Текст книги "Повесть о Жене Рудневой"

Автор книги: Марина Чечнева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

 
…Подъем! Дежурный, торжествуя,
Включает радио и свет,
И адъютант, уже ликуя,
Провозглашает громко: – Нет,
Никто уж спать теперь не должен,
Подъем и никаких гвоздей!
А ну вставайте и будите
Своих соседей поскорей!..
 

В первые часы, когда в классах еще горел электрический свет, глаза слипались и требовалось напряжение воли, чтобы слушать преподавателя и не задремать.

По мере того как Женя вникала в штурманское дело, оно захватывало ее все больше. Занятия по аэронавигации открыли для нее новый мир атмосферы нашей Земли. В университете она изучала далекие небесные тела и облачность для нее была только помехой при наблюдениях дорогих ее сердцу переменных звезд. Теперь облака интересовали ее сами по себе. Из глубин космоса она перенеслась в околоземную атмосферу, которую, оказалось, знала весьма приблизительно. Жене стали известны виды облаков и ветров, их скорость и влияние на полет самолета. Она узнала, что ветер может отклонить самолет от курса и даже сбить его с пути, может ускорить или замедлить полет. Реальный смысл обрели понятия «курс самолета», «путевая скорость», «путевой угол», «угол сноса», «угол ветра», «курсовой угол ветра». Узнала она и то, как прокладывается маршрут полета, как подходить к заданной цели, как надо бомбить и ложиться на обратный курс от цели. Очень пригодилось ей знание звездного неба. В случае необходимости звезды могли и в самом деле оказаться путеводными.

Так же напряженно занимались летчики и наземные специалисты. Летчики изучали теорию полета, особенно полета ночью, конструкции самолетов, их оборудование. Шесть-семь часов в классах, а потом практические занятия на аэродроме: тренировочные полеты по кругу, по маршруту, на полигон. И никаких скидок на то, что летчики – девушки. Инструкторы добивались предельной отточенности каждого приема, умения владеть самолетом, как своим телом. Учебные задачи с каждым днем усложнялись, начались полеты ночью, потом тренировки в закрытой кабине под колпаком, когда ориентироваться можно только по приборам.

Что же до техников, вооруженцев и прибористов, то, казалось, спать им не приходилось вообще. По пятнадцать и более часов находились они на старте. Днем под солнечными лучами, хоть и холодными, работалось сносно. Но когда солнце заходило, с Волги начинал дуть ледяной настырный ветер, от которого спрятаться было некуда. Девушки-наземницы, укутанные до бровей, бегали и прыгали на жгучем ветру, пытаясь согреться, похожие на тех отважных птах, которые не улетают на зиму в южные края. Морозы разошлись не на шутку, в начале декабря градусник по утрам показывал минус сорок градусов. Холодно было на земле, но еще холоднее в полете, в открытой кабине, на скорости более ста километров в час. Одели летчиц и штурманов тепло: толстое нижнее белье, свитер, комбинезон, куртка на меху, на ногах теплые носки, нечто вроде мягких сапожек – «унтята», в довершение могучие меховые унты… И все же к концу полета промерзали до зубовного стука.

Летчицы осваивали учебный самолет У-2 (или ПО-2), которому в дальнейшем предстояло стать ночным бомбардировщиком ближнего действия. Этот маленький скромный самолет-биплан был создан советским авиаконструктором Н. Н. Поликарповым в 1927 году. Его фюзеляж и плоскости выполнялись из фанеры и перкаля, то есть был он предельно легок. За предвоенное десятилетие советская промышленность выпустила много разнообразных типов самолетов всевозможного назначения, а ПО-2 продолжал свою службу, завоевывая все большую популярность. Он был не только учебным самолетом в аэроклубах, но нашел широкое применение в народном хозяйстве. А в самом начале войны выяснилось, что этот легкий и хрупкий, как бабочка, самолет может быть полноценной боевой машиной. Скорость ПО-2 имел небольшую – 100—130 километров в час, грузоподъемность незначительную, но зато был прост в управлении и, самое главное, не нуждался для взлета и посадки в больших площадках, при случае мог сесть на лесную полянку или на дорогу.

Как только не называли этого труженика войны: летавшие на нем летчики – королем воздуха, пехота – старшиной фронта, партизаны – огородником или кукурузником, а гитлеровцы – «русфанер», хотя и боялись его не меньше других самолетов.

«Трудно перечислить все, что делал этот небесный тихоход в дни войны, – вспоминает летчик 1-го класса полковник Б. Степанов. – Перевозил раненых, летал на разведку, проверял маскировку своей артиллерии, телефонную и телеграфную связь, а при необходимости – рвал провода «кошкой», сбрасывал листовки и всегда был в готовности № 1 для вылета на бомбометание. В качестве пассажиров на нем перевозили солдат и маршалов, членов военных советов, командующих армиями и фронтами, корреспондентов, медицинских сестер и врачей…»

По несколько раз перечитывали девушки сводки Совинформбюро, пытаясь выудить из скупых строчек, в которых говорилось о положении под Москвой, больше, чем там есть. Ясно было одно: бои идут где-то между Солнечногорском и Химками… Это ближние подступы к столице. Закрадывалась тревога: выдержат ли наши бешеный натиск врага, что будет о родными и близкими, если гитлеровцы все же ворвутся в Москву? Хотелось быть там, на полях Подмосковья, а приходилось сидеть в аудиториях, изучать науки, совершенно не отвечающие сегодняшним нуждам. Не му́ка ли?!

В последних числах ноября, когда положение под Москвой стало особенно напряженным, приноровились после отбоя, в темноте включать негромко (тайно от начальства) репродуктор и слушать последние известия. И вот однажды услышали долгожданные слова о начале контрнаступления Красной Армии южнее и севернее Москвы, о прорыве немецкой обороны, об отходе фашистов на линию Калинин – Истра – Тучково, об освобождении Ясной Поляны, Епифани и Ливен.

Что тут началось! Грянули «Ура!», бросились обниматься, прыгали на кроватях, забыв о дисциплине. Но лишь дежурная включила свет, девушки нырнули под одеяла и притихли.

– Поздравляю всех, спите! – улыбаясь, сказала дежурная и потушила свет.

Заснули счастливые – впервые за много дней.

– Завтра у вас ознакомительные полеты, – сказала своим штурманам Марина Михайловна Раскова. – Пора переходить к практике, а то уж, наверное, затеоретизировались.

Утро морозное, но ясное, громко скрипит под ногами снег. На Жене полный летный наряд (даже летные очки выдали – все как у настоящих летчиков), и кажется она себе толстым-претолстым медведем. Рядом идут такие же «медведи» – Катя Рябова и Дуся Пасько.

– Я «большая медведица», Катя – «малая», а ты просто «медвежонок», – говорит Женя. – В детстве я говорила «большая медведиха».

– Ну уж и большая! На два сантиметра выше и уже задается, – смеется Дуся.

– Вон какая у меня лапа! – поднимает Женя руку в меховой краге.

Летчик-инструктор ждет у самолета, растирает колени. Первой лететь Жене. Она неуклюже забирается на крыло, перебрасывает ногу в тяжелом унте через борт кабины, усаживается. Это не только ее первый учебный полет, но и вообще первый полет в жизни. Мотор начинает постреливать, винт двинулся, понеслась поземка, и совсем незаметно они поднялись в воздух. Ветер, чуть высунешься из-за козырька, – режет щеки, не дает вздохнуть. Крен на крыло – Женя про себя ойкнула, схватилась за борт. Но все равно замечательно! Она пытается следить за землей, но от волнения не видит ее. Земля и небо – все одинаковое, и солнце светит неизвестно откуда. Понемногу успокоившись, начинает различать дома, ангары аэродрома. Земля и небо занимают полагающиеся им места. Теперь уже видна Волга, хоть и белая, как все вокруг, но берега ясно различимы. Снег, конечно, хорошее укрытие, но с высоты, оказывается, очень многое можно увидеть и разобрать. Мотор трещит ровно, и самолет движется вперед свободно и плавно.

Первый полет длился 10 минут. Женя выбирается из кабины, голова кружится, немного поташнивает, но она счастлива.

– Девочки, так здорово! – говорит она, и по ее восторженной интонации летчик начинает догадываться, что его «штурман» впервые в жизни поднялась в воздух. Поняв это, он неодобрительно качает головой.

– Ну поздравляю тебя, «Большая медведиха», с летным дебютом, – говорит Дуся.

В машине, в кабине штурмана уже сидит Катя Рябова, самолет пошел на взлет, а Женя стоит и завороженно смотрит ему вслед, не замечая, что брови и ресницы густо заросли инеем.

У нее вдруг появилось ощущение, будто она родилась заново и при этом втором рождении получила крылья, способность летать. В душе зазвучала знакомая со школьных лет мелодия, и слова песни – чистейшая символика, метафора – обрели буквальный смысл: «Нам разум дал стальные руки-крылья, а вместо сердца пламенный мотор…»

На следующий день – опять в небо.

Инструктор предупредил Женю: на этот раз самолет выполнит штопор и «мертвую петлю». Помня, что вчерашний полет был первым в ее жизни, спросил с сомнением:

– Выдержите? При штопоре бывает потеря сознания.

Женя энергично закивала головой, сердце на секунду сжалось, но она сказала себе: «Ничего, надо привыкать». Забралась в кабину, инструктор помог пристегнуться ремнями. Взлетели, набрали высоту. Самолет вошел в штопор… Закружилась земля, потом вздыбилась над головой, а голубое небо оказалось внизу. Жене на ум пришло вдруг из далеких школьных лет: «При вращении стакана жидкость из него не выливается под влиянием центробежной силы… Значит, я не вылечу, к тому же – ремни…» Двадцать две минуты полета показались вечностью. Когда после посадки Женя выбралась из кабины, ее качнуло, она едва успела ухватиться за крыло и улыбнулась поджидавшим на земле подругам. Все в порядке, она это выдержала и готова привыкать дальше.

После нескольких ознакомительных полетов, во время которых будущие штурманы привыкали к воздуху и даже «давали указания» летчикам-инструкторам, были сформированы экипажи, и штурманы стали летать со «своими» летчицами. Первые полеты неопытных летчиц и еще менее опытных штурманов забирали у тех и других много нервной энергии и сил. В воздухе девушки чувствовали себя напряженно, особенно штурманы: они не отрывались от карты, и весь полет то подпрыгивали, заглядывали в смотровое окошечко на землю, то снова погружались в свои расчеты. На земле, когда напряжение спадало, летчицы подтрунивали над ними, называли «кабинетчиками», хотя сами волновались в полете не меньше.

Получилось так, что Женю назначили в экипаж к летчице, которую тоже звали Женей. После построения, на котором были перечислены экипажи, к Жене Рудневой подошла высокая белокурая девушка с очень светлыми, почти прозрачными глазами, протянула руку, улыбнулась:

– Ну что, тезка, будем летать вместе?

До того Женя не дружила с Круговой, но всегда ей была симпатична эта веселая, общительная и, видимо, волевая девушка. Ей нравилось, как та смеется, как искренне умеет радоваться. Запомнилась Крутова с одного пасмурного ноябрьского дня. Она ворвалась в большую комнату женской казармы с ликующим возгласом:

– Девчонки! Наши сбили под Москвой еще шестнадцать фашистов!

Кого-то обняла, поцеловала, кругом нее запрыгали, в восторге зашумели. Крутова стояла посреди комнаты и радостно наблюдала за общим весельем.

Женя, довольная своим назначением в ее экипаж, так же весело, в тон ей ответила:

– Будем летать. С тезкой особенно приятно.

– Ты, говорят, астроном?

– Незаконченный…

– Ну, все равно – в звездах разбираешься, возможно, пригодится.

В тот же вечер девушки рассказали друг другу о себе.

Женя Крутова родилась в Оренбурге, кроме нее, в семье росло еще двое детей – брат и сестра. Отец умер рано, когда все ребята были еще маленькими. В Чебоксарах, куда мать Жени, Ульяна Ивановна, переехала с детьми после смерти мужа, она устроилась работать подносчицей кирпича на стройке. Работа тяжелая, еще тяжелее содержать на небольшой заработок семью, но она не отчаивалась и с детьми всегда разговаривала спокойно, ровно. Женя, старшая в семье, рано поняла, что она должна помочь матери растить младших, и решила идти работать. Но Ульяна Ивановна твердо сказала: «Нет, доченька, школу ты не бросишь. Как-нибудь проживем». Женя продолжала учиться, работала только летом – вместе с братом и сестрой в пригородном совхозе собирала ягоды. Как-никак – тоже помощь.

После 8-го класса Женя Крутова поступила на курсы стенографии и машинописи, одновременно занималась в местном аэроклубе. И на курсах и в аэроклубе дела шли хорошо. Женя никак не могла решить, кем же ей все-таки стать – стенографисткой или летчицей. В июле 1937 года почти одновременно она получила два свидетельства. Решение к этому времени уже укрепилось: буду летать! Как отличницу, аэроклуб направил Крутову в летную школу Осоавиахима. Через три года летчик-инструктор Крутова вернулась в Чебоксарский аэроклуб обучать учлетов.

18 августа 1940 года о ней писала газета «Красная Чувашия»:

«С исключительной энергией взялась молодая летчица за важное и ответственное дело – подготовку пилотов».

Работа летчика-инструктора требует выдержки, упорства, отличного знания дела, так как учлет в воздухе всегда старается копировать инструктора. Многие учлеты удивлялись мастерству и хладнокровию, с каким эта девушка делала сложные фигуры высшего пилотажа.

Четырнадцать человек научила Крутова летному искусству. Для двадцатилетней – это немало. По качеству выпуска курсантов она заняла второе место в аэроклубе. Три человека из семи последнего выпуска сдали зачеты по технике пилотирования на «отлично», четверо – на «хорошо».

Летом 41-го она снова сделала выбор – фронт! Правда, никто ее туда не приглашал, и более того, на рапорты об отправке на фронт Женя получила только отказы.

Появлению Крутовой в Энгельсе предшествовал такой разговор с начальником Чебоксарского аэроклуба:

– Летчик-инструктор Крутова по вашему приказанию прибыла.

– Проходите. Шумим, значит? – начальник говорил строго, на Женю не смотрел.

– Не понимаю вас, – Крутова вопросительно посмотрела на собеседника.

– Это уже какой по счету рапорт? И все одно и то же: прошу отправить на фронт! Вы что думаете, мне не хочется туда? – Начальник достал папиросу, чиркнул спичкой. – У нас здесь тоже фронт. Поймите, что дело, которое мы с вами делаем, тоже нужное, необходимое. Вы сколько уже выпустили летчиков?

– Четырнадцать.

– Видите, четырнадцать человек благодаря вам получили крылья и теперь сражаются с врагом. А сколько вы еще можете выпустить, вы одна?

– Я все понимаю. И тем не менее еще раз прошу вас отправить меня на фронт. Не могу сидеть здесь в тылу, молодая, здоровая, умеющая летать… Не могу!

– Значит, очень хотите на фронт? – впервые за весь разговор начальник улыбнулся.

– Да, хочу.

– Ну, что ж, не буду задерживать. Читайте…

«…Летчика-инструктора Евгению Крутову освободить от занимаемой должности и направить в распоряжение Героя Советского Союза майора М. М. Расковой».

…Женя бежала домой не чуя под собою ног. По пути свернула к Волге. Села на берегу на гладкий черный валун, стала смотреть на речные волны, пересыпая в руках гальку. Простор, безостановочное движение могучей массы воды всегда успокаивали ее, придавали бодрость и уверенность. Женя посидела на любимом месте, вспоминая все, что было интересного в жизни, подумала о матери, о доме, стало грустно.

– Еду, Волга, еду! – сказала она громко.

Для Жени Рудневой было удачей, что ее назначили в экипаж опытной, волевой летчицы. Женя хорошо усвоила знания, которая давала летная школа, но к летной практике никакого отношения не имела. А Крутова была практик, к тому же умела хорошо учить, тренировать новичков. Женя Руднева, прожившая все свои двадцать лет единственною дочерью в благополучной семье, особых трудностей никогда не испытывала, всегда была поглощена учебой, сначала школьными, потом университетскими делами. С первых дней жизни в Энгельсе она инстинктивно тянулась к таким энергичным, уже повидавшим жизнь девушкам, как Крутова, и теперь была довольна, что постоянно будет рядом с более опытным человеком. Всего вернее, это чувство было неосознанным.

Крутова и Руднева дополняли и взаимно воспитывали друг друга. Под влиянием своей летчицы Женя Руднева стала приобретать армейский вид, необходимую в армии расторопность и подтянутость, веру в себя. Крутова очень скоро поняла, что судьба свела ее с незаурядным человеком, человеком прекрасной души и обширных знаний.

«Мои дорогие, – писала Женя Руднева родителям, – здесь для меня большой радостью является дружба с Женей, я вам о ней писала. Характер у нее чудесный. Мне с ней очень хорошо; если приходится идти в столовую одной, я скучаю. А на работе мы почти всегда вместе, на занятиях тоже, так как она является моим непосредственным командиром…»

В свою очередь Крутова – о Жене Рудневой:

«Рядом со мной сидит мой штурман Женя Руднева. Она училась в Московском университете – будущий астроном. Мы с ней родились в один год, в один месяц, только я на 8 часов старше ее. Зашел разговор о реактивных снарядах – как она много знает, помнит. И не только в механике – в жизни, в литературе. А ведь в литературе я считала себя особенно сильной. Но после разговоров с Женей чувствуешь себя такой невежественной, отсталой и некультурной, даже глупой. Как обидно, что я так мало училась, так мало знаю! Как жестоко несправедлива жизнь – ведь могла бы и я знать столько же! Тут же вспомнила о тебе, Сашка. Учись, учись во что бы то ни стало! Учись, пока есть свежие силы, пока не затвердел мозг».

«МЫ – ПОЛК НОЧНЫХ БОМБАРДИРОВЩИКОВ»

В последних числах декабря сводки Совинформбюро продолжали радовать вестями о продолжающемся наступлении Красной Армии под Москвой, о тысячах немецких пленных, о больших трофеях. Поэтому настроение у девушек в Энгельсе было предновогоднее, Готовили концерт и прихорашивались.

…Как все, казалось, было давным-давно, хотя прошло всего лишь два с половиной месяца. Каким тихим, уютным и домашним был этот праздник в их двух комнатках в Лосиноостровской. Неторопливо, напевая под нос, Женя наряжает елку, кошка трется о ноги, громко тикают ходики. Надо сбегать на кухню, посмотреть на тесто, как оно смешно выползает из кастрюли, лихо сдвинув крышку набекрень. А потом придут гости – тетя и дядя. Посидят за столом (дядя выпьет чуть больше, чем другие), разговорятся, после последнего удара кремлевских курантов чокнутся и пожелают друг другу здоровья. Ей отдельно – большой удачи в жизни, исполнения желаний (положа руку на сердце: желания пока исполняются исправно) и чтобы всегда была радостная и веселая. Она большей частью и была веселая. Конечно, иногда хандрила, но, кажется, этого никто не видел. А потом в свою теплую постель; кошка запрыгнет тут же, приятно придавит ноги и, довольная, заурчит. Как все это было мирно! А теперь…

К новогоднему вечеру готовились основательно. После занятий, в те немногие минуты «личного времени», которое остается перед сном, расчистив центр своей казармы, репетировали русские пляски и акробатические номера. Нашли гармониста. Он смущался оттого, что попал в девичью спальню, но когда начинал играть – смущение забывалось. Плясали, партнерши сердились друг на друга, но не очень серьезно. А Женя, закрыв уши ладонями, сидела на своей койке и заучивала стихи Некрасова.

На вечере 31-го после аплодисментов ей вспомнилась Салтыковская школа, драмкружок, «Майская ночь, или утопленница», в которой она играла свояченицу. Все было почти так же, как тогда. Наибольший успех достался объединенному хору летчиц и штурманов, в котором запевала Женина, теперь неразлучная подруга – Женя Крутова.

Звонко и смело на мотив «Потеряла я колечко» она начала:

 
Волга-Волга, мать родная,
Волга-матушка река…
 

Летчицы подхватили:

 
А быть может, не река?
В самом деле не река?..
 

Тут вступили девушки-штурманы:

 
Ну, конечно, не река,
А большой ориентир.
 

И летчицы удивленно откликнулись:

 
Да-а-а?!
 

Зрители хлопали, топали и стонали в восторге: все это близко и понятно. Для начинающих летчиц и штурманов Волга действительно была главным ориентиром, ее часто ждали с надеждой; а обнаружив, успокаивались: можно «танцевать от Волги».

Исполнительницы раскраснелись от удовольствия, разом поклонились и убежали.

В полночь, уже лежа в постелях, когда раздался бой кремлевских курантов, троекратно дружно прокричали: «Ура!», высунули из-под одеял руки и подняли воображаемые бокалы с шампанским. А потом быстро, от койки к койке, полетели новогодние пожелания:

– Увидеть нашу Победу!

– Получить три ордена!

– Выйти замуж на следующий день после Победы!

– Не получить ни одного ранения, а получить по возможности больше орденов!

– Стать штурманом почти таким же, как Раскова!

– Не ведать печали!

– Повидать маму!

– С Новым годом, девочки, и хватит – гашу свет, – сказала дежурная по части.

Приятно засыпать, зная, что в углу стоит елка, не такая нарядная, как дома, – игрушки самодельные, из бумаги, фольги и картона, нет ни свечей, ни лампочек, – но если повернуть голову, то увидишь ее, чуть поблескивающую серебряными бумажками в лунном свете, и становится тепло на душе, как в детстве.

Утром первого спали дольше обычного, а когда проснулись, в комнату вошла комиссар сборов Евдокия Яковлевна Рачкевич; в руках у нее был чемоданчик:

– Деда Мороза вызывали?

– Вызывали, вызывали!

– Тогда за подарками в одну шеренгу становись!..

Евдокия Яковлевна села за стол, ее окружили, с любопытством разглядывали таинственный чемодан. Весть о Деде Морозе мгновенно долетела до умывальной комнаты, и оттуда, утираясь на ходу, а то и с зубной щеткой во рту, прибежали недомывшиеся.

В чемоданчике для каждой был подарок: платочки, воротнички, мыло, одеколон. Евдокия Яковлевна, чуть приподняв крышку, для пущей таинственности, просовывала внутрь руку, доставала сверток и, помедлив, громко называла фамилию девушки, которой он предназначался. Свои и чужие подарки рассматривали, нюхали… Скромному платочку, куску мыла радовались так, как не радовались новому платью или пальто, подаренным родителями в мирные дни.

Первого января занятий не было. Отдыхали с наслаждением, неторопливо гуляли по улицам городка, как по аллеям дома отдыха, читали, лежа в постели, после обеда спали.

Второго начался рабочий день.

В разгаре была зима. Загуляли по Среднему Поволжью жестокие бураны. Усложнились тренировочные полеты. Резкие порывы ветра сбивали самолет с курса, снежная вакханалия скрывала наземные ориентиры. Появились новые заботы…

Среди ночи отчаянно завыла сирена. Женя вскочила, села, еще не понимая, где она находится, – только что снился университет…

– Тревога, тревога! – крикнула дежурная, включила свет. – Крепить самолеты!

В спешке одевались, пуговицы не лезли в петли, ноги не попадали в унты.

– Скорее, девочки, скорее, – торопила комиссар Рачкевич, – буран машины унесет.

Только заснули, так хорошо согрелись, а тут на холод, в самую пургу.

На дворе свистит, сметает с крыши снег рассвирепевшая вьюга, знакомые предметы исчезли, дороги больше нет. Повернешься лицом к ветру, – глаза залепляет снегом, на носу и щеках нарастает морозная корка. Надо идти всем вместе, только рядом, достаточно отстать от группы на пять шагов, и уже никого не видно. Лучше всего держаться за куртку идущей впереди. Знакомые места, ходили здесь сотню раз, а теперь приходится двигаться по компасу. Впереди кто-то останавливается – останавливаются и остальные, – укрыв компас в перчатках, определяет направление. Пошли дальше. Вдруг крик: «Стойте, подождите, потеряла валенок!» Валенок найден, нагнув головы, идут дальше.

Самолеты увидели, когда подошли чуть ли не вплотную. И появились очень вовремя. Пурга не собиралась утихать, ярилась пуще, набирала силу. Легкие самолеты трепетали, вздрагивали, как в ознобе под порывами ветра, готовые сорваться и улететь в степь без летчика и штурмана.

– А ну взяли, девушки, – громко скомандовала комиссар и начала подтягивать тросом плоскость машины.

Пять часов пришлось стоять около самолетов, удерживать за плоскости. За это время ветер несколько раз ослабевал и вновь начинал реветь, пытаясь вырвать машины из рук.

«Ну вот, кажется, кончается, – утешала себя Женя, – нос, наверное, уже отмерз, совсем не чувствую». Пользуясь недолгой передышкой, она терла нос, щеки, лицо постепенно оживало, и тут налетал новый снежный заряд, бил ледяными колючками в глаза, увлекал за собою самолет. «Неужели не удержим? Хоть бы потише». От стоянки к стоянке переходили Евдокия Яковлевна и инженер Софья Озеркова. Так они ходили все пять часов подряд, двигались по полю еле заметные лучики карманных фонариков.

К утру буран выдохся. Девушки все еще держали за крылья свои машины, не веря, что ветер утих совсем. Прошло 15 минут, еще 10 – вьюга где-то затаилась, теперь, видать, надолго. Стало светать, Все машины стояли на месте невредимые.

– Что ж, – первое испытание перед фронтом, – сказала, едва передвигая ноги, Рачкевич. – А сколько их еще впереди, да и не таких, а пострашнее.

Утром в шесть часов будущие штурманы, борясь со сном, уже сидели на занятиях по радиоделу. Сон настойчив, хоть на секунду, а заснешь, и даже увидишь мгновенное видение. Преподаватель – человек молодой и веселый, ему хочется растормошить своих слушательниц. Он выстукивает на ключе смешные фразы, в ответ смеются, лейтенант улыбается. Коли так, коли понимаете и оценили – вот вам еще. Смеются дружнее. Контакт с аудиторией налажен, теперь не спят. Неожиданно лейтенант убыстряет темп передачи, быстрее и быстрее. Штурманы сосредоточенно записывают точки и тире и все же сдаются, в отчаянье откидываются на спинки стульев – на такой скорости принять сообщение могут немногие. А две девушки встают и, загадочно улыбаясь, выходят из класса. На лицах остальных недоумение. Веселый лейтенант смеется, довольный своей выдумкой, повторяет передачу. Теперь смысл фразы доходит до большего числа слушательниц:

«Пришел приказ о создании полка легких ночных бомбардировщиков. Кто понял меня, может быть свободной и без шума покинуть класс».

В коридоре уже обнимаются: родился полк, теперь скоро на фронт. Женя тоже поняла смысл фразы, тоже выходит из класса. У нее на шее виснут сразу две подруги.

– Мы – полк легких ночных бомбардировщиков!

– Да здравствуют ПО-2 – гроза фрицев!

– Значит, теперь недолго!

Будущих «ночников» собрали в большом зале школы. Усаживались радостно, шумно и часто поглядывали на дверь. Наконец раздалась команда: «Встать!» Первой вошла Раскова, за ней другие командиры. Как всегда, Марина Михайловна была подтянута, строга, но на этот раз и заметно торжественна. Приказ о сформировании 588-го полка легких ночных бомбардировщиков она прочитала твердым, уверенным голосом и потом, оторвав взгляд от бумаги, очень искренне сказала:

– От всей души поздравляю вас, девушки! Учились вы хорошо и вправе называться полком. Теперь недолго осталось ждать отправки на фронт, а там предстоит самое трудное, самое главное. Враг должен быть разбит! С этой мыслью мы должны засыпать и с нею просыпаться. Здесь стоят ваши командир и комиссар полка – вы их хорошо знаете.

И это тоже было радостно: не какие-нибудь чужие люди со стороны, а свои – Евдокия Давыдовна Бершанская и Евдокия Яковлевна Рачкевич, которые учили и тренировали будущих бойцов с первых дней подготовки в летной школе.

Командир полка старший лейтенант Бершанская к началу войны имела немалый летный стаж. Начинала она в 1931 году в Батайской школе летчиков ГВФ. Впрочем, школы, в полном смысле слова, тогда еще не было. Школой назывались несколько рядов палаток на неровном пустыре. И никаких самолетов, никаких учебных пособий. Устройство мотора инструктор объяснял главным образом на доске и на пальцах. Вместе с другими курсантами Дуся Бершанская строила здание школы, ангары, подсобные помещения, равняла летное поле. Весной школа получила самолеты. Курсанты буквально дневали и ночевали на поле, любовно изучая техническую новинку того времени – учебные самолеты У-2. Потом начались полеты, непередаваемо увлекательные и чудесные, но пока с инструктором.

И вот, наконец, объявлено: разрешается совершить самостоятельный полет. Утром того дня инструктор Меркулов разъяснил учлетам задачу и в первый полет ушел вместе с техником сам, чтобы лично опробовать самолет, убедиться в его абсолютной исправности.

Приземлившись, инструктор с минуту основательно «погонял» мотор. Потом вылез из кабины, не спеша подошел к курсантам, медленно обвел всех глазами.

– С кого же начнем? Пожалуй…

Меркулов сделал небольшую паузу, остановил взгляд на Дусе:

– Бершанская, к самолету!

Привычно, но не так быстро, как во время занятий, Дуся поднялась в кабину, тщательно пристегнула ремни. Для сохранения центра тяжести на инструкторское место положили мешок с песком.

– Спокойнее, Бершанская. Все будет в порядке, – сказал Меркулов. Дуся включила мотор, прибавила обороты винту. Инструктор, волнуясь, шел рядом с машиной, держась за нижнюю плоскость. Дан старт. Взревел мотор, самолет, набирая скорость, стремительнее покатился по аэродрому и наконец оторвался от земли.

За спиной – никого! Одна в воздухе! А далеко внизу, задрав головы, за полетом внимательно следят товарищи, инструктор, командир эскадрильи. Самолет мерно рокочет мотором и, послушный воле молодой летчицы, ложится в разворот. Один круг, второй. Дуся старается выполнять фигуры чисто и грамотно. А как хочется дать полный газ и пронестись над самыми головами притихших товарищей. Но уже усвоено правило – без дисциплины в авиации нельзя.

Время полета истекло, пора на посадку. Точно рассчитав, Дуся «притерла» самолет на три точки, зарулила на старт, выключила мотор. Все, как бывало раньше, но на этот раз совершенно самостоятельно!

– Нормально, – сказал инструктор и вполголоса, чтобы слышал только командир эскадрильи, добавил: – Бершанская просто рождена для полетов. У нее врожденный талант летчика.

Кончилось лето, а с ним и напряженные дни учебы. Теперь летчик-инструктор Бершанская сама обучала молодых учлетов, передавала им свое мастерство. Старалась привить любовь к летному делу.

Через два года после окончания школы Евдокию Бершанскую назначили командиром учебного отряда. Здесь проявились ее незаурядные организаторские способности. Из выпуска в выпуск в отряде Бершанской летная работа проходила без единого происшествия, без аварий и поломок. За безаварийную работу и отличную подготовку летчиков правительство в 1937 году наградило Евдокию Давыдовну орденом «Знак Почета». Награду ей вручил Михаил Иванович Калинин.

В 1939 году Батайскую школу ГВФ преобразовали в военное училище. Бершанскую назначили в отряд специального применения командиром звена. Дислоцировался отряд в станице Пашковская Краснодарского края. В подчинении Бершанской было 35 самолетов, около 60 летчиков и столько же техников.