклонил предложение режиссера Эйзенштейна утвердить актрису Раневскую на роль княгини Старицкой в фильме «Иван Грозный». Большаков пишет секретарю ЦК: «Семитские черты у Раневской очень ярко выступают, особенно на крупных планах». К официальному письму прилагаются фотографии кинопроб Раневской анфас и в профиль.

С самого начала войны главного редактора газеты "Красная звезда" генерала Давида Ортенберга заставляют сменить свою фамилию на русскую. Газета выходит за подписью главного редактора О. Вадимова. В 1943-м и это не помогает: Давид Ортенберг вообще уволен из газеты.

22 мая 1943 года, перед началом Курской битвы, председатель Комитета по делам искусств Храпченко составляет "Список руководящих работников в области искусства евреев по национальности".

Увольняется четырнадцать директоров московских и ленинградских театров.

Директор Центрального онкологического института и главный врач Клинической больницы имени Боткина Шимелиович пишет секретарю ЦК ВКП(б) Маленкову: "Секретарь партийной организации Центрального онкологического института доктор Мартынова информировала меня, директора института, о содержании и форме беседы с нею заведующего сектором здравоохранения ЦК доктора Петрова".

В ходе беседы он перечислял членов партии и сотрудников института, уточняя "еврейка", "еврей", выкрикивал, что в институте "еврейская партийная организация". Письмо, которое цитировалось, датируется 19 июня 1944 года.

В 1938 году доктор Петров, о котором идет речь в письме, занимал другой пост в аппарате ЦК. Он ответственный организатор Отдела руководящих партийных органов. 27 ноября 1938 года при участии Петрова была подготовлена справка "О засоренности аппарата Наркомздрава СССР". В этом документе этнические евреи отнесены к политически сомнительным людям.

В мае 1939 года, в преддверии подписания пакта Молотова-Риббентропа о дружбе с фашистской Германией, Сталин снимает с поста наркома иностранных дел этнического еврея Максима Литвинова, известного своими антифашистскими выступлениями в Лиге Наций, и назначает на его место Молотова.

Литвинов в дружеских отношениях с Михоэлсом. Литвинов умрет в опале через три года после Михоэлса. На его похороны в здании МИДа на площади Урицкого мало кто решится прийти. Панихида задерживается на три часа. Оказалось, что в квартире покойного не могут найти его орден. Вдова Литвинова безучастно говорит: "Откуда я знаю, где орден. Наверно, завалился за книжную полку".

М. М. Литвинов, в 1930–1939 годах нарком иностранных дел

Наконец дочери Михоэлса предлагают взять для похорон Литвинова орден их отца. Организаторы похорон соглашаются. На кладбище перед гробом Литвинова несут орден убитого Михоэлса. Его дочерям скажут: «Получите обратно в проходной Кремля».

Молотов вспоминает: "Когда сняли Литвинова и я пришел на иностранные дела, Сталин сказал мне: "Убери из наркомата евреев"". До подписания пакта с Германией Молотов успеет взять к себе в замы старого знакомого, еврея по национальности, Лозовского. Лозовского расстреляют в 1952-м в ходе так называемой борьбы с космополитизмом. Жена Молотова, Полина Жемчужина, член Еврейского антифашистского комитета, будет арестована за сотрудничество с Михоэлсом.

Незадолго до смерти письмо Сталину пишет Крупская: "Дорогой Иосиф Виссарионович! Пишу Вам о волнующем меня вопросе. Мне сдается, что начинает показывать рожки великодержавный шовинизм. Среди ребят появилось ругательное слово "жид"".

Отец фашизма Бенито Муссолини в октябре 1939 года говорит: "Большевизм в России исчез. На его место встал славянский тип фашизма".

Осенью 1939 года в театре Михоэлса запрещают принятую к постановке пьесу Маркиша "Клятва". Пьеса повествовала о судьбе еврейской семьи, бежавшей из гитлеровской Германии в Палестину.

В 1942-м году 24 июля в ставке под Винницей за ужином Гитлер вспоминает о беседе Сталина с Риббентропом после подписания пакта. Сталин тогда сказал Риббентропу, что "ждет лишь того момента, когда в СССР будет достаточно своей интеллигенции, чтобы полностью покончить с засильем евреев, которые пока еще ему нужны".

Михоэлс продолжает работать.

Театр – это его среда обитания. Еще его учитель литературы предсказывал ему будущее великого актера. Правда, другой учитель обещал ему славу большого поэта. Михоэлс на самом деле чрезвычайно одарен от природы.