Текст книги "Темные делишки"

Автор книги: Марина Серова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Глава 5

Мимо вахты с каждой минутой проходили все чаще и чаще люди – приближалось время спектакля. Марья Петровна устремила все внимание на входящих, напрочь по – забыв о девушке, рассеянно ожидающей администратора. Судя по многочисленным улыбкам и приветствиям, предъявляемым вахтерше вместо пропусков, я сделала вывод, что почти все сотрудники драмтеатра находятся с ней в хороших, если не сказать – в приятельских отношениях. Некоторые даже останавливались и наклонялись к окошечку, чтобы поделиться какой-то новостью: Марья Петровна была благодарным слушателем и умела искренне сопереживать или открыто, без тени зависти, радоваться чьему-то счастью.

Наблюдая за вахтершей, я убедилась, что ее информация не соткана из маловероятных сплетен, а вполне отвечает реальному положению вещей. Мне невероятно повезло, что в эти часы дежурила именно она, а не вчерашняя старушка в очках, которой из-за язвительного и дотошного характера работники театра не доверили полномочия хранительницы секретов и новостей, каковой явно стала для коллектива добродушная тетя Маня.

Пространство фойе мягкой пружинистой походкой пересек упитанный лысеющий мужчина преклонного возраста. По его очкам в темной роговой оправе и «дипломату» в руке я поняла, что этот человек занимается не творческой, а скорее хозяйственной или административной деятельностью. Моя догадка подтвердилась, как только он приблизился к вахте.

– А вот и наш Михаил Алексеевич пожаловал! – бурно приветствовала его вахтерша, распахнув окошечко. – Вас тут девушка молодая дожидается, насчет работы…

Я встала с кресла и подошла к мужчине, который окинул меня оценивающим взглядом. Моя внешность отнюдь не потеряла своей привлекательности под старой потрепанной одеждой, которую пришлось на себя напялить, и потому он равнодушно спросил:

– Новая актриса?

А про себя администратор наверняка продолжил: «Еще одна милашка на мою голову! Все, кто имеет смазливое личико и статную фигурку, рвутся в театр!»

– К сожалению, вакантных мест у нас нет, и в ближайшем будущем…

– Нет, я не актриса, – решительно остановила я его, что с моей стороны выглядело не совсем вежливо. – Михаил Алексеевич, мне нужно с вами поговорить.

По твердому тону моего голоса и прямому взгляду он понял, что избавиться от меня будет не так-то просто. А поскольку препираться с посетительницей в присутствии посторонних ему не хотелось, он пригласил меня последовать за ним, что я и сделала, уловив боковым зрением недоуменное выражение лица тети Мани – она никак не ожидала, что робкая и скромная девочка заговорит с начальством так смело и даже вызывающе.

Кабинет администратора находился на втором этаже и окнами выходил на сквер, разбитый перед зданием театра. Осенняя листва берез и кленов в свете закатного солнца казалась золотой и нереальной, словно светящейся изнутри. Нехотя я перевела взгляд от живописного пейзажа за окном на убогий интерьер администраторской конторы.

Запыленный шкаф с покосившимися дверцами, несколько столов, заваленных кипами бумаг, допотопные стулья, грозящие развалиться непосредственно под посетителем… Глядя на все это, я испытывала те же горестно-досадные чувства, которые возникли в душе небезызвестного сына турецкоподданного (впрочем, успешно выдававшего себя также за потомка легендарного лейтенанта Шмидта), оказавшегося волей судьбы в подобной ситуации. Правда, цель моего визита была прямо противоположна бендеровской – он приходил, чтобы взять деньги, а я – чтобы их отдать. Не даром, разумеется, а за конкретную услугу. Бедность, даже нищета кабинета придали мне уверенности в том, что мое «приношение» будет принято без сомнений и промедлений.

Михаил Алексеевич привычно подошел к своему рабочему месту и положил на стол «дипломат». Усевшись, указал мне рукой на стул, стоящий напротив, и облокотился на стол, пристально глядя на меня:

– Я слушаю вас очень внимательно.

Такое ощущение, что приготовился вести войну не на жизнь, а на смерть. Как же дороги ему вакантные места! Не сдержав улыбки, я вытащила из своей старомодной сумки лицензию на право частной детективной деятельности и протянула ее администратору.

– Татьяна Иванова, частный детектив, – представилась я.

Эх, до чего же мне нравится наблюдать, как у самоуверенных людей от удивления вытягиваются лица! Он-то ожидал, что я у него работу начну выпрашивать, а тут такой внезапный поворот событий. Он долго изучал лицензию, после чего поднял голову и взволнованно посмотрел на меня:

– По какому поводу к нам? Что-то произошло?

– Да вы не волнуйтесь, Михаил Алексеевич, – успокоила его я. – Мне просто нужна ваша помощь. Позвольте мне поработать сегодня вместо вашей уборщицы во время спектакля.

Мужчина поерзал в кресле, снял очки и поинтересо – вался:

– Может быть, вы все-таки введете меня в курс дела? Как лицо официальное я должен знать, что творится у меня в театре. Наверняка кого-то из актеров или обслуживающего персонала вы в чем-то подозреваете…

– Информация моего заказчика – сугубо конфиденциальная, я не могу ее разглашать. Даже официальным лицам, – отрезала я. – Вас – ни лично, ни по работе – она не касается, к тому же за эту небольшую услугу я предлагаю вам солидное материальное вознаграждение.

Последний нюанс обычно является внушительным довеском на чаше сомнений и колебаний и срабатывает безукоризненно. Подействовал он и на этот раз. Администратор задумался:

– Вы уверены, что это ваше расследование под видом уборщицы не обернется для театра неприятными последствиями?

– Если вы твердо и непреклонно будете придерживаться легенды, что я – племянница вашей внезапно заболевшей уборщицы, которая вышла ее подменить, то, уверяю вас, никто и не заподозрит, что в театре проводилось какое-то расследование.

– Хорошо, – согласился администратор, взвесив все «за» и «против». – Но наша уборщица приходит убираться обычно после спектакля. Впрочем, актеров подобные вещи не интересуют…

Я вытащила из кармашка сумки новенькую пятисотенную бумажку и положила ее на стол. Михаил Алексеевич ловко прикрыл ее сверху внушительных размеров папкой с деловыми бумагами.

– Можете быть уверены – я никому ни слова не скажу о вашем посещении! – горячо заверил меня он.

«Еще бы! Попробуй только пикнуть, как тебя тут же привлекут за взяточничество!» – угрюмо подумала я, глядя на папку. В голове назойливо вертелась какая-то мысль, связанная с этой папкой. Или с бумагами… Не поймав ее за «хвост», я встала со стула и неторопливо направилась к двери.

– Кстати, – обернулась я, – Катерина Маркич на самом деле подписала контракт с московской телестудией?

– Да, подписала, – кивнул администратор. – Но она уедет не раньше чем через две недели. А что? Ваше дело как-то связано с ней?

– Нет, никак не связано. Покажите мне, пожалуйста, где у вас хранятся тряпки и ведра, а также помещения гримерных.

* * *

В театре функционировали по большому счету две просторные гримерные – в одной из них переодевались и гримировались мужчины, а в другой, соответственно, женщины. Сейчас, накануне спектакля, в обеих комнатах царили переполох и суматоха, поэтому я дожидалась начала спектакля, сидя в чулане в окружении тряпок, ведер, швабр, веников и прочих орудий труда незатейливой профессии уборщицы.

Мне жутко хотелось есть – за весь день я перекусила только парой бутербродов с сыром и выпила несколько чашек кофе. Но «светиться», идти в гримерку раньше времени сейчас нельзя: тот факт, что никто из актеров, кроме погибшей Анечки, в лицо не знал меня, мог принести много пользы в ходе расследования.

Я взглянула на часы – без пяти шесть. Через несколько минут мне предстоит нелегкая работа: незаметно установить «жучок» в женской гримерной, зайдя туда якобы для влажной уборки помещения. Я догадывалась, что моя задача усложнится присутствием актеров, не занятых в текущей сцене, или гримеров-костюмеров, работающих на протяжении всего спектакля, но надеялась, что мне представится удобный случай.

Сначала я немного колебалась – в какую из гримерных установить прослушивающее устройство. И, немного поразмыслив, все же решила так: Лукьянов вряд ли трепется о своих проблемах с коллегами, а вот Римма, как женщина с присущими ей слабостями, вполне способна поделиться своим несчастьем с подругами.

Несмотря на кажущуюся достоверность полученной от тети Мани информации, я все же предпочитала не изменять своим принципам и в этот раз, по возможности проверив ее самостоятельно. Подтверждение администратора о контракте Маркич с московским клипмейкером свидетельствовало в пользу правоты вахтерши, но я хотела убедиться еще и в том, что любовная связь Анечки с Лукьяновым – тоже реальный факт, а не домыслы сплетниц.

Минутная стрелка перевалила за четверть седьмого. Судя по всему, спектакль уже начался. Пора действовать. Я начала предварительную подготовку к «операции»: вытащила из сумки «жучок» и приколола его за воротник рубашки, затем подумала и прихватила еще на всякий случай фотоаппарат без компрометирующей вспышки, который обладает увеличивающим эффектом. Он с трудом поместился в кармане обтягивающих джинсов, несмотря на весьма скромные размеры.

Я вооружилась шваброй с надетой на нее тряпкой из грубой мешковины с дыркой посередине, прихватила в другую руку ведро, наполненное водой, и пошла по коридору в сторону гримерных. Надо сказать, продвигаться было нелегко: по коридору пробегали люди – как в костюмах восемнадцатого столетия, так и в современных одеждах. Даже во время спектакля работа за кулисами кипела вовсю.

Я осторожно приоткрыла первую дверь и едва успела сделать шаг в сторону: из гримерной на меня вылетел худенький молодой актер в смешных панталонах и с пышным жабо на груди. Он был чрезвычайно взволнован, его горящий взор был устремлен в сторону сцены, куда он и побежал, не замечая ничего вокруг.

Похоже, я ошиблась дверью – здесь переодевались мужчины. Посмотрим, остался ли кто-нибудь в этой гримерке…

Я заглянула в комнату, и моему взору предстал его сиятельство граф Альмавива во всем великолепии одежд, сидящий на табурете перед зеркалом посреди вселенского кавардака – разбросанных костюмов, грима, обуви. Над созданием его образа еще работал гример, добавляя кое-какие легкие штрихи, соответствующие внешности аристократа, его и без того благородным чертам лица. Хорошо, что актер сидел спиной ко входу, – оба не заметили меня.

Перед тем как тихонько прикрыть дверь, не выдавая своего присутствия, я заметила, как Лукьянов снял с запястья часы и бросил их на черный свитер и прочую одежду, небрежно лежавшую на ближайшем от трюмо кресле. Я запомнила местоположение личных вещей Валентина – так, на всякий случай – и отправилась в женскую гримерку, дверь которой располагалась чуть дальше по коридору.

Все актрисы, задействованные в спектакле, находились за кулисами, и здесь сидели лишь две усталые женщины среднего возраста. Одна складывала баночки с гримом в коробку, а вторая сидела на табурете, завязывая из розовой ленточки пышный бант. Про себя я окрестила их соответственно гримершей и костюмершей.

Я вошла в гримерку, громыхая ведром и шваброй. Обе женщины повернулись в мою сторону. Костюмерша, на вид беспечная и легкомысленная особа, оживленно поинтересовалась:

– Девушка, вы что, наша новая уборщица? А куда делась бабка Шура?

Пришлось объяснять:

– Я – ее внучатая племянница. Бабушка попросила меня сегодня подменить ее: у нее поднялось давление, даже врача пришлось на дом вызвать!

Гримерша, угрюмая и сутулая женщина, попыталась мне помешать:

– А разве бабушка не говорила вам, девушка, что убираться надо либо до, либо после спектакля? Вы сейчас будете всем мешать, поэтому настоятельно советую вам подождать окончания спектакля.

– Дело в том, что через час я должна уйти – у меня своя работа. Извините, но мне придется убрать именно сейчас. Я быстренько, до антракта управлюсь! – сказала я в свое оправдание.

Женщины переглянулись с сомнением, а я, не теряя времени, уже энергично выжимала тряпку над ведром.

– Ну что, Даш, тогда пойдем покурим? – костюмерша решила первой пойти на компромисс.

Гримерша Даша ничего не ответила, только положила коробку с гримом на тумбочку и, нахмурившись, первой прошла к двери, бросив мне на ходу:

– Надеюсь, через десять минут вас здесь не будет. Актрисы должны привести себя в порядок в антракте, и ваше присутствие будет неуместно.

Я не удостоила ее ответом. Вот грымза, совершенно не умеет общаться с людьми, никакой коммуникабельности! Я бы иначе с ней поговорила, если бы это не выдало меня. Но пришлось заглушить в себе вспышку праведного гнева – цель для меня сейчас важнее разборок с этой кикиморой, и я не позволю ей нарушить мои планы.

Женщины вышли. Первым делом нужно установить «жучок» в таком месте, откуда был бы хорошо слышен разговор в любом углу этой комнаты. Я окинула помещение наметанным взглядом. Подоконник? Не годится: голоса могут заглушать проезжающие машины и прочие уличные шумы. Стол? Рискованно: могут завалить одеждой, различными атрибутами и повредить устройство. Нужно найти такое место, к которому женщины держались бы… поближе…

Ха, ну ясное дело, – зеркало!

И как я сразу не догадалась… Ведь это настоящий магнит, который притягивает к себе всех представительниц прекрасного пола без исключения. Если в комнате есть большое зеркало, то можно не сомневаться, что все женские разговоры будут звучать где-то возле него.

В один прыжок я преодолела расстояние между входной дверью и трюмо, осторожно отколола «жучок» от воротника своей рубашки и прикрепила его к верхней боковой грани зеркала. Что устройство может быть замечено кем-то из актрис, я не опасалась, так как по собственному опыту знала: когда женщина смотрит в зеркало, она ничего, кроме своего отражения, там не видит. Никому и в голову не придет рассматривать край зеркала.

Через несколько секунд я яростно драила полы гримерной, поминая незлым тихим словом и мрачную гримершу с ее претензиями, и эту адову работку…

Глава 6

В антракте я снова скрылась, дабы лишний раз не попадаться никому на глаза. Пока актеры поправляли костюмы и грим, курили, настраиваясь на второе действие, обсуждали реакцию публики и ход спектакля в целом, я отсиживалась в чулане, игнорируя потребность собственного организма в немедленном подкреплении энергией, хотя мой желудок то и дело взвывал от голода, протестуя против несправедливости и равнодушного отношения хозяйки к его вполне разумным и естественным требованиям.

Установив «жучок», я выполнила поставленную задачу и могла бы благополучно покинуть здание театра, вернуться к машине и перекусить, но что-то удерживало меня. Прослушивать гримерку я планировала после окончания спектакля, когда большинство актеров и обслуживающий персонал, чьи откровения меня не интересуют, разойдутся. Ведь только тогда, в тиши, возможен серьезный разговор, который, впрочем, мог и вовсе не состояться. Но я делала ставку на женскую слабинку – потребность выплакаться в жилетку. А поскольку у Риммы среди актрис сегодняшнего состава была хорошая подруга – Наталья Андреева, то ее «жилетка» подходила для этой цели как нельзя лучше.

А пока неизвестная сила влекла меня к мужской гримерке, а точнее – к креслу, заваленному одеждой Лукьянова. Скорее всего, обыск его личных вещей ничего мне не даст, но для успокоения собственной совести я не могла уйти из театра, не выполнив задуманное на все сто процентов.

Поглядывая на часы, я занялась расчетами наиболее удобного для обыска момента, когда в гримерке и около нее точно не будет лишних свидетелей. Скорее всего, такой момент предоставится во время финальной сцены комедии Бомарше, когда на сцене должны находиться все актеры, занятые в спектакле. В моем распоряжении окажется минут десять, а то и все пятнадцать, если учесть, что восторженная тарасовская публика быстро не отпустит актеров, особенно после премьеры, каковой являлся сегодняшний спектакль. Чтобы не проворонить такую уникальную возможность, я решила держаться поближе к лукьяновской гримерке.

Протирать линолеум коридора я начала издалека, чтобы об меня не спотыкались снующие между сценой и гримерными актеры. Избранная позиция позволяла мне, не отрываясь от поломоечных работ, увидеть, когда все актеры уйдут к сцене. И, прежде чем последний Крестьянин вышел из гримерки, я успела до блеска вымыть большую часть пола от лестницы до первой, особо интересующей меня, двери. Причем я уверена, что с начала функционирования театрального здания этот коридор никем не убирался столь тщательно!

Убедившись, что все актеры находятся за кулисами или на сцене и поблизости нет ни души, я проникла вместе со шваброй в мужскую гримерку и первым делом кинулась к одежде Лукьянова. Жаль, что он не носит пиджак, – во внутреннем кармане или за его подкладкой очень удобно прятать всякие тайные бумаги или вещицы. Свитер оказался чист и невинен, зато в заднем кармане брюк я обнаружила нечто интересное.

Маленькая записная книжка в твердой обложке была изрядно потрепана – по-видимому, она являлась неизменным спутником владельца далеко не первый месяц. Я поспешно пролистала ее. Перед моим цепким взором промелькнули многочисленные записи, преимущественно сделанные явно впопыхах. Насколько я поняла, большинство из них касались его работы – это были списки театрального реквизита, даты репетиций, информация о бывших гастролях в Самару, наброски для создания нового образа в очередной роли и т. д.

Я уже потеряла к блокноту всяческий интерес и хотела запихнуть его обратно в карман брюк, как вдруг на глаза попалась какая-то особенная страничка, краткая и почти аккуратная запись на которой значительно отличалась от прочих, беспорядочных и нагроможденных друг на друга. Вверху странички столбиком были выписаны имена, причем среди них не было ни одного знакомого, принадлежавшего кому-либо из сотрудников драмтеатра. Более того, одно из имен вызвало у меня негативные ощущения, в закутках памяти всколыхнулось что-то связанное с этой фамилией, но воспоминания были слишком смутными и нечеткими.

Нельзя было терять драгоценные минуты – в гримерку в любой момент могли войти. Поэтому я быстро сфотографировала страничку – вот и фотоаппарат пригодился! – и вернула блокнот на место. Подумаю над странным списком на досуге, в более спокойной обстановке.

Я вышла из гримерки, волоча за собой швабру: со стороны сцены доносился шквал оваций. Весь персонал столпился за кулисами. Вот на сцену потащили режиссера… Самое время сматывать удочки, пока эта вакхическая толпа не повалила назад, в гримерки, сметая все на своем пути! Я подхватила ведро и быстро спустилась по лестнице в подвал, справедливо рассудив, что оставшуюся территорию уберет бабка Шура. Знала бы она, сколько я заплатила за свою помощь в ее нехитрой, но изматывающей работе!

* * *

Боже, как мало порой нужно человеку для безграничной радости! Причем чем большего он лишен в жизни, тем меньше ему требуется для счастья. Эту закономерность в данный момент я прекрасно подтверждала собственным примером, после праведных трудов уборщичких блаженно откинувшись на спинку сиденья и дожевывая остатки пиццы, купленной по пути к машине в ближайшем ларьке. Желудок наконец-то перестал ворчать и бурчать, успокоился и занялся своим привычным делом.

На панели управления высвечивалось табло электронных часов. Быстро я управилась: с того момента, как я оставила орудия труда бабки Шуры в чулане, прошло всего-навсего двенадцать минут! Я была уверена, что на снятие грима и переодевание актерам понадобится как минимум на полчаса больше, а пока можно проверить качество слышимости…

Я извлекла из сумочки миниатюрный приемник и наушники и, с привычной ловкостью присоединив одно к другому, прислушалась к тому, что происходило в женской гримерной. Сквозь шумный фон иногда пробивались некоторые фразы, сказанные кем-то на повышенно-восторженных тонах. Иногда слышался смех, но ни тембр голосов, ни внятных слов нельзя было разобрать. Качество связи меня определенно не устраивало.

В своей практике я уже сталкивалась с подобными помехами, и, как правило, причиной плохой слышимости бывало слишком удаленное расстояние от объекта. Поэтому я завела мотор и подогнала машину поближе к зданию драмтеатра, остановившись в нескольких метрах от черного входа. На таком расстоянии мое прослушивающее устройство работало превосходно. К тому же новое место оказалось еще и отличным наблюдательным пунктом, откуда весьма удобно следить за выходящими из здания.

Мой силуэт в машине наверняка тонул в сгущающихся октябрьских сумерках, но на всякий случай я надела еще и темные очки, а заодно спрятала волосы под шелковую косынку. Теперь в таинственной леди, сидящей за рулем бежевой «девятки», уж точно никто не сможет признать внучатую племянницу уборщицы, путавшуюся под ногами во время спектакля.

А вот и первые ласточки! Тяжелая дверь служебного входа приоткрылась, и из нее вышли три женщины, в одной из которых я узнала мрачную грымзу-гримершу. Судя по нестихающему гвалту оживленных женских голосов, льющемуся из наушников, актрисы не торопились покидать гримерку – все обсуждали состоявшуюся премьеру и сравнивали сегодняшний спектакль с менее удачным вчерашним. В связи с этим прозвучали некоторые фразы, которые заставили меня прислушаться.

– …И публика сегодня была превосходна! – восторженно говорила одна из актрис, голос которой был мне незнаком. – Нас просто забросали цветами!

– Особенно тебя, Кэт, и Вальку Лукьянова, – не без зависти добавила другая, чей голос был звонким и неприятно резким по тембру.

– Кэт достойна того, – вступилась за нее первая. – Она ведь теперь за двоих работает: и во втором составе, и в нашем, за Анну… Что мы без тебя делать-то будем, а?

– Интересно, а на любовном фронте ты тоже за Зорину будешь вкалывать? – язвительно поинтересовалась та, что с резким металлическим голоском.

Гул голосов на периферии гримерки затих от такого неслыханно наглого замечания. Катя Маркич (я сразу узнала мягкий, глубокий, бархатистый тембр ее голоса) сдержанно ответила:

– Следи за словами, Людмила. И вообще, заткнитесь все на эту тему – вот-вот Римма придет! Не хватало еще, чтобы она услышала ваши разговоры.

– Она-то небось рада-радешенька, что Зорина отравилась снотворным, – не унимался резкий голосок. – Наш «ангелочек» Анечка ей столько крови испортила!

– Да Валька себе и другую может найти, – резонно рассудила какая-то женщина, голос которой до сих пор я не слышала. – А Римме, по большому счету, на его похождения глубоко наплевать. У них с самого начала совместной жизни был уговор, что каждый остается относительно свободен.

– Да что вы треплетесь! – возмутилась Катя Маркич. – И в самом деле, нечего мне оставаться в этом захолустном городишке: сплошные сплетни да пересуды. Хуже, чем в деревне!

– Ты нам, Катюша, из Москвы весточку пришли. Поспрашивай там: может, и для нас работа подходящая найдется. Москва ведь огромная, там на всех мест хватает!

В этот момент хлопнула дверь гримерной и разговоры умолкли: вероятно, вошел кто-то, чье присутствие мешало сплетницам. Наверное, это была Римма Лукьянова. Женщины шуршали платьями, слышался звук падающих предметов, чьи-то шаги, потом кто-то, находящийся очень близко от зеркала, устало вздохнул.

Спустя несколько минут, в течение которых было сказано несколько незначительных фраз и неоднократно хлопала дверь, раздался низкий, глухой голос Риммы:

– Наташ, ты не очень спешишь?

– Нет. Тебя подождать?

– Если не трудно…

Я не смогла сдержать торжествующей улыбки– кажется, я услышу откровения обманутой жены. Мои расчеты оказались верными и приложенные усилия (в том числе и посредством мокрой тряпки) не пошли прахом. Сумрачную душу Риммы Лукьяновой терзали какие-то сомненья, она нуждалась в сочувствии или добром совете. Как я поняла из прозвучавших раньше закулисных сплетен, эту женщину не очень-то любили в актерском кругу. Тем увеличивалась значимость и ценность Натальи Андреевой как ее единственной верной подруги и, соответственно, увеличивался мой шанс приоткрыть завесу над таинственной историей с любовной связью Ани Зориной.

Мимо моей машины проходили театралы, спешившие после работы к домашнему очагу – снять маски и немного побыть самими собой в кругу близких и родных. В ожидании, когда все актрисы покинут гримерную, я размышляла об этих интересных людях, чья психология не поддается никакой схематизации, чьи поступки обычным людям могут казаться странными, чьи слова внешне – лишь неприкрытые амбиции.

Вращаясь в свое время вместе с Анечкой в кругу студентов театрального факультета, я поняла, что их «маски» – это вынужденное прикрытие, приобретенное за годы учебы и работы на театральной сцене. Они работают над созданием своего имиджа, своего образа в повседневной жизни намного тщательнее, чем каждый из нас. Подобное прикрытие необходимо актерам для того, чтобы выжить в суровых условиях закулисной атмосферы, чтобы казаться сильнее, чем они есть на самом деле. Каждый из них рискует быть растоптанным коллегами за проявленную слабость, а потому прячет свою слабинку как можно глубже, выталкивая на поверхность резкость и напористость – неотъемлемые качества лидера, которым должен быть каждый из них, если не хочет всю жизнь стоять в массовке. Лишь жесткая борьба за роли, за возможность проявить свой талант делает их такими, какими мы привыкли их видеть.

Насколько мои рассуждения близки к истине, не знаю. Но тот факт, что в театральных кругах преданная дружба – редкое исключение из правил, не подлежит сомнению. Даже из театра большинство актеров расходилось поодиночке…

Через двадцать минут здание театра опустело. За это время мимо меня прошли все, кто был мне знаком по видеозаписи, сделанной в доме Зориной. В сторону трамвайной остановки решительно прошагал Лукьянов, под руку с какой-то смазливой молодой женщиной вышел ловелас Ростков, театр покинула и беспечная костюмерша, закончившая свою работу. Одной из последних вышла роковая красавица Катерина Маркич, к которой подбежала худенькая девушка, сидевшая все это время на скамейке в скверике. И я решила, что это ее сестра Карина.

Зорин оказался прав, описывая ее внешность, – несмотря на внешнее сходство в чертах, Карина была скорее отголоском, тенью своей эффектной сестры. Все в ней было на полтона тише, на оттенок глуше, чем в Катерине: более хрупкое телосложение и меньший рост лишали ее той стати, которая была присуща облику сестры, даже черты лица казались не такими яркими и отчетливо вычерченными. А может, виной такому впечатлению был вечерний сумрак, окончательно спустившийся на город.

Девушки удалялись, о чем-то оживленно переговариваясь. Вероятно, Карина делилась с сестрой-актрисой своими впечатлениями от ее игры и от спектакля в целом, каким он показался ей из зрительного зала. Но меня интересовал не их разговор, а то, что раздавалось из наушников. В последний раз хлопнула дверь гримерной, и я превратилась в слух, стараясь не пропустить ни единого слова из разговора Лукьяновой и Андреевой.

– Ты правда не торопишься? – спросила Римма под – ругу.

– Правда, – успокоила ее Наталья. – Давай я помогу тебе сложить костюм.

– Спасибо. Мне и в самом деле нужна твоя помощь, только не с костюмом, а в другом плане… – голос Риммы стал еще глуше, я еле различала слова.

– Что-то случилось?

– Случилось. Но уже давно, как тебе известно. А теперь обострилось настолько, что я больше не могу это выдерживать! У меня нет сил…

Римма разрыдалась. Подруга, как бывает в подобных ситуациях, попыталась ее утешить:

– Дорогая, не нужно плакать… Все будет хорошо! Ну успокойся. Вот, всю косметику размазала… Ну посмотри на себя! Возьми мой платок…

Спасибо Наташе огромное: Римма последовала совету подруги и подошла к зеркалу, благодаря чему звук в наушниках стал намного громче и отчетливее. Словно я не сидела в машине, а стояла в гримерной за трюмо.

Римма высморкалась в платочек, тяжело вздохнула. Минутная слабость прошла – сильная женщина снова взяла себя в руки. В ее слегка дрожащем голосе еще чувствовались последствия только что пережитого выплеска эмоций, но с каждой минутой он становился все тверже, обрастая защитной оболочкой.

– Ты знаешь, я долго терпела, мирилась с этой девчонкой. Бог свидетель: я и слова Валентину не сказала, когда он не пришел домой ночевать.

– И зря! – вставила Наташа. – Я на твоем месте не смотрела бы на их связь сквозь пальцы. Я бы добилась, чтобы они как можно скорее разбежались.

Римма печально вздохнула:

– Сначала я тоже так думала: если их отношения затянутся надолго, устрою им райскую жизнь. Но в душе надеялась, что Валька скоро успокоится и сам ее бросит. Ты же знаешь моего мужа – он терпеть не может прочные связи, серьезные отношения… Предпочитает женщин на одну ночь, чтобы не обременять себя никакими обязательствами. Он и на мне-то женился с условием, что я не буду слишком связывать его свободу. Анна же стала исключением из правил, ради нее он нарушил все свои принципиальные установки. Мне кажется, что ее он по-настоящему полюбил. Может быть, впервые в жизни он испытал такое чувство…

– И что он нашел в Зориной? – недоуменно промолвила Андреева. – Ему нужна сильная, властная женщина, как ты, а не капризная примадонна.

– В том-то и дело, что она только с виду белая и пушистая, а в действительности потверже меня. Вдобавок ко всему она еще и молодая, красивая, даже шикарная женщина…

– Была.

– Да, была. Все никак не привыкну. В сознании не укладывается… По традиционному сценарию обманутая жена должна ненавидеть любовницу своего мужа, но я не чувствую к ней ничего подобного. Мне очень жаль, что такая перспективная актриса столь глупо закончила свою жизнь…

– Но она ведь принесла тебе столько горя! С тех пор как она стала работать в нашем театре, ты стала совсем другой – напряженной, замкнутой, резкой со всеми, похудела катастрофически, куришь постоянно! Так нельзя. Знаешь, я даже рада, что она избавила тебя от дальнейших страданий. Бог ее справедливо покарал.

– Только ли бог? – еле слышно произнесла Лукьянова.

В беседе подруг возникла неловкая пауза. Первой заговорила Андреева:

– Что ты хочешь этим сказать? – осторожно произнесла она, понизив на полтона голос.

– Я боюсь… – сдержанно сказала Римма. – Ты не в курсе последних новостей, поэтому я хочу кое-что тебе рассказать. Может, ты успокоишь мою душу, развеешь сомнения. Возможно, все это – лишь мои домыслы…

– Римма, не пугай меня, – в голосе подруги слышалась неприкрытая тревога. – Что случилось?

В полнейшей тишине прозвучал отдаляющийся звук поспешных шагов и скрип двери – одна из женщин проверила, нет ли кого в коридоре, кто мог бы стать ненужным свидетелем их разговора. По всей видимости, Римма собиралась сообщить подруге нечто секретное, не подлежащее разглашению. Я затаила дыхание и, как будто выпрыгнув из собственной физической оболочки, переместилась из машины в гримерную. Воображение дорисовывало полную картину происходящего: чуть ли не воочию я видела перед собой бледные и взволнованные лица женщин.