Текст книги "Исторические хроники с Николаем Сванидзе. Книга 2. 1934-1953"

Автор книги: Марина Сванидзе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)

Абакумову инкриминируется, что "он, стремясь к высшей власти в стране, сколотил в МГБ СССР преступную группу из еврейских националистов, с помощью которых обманывал и игнорировал ЦК КПСС". Фактически Абакумов объявлен главой "сионистского заговора". Смерть доктора Этингера в результате пыток в холодильной камере рассматривается теперь следствием как ход Абакумова по ликвидации ценного свидетеля.

Военная коллегия в ходе процесса о так называемом "сионистском заговоре" позволит себе усомниться в виновности подсудимых. Это исключительный случай для сталинского правосудия. Председатель Военной коллегии Чепцов предложит вернуть дело на доследование. Доследования не будет. Приговор определен в Кремле: 13 человек – к высшей мере наказания. Нерасстрельный приговор получает единственный член ЕАК – первая женщина-академик физиолог Лина Штерн.

Через допросы и издевательства в ведомстве Абакумова по обвинению в еврейском национализме пройдет и жена Молотова Полина Жемчужина.

Формальным поводом для ее ареста служит ее беседа с израильским послом в Москве Голдой Меир. Они разговаривали на идише во время дипломатического приема в МИДе по случаю 31-й годовщины Октябрьской революции 8 ноября 1948 года.

На самом деле арест жены Молотова – это шаг против Молотова. В марте 1949-го он снят с постов министра иностранных дел и первого зама председателя Совмина. Но оставлен просто заместителем. Жену Молотова отправляют в ссылку.

В январе 1953 года, уже в отсутствие в МГБ Абакумова, ее опять арестуют и привезут в Москву. Сталин планирует использовать ее в ходе процесса над Молотовым и Абакумовым. Этого процесса не будет потому, что Сталин умрет. Это спасет Молотова.

Абакумова после ареста самого посадят на длительный срок в камеру-холодильник, которую он сам придумал, куда сам сажал доктора Этингера, где тот и умер.

Абакумов после холодильной камеры напишет Берии и Маленкову: "Со мной проделали что-то невероятное. Меня привели в холодильную камеру. Я никогда о наличии в Лефортово таких холодильников не знал. Такого зверства я никогда не видел. Меня чудом отходили. Я все время спрашивал, кто разрешил проделать со мной такие штуки. Мне ответили: "Руководство МГБ". Прошу вас, Лаврентий Павлович и Григорий Максимилианович, вернуть меня к работе. Уважающий вас Абакумов".

Фото из следственного дела В. Абакумова

Известно, что, кроме доктора Этингера, Абакумов отправлял в холодильник актрису Татьяну Окуневскую. Из воспоминаний Окуневской: «Я в холодильнике. В углу крошечный откидной треугольник, сесть на него невозможно, соскальзываешь или примерзаешь к стене. Следователь Соколов тихо говорит: „Надо все подписывать. Нечего корчить из себя Зою Космодемьянскую. Не таких, как ты, ломаем. Маршалов ломаем“».

Окуневская арестована по ложному обвинению по личному указанию Абакумова. Реальная причина ареста актрисы в том, что она не уступила желаниям министра. Следователь Соколов, допрашивавший Окуневскую по распоряжению Абакумова, потом войдет в бригаду следователей по делу самого Абакумова.

Обвинения против Абакумова будут меняться. Его будут вести по "делу врачей": сперва, до самой смерти Сталина, потому что был недостаточно жесток, после смерти Сталина – потому что был слишком жесток. Потом объявят пособником югославского руководителя Тито. Потом после ареста Берии он пойдет по одному делу с Берией.

В 1954-м расстрелян.

От всех остальных руководителей органов госбезопасности, действовавших в течение трех десятилетий сталинского беззакония и террора, Абакумов отличается одним: в ходе следствия и суда он не признал ни одного из выдвинутых обвинений. Всегда говорил, что действовал по приказу ЦК и Сталина. И что другой жизни у него не может быть.

В 1921 году к Абакумовым, жившим вблизи Хамовнических казарм, пришел бывший ломовой извозчик Федор Гнутов. Гнутов – крестный сына Абакумовых Виктора, будущего министра госбезопасности. Гнутов приходит с угощением – пара селедок и бутылка водки. Выясняется, что такое богатство у Гнутова потому, что он в ЧОНе, в частях особого назначения, занимающихся подавлением крестьянского антибольшевистского сопротивления. Гнутов говорит: «Я контру всякую за версту сердцем чую». Зовет к себе на службу своего крестника. «Зачем, – говорит Гнутов, – ему на завод идти. Пускай лучше к нам, в чоновцы, идет. Ботинки дадут, паек выдадут, жить будешь кучеряво». Вот Виктор Абакумов и пошел.

1951 год
Александр Вертинский

Сегодня в центре города Ульяновска, бывшего Симбирска, на Советской улице стоит Ленинский мемориал. В 1951 году на его месте еще стоял Ильинский храм. В 1951 году от Ильинского храма остались одни стены. В храме – трикотажная фабрика. Над алтарем фабричная 20-метровая труба. Из нее день и ночь летит шлак. Вторая короткая труба – внизу, прямо в алтаре, торчит вбок. Из этой трубы тоже летит шлак. Прямо во двор с жилыми домами. Некоторые, проходя по двору, останавливаются перед бывшим алтарем, то есть перед шлаковой трубой, и крестятся.

В одном из этих старых деревянных домов в бывшей кухне живет Нина Алексеевна Кривошеина с сыном Никитой пятнадцати лет. Возможность жить в этой кухне – огромная удача. Из той комнаты, где они жили раньше, на улице Рылеева, их выселили. Хотя, может быть, это и к лучшему. Соседи, которые жили за фанерной перегородкой, на Кривошеиных стучали. Начальник жилотдела полковник Федоров, который помог Кривошеиным с новым жильем, так прямо и сказал: "Да, кухня эта страшновата. Но переезжайте, переезжайте. Тут хоть будете совсем отдельно от соседей жить". А потом полковник Федоров взрывается: "Хотите, я вам покажу все доносы, которые соседи на вас написали? Вот они здесь у меня, в ящике. Ну вот, хотя бы: когда ваш сын приходит домой, вы с ним говорите по-французски. Ваш сосед пишет, что плохо это, потому что он не понимает, о чем вы говорите, а значит, и сообщить ничего не может".

Нина Алексеевна Кривошеина действительно говорит с сыном по-французски. Они три года как приехали в Ульяновск из Парижа.

22 июня 1946 года в парижской газете "Русские новости" был опубликован указ Президиума Верховного Совета СССР "О восстановлении в гражданстве СССР подданных бывшей Российской империи, а также лиц, утративших советское гражданство, проживающих на территории Франции".

Русская эмиграция – вся политическая. Она спровоцирована большевистским переворотом 1917 года. Но война и победа СССР над фашизмом произвели грандиозное впечатление на русскую эмиграцию. Многие считают, что наступила новая эра, что и внутри самого Советского Союза вот-вот начнутся перемены. Указ Верховного Совета будоражит души. Многие мечтают о советских паспортах. Эмиграция раскалывается. Возвращаться или оставаться? Раскол проходит даже внутри семей.

По форме Указ о восстановлении в гражданстве имеет чисто пропагандистский характер. По сути, это сталинский реванш над теми, кто укрылся от Сталина в 20-х и 30-х годах. Теперь он манит их в мышеловку. Они идут. Вместо сыра – любовь к Родине. Новые паспорта выдают в советском консульстве на бульваре Малезерб.

Заявления об отмене паспорта можно подавать в посольство СССР во Франции до 1 ноября 1946 года. То есть эмигрантам первой волны, людям, не бывшим на родине четверть века, дается всего четыре месяца, чтобы принять поистине судьбоносное решение за себя и за своих детей. После войны русская эмиграция во Франции составляет около 65 тысяч человек. Около 10 тысяч получают советские паспорта. На самом деле эта история начинается раньше, во время войны. Русская эмиграция активно участвовала в Resistance, во французском движении Сопротивления. Многие погибли, были казнены. Муж Нины Кривошеиной, в 1951 году живущий в Ульяновске Игорь Кривошеин, – участник Сопротивления. Летом 1944-го арестован, отправлен в концлагерь Бухенвальд. Освобожден союзниками.

Еще во время освобождения Парижа русская организация Сопротивления – Союз русских патриотов – выходит из подполья и начинает самостоятельную деятельность. Адрес этой организации – улица Галльера, 4. Отделения Союза русских патриотов возникают по всей Франции. Всюду собрания, лекции, доклады. Все на одну тему: СССР и его достижения. Война и победа над фашизмом сместили все акценты в восприятии советской власти. Для многих из русской эмиграции это произошло прямо 22 июня 1941 года В этот день князь Оболенский пришел к советскому послу Богомолову с просьбой отправить его на родину, чтобы он мог вступить в Красную армию. Это невозможно. Князь Николай Александрович Оболенский – участник Сопротивления еще до 22 июня 1941 года. То есть князь Оболенский сражается с фашизмом в то время, когда СССР еще живет под знаком договора о дружбе с фашистской Германией. Он попадет в Бухенвальд. Потом станет священником.

Его жена, участница Сопротивления, Вера, или Вики Оболенская будет гильотинирована в Берлине в 1944-м в тюрьме Плетцензее. На русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа ее мемориальная доска.

Николай Вырубов просится в Красную армию или хоть окопы рыть, но на русской земле. Не удается. Николай Вырубов с 1940 года в рядах антифашистской армии "Сражающаяся Франция". Сподвижник де Голля. Будет награжден всеми военными орденами Франции.

22 июня 1941-го начинаются аресты среди русских эмигрантов. Гестапо входит в их квартиры со словами: "Вы русский?" – "Да". – "Значит, вы арестованы". Вывозят за сотню километров от Парижа в лагерь в Компьен. Там, в лагере, между русскими, вышедшими из одной эмигрантской среды, день и ночь идут жесточайшие споры. Разброс эмоций – от злорадства по поводу отступления Красной армии до глубочайшего русского, практически советского патриотизма.

Для многих этот патриотизм на фоне Великой Отечественной войны – начало пути во французское Сопротивление, и не только.

В феврале 1945 года, после освобождения Парижа, группа видных деятелей русской эмиграции встречается с советским послом Богомоловым. Они заявляют, что готовы пересмотреть свое прежнее отношение к СССР. Об этом визите много разговоров в эмигрантской среде, ходят просто фантастические слухи.

Потом патриотическое заявление делает не кто-нибудь, а сам Николай Бердяев, высланный из СССР в 1922 году на "философском пароходе". Бердяев произносит: "Вторжение немцев в русскую землю потрясло глубины моего существа. Присущий мне патриотизм достиг предельного напряжения. Советская власть – единственная русская национальная власть, никакой другой нет. Нужно пережить судьбу русского народа как свою собственную судьбу".

После этого заявления Бердяева его сосед по парижскому пригороду Кламар Николай Симонов прекращает всякое общение с ним. Потомственный русский офицер Николай Симонов приходится родственником по линии отца советскому поэту Константину Симонову. Константин Симонов в 1946 году приезжает во Францию, пытается встретиться со своим французским родственником. Тот от встречи категорически отказывается. Симонов направлен во Францию, чтобы уговаривать вернуться на родину русского писателя и нобелевского лауреата Ивана Алексеевича Бунина. В то время в Париже много болтали о том, что у Бунина якобы налаживаются отношения с советским посольством, что Бунин смягчился в своем неприятии большевизма.

Симонов встречался с Буниным несколько раз. Сначала в ресторане "Лаперуз" на берегу Сены. Потом в тех местах, которые предпочитает Бунин. Разговаривали подолгу. Годы спустя Симонов скажет: "Нет, в Россию Бунин не вернулся бы. Это чепуха, что Бунин пересмотрел позицию, ничего он не пересмотрел".

Но для многих из русской эмиграции – это время большого смятения. Долгие годы они жили с ощущением, что их отрыв от родины – явление временное. Жили, что называется, на чемоданах. Потом, через два десятка лет после Октябрьского переворота, это ощущение "временности" эмиграции стало исчезать. С жизнью вне России, с безвозвратностью России почти смирились, так или иначе встроились в чужую жизнь. И тут война и победа, и с ней – опять загоревшаяся надежда на восстановление связи с родиной.

Они всегда любили Россию с той особенной силой, которую дает только разлука. Эта, любимая, Россия одержала великую победу над фашизмом. И уже невозможно ее, любимую, отделить от России сталинской. Все вдруг путается.

В то время как в послевоенном СССР в соответствии с новой великодержавной, националистической струей слово "советский" все чаще подменяется словом "русский", в Париже русское многие начинают называть советским. Александр Угримов, ребенком высланный с родителями на том же "философском пароходе", что и Бердяев, говорит: "Теперь, после победы, в России должен настать блестящий период расцвета всех творческих сил народа. Отдать теперь все силы, все знания этой героической родине – вот мое желание". Не уехавший, а высланный с родины Александр Угримов продолжает:

А. И. Угримов

«И было у меня еще чувство, свойственное многим, – чувство вины, задолженности перед Россией, перед русскими людьми. Видимо, такое чувство – наследие просвещенного дворянства XIX века».

Тут и появляется сталинский указ о возможности получения советского гражданства. Союз русских патриотов в 1947 году превращается в Союз советских граждан. Новых советских граждан с тридцатилетним эмигрантским прошлым, не имеющих представления о реальной жизни в СССР, приглашают на приемы в советское посольство.

Посол Богомолов встречает их на верхней площадке парадной лестницы. Рядом с ним жена, отлично и скромно одетая, говорящая по-французски. Она всем очень нравится. Богомолову задают массу вопросов. Например, можно ли будет, вернувшись на родину, навещать родных, оставшихся во Франции. Надо отдать должное послу Богомолову. В ответ на вопрос он очень долго молчал. Потом он сказал: "Вряд ли в первое время это будет возможно".

В июле 1947-го в Париже был Молотов. Он принимает в посольстве на улице Гренель большую группу эмигрантов. "Может случиться, что вернувшихся на родину будут попрекать их эмигрантским прошлым. Что же делать! – вздохнул Молотов. – В таких случаях обращайтесь ко мне".

Реэмиграция начинается потихоньку, несмело. В одном из русских домов в Париже получили открытку от родственника, два месяца назад уехавшего в СССР.

Он писал своей сестре: "Ждем тебя обязательно! Как только выдашь Машу замуж, приезжай к нам". А Маше тогда было два года.

Многие обладатели новых советских паспортов еще не успели подать заявление на отъезд. Это время последних раздумий. Размышления о том, ехать или не ехать, прерваны французскими властями. По приказу министра внутренних дел Жюля Мока в ноябре 1947-го производятся аресты 24 наиболее активных деятелей Союза советских граждан. Во-первых, эта организация с филиалами по всей Франции имеет явно выраженную политическую окраску и вызывает подозрения у французских властей. Во-вторых, это жест французских властей в адрес французских коммунистов, которые крайне активны со времен войны. А кроме того, поворотный момент для многих из рядов русской эмиграции приходится на начало холодной войны. Им не дают времени на раздумья. Арестованные русские эмигранты с советскими паспортами вывезены в советскую зону в Германии, оттуда – в товарных вагонах в СССР.

Есть случаи совершенно концентрированные. Русский эмигрант Григорий Николаевич Товстолес в 1951 году арестован в Париже французскими властями, выслан в советский сектор Берлина, а через два дня оказывается в тюрьме Моабит, где во времена нацизма сидели немецкий коммунист Эрнст Тельман и татарский поэт Муса Джалиль. В стенах Моабита советский военный трибунал приговаривает высланного французами эмигранта Товстолеса к 25 годам лагерей. В скотском вагоне его вывозят в Тайшет. Знакомые, узнав о его судьбе, говорили: "Вернулся на родину на двадцать пять лет".

Александр Угримов вспоминает: "На остановках, к поезду будут подходить деревенские женщины, торгующие молоком. Они спрашивают: "Кто вы такэ?" Когда мы отвечаем: "Русские", они не верят и смеются: "На русских совсем не похожи. Русские не такие"". Вместе с Александром Угримовым в одном товарном вагоне едет и Игорь Кривошеин. Он только недавно пришел в себя после Бухенвальда. До участия в Сопротивлении, до инженерной работы в Париже, он – в Крыму в рядах армии Врангеля. Он сын Александра Васильевича Кривошеина, возглавлявшего правительство Врангеля в Крыму, профессионально занимавшегося экономикой на этом последнем свободном от большевиков куске России. У него огромный опыт. Он был министром земледелия в правительстве Столыпина в момент проведения знаменитой аграрной реформы. Петр Аркадьевич Столыпин убит на родине в 1911 году. Александр Васильевич Кривошеин умрет в Берлине в начале эмиграции. Его сын с советским паспортом едет в СССР. За этими мужчинами, которых на родине не принимают за русских, отдельно поедут их жены с детьми. Это женщины, вышедшие из хороших, обеспеченных семей, с титулами и без, отлично образованные, теперь уже не слишком молодые и усталые. Они прошли трудную школу эмиграции, они работали, бились в чужой стране наравне с мужьями. И теперь они по русской традиции едут вслед за мужьями.

Одни – с самостоятельным желанием во что бы то ни стало вернуться на землю своих отцов, которые уже лежат в чужой земле. Другие едут вслед за высланными мужьями, как в свое время жены декабристов, зная, а еще больше предчувствуя, куда едут и на что. И все едут с детьми.

В это же время, параллельно с так называемой реэмиграцией, идет репатриация, то есть возвращение в СССР советских военнопленных и лиц, угнанных на работу на территории Третьего рейха. Женщины, вышедшие замуж за советских пленных, едут с ними на их родину. Их мужья на родине, как правило, попадают в лагеря. Жены с детьми в чужой стране, без языка, предоставлены сами себе.

Муж француженки Рене Клод Вилланше в лагерь не попал. Он ее с тремя дочерьми просто бросил, а имущество, привезенное из Франции, продал и пропил. Она оказывается в деревне в Курской области.

По чудесному стечению обстоятельств у нее по прибытии в СССР не отобрали французский паспорт. После того как муж ее бросил, она решила вернуться во Францию. Соседи по деревне советуют ей ехать в Москву, говорят, там есть французское посольство. "Может, – говорят, – уедешь домой".

На перекладных доезжает она до Москвы. По-русски не говорит, даже понимает плохо. Невероятно, но она попадает на прием во французское посольство. В посольстве говорят, что возвращение назад невозможно, и отбирают французские документы.

Она возвращается в деревню. К ней приходят из МГБ, допрашивают, угрожают. А потом дают советский паспорт. Так она и живет всю жизнь.

Незадолго до начала реэмиграции в Париже, и не только в Париже, в продаже появляются пластинки Александра Вертинского, изданные в СССР.

Александр Вертинский

До войны эмигранта Вертинского слушали тайно. Вспоминает композитор Никита Богословский: «Его пластинки привозили контрабандою из-за границы и давали послушать. Давали с выбором – кому можно, кому нельзя. Потому что, если человек увлекался Вертинским, вообще могли посадить». После войны, после его возвращения, его пластинки в СССР по-прежнему не продают. Их выпускают и продают на Запад. На Западе кажется, что это признак новой жизни: многолетний эмигрант Александр Вертинский вернулся на родину и выступает с концертами. Он был так потрясен победой русских под Сталинградом, что обратился с просьбой о возвращении в СССР. И ему разрешили. И он поет на родине.

Вспоминает мхатовец Владлен Давыдов, в 1944-м студент школы-студии МХАТ: "Я был на одном из первых его концертов. Выходит человек в темно-синем фраке. Зал замирает. И он тихо, почти интимно объявляет: "Степь молдаванская". И начинается таинственное действо. Вертинский с того берега, из того мира. Из старой России, из Серебряного века. И мы его видим… Потом, правда, когда Вертинский уже пожил в нашей стране, на своей родине, объехал почти всю страну, у него появились иронические интонации: "Ведь вы не всерьез меня воспринимаете"".

Из письма Вертинского жене от 22 мая 1951 года: "Так, все хорошо. И кровать в номере ничего. И коньячку выпиваешь, и книжка интересная под рукой. Только холодно. Подмерзает искусство, которого я являюсь сеятелем. Нетопленые театры с полузамерзлыми зрителями – все это немножко напоминает музей восковых фигур. Я получаю сомнительное удовольствие от удовольствия зрителей, которые мимоходом послушали какой-то наивный бред о "красивых чувствах" и разошлись под шумок, покачивая головами и добродушно улыбаясь: "Есть же, мол, еще такие чудаки!" И пошли эти люди опять к своим примусам, авоськам и разговорам, завистливым, злобным и мелочным".

В более ранних письмах были другие ощущения.

Харьков, август 1945-го: "Принимали с треском, воем и воплями. Попробовал спеть песню о войне. Никто не аплодировал. Не хотят ничего слушать о войне. Зато все остальное на ура!"

А. Н. Вертинский с женой Лидией

Вертинский из Астрахани: «Во всем городе – ни куска мяса. Если хочешь суп – вари его из тяжелой индустрии».

Тяжелая послевоенная жизнь уведет из его залов измученную поисками еды публику. Интеллигенция останется с ним. В годы холодной войны концерты Вертинского будут создавать ощущение короткой вылазки за железный занавес.

К 1951 году он очень устал. "Больной, пою концерт и еле вытягиваю его. В магазинах пусто. Жрать нечего. Впрочем, это не важно. Я ничего не хочу. Буду обпевать точки. Поеду в Хабаровск. Потом на Сахалин. Потом опять в Хабаровск. Потом – Чита, Улан-Удэ".

Он вернулся из эмиграции из Шанхая с юной женой и четырехмесячной дочкой. Он старше жены на 34 года. Вторая дочка родилась у Вертинского уже в Москве. Вспоминает Лидия Вертинская: "Меня привели в родильную палату, уложили меня. Соседи узнали, что я жена Вертинского. Я лежала тихо, не стонала. По палате пошел ропот: "Мы третьи сутки лежим, мучаемся, а она приехала из-за границы и уже рожает как ни в чем не бывало". Подошла врачиха с блокнотом и устраивает допрос: "Кем были отец и мать? Где служили? Есть ли родственники за границей?" От этого допроса у меня усилились схватки. Подошла старший врач, шепнула: "Терпите, все кончится благополучно". Скоро родилась наша вторая дочь, Настенька".

А. Н. Вертинский с дочерьми Марианной и Анастасией

Новая жизнь, в которую Вертинский привез семью, тяжелая, непредсказуемая и очень дорогая. Он немолод. Его главная мысль – обеспечить будущее семьи. Его инструмент – его голос. Он концертирует постоянно. Столько, сколько есть здоровья и несмотря на здоровье.

"Я мужчина и могу спать на твердых кроватях, и не мыться неделями, и есть что попало, – я привык ко всему и умею молчать и курить, когда ничего исправить нельзя. Моя жизнь – борьба за деньги, за будущее твое, и детей, и мое. И я не такой уж неврастеник, как ты думаешь", – это из письма Вертинского жене, от 12 июля 1946 года.

Он ездит с концертами по стране вдоль и поперек. По 24 концерта в месяц. Его жена Лидия Вертинская пишет: "В Шанхае он был здоровым, бодрым и жизнерадостным человеком. Здесь Гастрольбюро его жестко эксплуатирует, и он начал сдавать", Гастрольбюро отбирает львиную долю его заработка. Он зовет свои вечные гастроли "ледяным походом". Да, он передвигается по стране, поет, несмотря на морозы и нетопленые провинциальные залы. Но дело не только в этом. Для Вертинского естественна параллель с другим трагическим "ледяным походом", предпринятым разутой и оборванной белой Добровольческой армией Корнилова, Деникина, Маркова в 1918 году в отчаянной попытке вернуть Россию и вернуться в Россию. В СССР о том "ледяном походе" никто уже не помнит и не знает. Он существует только в исторической памяти русской эмиграции. Вертинский извлек слова "ледяной поход" именно из этой памяти.

Четырнадцать лет после возвращения на родину Вертинский концертирует без отдыха. Он видит и знает страну. Более того, он испытывает перед ней вину.

Из письма после концертов в Кузбассе:

"Ты не представляешь! Вода – черная как чернила. Мыться – нельзя. Из тысяч труб день и ночь вырывается едкий, желтый дым. Есть нечего. Пить воду – нельзя. Денег у шахтеров много. Но что с ними делать? И они пьют… Водки нет. И они пьют коньяк, который туда нарочно присылают. И на моих концертах сидят уже пьяные. В зависимости от настроения или матерятся, или плачут. Иногда за кулисами говорят: "Можно поцеловать вам руку?" И пять процентов интеллигенции".

Вертинского вывозит богатая школа, пройденная в эмиграции в ресторанах. Он напишет в воспоминаниях: "Иметь успех в кабаке гораздо труднее, чем в театре. В кабаке, независимо от того, слушают тебя или нет, ты должен петь. И я пел. Сквозь самолюбие, сквозь обиды, сквозь отвращение. Я пел точно и твердо, не ища настроений и не расстраиваясь. Как человек на посту. Я имел успех или не имел успеха. Это зависело не от меня, а просто от подбора публики".

В 1951-м Вертинский получает Сталинскую премию. Премию дают за роль в неудачном фильме "Заговор обреченных". А не за песни.

А в 1956-м Вертинский напишет письмо заместителю министра культуры Кафтанову: "Мне 68-й год. Я на закате. У меня мировое имя. Но я русский человек. И советский человек. Вот я и хочу задать вам ряд вопросов: Почему я не пою по радио? Почему нет моих пластинок? Почему нет моих нот и стихов? Почему за 13 лет ни одной рецензии на мои концерты? Я, собственно, ничего у вас не прошу. Я уже ко всему остыл".

В том же 1956-м он написал жене: "Знаешь, Лиличка, я понял, что единственное спасение у нас в труде. Очень тяжело жить в нашей стране. И если бы меня не держала мысль о тебе и детях, я давно бы уже или отравился, или застрелился".

И через полгода он умер. Вертинский не раз говорил, что хотел бы умереть не дома, чтобы его родные не видели "кухни смерти". Вот это получилось так, как он хотел. Он умер в Ленинграде, во время обычных концертных гастролей.

На самом деле, по советским меркам, у Вертинского счастливая судьба на родине. Он на свободе, и ему довелось увидеть страну, в которую он хотел вернуться. Приехавший из Парижа Игорь Криво-шеин в 1951 году уже два года как арестован и осужден на десять лет. Он в Марфинской шарашке, о которой потом напишет Солженицын «В круге первом». Александр Угримов, приехавший в СССР вместе с Кривошеиным, уже три года как в лагере, в шахте в Воркуте. Его жена Ирина Николаевна Угримова едет на родину вопреки своим убеждениям. Она не хотела возвращаться в СССР. Поехала вслед за мужем.

Ее арестуют у сестры на даче под Москвой на Николиной Горе. Дочку отберут и отправят в детприемник. Ирина Николаевна встретится с мужем на пересылке в Кирове. Скажет ему просто: "Вот видишь, я была права". Позже, вспоминая всех виденных им следователей, прокуроров, конвоиров, Угримов скажет про них и про себя: "Ах, как им было смешно и весело смотреть на нас, на этих наивных и глупеньких зверьков – как уморительно они себя ведут, когда их связывают хвостами, отнимают детенышей, мучают и так и сяк. Ах, как забавно! Вот умора-то!"

В 1951-м году жена Угримова Ирина Николаевна в лагере в Ин-те. Жена и сын Кривошеина в Ульяновске.

Они вышли из дома на улице Жан Гужон, где прожили двадцать лет, не взяли с собой ни кастрюль, ни сковородок, только три корзины с вещами, – и оказались в Ульяновске.

Нина Алексеевна Кривошеина идет по улице. На дороге стоят весы. Рядом мужик. За пятьдесят копеек можно взвеситься. Денег смертельно жалко, но она становится на весы. Тридцать шесть килограммов. "Недалеко до узника Бухенвальда!" – думает она и идет дальше.

У нее нет работы. После ареста мужа, бывшего узника Бухенвальда, ее уволили из пединститута, где год после приезда из Парижа она преподавала английский и немецкий.

Вернувшимися из эмиграции занимается Ульяновский отдел переселенческого управления. Возглавляет его чиновница по фамилии Золинова. Нина Кривошеина пишет: "Полного презрения к нам, реэмигрантам, она не могла скрыть. Рассовать этих ci-devant, этих бывших людей, этих ненавистных образованных парижан на самые низкие работы в городе доставляло ей ощутимое удовлетворение".

Она предлагает Нине Кривошеиной работу в Управлении ночных сторожей. А предлагает охранять в тулупе и с ружьем самый большой универмаг Ульяновска в здании бывшей немецкой кирхи. Это предложение Нина Кривошеина принять не в состоянии. Но на него согласится некая старуха. Через неделю на нее нападут бандиты, которыми был полон Ульяновск, исполосуют ножами, ключи вытащат и ограбят магазин.

Страшный был город Ульяновск в 1951 году. Дома после 1917 года не ремонтировались ни разу. Заборы лежали на тротуарах. Балконы на домах обрушились. Нина Кривошеина пишет: "В первый день, когда мы только приехали в Ульяновск, я подумала, что тут, верно, во время войны немцы похозяйничали и что кругом следы бомбежек. Я сказала водителю грузовика, на котором мы ехали: "Ну, видно, город не раз бомбили, до сих пор следы остались". Он долго молчал, а потом ответил: "Нет, нет, тут и вообще немец никогда не был" И добавил: "Бомбежки тоже не было"".

Ни стола, ни стула, ни кастрюли, ни сковороды, ни стакана в Ульяновске купить нельзя. Все, что касается обычной человеческой жизни, в продаже отсутствует.

Уборные в городе – во дворах. Иногда в городе появляется ассенизационный обоз. Это дроги, запряженные быком. На них бочка и рабочий в клеенчатом халате до пят с капюшоном, с черпалкой и ведром. Люди сторожат его перед домом. Один заезд даром. За второй надо платить. Соседи Нины Кривошеиной, председатель финотдела горсовета и его супруга, люди с достатком, платить категорически отказываются. Мы, говорят, во двор не ходим, у нас, говорят, в комнате ведро.

Безработная Нина Кривошеина на барахолке продает последние из парижских вещей. Эта женщина, стоящая на барахолке, из хорошей семьи. Ее отец, Алексей Павлович Мещерский, выпускник петербургского Горного института, директор Сормовского завода.

Он тот, кого теперь называют топ-менеджер, организатор производства в российском машиностроении. Он создатель индустриального концерна из Сормовских, Коломенских, Ижевских и Белорецких заводов. Его уже называют "русский Форд". Он автор плана переноса тяжелой промышленности за Урал. Он предлагает это до Первой мировой войны. Реализовано это будет аврально во Вторую мировую войну. Он член правления Волжского пароходства. Дизельные пароходы его Сормовского завода ходят по Волге. По службе он общается с высокими правительственными чиновниками, губернаторами, инженерами и рабочими. Он много ездил по России и знал Россию не понаслышке.

Алексей Мещерский в промышленности, Александр Кривошеин в аграрной области – это те, кому Россия обязана резким экономическим подъемом начала XX века. Их дети, Нина и Игорь, соединятся уже в эмиграции, в Париже. А до революции, еще в Петербурге, к Нине сватался начинающий композитор Прокофьев. Не сложилось.