Текст книги "Сборник стихов"

Автор книги: Марина Хлебникова

Марина Хлебникова
СБОРНИК СТИХОВ

* * *

 
Оглянись же по-прежнему —
Пусть не нежно, но бережно,
На святую и грешную,
На ушедшую женщину.
 
 
Оглянись по-хорошему
На дарёную грошиком —
Ту, что в жизни непрошено
Проросла подорожником.
 
 
Не сосной, не осиною,
А травой–однолеткою,
И любовь не насилуя,
Не стремилась в пресветлые.
 
 
Отогрела, утешила,
Не кричала, что брошена…
На ушедшую женщину
Оглянись по-хорошему.
 

* * *

 
Отчего вы хмуритесь, герр Питер?
Вам ли эта сырость не родня?..
Пожалейте старого коня —
Пусть опустит медные копыта.
 
 
И плевать, что скажет заграница —
Петухом споёт или совою…
Отпустите лошадь подкормиться
Скудной ленинградскою травою.
 
 
Ветхими копытами потренькав,
Без кнута пойдет к траве и горна…
Лошадям ходить на четвереньках
Вовсе не грешно и не позорно.
 

* * *

 
Куплена лучшая в мире бумага —
бумага бумаг!
Выверен жест, чтоб слова
полетели птицами!
В садике ветер качает пустой гамак
И шевелит забытыми в нём страницами,
А дирижер руки поднял и так – застыл,
Замер оркестр озадаченно и покорно,
Всё перепуталось, фронтом вдруг стал тыл,
Тьмою – звезда, свирелью – валторна.
Поезд ползёт к рубежу. Гранит границ
Вырос, как в сказке, в минуту на ровном месте.
Где-то журавль? А по клеткам пяток синиц,
Тощих, но радостных, что голодают не вместе.
Спрятал глаза отставной чародей и маг,
Глыба любви перетерлась в дорожный щебень,
И кому нужна теперь лучшая из бумаг,
Если на ней и не виден синичий щебет.
 

* * *

 
Пахнет скукой аптечной,
Небосвод – как дыра.
Утро выцвело в вечер,
День ушел во вчера —
 
 
Пробежал пустозвонно,
Без особых примет,
Скрипнул дверью балконной —
И ищи его – нет!
 
 
Не расцвеченный счастьем,
Не размытый бедой,
Как соседское «Здрасте!» —
Равнодушно-пустой…
 
 
Бог с ним, пусть себе тает —
Не ищу в нем ответ!..
А у вас не бывает
Дней, как стертых монет?..
 

* * *

 
«Короче» – медное слово
Из словаря людоедов,
«Короче» – синий рубец
От замаха нагайки.
«Короче» – и заворачиваются гайки,
До срыва резьбы,
До визга металла…
«Короче», прости, я устала,
Я стала короче,
Стираясь о серость асфальта.
В нём иногда запекается смальта,
Но это – смальта асфальта,
А не мозаика Равенны…
Я ухожу постепенно,
Становясь всё короче,
Как гномы в свои катакомбы, —
Без продолжений и прочего…
 

* * *

Т. Жмайло

 
Великих замыслов не жаль,
И Божий промысел неведом…
Вернись ко мне, моя печаль,
Я накормлю тебя обедом.
По нашим скудным временам —
Великопостным, вермишельным —
Бутылку красного вина
Мы разопьём под Мери Шелли!
Не пропадай. Пиши. Звони.
Обозначайся раз в полгода…
Я жгу маячные огни
И не взираю на погоду!..
А ты увидь. Протрём хрусталь
И за полуночным обедом
Решим, что прошлого не жаль,
Коль Божий промысел неведом…
 

* * *

 
Мои деревянные сабо
Стреляют нахально и гулко
В безлюдном ночном переходе
Напротив вокзальных колонн.
Здесь утром веселые бабы
Выносят румяные булки,
Снимая налог подоходный
С меняющих завтрак на сон.
Здесь утром кавказские люди
Торгуют цветочным товаром,
Пакуя заботливо розы
В прозрачный нетающий лёд.
И дамочки, выпятив груди,
Покрытые южным загаром,
Плывут караваном с «Привоза»,
Сдувая с надгубия пот.
Здесь тонко бренча золотишком,
Цыганки гадают приезжим,
Поскольку всё ясно с любовью
В казённых домах отпусков.
И смуглые девы небрежно,
Как пенку, снимают излишки
У жаждущих благ и здоровья
Владельцев тугих кошельков.
Здесь утром пройдёт поливальник,
Оставив недолгие лужи,
Вчерашнюю пыль не смывая,
А только слегка оросив.
И город, как дед повивальный,
Народ поторопит наружу
К призывно звенящим трамваям
И к зеленоглазым такси.
Мои деревянные сабо
Считают ночные ступени,
Ломая привычную «Terra
Incognita» ночи и снов.
И вслед мне неслышно и слабо
Колышутся тёплые тени
Деревьев вокзального сквера
И тёмных вокзальных кустов…
 

* * *

 
Не рвусь к Олимпу – больше тянет к бардам,
В карманах очень часто – пустота,
Но не играю меченою картой
И не боюсь оплачивать счета.
 
 
Не смейся, середина золотая,
Мне гонорар сусальный ни к чему —
Я лучше снова джинсы подлатаю
И у друзей до пятого займу,
 
 
Чем выслужу почтительным изгибом
Редакторскую милость и добро…
Редакторы, скажите, вы смогли бы
Отнять мою бумагу и перо?
 

* * *

 
Всё войдет в берега,
Как Яик и Ока
По весне,
Напоив заливные луга,
Входят в русло.
Так пейте же, пейте,
Пока пить дают.
Пейте впрок, как верблюды,
Готовясь к пути,
Чтоб до следующей речки
Живыми дойти.
 

* * *

 
Длинноногая Люсия,
Пышногрудая Анита,
Синеглазая Мария
И веселая Лили
Возле самой кромки моря
На шезлонгах в томных позах,
Как лекарство, принимают
Свежий ультрафиолет.
Но загар совсем некстати
Первым делом липнет к носу,
И поэтому Люсия,
И Анита,
И Мария,
Послюнив клочки бумажки,
Лепят светлые заплатки
На носы
Под громкий хохот
Пересмешницы Лили.
Дело в том, что от природы
У Лили прекрасный носик —
Тонкий носик цвета кофе
Сорт «плантейшн» с молоком.
Но тогда, с какой же стати
Ей сидеть на солнцепеке,
Вытирая капли пота
Над улыбчивой губой?
А Лили ужасно хочет
Искупаться в Чёрном море —
В самом синем море в мире
И немного золотом,
Но она прочла в газете
Очень-очень мелким шрифтом,
Что купаться в самом синем
Не советуют врачи.
И теперь она в сомненьях:
Вдруг, намокнув в Чёрном море,
Ее носик цвета кофе
Станет облака белей?!
И тогда уж ей прийдётся,
Послюнив клочок бумажки,
Под ехидный смех подружек
Вешать бирочку на нос.
А Люсия и Анита
Тоже в страшном беспокойстве:
Вдруг купанье в самом синем
Им грозит большой бедой?
Вдруг ужасная простуда
Их в воде подстерегает,
Или вывелась медуза —
«саблезубый корнерот»?
Только маленький крабёнок
Целый день сидит в водичке
И совсем не выползает
На песок позагорать,
Потому что он – младенец,
Он родился только в среду
И ещё не разбирает
Очень-очень мелкий шрифт.
 

* * *

 
На самом краю обретенного рая
Сижу… загораю…
Болтаю ногами, любуюсь маслиной,
В прищур, как в прицел
Заресниченный, длинный
То бабочка влезет, то длинная корка,
То юный папаша с мальцом на закорках,
То плавная рябь надувных крокодилов —
Наверное, столько не водится в Нилах
И Конго, и всех Амазонках на свете,
Как в этой у моря отобранной клети
С усталой водой между трех волнорезов
И краем песка.
Очерчен раёк горизонта порезом.
А в общем – тоска.
 
 
Тоска. Эдемия. Витают Адамы.
Им рёбра считают ревнивые дамы,
Поскольку из пены рождаются девы,
И каждая дева, конечно же, Ева:
Легка, быстроглаза, тепла и подвижна,
Свежа, омовенна и тонколодыжна,
И самое время напомнить Адамам
Погромче, чтоб слышали девы и дамы
О возрасте, брюшке, болезнях и храпе,
О том, что детишки скучают о папе,
Что денег впритирку, поскольку не Крезы,
И ждёт домино…
Очерчен раёк горизонта порезом…
А в общем – смешно.
 

* * *

 
Снова листья горят,
Снова город меняет обличье,
Листопад–листопад,
Презирая приличья,
Рвёт с плеча у берёз
Разноцветное летнее платье
И дождинками слёз
Их готовит к январским объятьям,
И последним лучом
Говорит им, что всё проходяще,
Что зима нипочём,
Если будет весна настоящей:
Закипит молоком,
Опьянит теплым запахом мёда,
И взорвется покой,
И весенние примем мы роды…
 

* * *

 
Первая осенняя метель —
Это ржавых листьев канитель,
Под ногами рдеющий ковёр —
Наш последний с летом разговор.
 
 
Лютые солёные ветра
Скоро нам напомнят, что пора
Выше поднимать воротники:
Город взят в холодные тиски.
 
 
Норд потушит листьев огоньки,
Ост оставит мокрые мазки
На окне и вновь перечеркнёт
Струйками дождя прошедший год.
 

* * *

 
Ещё не время липовому цвету —
Щетинятся обветренные кроны,
Но по краям февральской обороны
Протаивает будущее лето.
 
 
И оттепель – обманка – незаметно
Ведёт подсчёт доверчивых бутонов
Полепестково или поладонно(??)…
Ещё не время липовому цвету…
 

* * *

 
Младенческая ясная душа
В твоих глазах святым сияет светом…
Как, девочка, ты будешь хороша,
Пока не догадаешься об этом!
 

* * *

 
Минутная уперлась в грудь Стрельца,
А часовая целится в Овена —
Давным-давно забылись на мгновение,
И так стоять остались до конца.
Ореховый футляр, большой, как дом,
Не сохранил причудливого пенья —
Там, за его рубиновым стеклом,
Неслышно притаилось безвременье.
Для девочки, забравшейся вовнутрь
И верящей, что если хлопнуть створкой,
То жизнь, замкнувшись в несколько минут,
Здесь сохранится сколь угодно долго…
 

* * *

 
Под горку змейкой
Стекает улица,
Подъезд, скамейка,
Фонарь сутулится.
Фасад заплатанный,
Морщины стен —
Далекий, ласковый,
Мой детский плен.
Старушка–лестница,
Витраж, перила —
Я ваша крестница,
Я не забыла,
Как юркой змейкой
Стекает улица,
И у скамейки
Фонарь сутулится…
 

* * *

 
Что ты, ба, мне тычешь пяльца?
Не хочу вышивать крестом!
Я умею свистеть в два пальца,
А хочу научиться – в сто!
Чтоб услышали те, что ватой
Обложили свои дома:
Да – отпетая… виновата…
Да – такая, и да – сама…
От пасхальных щедрот отрыжка —
Пусть покроют в такую мать:
Я сегодня для них ярыжка,
Дай им Бог до седин проспать!
По иголке на каждый палец —
Тянет маком из тёплых мест…
Что ты, ба, не надо пялец,
За меня кто-то вышил крест.
 

* * *

 
Моя душа стыдится оболочки,
Так юный лист стыдится грубой почки,
А я на перепутье между ними,
Я – имя…
Несобственная личная одежда,
Букварик для растущего невежды,
Согласных три и гласных три меж ними —
Всё – имя…
Эфир и смрад желудочного сока,
Смешное, возомненное высоким,
Соитие стихий, а между ними —
Лишь имя…
 

* * *

 
Мы смолили баркас, майский ветер шептался с волной,
Солнце щедро палило отвыкшие за зиму плечи,
Было нам по шестнадцать, весна говорила с весной —
Это было предтечей.
 
 
Мы не знали тогда, как закружатся наши пути,
Сколько будет дорог между этой и будущей встречей,
Просто было тепло, просто рядом хотелось идти —
Это было предтечей…
 
 
Чайка села в волну, май опять гулко бьется в виске,
Не попасть мне сейчас в тот уплывший без паруса вечер,
Наш баркас просмолённый остался лежать на песке —
Это было предтечей…
 

* * *

 
Бегу всё быстрее от детства,
Мне некуда, некуда деться —
Горят за спиною мосты —
Ни вправо, ни влево, ни ниже,
Огонь полыхает всё ближе,
И нет под руками воды.
И некогда остановиться,
Вздохнуть, постоять, удивиться,
Что вновь распустились цветы,
Что скоро уже середина,
Всё чаще мои годовщины,
И первые нити–морщины
Ведут по лицу борозды…
Галопом, галопом, галопом
По Азиям и по Европам,
И снова сгорают мосты.
А может, всё это мне снится,
И дни не мелькают, как спицы,
В разогнанной колеснице,
И вовсе горят не мосты?
А попросту отблеск плиты,
И бабушка варит варенье
В саду под вишнёвою тенью,
И пенок всплывают пласты.
И я у кипящего таза
Не щурю корыстного глаза,
А просто смотрю, как играют
В траве дворовые коты.
К варенью пчела прилипает,
Жужжит и усы в нем купает —
Попалась в капкан вкусноты!
А бабушка длинною ложкой
Мешает сироп понемножку,
И дым застилает кусты.
В передник бы старый зарыться,
Вдохнуть, захлебнуться, забыться,
Отплакаться и омыться
В потоках её доброты…
Да, бабушка, скоро мне тридцать,
И дни, как в руках твоих спицы,
И пыль по дороге клубится,
И время разводит мосты.
А может, всё это мне снится?
А может, приснилась мне ты…
 

* * *

 
Что ты, муж, меня бранишь
Так уныло, так напрасно?
Это март закапал с крыш,
И на улицах ненастно…
 
 
Разве холодно в дому?
Разве окна смотрят мутно?
Разве бегаю к кому,
От людей лицо закутав?..
 
 
Может, в том моя вина,
Что – догадливая женка —
Я растила пестуна
Для второго медвежонка?..
 
 
Может, нынче не красна —
Вот и всё тебе не любо?
Может, просится весна
Острой змейкою под шубу?..
 
 
Тихо косы расчешу,
Постелю, задую свечи…
Не ревнуй к карандашу…
Не брани меня под вечер…
 

Тодес

 
Лёд у лица – виток, ещё виток,
Одна опора – рука партнёра.
Мир голубой, как голубой каток,
Мелькают лица антрепренёров.
И в этом вихре лиц и голосов,
В метели бесконечной суеты
Есть нить одна – основа из основ —
Твоя рука, твой голос, просто – ты…
Ты пальцы побелевшие сожми,
Останови кружение у бездны,
И если упаду – ты подними,
Иначе – всё на свете бесполезно.
 

* * *

 
И не успела нанизать
К венчанью бусы,
И не успела навязать
Дела и вкусы,
И не успела стать женой,
С пелён вдовея,
И стала белой из ржаной
Под судьбовеем.
Сухие выцвели глаза,
Поникли плечи —
И, значит, нечего сказать,
И плакать нечем.
 

* * *

 
Звук становится чище и глуше…
Что же снова тебе не сказала?..
Говорили про дождь и про лужи,
И промозглую сырость вокзала.
Говорили про верхнюю полку,
Про купе и сквозняк, и соседей,
Про забытую в спешке футболку,
И молчали, что вместе не едем…
Звук растаял, сжимаю ладони,
Вслед кричу, хоть теперь и не к спеху:
«Оглянись! Я стою на перроне,
Как бы ты далеко ни уехал…»
 

* * *

 
Вот так, дружок, – ни слова в простоте —
На каждый звук – аптекарские гири…
Всё сбрендило в безумном этом мире —
Друзья – не те, любимые – не те.
Не тот трамвай мне путает маршруты.
По улицам, запутанным в клубок,
Бреду унылой кошкой, а минуты
Сбегают, как от бабки колобок.
И вроде, не болтаюсь на кресте,
Но даже радость с привкусом бескормиц
Не та – как утро, прерванное горном…
Друзья – не те… И те, что те – не те…
 

* * *

 
Начинается жизнь – к вечеру,
Разложили удары – квиты мы.
Очень жаль, но сказать – нечего,
Все слова, как шары бритые…
День уходит дождём в крапинку,
Год уходит, снега выхлестав,
И в тоске по делам праведным
Жизнь уходит пустым выстрелом.
Тянут руки ко мне нищие,
Их касаньем судьба мечена…
Так хотелось писать личное,
Оказалось – сказать нечего.
 

* * *

 
Не девочкой счастливой,
Не юною женой —
Усталой, терпеливой
Вошла ты в город мой.
Я сам в нём строил храмы
И красил купола
Для Самой!.. Самой–самой!
А в город Ты вошла…
Спокойно, отрешенно прошла по хрусталю
И на призыв бессонный
Сказала: «Не люблю…»
Перчаток не снимая,
Пригубила вино…
…Есть город, храм,
                  и знаешь,
В нём пусто и темно…
 

* * *

 
Я кольцо сняла,
Бросила под ноги…
Хорошо жила —
Дай так, Боже, многим!
 
 
Всё в дому с горой…
Пироги да пышки,
Да мужик – герой,
Да звонок – сынишка!
 
 
Всё легко в дому
И рукам послушно.
Что же, не пойму,
Песне здесь так скучно?
 
 
Бросила кольцо,
Залилась, запела!
Но темно лицо,
Не повеселело…
 

* * *

 
Из больницы вышла налегке —
Не клеймят, тавро не ставят чернью.
Не ребенок – сумка на руке —
Лёгкий спутник лёгких увлечений.
 
 
Тополиным пухом понеслась,
Отмахнув заботы сумкой лихо,
До поры ни капли не боясь,
В пустоту прорвавшегося крика,
 
 
До поры не думая о том,
Как в те улетевшие недели
Руки сына сердца снежный ком
Гладили, да так и не согрели.
 
 
Жизнь на память вяжет узелки:
До поры бездумье, до поры…
Развязать – да поздно, не с руки,
А рубить – затупишь топоры…
 

* * *

 
Налетела такая тоска,
Что хоть вой, хоть сонеты пиши…
В Белом море гуляет треска,
В Чёрном море – одни голыши…
 

* * *

 
Уехал друг Давид —
Осталась плешь в загаре…
Качает ветер дни,
Как мусор на плаву…
От прошлого знобит,
От «нончего» – кумарит,
Тошнит от болтовни
И, значит, я живу!
 

* * *

 
Что делать?
Умнице с детства – мне
Не задавай вопросов.
Нравится по стерне —
Вот тебе хлеб и посох.
Можешь – иди босой,
Плачь, матерись, кусайся.
Хочешь – лечись росой.
Хочешь – с горы бросайся.
Трудно – врасти в траву
Деревом, камнем, криком.
Скучно – поймай сову
И научи чирикать.
Только ко мне не лезь
С вечным больным вопросом:
Я и сама, как взвесь,
Криво лечу и косо.
 

* * *

 
Я часто думаю, хоть это и не ново,
А надо ли друг к другу привыкать,
Чтобы потом друг другом помыкать,
В потоке слов своё лишь слыша слово?
 
 
В избраннике искала красоту,
Неповторимость, свежесть и характер,
А вот теперь, как гусеничный трактор,
Готова размолоть свою мечту.
 
 
А надо ли кого-то подминать,
Чтоб ощутить себя немного выше?
Ведь дом под крышей лучше, чем на крыше, —
Научимся мы это понимать?
 
 
И понимать сейчас, а не тогда,
Когда,
На крыше стоя в одиночку,
Внизу увидим крошечную точку
И вдруг поймем, что там была мечта.
 

«Горизонт» – лит.-худ. сб-к, стр. 123, Одесса, 1987 г.

* * *

 
Когда-то был в почёте самовар,
Велись негромкие беседы под чаёк,
С еловым дымом плыл медовый пар,
И разговор неспешно, вкусно тёк.
 
 
Теперь спешим, глотаем кипяток,
Беседы – телефонные гроши…
Давайте я поставлю вам чаёк
И пряников насыплю от души.
 
 
С погоды поведём свой разговор,
А не хотите – просто помолчим,
Не на бегу рассудим чей-то спор
И может домолчимся до причин.
 
 
Давайте я поставлю вам чаёк,
Включу настольной лампы полукруг,
И пропоёт нам песенку сверчок,
И станет тихо, просто тихо вдруг…
 
 
Давайте я поставлю вам чаёк…
 

«Горизонт» – лит.-худ. сб-к, стр. 123, Одесса, 1987 г.