Текст книги "Интернат для брошенных мужчин"
Автор книги: Марина Полетика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
– Ох и болтун вы, Семен Никифорович! – укорила его Людмила Петровна.
– Да что такого-то?! – вскинулся дед. – Ты не Гитлер, я не партизан на допросе! Что мне с людями-то не поговорить?! Я, сама знаешь, сколько лет один живу, мне без людей скучно. А они тоже люди, хотя и в бане! Ты бы их, Людмила, в дом пустила! Пустой же стоит! Летом пускала и сейчас пусти, не убудет.
– Сам и пусти! – рассердилась на митингующего деда Людмила Петровна. – Один живешь, скучно тебе, вот и пусти, станет веселее!
– Ну… ты это… Я один привык, – растерялся дед. – Комната опять же одна. Не… Это я не могу.
– Во-от! И нечего тут! – победно завершила обсуждение Людмила Петровна.
Родин стоял рядом, хлопал глазами и молчал. Она, так и не попробовав предложенный дедом огурец, встала, в два шага пересекла крохотный предбанник, открыла дверь. Но не ушла, понимая, что должна сказать что-то мужикам, недоуменно смотревшим ей в спину.
– Пойдемте! – приказала Родину.
Оставляя следы на нетронутом снегу, они прошли через огород к дому. Людмила Петровна достала ключи и открыла дверь.
– Не разувайтесь, печь не топлена, – предупредила она.
На крылечке обмели веником обувь: она – валенки, он – свои летние кроссовочки. Прошли в дом.
– Вот. Здесь мои дед и бабушка жили, Солдатовы Анна Алексеевна и Николай Кондратьевич, – пояснила Людмила Петровна. – Дом пустой стоит. Летом только дачники вдруг приехали. Правду дед Семен говорит: дом стоит пустой, а вы, как собаки, в бане. Живите. До весны можно. Только чтобы чисто было и курить в сенях. Дрова там с лета остались, мало только.
– Спасибо, – растерянно пробормотал Родин. – Дров нам Семен Никифорович обещал.
– Скажите честно, – набралась храбрости Людмила Петровна, испытывая душевный подъем от своего несомненно благородного поступка. – И не врите, я у участкового все равно поинтересуюсь, он проверит. Вы за что сидели? Если за… То я вас не пущу.
– Да что вы! – испугался Родин. – Я – год за незаконное использование бюджетных средств. А Володя – два с половиной за мошенничество с акциями. То есть это суд так посчитал.
– Оба за воровство? – уточнила она. – Как Ходорковский примерно?
– Да, – не сдержал улыбку Родин. – Только у нас труба пониже и дым пожиже. Ну и сроки поменьше соответственно. И так получилось, что вернуться пока некуда ни мне, ни ему. Нам сказали, что можно в деревне найти дом без хозяев и зиму перекантоваться. А там видно будет.
– До весны живите. А весной я буду ремонт делать, сюда туристы приедут.
– Людмила Петровна! – уже на пороге окликнул Родин. – Мы с Володей оба кое-что в этих делах понимаем, можем вам помочь договоры составить, с бухгалтерией разобраться, если что…
– Нет уж, спасибо! Вы уже наразбирались. На три года с лишним. Избави бог! Я сама как-нибудь. Да мне и так помогает родственник мой, фермер. Он все знает. Мне многие хорошие люди помогают.
– Хорошие люди – это замечательно, – кивнул Родин, и Людмила Петровна сообразила, что сказала что-то обидное.
Ну и подумаешь! Она и так сделала доброе дело, которое как бы не вышло ей боком. Надо завтра к участковому зайти, рассказать, что и как, посоветоваться. Они с Родиным вышли из дома. Возле крыльца стоял дед Семен. Поняв по их лицам, что высокие договаривающиеся стороны достигли компромиссного решения, он молча, старясь не сильно шататься, показал Людмила Петровна поднятый вверх большой палец – молодец, мол!
…И опять она шла по берегу океана, по самой границе песка и воды. Был вечер, и близился закат, поэтому океан уже стал не бирюзовым, а сиренево-серым. И небо было не безмятежно-голубое, оно переливалось всеми оттенками серого, оранжевого, красного. От самого горизонта к ее ногам тянулась солнечная дорожка. И ее собственная тень тоже стала тонкой и длинной-предлинной, теперь тень двигалась вслед за ней по розовому песку, доставая до стоявших вдалеке кокосовых пальм.
Впереди на влажном песке лежала раковина. Та самая, о которой она мечтала. Та самая, про которую была уверена, что найдет ее. Бордово-коричневая, с белыми полосками, размером с крупное яблоко. Ее с шипением обнимала волна, но потом вода уходила, а тяжелая, яркая, влажно блестящая раковина оставалась на месте, будто ждала, когда она протянет за ней руку.
С замиранием сердца она приблизилась к раковине, нагнулась, осторожно перевернула. Раковина была пуста, но она испуганно отдернула руку: нижняя часть раковины окрасилась в тревожный красно-оранжевый цвет с черными бороздками, и вход в узкое, как пещеру, устье защищали мощные притупленные зубы. Ее сокровище оказалось страшноватым, угрожающим, совсем не таким, как она мечтала.
Она беспомощно оглянулась по сторонам. И увидела, что буквально в десяти шагах какой-то мужчина моет в воде не то буйвола, не то быка. Откуда они взялись, ведь еще минуту назад пляж был пустынным до самого горизонта? Огромное серое животное лежало в воде, опустив голову с длинными, загнутыми книзу рогами, а худосочный черноволосый мужичок, немного похожий на Родина, ждал, когда спину быка накроет волна, и энергично тер бока и спину животного половинкой кокоса, как мочалкой. На шее у быка была веревка, к концу которой было привязано короткое тяжелое бревно.
Она присмотрелась внимательнее: батюшки, да никакой это не буйвол! Это же их с мамой корова Машка, она самая, черная, с белым треугольником на лбу. Но как она здесь оказалась? И почему их корову моет какой-то чужой мужик? Зачем привязал к их бедной послушной Машке дурацкое бревно?! Забыв о раковине, она рванулась к мужику, к Машке… И конечно, проснулась, сразу же вспомнив, что никакой Машки нет, продали ее два года назад, когда матери стало тяжело ходить за скотиной, а ей ведь тоже на два дома не набегаешься… Значит, это был
Второй сон Людмилы Петровны.
Из него она сделала неожиданный вывод: а почему бы ей не взять опять по весне телочку? Или хотя бы козу, с той еще проще. А будут туристы приезжать – дом живой, огород и скотина в хлеву, то есть все, как положено по заложенной ею в проект бизнес-плана концепции интерактивного музея.
Часть вторая
Есть женщины в русских селеньях
Наступила весна. И опять – запах талого снега и первой травы, радостный птичий крик, солнечные зайчики на подоконнике и первый весенний дождь, смывающий все старое, уходящее. Дождь, после которого непременно надо все начинать заново. А потом – сирень и черемуха, и почти белые ночи, и соловьи до самого рассвета! Но на сей раз Людмила Петровна ничего этого не заметила. Потому что нынешнюю весну встречала уже не учитель словесности Людмила Петровна Мумрикова, а индивидуальный предприниматель с образованием юридического лица, сидящий на вмененном доходе, директор туристической фирмы «Малахитовая шкатулка», то есть совсем другая Людмила Петровна Мумрикова. В бабушкином доме только что закончился ремонт, почистили и отремонтировали колодец, привезли и отстроили сруб новой бани – самой большой во всем Большом Шишиме. Шли полным ходом посадки аж в двух огородах: в мамином сажали что положено, чтобы прокормиться (бизнес – он еще то ли пойдет, то ли нет, а своя капуста-морковка всегда пригодится), а в бабушкином – цветы для красоты пейзажа и вишневые деревца с намеком на грядущее возрождение России и как дань светлой памяти филологическому прошлому Людмилы Петровны.
Но в то утро – о, она его запомнила навсегда! – все как сговорились непременно пробудить в ней романтические чувства. Первым начал Краев: позвонил и напросился вечером к ней в гости на собственный день рождения. В ответ на ее резонное удивление туманно сообщил, что мама плохо себя чувствует, а он уже бутылочку ликера купил «и все такое». Что скрывалось за этим «и все такое», Людмила Петровна по телефону выяснять не стала, согласилась, великодушно пригласив именинника на его же день рождения.
Положив трубку, взглянула в зеркало, между прочим, впервые за много недель. Увиденное ее не то чтобы повергло в шок, а, скажем так, расстроило. Ну ничего, до вечера время есть, с утра она навестит рабочих «на объекте» – они должны поставить новый забор, – затем маму, потом в администрацию нужно заглянуть. А огород сегодня без нее обойдется. Руки она сама в порядок приведет, и никакого лака, ей и в первый раз хватило Ванькиных подковырок. Но в парикмахерскую придется зайти. Маму надо попросить испечь пирог, она не откажет, а торт придется делать самой, у них в магазине все больше вафельные без срока давности, она такую гадость в рот не брала.
Озабоченная Людмила Петровна, наспех позавтракав, спустилась вниз и едва не пробежала мимо почтового ящика. Вернулась, ругая себя: хороша мамаша, а вдруг там письмо от Владьки? Письмо лежало, но не от сына. На нем аккуратным незнакомым почерком были выведены ее адрес и фамилия, а вместо обратного адреса стояло непонятное «и/к 256-13». «Неужели по работе что?» – испугалась она и, торопясь, распечатала конверт, едва выйдя из подъезда на солнечный свет.
«Глубокоуважаемая Людмила Петровна! Пишет вам незнакомый вам Денис Александрович Неустроев…»
С трудом пробившись сквозь цветистый стиль рассказчика, рисовавшего свой автопортрет в самых лучезарных красках, она убедилась, что незнакомый ей Денис Александрович Неустроев является честнейшим и трудолюбивейшим человеком из до сих пор ей встречавшихся, а также вместилищем прочих многочисленных добродетелей. То же самое Денис Александрович, по его словам, слышал и о ней, Людмиле Петровне Мумриковой, которая по зову сердца и доброте душевной помогает жестоко обиженным судьбой, но глубоко порядочным людям вернуться к нормальной жизни. Далее Денис Александрович сообщал, что его незаслуженно полученный, но честно отбытый срок подходит к концу через месяц, и в связи с этим интересовался, не позволит ли и ему глубокоуважаемая Людмила Петровна остановиться у нее на некоторое время.
Покачав головой, Людмила Петровна перечитала письмо трижды, словно это был подстрочный перевод с китайского, и наконец сообразила, чего хочет от нее сиделец Неустроев. Ему, видите ли, неизвестно с какого бодуна взбрендило в голову, что она тут у себя собирает бывших зэков и устраивает им чуть ли не бесплатный санаторий, где он и желает забронировать местечко.
– Вот зараза! – воскликнула Людмила Петровна, изрядно озадачив проходившую мимо с тазиком мокрого белья соседку. – Ну я вам покажу санаторий! Я вам покажу «глубокоуважаемую»!
Энергично разорвав письмо на несколько частей, она сунула обрывки в карман и помчалась вон со двора, даже с сосной не поздоровалась. Вот до чего разозлилась!
Но очередь из желающих пробудить в ней нежные чувства на бедолаге Неустроеве не заканчивалась. Днем позвонил Сашка. Голос был странный, но вроде веселый. Только, похоже, волновался очень, хотел скрыть, да ведь мать – она на то и мать – за сто верст почувствует. Побеседовали о делах, о здоровье, а когда сын перешел к прогнозу погоды, Людмила Петровна не выдержала:
– Сашка, не виляй, говори, что случилось! Только правду!
– Ну, если правду… – вздохнул сын. – Мама, я жениться хочу.
Людмила Петровна, которая как раз в это время мыла у матери пол и разговаривала, прижав трубку к уху плечом, кинула тряпку в ведро, вытерла руки об фартук, села на табуреточку. Мать, сразу насторожившись, бросила дела, встала рядом.
– Дело хорошее, – неуверенно произнесла Людмила Петровна. – Приезжай, сынок, и невесту свою привози. Познакомимся, поговорим.
– Нет, мам, лучше вы с бабушкой к нам приезжайте!
– Саша, сено за коровой не ходит! – возмутилась Людмила Петровна. А мать, не понимая, что к чему, на всякий случай закивала согласно: конечно, мол, где это видано… – Положено невесту к родителям привести и представить. А родители должны благословение дать. Чтобы по-людски было все.
– Мама, мы уже заявление подали…
– Ну и что? Что это меняет?
– Первого свадьба, – виновато вздохнул сын.
– Чего – первого?
– Июня.
– Как? Так это же… В эту субботу, что ли?! Сегодня же четверг! Да вы совсем с ума сошли?! Ты шутишь, Сашка?
Дальше сын бубнил что-то в свое оправдание, она кричала и ругалась, бабушка капала в стакан валерьянку, и все трое понимали, что самое главное уже сказано и сделано и этот крик и валерьянка – своего рода ритуал, через который надо пройти, раз уж остальным молодые пренебрегли.
Пол остался недомытым, половички – невыхлопанными. Людмила Петровна и Евдокия Кондратьевна пили валерьянку, потом чай. Затем она опять сбегала на Лесную, в дом бабушки, вскоре вернулась к матери проверить, не подскочило ли у той давление от таких новостей. Метнулась в парикмахерскую, потом домой торт печь. Да, не так, совсем не так она представляла момент, когда старший сын сообщит ей о важных переменах в своей жизни. Чем она, скажите на милость, заслужила такое пренебрежение, такое неуважение? Сгоряча решила даже на свадьбу не ехать, раз они так – то и я так же! Но, остынув, подумала, что не стоит портить отношения с молодыми. Может, они потому ей о свадьбе заранее не сообщили, что знали: она начнет суетиться, готовиться, деньги искать на подарок, а денег как было в обрез – так и есть. Только те, что на проект, но Людмила Петровна оттуда для себя ни копейки не взяла, только на дело. Может, просто пожалел ее сын, волновать не хотел, ставить в неловкое положение. Хорошо, если так… Наверное, так оно и есть.
Людмила Петровна немного успокоилась, но, очевидно, не достигла того душевного равновесия, которое необходимо для успешных занятий кулинарией, потому что торт «Наташа» из двух коржей (на третий времени не хватило) получился плоским, как блин. Второй корж с какао немного подгорел и вместо коричневого стал почти черным, а сметана попалась жидкая и растеклась.
Расстроенная неудачей, Людмила Петровна встретила Ивана без восторга, хотя он, надо отдать ему должное, в огромной сумке привез столько всякой вкуснятины, что хватило бы не то что на день рождения для двух персон, а на целую свадьбу. Тьфу ты, опять эта свадьба, так и лезет в голову! Посидели, выпили. Он – коньячку, она – какого-то ликера из темной пузатой бутылки, поговорили. Он все о делах расспрашивал, а она жаловалась на негодника Сашку. Иван утешал, даже танцевать приглашал под магнитолу, но Людмила Петровна отказалась – еще чего не хватало, тоже мне, дискотека восьмидесятых. Когда стемнело, она его стала домой выпроваживать. Иван еще с пьяных глаз предлагал пойти соловьев слушать. Какие соловьи, возмущалась Людмила Петровна, ей завтра вставать в шесть часов утра.
Иван уехал домой, как ей показалось, разочарованный. Но Людмила Петровне на это было тьфу и растереть – свалился со своим днем рождения на ее голову! День получился дурацкий, как сговорились все. Вот только соловьев ей не хватало! Они и так вон всю ночь орут в роще, чего зря ходить, ноги бить – и из окна слышно.
О, если бы Людмила Петровна знала, какой сюрприз приготовила ей судьба… А на самом деле что бы она сделала? Ровным счетом ничего, получите и распишитесь, как говорится. Нет, в субботу поначалу все было неплохо: и подарок они успели купить – сертификат в хороший магазин, молодые уж сами разберутся, что им нужнее. И оделись понаряднее, даже мама согласилась надеть ее платье, которое, правда, пришлось обрезать и ушить в боковых швах, но зато с косынкой оно смотрелось отлично. И Иван вызвался подвезти, чтобы, по его словам, «две такие красотки» в рейсовом автобусе не запылились.
Прибыли вовремя. Сашка с приятелями на двух машинах как раз собирались ехать выкупать невесту. Приехали: обычный двор на окраине, хрущевки-пятиэтажки, гаражи металлические.
– Мама, это хорошо, что люди простые, небогатые, – прошептала Людмила Петровна, наклоняясь к матери. – Не станут нашего Сашку попрекать, что деревенский и не миллионер.
Молодежь суетилась и веселилась: кто-то вешал на дверь подъезда плакат «Тили-тили-тесто, здесь живет невеста!», две девчонки, подружки невесты, мелом рисовали следы на ступеньках, парни привязывали на машины шары и ленты, шары лопались, и это всех ужасно смешило. Потом молодежь во главе с Сашкой ушла в подъезд, а Людмила Петровна с мамой остались сидеть во дворе на скамеечке. Не стали подниматься в квартиру к родителям невесты, чтобы не смущать незнакомых людей. На свадьбе будет время – познакомятся. Рядом собирались соседи, улыбались, ждали, когда выйдет невеста.
Сашка вынес ее на руках и бережно поставил на крылечке. Людмила Петровна вскочила со скамейки… и обомлела, не веря своим глазам: невеста – высокая, вровень с Сашкой, крепкая девушка в пышном ослепительно-белом платье и в длинной кружевной фате – была… негритянкой. Вытаращив глаза и начисто забыв о приличиях, Людмила Петровна смотрела на гладкое, оттенка молочного шоколада лицо с карими глазами и копной черных волос, убранных в сложную прическу. Невеста, видимо, ничего не подозревая, улыбнулась ей. Потом Людмила Петровна опустила голову и увидела, что Сашкина невеста ко всему прочему еще и беременна.
Глотнув воздуха, Людмила Петровна открыла рот, но не смогла произнести ни звука, да и намерения такого не имела, потому что все мысли у нее начисто отшибло. Нет, боже упаси, она не была этой… как ее? – расисткой! Ни в коем случае. Она же интеллигентная женщина! Без предрассудков. «Хижина дяди Тома», «Приключения Тома Сойера» и все такое. Но просто она не предполагала, что национальный вопрос коснется именно ее. То есть ее старшего сына Александра Мумрикова, уроженца Большого Шишима, хоть и стоявшего на границе Европы и Азии, но все же в Европе, чем все очень гордились.
Воспользовавшись моментом тишины, Сашка предусмотрительно подхватил невесту и увлек ее в машину. Следом за молодыми, смеясь и толкаясь, все расселись по другим автомобилям, и кавалькада тронулась со двора, как и положено, оглушительно сигналя. За последней машиной неслись сломя голову и отчаянно лая две дворняжки.
Наступила тишина, зеваки разошлись.
– Ну что, за ними? – осторожно тронул Людмилу Петровну за локоть Иван. – Я узнавал, едем в Чкаловский ЗАГС, дорогу объяснили.
– Нет, Ваня, давай домой, – пробормотала Людмила Петровна. – Что-то у меня ноги подкашиваются, и сердце…
– А я не поняла ничего, – пожаловалась мать. – Это где же она так загорела? Аж до черноты, а лета еще, почитай, не было… И пузо на нос лезет, тьфу, девки пошли!
– Она просто из Африки, мама, – устало пояснила Людмила Петровна. – И правнуки у тебя будут – негритята. Десять негритят пошли купаться в море. Поедем, Иван. Спасибо, что ты нас не бросил.
Сашка явился в Большой Шишим на другой день к вечеру. Беспокоился, стало быть, за мать, раз молодую жену бросил. Хотя и дорога недальняя, на машине час, если на выезде из города без пробок. И минувшая брачная ночь была, судя по обстоятельствам, далеко не первой. Вид у Сашки был слегка виноватый, но вполне боевой.
– Мама, почему вы уехали? Я вас искал, без вас не начинали, – зачастил он, выгружая из сумки всякие вкусности, видимо, со свадебного стола.
Людмила Петровна, поджав губы, молча смотрела в сторону.
– У тебя телефон не отвечал! Я звонил, звонил…
Молчание.
– Мам… А бабушка… как себя чувствует?
– Пойди к ней и спроси.
– Мама, ну пойми же ты…
– Я понимаю! Мои внуки будут неграми. Я и так всему селу притча во языцех, так еще и с негритятами буду гулять, да? Не дождетесь!
– Да ладно, мама, не волнуйся, никто тебя не заставляет гулять… с негритятами. Если хочешь, мы сюда твою внучку никогда и не привезем, так что никто ничего не узнает.
– Внучку?
– Да, теперь УЗИ все показывает. Говорят, девочка. Хотим Людмилой назвать, если ты не возражаешь. И между прочим, Лена не негритянка. Она креолка.
– Тогда больше подойдет Индиана, – вспомнила Людмила Петровна единственное, что знала по этому вопросу из классической литературы от вообще-то не особенно любимой ею писательницы Жорж Санд. – А так, конечно, спасибо, сынок. Куда уж мне с внуками-то водиться, много чести, обойдешься, мама.
– Так ты же сама сказала…
– Что я сказала?! – взвилась Людмила Петровна, и Сашка, знавший мать, вздохнул с облегчением: раз начала орать и ругаться, значит, дело пошло на лад.
Полчаса Людмила Петровна на повышенных тонах высказывала свое отношение к данному вопросу. Потом устала, охрипла и пошла в кухню пить воду пополам с валерьянкой. Туда же приволокся и Сашка.
– Мам… А у Лены родители, кстати, русские, даже за границей никогда не были. А вот бабушка – кубинка. Дедушка работал на Кубе, он металлург. Знаешь, какая у них интересная история, она сама тебе при случае расскажет…
Людмила Петровна фыркнула в кружку и обрызгала халат.
– И мама Лены, кстати, почти белая, ну, то есть только совсем чуть-чуть смуглая. Вот жаль, что ты не осталась, а то бы сама увидела. Может, и дочка родится в бабушку. Хотя если в маму – тоже неплохо. Между прочим, мне ребята завидуют, потому что креолки – самые красивые женщины на земле, в Интернете все так считают, – и видя, что мать опять молчит, пустил в ход тяжелую артиллерию: – Мам, у Лены родня на Кубе осталась. Можно съездить, даже без всяких путевок, получится недорого. Мы поедем и тебя обязательно с собой возьмем, там же твой океан любимый, вот и посмотришь, ты всегда мечтала.
– Хватит издеваться над матерью, – устало произнесла Людмила Петровна. – Если хочешь, сходи к бабушке сам. И сам объясни, почему все так не по-людски сделал. Выставил нас на посмешище. Я объяснять не стану. Давай поезжай к своей креолке. Я тебя даже видеть не могу!
Когда Сашка ушел, она послонялась без дела по дому, потом решила прибегнуть к лекарству, куда более надежному, чем валерьянка, которой уже пропах весть дом. Она уселась за компьютер… и, конечно же, не удержалась… Через минуту услужливый Интернет предложил ей пятьдесят пять тысяч ответов на запрос «креолка». Через четверть часа Людмила Петровна натолкнулась на текст песни и, поскольку была уже вполне продвинутым пользователем, решила послушать ее через динамики:
Где среди пампасов бегают бизоны,
Где над баобабами закаты, словно кровь,
Жил пират угрюмый в дебрях Амазонки,
Жил пират, не верящий в любовь.
Но однажды утром после канонады,
После страшной битвы возвращался он домой.
Стройная креолка цвета шоколада
Помахала с берега рукой…
Словно в каком-то ступоре (ну не может же так изощренно издеваться над человеком безмозглая машина!), дослушала до конца. И когда обманутый вышеупомянутой креолкой в лучших чувствах пират покончил жизнь самоубийством и птичка на ветвях его души умолкла навеки, Людмила Петровна треснула кулаком по клавиатуре (не привыкший к такому обращению компьютер вздрогнул от удивления – а будет знать, зараза!) и сказала, адресуясь неизвестно к кому:
– Ненавижу ваш океан! К чертовой матери!
Но жизнь, как известно, полосатая. И уже на другой день Людмила Петровна позабыла и о мулатке, и о птичке, и о Сашке тоже думать стало некогда: приехала первая группа туристов. Целый отряд из городского лагеря, тридцать человек, две учительницы. Кто другой бы от подобного контингента впал в тоску, но не Людмила Петровна. Она чувствовала себя как рыба в воде, рассказывая ребятам историю села, показывая те самые дома, в которых жили герои знаменитых бажовских сказов. И, как живые, вставали перед ребятами и Данила-мастер, и покоритель Сибири Ермак Тимофеевич, и старушка Синюшка, умеющая девчонкой оборачиваться. А там, за лесом, показывала Людмила Петровна, и они, притихнув, послушно поворачивали головы, гора Пульная, владения самой Хозяйки. И Золотой полоз тоже в наших краях обретался, видели его люди, сказывают.
Она объясняла детям, что есть что в настоящей деревенской избе, и все давала потрогать и подержать в руках – утюг старинный, прялку, а можно печь растопить или горшок ухватом в печь посадить. Бабушкин дом сиял не то просто после ремонта, не то от счастья, обрадованный новыми половичками (на заказ вязали местные старушки) и старинными, которые еще хозяйка Анна Алексеевна плела, кружевными салфетками, занавесками.
Потом водили детей на Талый Ключ – ну вроде оттуда Синюшка Илюху-то приманивала, и дети опасливо заглядывали в старый сруб, в котором плескалась студеная ключевая вода. Кормили настоящим деревенским обедом – пироги в бабушкиной избе подрядилась печь Федосья Иосифовна. А супруг ее, Карп Филиппович, привел корову Зорьку экскурсантам напоказ, и это для городских детей был аттракцион поинтереснее американских горок!
В конце экскурсии потрясенные не столько содержательностью нового маршрута, сколько небывало пристойным поведением своих подопечных, учительницы накатали такую поэму в новенькой книге отзывов, что Людмила Петровна едва не прослезилась от умиления.
Что ж, лиха беда начало! Переполненную радостью и энтузиазмом Людмилу Петровну смущало только одно – квартиранты. Перед началом ремонта она говорила с ними, и оказалось, что уезжать из Большого Шишима они пока не собираются. Договорились так: раз дом стал музеем, то жить в нем уже несподручно. Пусть мужики переселяются в сарай. Летом там вполне перекантоваться можно. А потом… Об этом не говорили, никому не хотелось строить далекоидущие планы, все были счастливы днем сегодняшним, воспринимая успех предприятия Людмилы Петровны как общий. И это вполне справедливо, поскольку оба жильца оказались не бездельниками. Всю зиму в доме была чистота и порядок, не к чему придраться. А весной, когда наняли бригаду для ремонта дома и приведения в порядок заброшенного приусадебного участка, Родин проявил незаурядные организаторские таланты, непостижимым образом заставив пьющих шишимских работяг трудиться, как таджикские гастарбайтеры. А Володя действительно оказался юристом и бухгалтером в одном лице. «Посидишь полтора года только под следствием, тоже начнешь разбираться», – ворчал он в ответ на удивление Людмилы Петровны. И она, легкомысленно отвергнув их помощь в начале знакомства, теперь постоянно обращалась к своим квартирантам за советом.
Вообще, ее удивление росло по мере того, как она ближе знакомилась со своими жильцами. Пренебрежительное сочувствие к бывшим зэкам сменилось осторожным любопытством, потом искренним интересом, а затем вопросами, на которые она не получала ответа. Началось это все еще зимой, когда она однажды зашла к своим подопечным, проверить, как дела. А у них был готов плов, и они собирались ужинать. Восхитительный запах плыл по всему дому и кружил голову. Уговорили и ее, а она не стала отказываться, потому что в последнее время ленилась готовить – не для кого. Вскоре подтянулся дед Семен, у него вошло в привычку заходить на огонек, как он говорил, «к Людкиным зэкам», которые оказались мужиками нормальными. Присутствие хозяйки его немного расстроило, потому что принесенный с собой шкалик водки требовал сугубо мужской компании. Но вида дед не показал, решив Людмилу Петровну пересидеть. Впрочем, она была женщиной незлой и понимающей, поэтому предложила:
– Давай, Семен Никифорович, доставай свой шкалик, я же по глазам вижу, что принес! Что же я вам буду такой плов портить.
– Дак праздник же! – выдвинул проверенный аргумент дед.
– И какой на сей раз? – заговорщицки поинтересовался, подмигивая деду, Владимир.
– Седьмое ноября! – не растерялся тот.
– Ага. Позавчера было. К тому же нет теперь никакого седьмого ноября, отменили его.
– А это нам наплевать! – возразил дед. – Мы наш праздник все равно отметим, полагается так.
– Ладно, отмечайте, – не стала вредничать Людмила Петровна, уплетая за обе щеки вкуснейший плов. – Только, чур, на демонстрацию потом не выходить и песни не орать, чтобы все тихо было.
И все было тихо, почти по-домашнему. Когда Родин с дедом ушли в сени курить, она села рядом с подвыпившим и оттого особенно благодушным Володей и задала вопрос, который давно ее занимал:
– Володя… а за что вы сидели?
– Если по-простому – я с одного предприятия на другое имущество перевел.
– Понятно. А оно ваше было? Имущество это? – попыталась вникнуть в суть Людмила Петровна.
– Ну… наполовину мое. У нас был завод небольшой, акционерное общество. Вроде вместе с мужиками работали, все нормально было. А потом они решили меня кинуть. Но я их опередил. Они спохватились, а выводить уже нечего. Зато они вперед меня успели заявление в прокуратуру кинуть. Там санкция была от пяти до десяти лет, мне дали пять, потому что все понимают: не я их, так они бы меня по миру пустили. Но за эти пять пришлось отдать все до копейки.
– Кому? Вашим партнерам?
– Нет, им достались кошкины слезы. Адвокатам, следователям, прокурору. А в основном тем, кто моих партнеров в Москве крышевал. Остатки умные люди по мелочам растащили. Короче, все нищими остались, стоило огород городить. Два с половиной отсидел, вышел по УДО.
– Это как?
– Условно-досрочное освобождение за хорошее поведение, – пояснил Володя. – Но жена мое хорошее поведение не оценила, потребовала развода. Я, конечно, дал, насильно мил не будешь. А барахло все на нее записано было, так все сейчас делают. Вот она со всем барахлом и свалила. Ничего, прорвемся. Есть идеи.
– А Юра?
– Вы уж у него у самого спросите, Людмила Петровна. Посчитали, что он бюджетные деньги растратил. Хотя, как видите, тоже не озолотился. Что-то типа ему на компьютеры дали, а он на эти деньги крышу починил. Я так скажу: если б реальные доказательства нашли, то дали бы не год, а больше. А в город возвращаться не хочет. Обиделся. Спросите сами.
Но вопрос, который с тех пор не давал Людмиле Петровне покоя, она задать не могла, потому что понимала – он из разряда риторических. Любимый, кстати, вид вопросов в русской классической литературе. Любой школьник навскидку приведет пример: «Русь, куда ж несешься ты?»; «А судьи кто?»; «Кто виноват и что делать?» и «Кому на Руси жить хорошо?». Вот этот-то последний и волновал ее особенно. Как так получается, что два нормальных, здоровых, порядочных мужика, никого не убивших и не ограбивших ни сироту, ни старуху, провели в тюрьме несколько лет и, выйдя на свободу, до сих пор не могут прийти в себя и вернуться к нормальной жизни. А такие, как Марат Гаряев, которые в страхе держат все село, на совести которых – все знают! – не одно преступление, живут припеваючи? Коли не убили никого, не пожгли, не изнасиловали – так накажите, оштрафуйте, чтоб неповадно было, но зачем же мордой об стенку, до крови?..
Ответа не ожидалось. В силу крайней очевидности вопроса. А идет ли речь про всю тройку-Русь в целом или про отдельно взятый Большой Шишим – разницы для литературоведения никакой.
К середине лета сарай приобрел жилой вид, и так выходило, что экскурсанты с квартирантами не сталкивались, но беспокоило Людмилу Петровну другое. В рядах квартирантов случилось пополнение: приехал-таки кристальной души человек Неустроев и попросился на постой. Молчание Людмилы Петровна он счел за согласие, а у нее не повернулся язык выгнать его вон. Вскоре выяснилось, что Денис Александрович Неустроев – мужик сельский, из села ушел в армию, а оттуда почти сразу на зону, затем ненадолго домой, а потом опять на зону, и все за драки и прочие удовольствия в пьяном виде. Его избу мать с отцом сожгли по пьяному делу, жена была гражданская, с нее какой спрос, то есть и возвращаться бывшему зэку Неустроеву некуда. Но работу на земле он не забыл и всю заботу об огороде с удовольствием взял на себя. Еще и старикам Бабиновым успевал помогать, раз уж Федосья Иосифовна с пирогами крутилась (напеки-ка на целый автобус!), а Карп Филиппович исправно корову Зорьку на показ приводил. Полоть отказался наотрез – немужское это дело, а вот полить, вскопать, воды натаскать или починить чего – запросто. Федосья Иосифовна звала его «сынок» и всегда оставляла потихоньку кусок пирога, да не горбушку, а из серединки, на что очень ругалась Людмила Петровна.
