Текст книги "Полный финиш"

Автор книги: Марина Серова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Перенес, так сказать, на Сочи.

Они стали играть в домино. Вчетвером. Я в этом участия не принимала, но вполне хватило и наблюдения за тем, как парни щелкают по столу костяшками и потом смачно пробивают проигравшему по ушам карточной колодой.

По всей видимости, новообразовавшийся квартет чувствовал себя неплохо.

…Чего нельзя было сказать обо мне. Обычно я легко переносила похмелье, а сейчас… сейчас, даже после того, как я в порядке навязанной Воронцовым и Крыловым опохмелки выпила пива и позавтракала, дурнотное состояние не желало рассасываться. Подташнивало, и под горло постоянно подкатывали комки, отчего на висках выступали мелкие, бисерные капельки пота. К тому же перед глазами плыло.

– А этот… м-м-м… бритоголовый товарищ из моего купе с тобой знаком, что ли? – спросил Немякшин, смачно щелкая доминошкой по столу.

– Знаком, – ответила я. – По Питеру.

Воронцов поднял голову и спросил:

– Какой еще бритоголовый товарищ?

Я через силу улыбнулась:

– Примерно таким же тоном спрашивал Иван Васильич Бунша: «Кака-а-ая така-а-я собака?! Не позволю о царях такие песни петь!»

– Э… как?

– Это в «Иван Васильевич меняет профессию», – пояснил плохо разбирающемуся в кинематографе Воронцову Тоша Крылов. – Когда гусляры поют: «К на-а-ам еде-ет собака-а-а крымский ха-ан! Собака!!»

– Ну да, – произнесла я. – А что касается этого моего знакомого из соседнего купе… так Костя и Паша тоже успели с ним познакомиться и даже немного подраться. Не поделили что-то они там.

Немякшин показательным жестом пощупал синяк и пробормотал:

– Не что-то. Не они. Не там…

В этот момент Крылов щелкнул доминошкой по столу и провозгласил:

– Ну че, считайте, сколько у кого… «рыба»!

– А-а-ат уроды! – отозвался Ковалев, скептически взглянув на целый частокол домино в своих руках. – По ходу, я в жопе.

И он бросил кости на стол.

– Ну что, – сказал Воронцов, который уже прекрасно вошел в игру, – так… двадцать пять… тридцать три… м-м-м… сорок три очка. Да-а-а! Значит, тебе по ушам сорок три раза. Тяни карту.

Ковалев вытянул из колоды одну карту и картинным жестом перевернул ее. На ладони лежал туз.

– Хе-хе! – сказал Немякшин. – Одиннадцать очков! Значит, одиннадцатью картами сорок три раза. Это называется Гитлер капут!

Тем временем Тоша отсчитал одиннадцать карт и, крепко зажав их в пальцах, с силой ударил по мясистому уху несчастного Ковалева.

К десятому удару ухо Кости стало пунцовым. К двадцатому – налилось кровью. После тридцатого удара Ковалев начал подпрыгивать на сиденье с коротким гортанным криком: «Ой, бля-а-а!» Сорок второй и сорок третий удары Крылов влепил несчастному проигравшему так, что тот утробно завыл – не без комикования и игры на публику – и закрыл распухшую ушную раковину пятерней.

Крылов демонически захохотал и передал колоду Немякшину, который помусолил ее в руках и несколько раз ударил по краю стола, вероятно, отрабатывая удар.

– Если ты, дебил, будешь бить, как этот длинный осел, то я тебе в торец пришлю, – посулил Костя и, очевидно, не удовлетворившись вербальными разъяснениями, перешел к более доступной для понимания форме втолковывания простых истин: одной рукой обхватил шею юного «Жака Паганеля», а вторую – вполне профессиональным приемом – упер в верхнюю часть черепа Немякшина. Отчего голова последнего оказалась в тисках, а Паша захрипел:

– Да ты че, башку свернешь, бар-р-ран!!

Ковалев, смеясь, отпустил его, а Немякшин еще долго растирал шею и, вероятно позабыв о моем присутствии, долго и старательно ругал «бульдога», титулуя его всяческими пышными наименованиями…

А хватка у Ковалева – ничего. На мой взгляд, между прочим, взгляд профессионала, – даже очень ничего…

Глава 4
Ночь: кошмар наяву

– Вер-р-рной дорогой идете, товарищи! – провозгласил Паша Немякшин вслед выходящим на краснодарский перрон Ковалеву и Крылову. Последние выписывали занимательные синусоиды и, по всей видимости, больше паясничали, чем действительно были пьяны. А шли они за пивом, балыком, фруктами и жареной рыбой. – Вер-рной дор-р-рогой иде…

– Как сказал подлый Рабинович идущим в синагогу черносотенцам, – пробормотал Тоша, выпрыгивая из тамбура.

Воронцов, который все это время общался с трио веселых друзей куда больше, чем со мной, осмотрел купе, словно и без того не мог убедиться, что оно совершенно пустое, а потом повернулся ко мне и спросил:

– Что с тобой, Женька? У тебя такое лицо, как будто что-то случилось…

– Ничего. Просто я себя неважно чувствую.

– До сих пор? Да ты и выпила вчера не особо много. Мы с тобой в Питере пару раз переборщили с алкоголем, да еще и не спали тогда всю ночь, и наутро ты все равно была как огурчик. А тут… бледненькая какая-то.

– Наверно, у этих друзей аура такая. Энергетические вампиры, наверно, – полушутя-полусерьезно сказала я.

Но Воронцов повел себя так, словно счел эту гипотезу заслуживающей полного доверия и внимания. Он подсел ко мне и, обняв за плечи, негромко произнес:

– Ты же сама говорила, что ты дипломированный психолог… или по крайней мере можешь вполне быть приравнена к нему. Что ты сама обо всем этом думаешь?

– Ну ты прямо как ребенок, Воронцов, – небрежно сказала я и криво улыбнулась. – Иногда я думаю: а что я такого в тебе, собственно, нашла? Ведешь себя как маленький мальчик, шуток не понимаешь, да еще в придачу заводишь нехорошие знакомства, из которых потом не можешь выпутаться.

– Кстати, о знакомствах, – подхватил Саша, по всей видимости, пропустив мимо ушей все сказанное мною, – кто этот парень, с которым ты так мило разговаривала в коридоре? С которым повздорили эти… Паша и Костя?

Я резко выпрямилась и медленно убрала со своих плеч его руку.

– Знаешь что, Воронцов… ты уже разговариваешь тоном мужа-ревнивца, который во всем усматривает недостойное поведение жены. В общем, так: я не твоя жена и едва ли ею стану, так что не надо так со мной разговаривать. А то вот возьму и поеду отдыхать с этими ребятами, которые с нами в купе… они хоть не докучают мне моралью.

Мне даже стало жалко его, когда он часто-часто заморгал и неловко засмеялся, а потом вытер ладонью лоб. Уставился куда-то в стену и пробормотал:

– Женя, прости меня, честное слово…

– Вот так-то лучше. – Я поцеловала его, а потом, взъерошив его волосы на затылке, произнесла: – А этот парень из соседнего купе – твой земляк, между прочим. Из Питера. Олег. Хочешь, познакомлю?

– Нет, спасибо…

– Ну ладно. Не буду знакомить. Тем более… ну конечно, так я и знала!

В купе ввалился Крылов, в руках которого была целая куча разнообразнейших съестных припасов – виноград, жареная рыба, персики, горячая картошка на пластиковых блюдечках и даже дыня. Но не это вызвало мою неадекватную реакцию. Просто-напросто за Тошей в купе вошел Ковалев, державший огромную сумку, под завязку набитую пивом, а в правой руке сжимавший три водки.

– У-у-у… – взвыл Воронцов, вжимаясь в стену, – мне так кажется, Женечка, что… что эта ночь будет еще хуже первой…

– В Сочи выспишься, Санек! – гаркнул журналист, размещая съестное на как-то сразу уменьшившемся столике. – А тут, в поезде, если не бухать, так вообще со скуки загнуться недолго.

– Вэрно гаварищ, слющ, – с акцентом образца текущей ночи поддержал его Ковалев, расплываясь в широченной улыбке.

В этот момент вошел Немякшин. Очки болтались на носу, как кошка на заборе, а по постпохмельной, но уже ублаженной пивом и плотной трапезой физиономии блуждала масленая улыбка.

– А я… к вам-м! – проговорил он. – На Мур-р-ромской дорожке ста-а-аяли тры-ы-ы са-а-а-асны-ы…

– Ты мне эти вокальные партии брось, – предупредил его Ковалев, у которого, по всей видимости, до сих пор болели уши. От ударов картами. – Садись и пей пиво, урод.

– Я не человек, а сказка, – привычно сообщил Паша, но пиво взял и начал лить его в глотку с той же невозмутимостью и оперативностью, с какой уборщица выливает ведро в раковину. В плане скорости убывания жидкости.

И все покатилось по уже отлаженной технологии. Через три часа мы с Воронцовым и почему-то Крыловым оказались в купе Олега Денисова. Пили сначала мартини с шампанским – культурно. А потом Олег, не желая смотреть на кислое личико своей подруги – как оказалось, та плохо переносила поезда, точно так же, как Олег самолеты, – накачивал ее джин-тоником, а потом – пивом и водкой. Четвертый пассажир купе (третьим, как помнится, был оставшийся нажираться с Ковалевым Немякшин), толстый усатый мужчина с лицом домашнего хомячка, переевшего семечек, пить отказался, завалился на верхнюю полку и благополучно захрапел.

Олег затеял разговор с Сашей:

– Ты, стало быть, с Женькой на юга сорвался, братело? Ничего… не хилый у тебя расклад получается. Хвалю.

– А что такое? – настороженно спросил Воронцов, которого не расслабили литр пива и две стопки водки.

– Да ничего… просто Евгень Максимовна у нас серьезная тел… дама. Один такой барбос подкатывался к ней… из нашего коллектива, Зверьком погоняют. Фамилия у него такая упадочная – Зверьков. Так вот, этот Зверьков стал Женьку разводить на типа пообщаться поплотнее. Ну и вот.

– И что?

– Что-что? Не стала она его терпеть. Надо сказать, Зверек и ангела из себя выведет. Ну, она его немного толкнула, да так удачно, что он башкой о тумбочку… ну и вот. Вместо того чтобы улетать в Польшу по делам, он проследовал прямиком в больницу. Правда, Женька к нему туда пришла… сменила гнев на милость. Помнишь, Жень?

– Зверька, что ли? – улыбнулась я. – Ну, погорячился парень. Да и я тогда была не в духе.

– Ничего, – сказал Олег. – Он не в претензии. Кстати, он тоже в Сочах будет отвисать. В «Полярном круге». Пансионат такой отпадный.

– От «Норильского никеля», что ли? – ввязался в разговор Крылов. – Есть такой. Мы туда в прошлом году на пляж ходили. Ковалев «пэлт» сует мусору на входе, и проходим. Там еще медузы огромные… мы с одной фотографировались…

Перманентная болтовня несносного Тоши, как говорится, выпала из кадра, потому что Денисов отмахнулся от него, как от докучливой мухи, и продолжал, обращаясь к Воронцову, сидевшему скованно, руки на коленях. Как на уроке, отметила я.

– Эх, Воронцов, Воронцов.

Внезапно у меня так сильно закружилась голова, словно меня подхватило огромное колесо обозрения и теперь тащит за собой, «восьмеркой» наверх. Точно такие же ощущения я испытывала сегодня во сне. Когда с неба спускались, как щупальца, стебли гигантских растений и хватали меня за горло, и тянули вверх…

Странно… ведь, памятуя о вчерашнем, я выпила совсем мало. Отчего же?..

Очевидно, все это сильно отразилось на моем лице, потому что Воронцов прервал разговор с Олегом, и даже Тоша Крылов замолчал, чтобы, впрочем, через секунду выпустить:

– Да ты ж зеленая, Женька…

Воронцов подхватил меня и, дотянувшись губами до самого уха, тихо проговорил:

– Тебе плохо? Может, в туалет?

– Да… Саша… – с трудом выговорила я. – Идем.

Белой полосой метнулась перед глазами стена купе, вырос черный проем открытой Воронцовым двери, и вслед метнулось тревожное Тошино:

– Вроде ничего и не пила… отравилась, что ли, чем-нибудь…

– Да вы ей этот балык паленый скармливали, – злобно сказал Денисов. – Вам-то по херу, уродам, у вас желудок гвозди схавает и еще попросит… а ее, вишь, в отказ скрючило!..

– Да пошел ты!

Дальнейшего я уже не слышала, потому что все звуки как отсекло огромным ножом – и только наплыла, гулко пульсируя и давя на глаза, мутная пелена… Казалось, она правила мной только секунду, а потом сквозь нее продралось лицо Воронцова, и его губы, приблизившись к моему собственному лицу, шепнули что-то нежное и непоколебимо властное…

* * *

Я открыла глаза. Лицо Воронцова по-прежнему было передо мной, как будто он никуда и не уходил. Но только я лежала на собственной полке, а за окном поезда разгоралось серое зарево рассвета.

– Спи еще, – сказал он.

– А ты что… вот так и сидишь надо мной? – спросила я. – Сам не спал.

– Так тут никто не спал, – подал голос с верхней полки Ковалев. – Ты бредила… бросалась во сне… вообще жуть. Я как посмотрел на твое личико перекошенное, так и заснуть не могу до сих пор.

– Спасибо… за комплимент, Костя… – тихо выговорила я и не без труда приподнялась на локте. – У меня такое ощущение, что я отравилась… и еще…

– И у нас такое же ощущение, – перебил меня Ковалев, – потому что от алкогольной интоксикации такого не бывает. Только вот чем, собственно, ты отравилась? А? Мы ели и пили то же самое, что и ты. И ни у кого ничего подобного.

– Хотя как сказать – то же самое, – вступил в разговор угрюмо насупившийся Саша, – мы же еще ходили в гости к этим… к Олегу и его этой… девушке.

– Ну так тот длинный балбес тоже там был и уж точно жрал и пил все подряд, с приглашением или без оного, – скептически хмыкнул Костя, кивнув на безмятежно храпящего Тошу Крылова. – Так что ему тоже должно было перепасть, а он вон как… ни сном ни духом. Как говорится, нэт былэ-э-эт! – смачно подытожил он.

– И еще… – наконец продолжила я прерванную еще минуту назад фразу, – и еще у меня такое нехорошее предчувствие, будто что-то случилось или должно случиться.

– Чепуха! – махнул рукой Ковалев, дотягиваясь рукой до бутылки пива и открывая ее прямо зубами. – Я тоже как-то раз утром просыпаюсь в примерно таком же ауте, как вот ты сейчас… просыпаюсь и чувствую: че-то не так. Встаю, похмеляюсь, хаваю и все думаю, что случилось-то? И потом вспоминаю… что меня накануне выгнали из универа за непрохождение практики, пьянство, аморальное поведение и восемь протоколов из трех РОВД, присланных в деканат.

– Вот что-то наподобие… – буркнула я. – Ладно… пойду…

– Куда?

– В четвертый РОВД!

А пошла я в туалет. Прямо у его дверей я натолкнулась на проводницу, толстую усатую бабу лет под пятьдесят, смахивающую на армянку.

– Вы в туалет? – спросила она. – Подождите, сейчас открою.

– Всю ночь закрытым держали, – недовольно проворчал небритый мужик, нервно докуривающий сигарету под надписью «Не курить».

– А я виновата, что мы в Никольске полночи стояли? – наершилась проводница. – А я виновата, что там санитарная зона и что если я вам туалет открою, так меня оштрафуют на ползарплаты?

Мужик безнадежно махнул рукой и, бросив недокуренную сигарету, вышел.

– Сейчас открою, – повторила проводница, гремя ключами и подозрительно косясь на мое помятое зеленовато-бледное лицо, – одну минуту. А вам поменьше бы пить надо было. А то этот ваш длинный, который с вами в одном купе, вчера такое вытворял…

– Что? – равнодушно спросила я, глядя, как она вставляет ключ в замочную скважину.

– Да к Ленке, к моей напарнице, приставал с каким-то дурацкими вопросами… лапал ее по полной программе и вообще… вел себя как последняя скотина. Я хотела ментов позвать, да Ленка, дура… отговорила.

– Понравился он вашей Ленке, вот и все, – сказала я, вспомнив эту самую Ленку, маленькую вертлявую девицу с остреньким личиком и впечатляющим бюстом, за который задевали или вообще хватались все проходящие мимо нее мужчины. – Чего вы не открываете?

– Да ключ заело что-то! – буркнула проводница и, щелкнув замком, злобно толкнула дверь.

Та приоткрылась с легким скрипом – и толстая проводница вдруг подпрыгнула на месте, испустив задушенный сиплый вопль, а потом тяжело попятилась, едва не приплюснув меня к окну своей монументальной задницей.

– Э-э, полегче!

Проводница повернулась ко мне, и я увидела на ее толстом усатом лице выражение неописуемого ужаса.

«Туалет!»

Мысль сверкнула, как молния, и уже в следующее мгновение я оказалась в дверном проеме, откуда на меня пахнуло непередаваемыми ароматами санузла российских железных дорог.

Но не только миазмами. Здесь пахло еще – и смертью.

…На унитазе, безжизненно привалившись плечом к стене, сидел мужчина, обнаженный до пояса. Его лицо с выпученными глазами и перекошенными синими губами было завернуто за левое плечо, так что как раз было обращено к двери. Из угла рта вытекала уже засохшая струйка крови.

То, что он был мертв, не подлежало сомнению. Равно как не подлежало сомнению то, что ему просто свернули шею, как цыпленку.

…И еще. Как ни было это жуткое мертвое лицо искажено жуткой предсмертной гримасой, как ни пятнала его неестественная зеленовато-синяя бледность и как ни вспучивались остекленевшие глаза, – я узнала его.

Это был Олег Денисов.

На полу, под раскинутыми ногами его, лежали расколотые знакомые очки. По всей видимости, на них еще и наступили, потому что оправа была вмята в пол.

И изуродовала эту оправу нога не Олега.

Я повернулась к проводнице: та, приподнявшись на цыпочках, смотрела через мое плечо и что-то невнятно бормотала себе под нос. Впрочем, она быстро пришла в себя.

– Так… надо вызывать ментов.

– Да, теперь от этого вас не отговорит никакая Ленка, – машинально сказала я деревянным голосом. – Олег. Это Олег.

– Господи, да это же тот красивый парень из соседнего с тобой купе! – всплеснула руками проводница. – Да что же это такое? Да что же это с ним такое случилось?!

– Что-что, убили. Идите зовите милицию. Я прикрою туалет и никого не буду пускать.

Проводница снова всплеснула руками и повернулась, но тут наткнулась на целую вереницу пассажиров, по всей видимости, жаждущих посетить туалет. Эту процессию возглавлял г-н Немякшин, держащий в руке недопитую полуторалитровую бутылку «Балтика. Медовое крепкое». По всей видимости, это пиво было излюбленным у веселой компании.

Увидев меня, Паша перекосил физиономию и страдальческим голосом выдал:

– Там туалет открыли?

– Не там. Не туалет. Не открыли, – машинально ответила я и облокотилась спиной о дверь туалета…

Мне было дурно.

* * *

Узнав о смерти Олега и вызванной на место транспортной милиции, Воронцов свалился с полки. Хорошо еще, что полка была нижней, и в этом можно было убедиться на примере Крылова, который, проснувшись и услышав о таких ошеломляющих новостях, спросонку свалился с верхней.

Лицом прямо в наструганный хозяйственным Костей Ковалевым салат.

– Убили? – выговорил Тоша, охая и поднимаясь с пола, а потом вытирая с лица салат. – Оле… Олега?

В этот момент в купе вошел младший лейтенант из состава патруля, курирующего поезд, и произнес:

– Кто из вас Воронцов и Крылов?

– А в чем дело? – пробормотал многострадальный Тоша, окончательно поднимаясь с пола и облизывая с губ салат, который постигла такая несчастливая участь.

– Я хочу задать вам несколько вопросов касательно вашего вчерашнего… м-м-м… общения с гражданином Денисовым, – важно ответил тот.

– Денисовым? Это кто та… А-а-а! Понятно.

– Да, его четверть часа назад нашли мертвым в туалете этого вагона. «Мокруха» самая очевидная.

– А я-то тут при чем? – пробормотал Крылов.

Лейтенант уселся и, разложив на коленях какие-то документы в стандартной картонной папке «Дело №», выговорил:

– Кто был в купе, в котором ехал Денисов?

– Там были… э-э-э… Денисов. Его телка еще. То есть девушка, – словоохотливо заговорил Крылов. По всей видимости, он одинаковым тоном излагал и истории из личной биографии, и показания по делу об убийстве. – Свет-та ее зовут, что ли… нет, Катя.

– Неважно! – перебил его мент. – Кто еще?

– Я был, – сказал Воронцов. – Женя была. Охотникова. Я с ней еду в Сочи. Потом еще Крылов – вот он, и товарищ с верхней полки. Он с нами не сидел.

– А вы чем занимались?

– Мы… как чем? – недоуменно спросил Крылов и хлебнул пива. – А чем в поезде заниматься еще, кроме как немного выпить?

– Я и смотрю по тебе… немного, – проворчал лейтенант. – До какого времени с вами сидел Денисов?

– Примерно в час ночи Жене стало нехорошо, и я повел ее в туалет, – сказал Воронцов. – Когда я пришел, Денисов еще был в купе. Или не был.

– Был, – сказал Крылов. – Он у меня еще в глазах двоился, когда обещал мне в торец прислать за гнилой базар, как он говорил: гниляк… типа я что-то там такое говорил, что его девушка похожа на Сильвестра Сталлоне, если его накрасить. Я обиделся и пошел в гости к проводницам… там такая Ленка есть. Ниче девчонка.

Мент махнул на Тошу рукой: дескать, помолчи ты, болван пустозвонный! – и повернулся к Воронцову:

– Значит, Денисов был в своем купе, когда вы вернулись из туалета?

– Да… был, – наморщив лоб, сказал Саша.

– А где была… а-а, Охотникова, идите сюда. Очень кстати. Куда вы отправились после того, как Воронцов проводил вас до туалета?

Я пожала плечами:

– Не помню.

– То есть как – не помните?

– А вот так.

– Я отвел ее в наше купе и уложил спать, – сказал Воронцов. – Она отравилась чем-то.

– Алкоголем, чем же еще, – невесело ухмыльнулся младший лейтенант, произнося слово «алкоголь» так, как это говорят все военные и менты: с ударением на первый слог. – Значит, спать легла. А сами вернулись в купе к Денисову?

– Да… я вернулся.

– Да Санек посидел-то там пять минут и ушел, – сказал Тоша Крылов, улучивший момент, когда все замолчали, и вставивший свое легковесное слово. – А я после него. Через минуту свалил. Там, в денисовском купе, уже все пьяные валялись. А тот, который не пил… толстый – тот вообще громче всех храпел. Да и Денисов, по-моему, был не в себе…

Лейтенант, который, по-видимому, чувствовал себя не совсем уютно в паутине этих противоречивых показаний людей, которые хоть и были до последнего момента с убитым, но мало что помнили, – лейтенант помрачнел и почесал в затылке. На его счастье, в купе зашел второй мент – старлей.

Этот оказался поопытнее: при помощи заданных им прямых и наводящих вопросов выяснилось следующее.

Как оказалось, Денисов не ложился спать примерно до двух ночи. По крайней мере, так утверждала его девушка, которую звали не Света и не Катя, а Ира. Так вот, Ира говорила, что проснулась примерно в два часа ночи и спросила у Олега, почему он не спит.

Он рявкнул что-то начленораздельное… Ей показалось, что он зол и чем-то обеспокоен. Впрочем, точно она не могла сказать, потому что была пьяна, как, впрочем, и все в этих двух веселых купе. Потом она заснула, а когда проснулась утром – Олега не было.

Больше всех, как ни странно, знал Крылов. Он пасся в купе у молоденькой проводницы Лены (парочка пользовалась моментом, пока старшей и страшной проводницы не было на месте, а была она в вагоне-ресторане, а потом стояла в тамбуре и следила за тем, чтобы никто не входил и не выходил из вагона) и видел, как Олег вышел из своего купе и пошел в сторону туалета в конце вагона.

Но который час был в этот момент, Тоша не знал: транспортный ловелас был занят более важным делом, а именно трамбовал проводницу Елену на предмет существенно более тесного общения.

Притащили Елену. Выяснилось, что:

– Туалет я закрыла в двенадцать часов. Приехали мы в Никольск и стояли там. Я ничего не знаю… – закончила она свои сбивчивые пояснения.

Толстая старшая проводница Раиса уже дала обильные пояснения по поводу происшедшего и убеждала стражей правопорядка, что без ее ведома никто посторонний не мог попасть в вагон и выйти из него. Хотя при опросе других пассажиров выяснилось, что в три часа ночи вагон был открыт, а Раиса торчала в вагоне-ресторане со своим хахалем – усатым Геной, проводником из двадцать первого вагона.

– Значит, – подытожил старший лейтенант, – выясняется, что кто угодно мог зайти, свернуть шею Денисову, затащить его в сортир и преспокойно уйти. Как гражданин из Никольска, так – тем более – пассажир из любого другого вагона. Интересная получается петрушка с хреном. Только один момент: если Денисов гарантированно прожил до двух ночи, а туалет – и передний, и задний – закрыли еще в двенадцать, то встает вопрос. А именно: как это труп Денисова мог попасть в запертый туалет? А?

И он грозно и в высшей степени выразительно посмотрел на съежившихся на полке, отведенной по билету Паше Немякшину, обеих проводниц.

Несмотря на то что мое самочувствие было настолько плачевным, что оставалось сочиться жалостью только к самой себе да еще к несчастному Олегу, внезапно меня тронуло сочувствие к бедным проводницам. Конечно, они тоже хороши – одна резвилась в своем купе с не в меру подвыпившим пассажиром, а вторая умотала пить водку с проводником из соседнего вагона, – но к убийству они не имеют отношения, это как пить дать.

– А тут все просто, – сказала я, – у меня есть хорошее объяснение, товарищ старший лейтенант.

– Ну?

– Дело в том, что я немного знала покойного Денисова. Поработали вместе в Питере. И я примерно представляю его физические возможности. Чтобы сломать ему шею, нужно обладать прекрасной подготовкой и владеть некоторыми приемами. А что касается ключей, то легко предположить, что человек, способный справиться с таким атлетом, как Олег, может вскрыть замок туалета обычной булавкой. Не говоря уж о самой примитивной отмычке.

– То есть вы думаете, что работал киллер? – спросил младший лейтенант. Крылов, допивавший пиво и угрюмо жующий куриную ножку, скептически хмыкнул и переглянулся с мрачным Ковалевым. Я заметила этот взгляд.

– Почему – киллер?

– Но вы же сами говорите, что спецподготовка плюс отмычки… и вообще. Специалист, в общем.

– Что работал хорошо подготовленный спец, я не сомневаюсь. А вот насчет киллера… сомневаюсь. Дело в том, что, например, я тоже смогла бы открыть туалет булавкой.

– Да ну? – оживился старший. – Покажите.

– Только, надеюсь, мне не будут на основании того, что я умею открыть замок булавкой, инкриминировать убийство, – с кислой вымученной улыбкой выговорила я.

Лейтенант скупо ухмыльнулся и открыл передо мной дверь…

Я скользнула взглядом по настороженным физиономиям своих соседей по купе, остановилась на угрюмом лице Воронцова. Почувствовав мой взгляд, он сказал:

– Зачем такие странные опыты? Не надо, Женя, ты что говоришь? Им же нужно дело раскрыть… смотри, они его тебе и впаяют.

– Интересно, как они это себе представляют? Я и шага-то шагнуть ночью не могла, не то что убить Олега, затащить в туалет его труп, предварительно вскрыв булавкой замок.

– М-да… – со скепсисом протянул старший мент, скользнув взглядом по моему пепельно-бледному лицу и по чуть подрагивающим рукам. – Ну хорошо, покажите, как открыть дверь булавкой, Охотникова.

…Дверь я не открыла. Руки меня не слушались, я не могла должным образом согнуть булавку, и она нагло прыгала в пальцах, которые передергивало мелкой дрожью. Лейтенант посмотрел на меня как на глупую хвастливую бабу, тяпнувшую лишнего и теперь отчаянно несущую чушь.

Серьезно, как ни странно, смотрели на меня только Крылов и Ковалев.

Я прекрасно помнила, как переглянулись они в купе и как не понравился мне этот взгляд.

И тут мне в голову пришла мысль, которая, по всей видимости, едва ли осенит граждан милиционеров. Я подумала: а зачем, простите, изощряться в открывании туалета булавками, если его прекрасно можно было открыть ключом, который все это время находился в купе у проводницы Лены? В том самом купе, где резвился г-н Крылов?

И еще… еще я вспомнила, как друг Крылова Костя Ковалев профессионально поймал в зажим Немякшина – тогда, когда они играли в домино. Когда он говорил Паше, чтобы тот бил по ушам не так сильно, как Крылов…

Это был примерно такой же захват, как тот, каким сломали шею Олегу Денисову.