Текст книги "Марго, или Люблю-ненавижу"

Автор книги: Марина Крамер

Выходим из здания аэропорта, на стоянке убираем ее чемодан в багажник, и вдруг Мэри ручкой зонта-трости (который, кстати, ей подарила я) тянет меня к себе, уцепившись за шаль, обернутую вокруг шеи:

– Ну что, какие новости?

– Мэри, отпусти, ну, что ты? – Я пытаюсь освободиться, но она тянет:

– Марго, не туфти, я же вижу. Рассказывай, пока за руль не села, потом отвлекаться будешь, а я еще пожить планирую.

Вздыхаю. Не очень хочу грузить Мэри проблемами с работой и вообще ее полным нынешним отсутствием даже в перспективе – она начнет считать себя виноватой. Уж не знаю, как так вышло, но у нее какое-то обостренное чувство вины перед всем человечеством. А уж во всем, что касается меня, Мэри просто маньячка. И я перевожу разговор. И ошибаюсь с темой…

– Если ты имеешь в виду Алекса, то он снова пропал.

И вот тут Мэри буквально взрывается, отшвыривая сигарету:

– Да и черт с ним! И больше вообще никогда не говори мне о нем – я просто не желаю слышать!

Однако… что же такого умудрился сделать ей Алекс, чтобы Мэри так психанула? Надо будет осторожно, попозже, в момент, когда она расслабится и потеряет бдительность, выяснить. Потому что в том, что было нечто , я не сомневаюсь даже – не первый год его знаю. И еще меня удивляет, что Мэри вдруг перестала звать меня Лелькой, как всегда, – перешла на имя. «Марго, Марго»… Странно. Кстати, откуда возникла эта «Лелька», Мэри так и не говорит.

Был в ее жизни момент, который она старается не вспоминать. Мэри ушла от Максима. Ушла сама – по причине дикой гордости и неспособности прощать. Он ударил ее – и ушла. Ушла, чтобы не вернуться, чтобы выйти замуж за человека, с которым живет теперь. Этот ее Костя – просто бред сумасшедшего. Богатый, довольно привлекательный – но настолько страшный внутренне, что я, например, боюсь даже думать. А Мэри живет с ним. Отвлеклась я… Так вот, с того самого момента, как рассталась с Максимом, Мэри начала звать меня Лелькой. Уж не знаю, какие ассоциации это рождает в ее голове, но я привыкла, и теперь мне очень странно, когда с ее губ срывается мое настоящее имя.

До моего дома едем молча. Мэри курит, приоткрыв окошко, думает о чем-то. Мне очень хочется расспросить ее о жизни, о том, как там сейчас в Испании, которую я просто обожаю, но она молчит так многозначительно, что я не решаюсь. Она живет там вот уже несколько лет, муж купил дом на севере, потому что Мэри не выносит жару, а в Бильбао обычно довольно прохладно. Я была у нее только однажды – когда ее Костя уехал в Америку почти на два месяца. Восхитительное было время…

Мэри совершенно не привязана к определенной территории, на мой взгляд. Она может быть своей везде – какая-то странная особенность. Еще раньше я это заметила, когда только-только познакомилась с ней. В Москве она, коренная сибирячка, совершенно не выглядела провинциалкой, не комплексовала по поводу своего говора. Возможно, потому, что за свою жизнь Мэри где только не побывала – танцы, знаете ли, такой вид спорта, заставляет много ездить. Хотя я лично думаю, что Мэри просто изнутри такая – ей все равно, где она живет.

– Пропал, значит… – вдруг хрипло говорит она, и я вздрагиваю от неожиданности, от незнакомого голоса, в котором слышу старательно спрятанные даже от меня слезы. – Ну, собственно, что-то в этом роде он мне и сказал…

«Сказал»?! Я не ослышалась?.. Ну, черт возьми, я ведь и так была практически уверена в том, что они встречаются – не зря же он столько рассказывал мне о ней, говорил такие слова, что даже завидно становилось. Однако следующая фраза заставила меня отказаться от этой мысли:

– Трепло чертово… такой бред писал – ужас.

– Писал? Мэри, ты о чем? – робко интересуюсь я, и Мэри фыркает:

– Все о том же!

Ясно – разговор окончен. Я ненавижу эту ее манеру говорить загадками и отвечать вопросами. Что за странный человек…

Дома она сразу идет в ванную, долго плещется, я изнываю от нетерпения – мне хочется говорить с ней, смотреть на нее – я так ждала, так соскучилась. Не выдержав, я открываю дверь и – о, кошмар! – вижу, как Мэри, стоя перед зеркалом в одних тонких стрингах, прямо с длинного ногтя втягивает носом порошок. Сука, коксом балуется!

Я развернула ее к себе и с такой силой ударила по лицу, что даже ойкнула, испугавшись. Мэри же только мотнула головой, слизнула кровь с лопнувшей – или прикушенной, не знаю уж – губы, бросила:

– Ну, за дело в принципе, – и вышла, прихватив с крючка мой длинный банный халат, которым ее можно было обернуть раза три.

Я опустилась на край ванны и зарыдала. Только не ты, детка, только не ты, пожалуйста! Я не вынесу, если потеряю тебя… Наревевшись всласть, я умылась и побрела в кухню. Разумеется, Мэри на своем любимом месте – в углу между окном и стеной, сидела на стуле, поджав под себя ноги, задумчиво курила и иногда делала глоток чаю из большой чашки, стоявшей перед ней. Как кошка – выбрала себе место и свято его придерживается, а у меня после ее отъезда остается ощущение, что я войду в кухню – а она так и сидит там, в теплом углу, затягиваясь неизменной сигаретой.

– Мэри… прости меня.

– Дуреха ты. За что?

– Я не имела права бить тебя…

– Глупости, Марго. Только ты и имеешь на это право. Больше никто – хотя желающих хватает.

– А… ты давно?.. – Я присела на краешек стула напротив Мэри.

Она усмехнулась:

– Недавно.

– А бросить можешь?

– Не вопрос.

– Тогда брось, а?

– Как скажешь, Марго.

Этого мне было достаточно – я слишком хорошо знаю Мэри, чтобы не верить. Если она сказала – то сделает, даже если при этом ей будет трудно, больно, страшно – что угодно. Если обещала мне – сделает.

– Мэри… а можно я тебе стихи почитаю?

Она чуть удивленно вздернула бровь, хотя прекрасно знала, что я иногда продолжаю баловаться стихами.

– Ну-ка…

– Ты только не смейся. Ладно?

– Ты меня убиваешь, Марго. Я когда-нибудь смеялась? Ты вообще часто видишь меня смеющейся, да?

– Прости… это я от смущения…

Я бегу в комнату, хватаю из-под подушки тетрадку, судорожно отыскиваю нужное место и возвращаюсь. Мэри берет новую сигарету, щелкает зажигалкой – новая какая-то, я раньше не видела – дорогая, черная, с позолотой и какой-то буквой на корпусе. Стараясь не смотреть Мэри в глаза, я начинаю:

 
Каждый день вижу сон поутру —
Не сгибаясь, касаясь ветвей,
Чуть качаясь на сильном ветру,
Ты идешь по аллее моей.
Ты проходишь сквозь тисовый строй,
Поднимаешься вверх налегке,
Но обходишь меня стороной,
Шелк подола сжимая в руке.
Ты не слышишь – как пахнут цветы,
Избегаешь влюбленного взгляда.
Ты так близко – и словно не ты,
Словно есть между нами преграда.
Ты обходишь тропинками ров,
Сквозь туман голубой и густой
Ты идешь через парк моих снов —
И я вечно иду за тобой[1]1
  Стихи Neris


[Закрыть].
 

Я выпалила это совершенно без эмоций, без пауз – одним сплошным текстом, но выражение лица Мэри сказало, что и не нужно никакого актерского мастерства – она и так все поняла. Ее рыжая голова опустилась на сложенные на столе руки, челка прикрыла обручальное кольцо и перстень с квадратным черным бриллиантом – подарком мужа на тридцатилетие.

– Мэри, ну что ты? Расстроилась? – Я опустилась на корточки перед ней, втиснувшись в относительно небольшое пространство между столом и стеной, и попыталась заглянуть в лицо.

– Нет, – глухо проговорила она. – Просто… ты знаешь, мне вдруг стало так трудно, Марго… ты знаешь, зачем я приехала?

– Нет. Ты ведь никогда не говоришь.

Она вздохнула, подняла голову и вдруг улыбнулась, став на мгновение снова моей Мэри.

– Я приехала на свидание, Марго.

«Алекс!!! – пронеслось в моей голове. – Черт, неужели… о-о-о!»

Мэри, продолжая улыбаться какой-то мягкой, нежной и совсем несвойственной ей улыбкой, произнесла:

– Ты представляешь, Марго, я влюбилась. Влюбилась в голос по телефону, в слова в аське… дура я, да?

«Ну, все – это точно он…»

Мое сердце забилось чаще – я хорошо помнила их единственный разговор по телефону – по моему мобильнику, когда он сказал ей всего несколько фраз – и Мэри потом неделю была абсолютно невменяема, и я не знала, что мне делать с ней.

– Ты не дура, Мэри… Просто ты пойми… он, безусловно, яркий и привлекательный, он сильный, он никогда в жизни не причинит тебе зла, но, Мэри, с ним очень трудно…

Ее недоуменный взгляд выбил меня из колеи совершенно – Мэри явно не понимала, о чем и о ком речь.

– Стой, Марго. Ты-то откуда его знаешь? Я ведь даже тебе не говорила…

– Мэри… погоди… то есть – это не Алекс?

В ответ она расхохоталась так, что мне на мгновение показалось, будто Мэри тронулась умом – ничего смешного в моей фразе не было.

– Господи, Марго, ну ты даешь! Совсем помешалась на своем распрекрасном Алексе! Я вас умоляю – не тяните меня в свою команду умалишенных, мне того, что у меня происходит, вполне достаточно!

Я решительно ничего не понимала. Если это не Алекс, тогда – кто? Кто же это должен быть, чтобы Мэри понеслась через всю Европу на свидание, презрев даже опасность быть уличенной своим далеко не простым супругом?

– Мэри… расскажи.

Но она только покачала головой и снова чуть заметно улыбнулась.

– Марго, давай я сперва встречусь с ним, а потом уж все-все тебе расскажу. А то как-то странно – кроме пары фотографий и букв на экране, я ничего о нем не знаю.

– Ну хорошо, – покорно вздохнула я.

Если бы в тот момент я могла увидеть, чем обернется для Мэри эта встреча, я связала бы ее и не выпустила из квартиры.

Когда-то давно

Я хорошо запомнила день, когда Мэри вышла замуж. Она позвонила накануне церемонии, обливалась слезами, разрывая мне сердце, но отвечать на мои многочисленные «почему» и «зачем» отказалась.

У меня же в голове не укладывалось – как? Особенно потрясло имя жениха – Костя. Значит, настойчивый кавалер все же сумел каким-то непостижимым образом уломать строптивую Мэри. Однако все оказалось куда прозаичнее.

Через неделю после свадьбы они полетели в Париж. На целые сутки Мэри оказалась в моем распоряжении, так как у Кости в Москве нашлись срочные дела, она заявила новоиспеченному супругу, что сидеть одна в гостинице не желает. Влюбленный до пелены в глазах Костя не возражал, и Мэри приехала ко мне.

Открыв дверь, я не сразу узнала мою девочку. Она изменилась так разительно, что, встреть я ее на улице, ни за что не подумала бы, что это она. Во-первых, она отрастила волосы, и теперь они спускались ниже плеч. Во-вторых, она выкрасила их в красновато-рыжий цвет, добавив при этом несколько черных прядей. Она вставила пошлейшие зеленые линзы, но дело даже не в том – взгляд… Господи, что она сделала со своим взглядом? На меня смотрела не моя Мэри. Чужая, самоуверенная, заносчивая стерва. Что произошло с моей девочкой, кто ее так?

– Мэри…

Она улыбнулась одними губами, не ответив на мой изумленный выдох. Бросила сумку на обувную полку, сняла сапоги, короткую куртку с большим меховым воротником-капюшоном и осталась в узких черных джинсах и черном же свитерке, по-прежнему тонкая и излучающая какую-то нервную энергию. Странное дело – я почти никогда не ощущала этой нервозности, когда мы были вдвоем, наоборот – присутствие Мэри в доме не взвинчивало, а успокаивало. Удивительно – комок нервов действует расслабляюще…

Вытащив из кармана куртки пачку сигарет и зажигалку, Мэри прошла в кухню, забилась в любимый уголок и закурила. Я не была согласна с таким раскладом – я соскучилась, мне нужно прикоснуться, почувствовать запах духов, а не смотреть беспомощно, как Мэри выпускает дым колечками. Я взяла ее за руку и вытащила из-за стола, прижала к себе – и тут моя железная Мэри распалась на куски, разрыдавшись совсем по-детски, всхлипывая и растирая по лицу косметику.

– Мэри, что с тобой? – испуганно спросила я, чуть отстранив ее от себя.

– Погоди секунду… линзы… – пробормотала она и убежала в ванную, зашумела там водой. – Черт, утопила одну, – сообщила она, вернувшись. – Да и ладно, фиг с ними.

– Они тебе не идут, Мэри, – мягко проговорила я, стараясь не обидеть. – У тебя лицо становится совсем простое…

– Косте нравится, – фыркнула она.

– Расскажи, – потребовала я, не продолжая вопроса – Мэри и так знала, что именно меня интересует.

Она вздохнула, пожала плечами:

– Да что тут скажешь, Марго. Замужем я теперь.

– Это я вижу. – Я взяла ее руку и покрутила кольцо на пальце. – Хорош булыжник, видно, не бедный парень этот твой Костя.

– Не бедный, – кивнула Мэри.

– И что – ты его любишь?

– Люблю? – словно пробуя звуки на вкус, повторила она. – Ну, если замуж пошла – значит, люблю, ведь так? Иначе это не брак – правда?

У меня моментально сложилось впечатление, что Мэри не слишком уверена в правильности своего поступка, и теперь пытается оправдать его и найти аргументы в свою защиту.

– Мэри… ну, мне-то не ври, я ведь вижу.

Она замкнулась, замолчала, поджала под себя ноги и уставилась в стоящую на бортике вытяжки картинку. Старая улица – это я сама рисовала когда-то давным-давно. Мэри всегда любила эту картинку, часто замирала в такой вот, как сейчас, позе и словно мысленно переносилась туда, на мощен-ную красным кирпичом дорожку. Мне, кстати, всегда казалось, что она органично выглядела бы именно на такой улице.

– А как же Максим? – решилась я, и Мэри моментально вышла из своего оцепенения:

– Максим? А я тебе разве не звонила – после того как рассталась с ним?

– Звонила. Но что же – все было так серьезно, что тебе непременно нужна была свадьба? Все так трудно, что ты выскочила замуж за человека, от которого, по твоим же собственным словам, тебя воротило несколько лет? Все настолько запуталось, что ты даже не позвала меня на свадьбу, Мэри? – Я задохнулась от своей пламенной речи, налила воды в стакан и залпом выпила. Мэри неотрывно смотрела на меня, по щекам ее текли слезы.

– А ты не подумала, Марго, что мне просто стыдно? Что я не хотела, чтобы ты видела этот фарс? Все эти крики, всю эту толпу армянских родичей и соплеменников, а? Я была там совсем одна – понимаешь? Я не позвала даже отца – потому что не хотела, чтобы он это видел. Это мое наказание, Марго, понимаешь? Одна среди этой толпы, я не понимала ни слова из того, что они говорили… Я проплакала всю свадьбу, наутро вместо глаз было два куска мяса. Но поверь – то, что я сделала, было лучшим выходом. Лучшим, Марго.

Я не понимала этого. Просто отказывалась понимать.

– Мэри, ведь это же неправда. Ведь не может быть, чтобы только замужество являлось выходом… Неужели пощечина – такой повод?

– Да не пощечина, Марго, как же ты не понимаешь? Дело в том, что Макс перестал мне верить. А как жить дальше, если тебе не верят? Если проверяют, шпионят, лезут в твою почту, в телефон? Как жить вместе?

– А Костя не будет этого делать?

– Поживем – увидим, – уклонилась Мэри, но в ее голосе я не почувствовала уверенности. – Марго… ты не обидишься, если я прилягу на часок? Меня в твоем доме всегда к дивану тянет, – пошутила она, и я встрепенулась:

– Конечно, дорогая. Идем, я постелю. Ты ведь до завтра у меня пробудешь?

– Да, мой супружник честно предупредил – в казино пойду с братьями, – хохотнула Мэри, выскальзывая из джинсов. – Видишь – не врет. По бабам – значит, по бабам, – она пыталась шутить, но и в голосе, и в лице была такая тоска, что мне снова стало жаль ее.

И даже обида прошла: ну не пригласила на свадьбу, подумаешь – что я, свадеб не видела?

Мэри уснула мгновенно, как ребенок, утомленный длительной прогулкой. Я укрыла ее одеялом, поправила подушку, задернула штору и вышла в кухню.

Свадьбы… почему-то свои собственные я вспоминала редко, зато вот те, на которых была в качестве гостьи, почему-то то и дело всплывали в памяти. Как эта, например, на которой мы были с Алексом уже после разрыва.

…Я ненавижу и проклинаю себя за эту золотую юбку – в ней я чувствую себя полной дурой, русской проституткой, куклой на чайнике и снегирем одновременно. Почему снегирем – не знаю. Какие-то хохломские цветы на ней вышиты, и от этого выражение моего лица делается неуместным и напыщенным. Он подходит и обнимает сзади – интеллигентно, одной рукой – слегка, словно закрывая меня от чего-то. Иронично вздыхает:

– Ннндааа….

Да. Я нервная истеричная баба. Мне хочется сказать ему много всего неприятного и даже гадкого. Хотя он ни в чем не виноват – но мне бы этого очень хотелось. Я мысленно считаю до десяти, до пятидесяти, чтобы успокоиться. Я не хочу даже смотреть на его руку – я и так знаю, какая она. Моя злоба густеет, счет не помогает. Я упрямо молчу, молчит и он. Куском голого плеча я чувствую шарф на его шее – тонкий хлопковый полосатый шарф. Почему наши русские мужчины в шарфах смотрятся геями? И зачем мне оголенное плечо, когда он надел шарф? Кто я, что я с собой делаю, перед кем выпендриваюсь?

Нервно вздергиваю руку, поправляю вырез-лодочку. Сумочка падает на землю, я резко приседаю за ней, и проклятая золотая юбка тут же впивается в ляжки и бедра. Сзади, сбоку – везде. И в живот. И мне даже кажется – в щиколотки. Я секунду жду, что он нагнется, подаст мне руку, возьмет сумочку, прижмет меня к себе, я успокоюсь от его запаха. Но он стал жесток – молча стоит и рассматривает мои мучения. В довершение всего чертова сумочка расстегивается – и из ее шелкового брюха выпадает все, что было туда бережно набито, – телефон, блеск для губ, ключи, расческа, деньги, скомканные в отсутствие кошелька в трубочку, – и финальным аккордом раскрывается пудреница, разбивается и унизительно орошает асфальт неприличным пятном интимно-телесного цвета. Во мне возникает какое-то сексуальное чувство, кроме того, я понимаю, что это делает Алекс. Он не может прекратить унижение – он зависит от него так же, как и я. Я молчу.

Я беру себя в руки и складываю все назад. Пудреницу не трогаю. Когда поднимаюсь – Алекс уже отошел, в зоне видимости его нет. Я постепенно начинаю нормально дышать, чувствую, как проклятая юбка отлипает от бедер. Да чем же она проклятая? Красивая юбка, купленная в ЦУМе позавчера в бешеной панике – но довольно удачно. Телесного цвета, да, цветы контурно вышиты неброской золотой нитью. Длинная, облегающая бедра, плотная, тяжелая у щиколоток, как колокол. К ней идут любые туфли.

Подъезжает черный лимузин с молодоженами – я уже вполне искренне улыбаюсь, когда моя подруга выныривает… нет, какое выныривает – когда два мужика вытаскивают ее оттуда на свет божий. Вот уж кто должен проклинать свою юбку – так это она.

– Дааааашаааа!!!!

– Мааааргооооо!!!

Постояли, пообнимались пять секунд.

– Ну? Ты счастлива?

– Не помни прическу. Так. Подержи, а? Так, тут тоже. И это возьми. Дай пудру, пожалуйста.

– У меня нету, только что разбила.

– Марго, ну что ты врешь все время, постоянно врешь. Пудру ей жалко! Ну у мамы моей возьми, а?

Я смиренно опускаю голову. Два обстоятельства – и к обоим я давно привыкла. Мне не верят, когда я говорю правду, – это нормально, это мой крест. И второе – на наших свадьбах никто никогда не бывает расслаблен и по-настоящему счастлив, особенно молодожены и их семьи. Когда я осознала эту печальную истину – решила изменить все к лучшему и взялась за организацию свадеб сама. Но, видимо, свадьба – первое испытание для новорожденной семейки, ничем этого не изменить.

Тут как раз подбегает и раскрасневшаяся мама новобрачной – толстая и розовая, как свежевыкупанный поросенок. И с ней «свидетельница» – то есть та девушка, которая после отмены данного института продолжает так именоваться потому, что носит косметику и мобильный телефон невесты. Они втроем начинают шумно пыхтеть, поправлять и подкрашивать, и тут Дашка наконец оживает:

– А где твой-то?

– Смотря кто – «мой», Даш..

– Ну, кто – Рома, кто еще-то.

– Дома. Поссорились вчера вечером, да пусть сидит, зачем он тебе нужен?

– А ты что – одна? – таким тоном, словно обнаружила что-то неприличное. Ну, еще бы – как можно появиться на публичном мероприятии без спутника, это же все равно что нацепить табличку «Я неудачница»! Черт бы побрал ваши псевдосветские расшаркивания…

– Нет. Я, Даш, с Алексом…

– Чтооооооооооооо?? – Дашкины маленькие глаза раскрываются, как огромные цветы.

– Тоооооо! – передразниваю ее я, стараясь придать голосу максимально шутливый тон. Но Дашка шуток не понимает, моментально сощуривает глазки и возвращается в привычный образ.

– А, может, с папой римским?

– Нет, Даш, я серьезно – вон он стоит с лилиями белыми, ну, где девочки две – видишь?

В этот момент к беседе жадно присоединяются мама и свидетельница. Мама знает меня с первого класса и еженедельно с удовольствием смакует все подробности моей личной жизни, поэтому ей не приходится объяснять – кто это и почему. У всех троих глаза снова округляются.

– А я думала – чья машина такая красивая, думала, может, из Андрюшкиных пацанов кто купил, – пытается разрядить обстановку матушка. – Марго, что за машина-то? Дорогая, да?

– Да… – отцепитесь от меня, я понятия не имею, сколько стоит эта машина.

– Ого… Так что, правда, что ли, Марго, а? Что, серьезно, оказалось, что он… И ты что – его простила?

– Марго, – снова оживляется Даша. – А он знает?

– Потом, ладно? Давай сейчас займемся тобой. Пойдем внутрь. – Я решительно беру ее за руку и тащу за собой.

Мы проходим метров шестьдесят, и у самого входа я поднимаю край Дашкиного платья:

– Осторожно, не вляпайся, я тут насвинячила.

– Боже мой, что это?? – отпрыгивает она.

– Пудру разбила только что, я же тебе говорила.

Даша смотрит на меня так, словно собирается защищать диссертацию перед строгой комиссией, а я – ее оппонент. Она, очевидно, вспомнила, что не поверила мне – как и всегда. И ей стыдно. А признать еще стыднее – как и всегда…

Это означало бы – признать, что я лучше…

Слух о присутствии моего первого мужа облетает всех знакомых, которых здесь больше, чем мне хотелось бы. Все всё знают, с интересом наблюдают за нами. Я не знаю, как себя вести – как и на всех свадьбах, где я не работаю, а просто гость. Алекс всегда Алекс. Самодостаточен, и рядом с его сияющим совершенством я опять чувствую свое кричащее уродство, начинаю нервничать. Ситуацию спасает Дашин папа – оттанцевав с дочерью, он вошел в раж и хочет продолжить со мной.

– Пойдем, Маргуля, потанцуем, моя хорошая.

И берет меня за руку – за запястье. Грубым, пьяным движением. Поверх его руки сразу же ложится ладонь, пугая контрастом между кистями, – его старой и жилистой и Алекса – смуглой и слишком тонкой для мужчины такого роста.

– Молодой человек. Могли бы спросить разрешения у меня – дама все-таки не одна.

Мысленно я произношу все известные мне проклятья и матерные слова, спешу скорее вытащить из-под стола свою ненавистную юбку и отдаться на волю судьбы и Дашиного отца, который, к счастью, пьян настолько, что дерзости не заметил, а только заржал как конь и погрозил Алексу пальцем. Его реакции я уже не вижу – концентрирую внимание на том, чтобы не впечататься в колонну со своим кавалером.

Через три минуты чувствую Алекса рядом. Вижу, как он танцует в нескольких метрах от меня – с другой девушкой, разумеется. И вдруг я понимаю, что музыка – та самая, наша музыка.

Девушка мне знакома – Дашина институтская подруга. Начинаю судорожно соображать, может ли она знать, кто он. Нет, не может, если ей никто не сказал. Она в строгом белоснежном деловом костюме, в узкой короткой юбке… Ох, да что я к этим юбкам привязалась!

Взгляд все равно возвращается к ним – хотя мне надо бы подумать о том, как избавиться от своего партнера. Ее ручки лежат у Алекса на плечах, и вдруг она – раз – и быстро поправляет его челку… Моим движением. Моим движением…

Или – не моим?

Ты – уже не мой?

Все, это последняя капля, я не в силах справиться с собой. Выдираюсь из объятий Дашкиного отца и спасаюсь бегством.

В курилке весело. Дашкины коллеги сравнивают свои часы на предмет стоимости. Пьяный Андрюша лежит на подоконнике. Жених….

У меня в руках какой-то кусок чего-то съедобного. Похоже на тарталетку или пирожок. Я стою, уставившись на этот предмет, и жадно вдыхаю едкий запах дыма. Глубоко, в самые легкие, до самого донышка души.

Из оцепенения меня выводит Дашка. Растрепанная и злая, она вываливается из дверей, застревая юбкой в трех местах.

– Марго, хватит жрать, а? – Пирожок летит в урну. – Ты и так толстая, посмотри на себя, тебе худеть надо! Что ты тут стоишь? Андрей, а ты что тут лежишь? Мам! Мааааам! Марго, идем, поможешь. Поправишь мне тут, а тут завяжешь…

Мы отходим, а точнее – меня оттаскивают к уборной, к большому зеркалу. Да, похудеть не помешало бы. Я послушно и автоматически поправляю и завязываю. Шнурую и закалываю. Покорно мычу и киваю в ответ на любые реплики. Что я делаю здесь, ну что? Почему я шнурую и закалываю здесь это ? Где я могла бы быть сейчас, с кем? Чего я хочу?

Возвращаясь обратной дорогой в зал, я цепляю взглядом окно. И красивую машину Алекса, на которую все сегодня пялились. И девушку в белом строгом костюме, садящуюся в нее с той стороны, которая как раз мне видна. Мне с утра пришлось три раза юбку поправлять, прежде чем он смог нормально закрыть дверь, а у нее короткая совсем – не стесняет движений… Дались мне эти юбки…

– Марго, мне что, сто раз тебя спрашивать – ты чай будешь или кофе?

«Я чужая», – думаю я.

Оборачиваюсь и, видя Дашкино лицо, вдруг понимаю, что последнюю фразу я произнесла вслух. Ее глаза как-то очень сильно меняются. Она делает шаг вперед и прижимается ко мне тесно-тесно, всем телом, всем завязанным, шнурованным, только что поправленным, словно не боится ничего помять и смазать.

– Я тоже, Марго. Мы все чужие.

К чему сейчас вспомнилось, а? Я сто лет не общаюсь с Дашкой, не вижу ее родителей. Даже почти забыла, как Алекс бросил меня одну. Тем более что это случилось не впервые и повторялось не единожды.

К чему вспоминать то, от чего только больно?

На диване застонала Мэри, я невольно прислушалась:

– Не надо… за что?

Бедная девочка… Даже во сне она продолжает съедать себя, не может расслабиться и отдохнуть, как положено. Даже там ее преследуют призраки ее собственной жизни – как и меня, в общем-то. И есть один общий. Один на двоих – как корь в большой семье. Призрак Алекса.

Она спит почти до самого вечера, и я борюсь с желанием разбудить ее. Видимо, стресс затянулся, и самое лучшее лекарство – сон.

Мэри выплыла в кухню в тот момент, когда я сбрасывала со сковородки очередной блин – сама я их не ем из-за постоянной диеты, но Мэри любит, и потому я решила порадовать ее. Сонным еще голосом она тянет:

– Скооолько времениии? – и потягивается, как кошка, вцепившись наманикюренными коготками в дверные косяки.

– Уже девять. Ты проспала весь день.

– О… – лицо принимает расстроенное выражение. – Что ж не разбудила?

– У тебя очень усталый вид, Мэри.

– Н-да… счастливая новобрачная, – фыркает она и усаживается за стол, забрасывает ноги на табуретку, скрещивает лодыжки. Я замираю, наблюдая за этим зрелищем – она всегда казалась мне неземным существом, и всякий раз я не верю своему счастью – вот она, в моей квартире, в моей кухне. Моя Мэри.

– Марго, блины, – замечает она, и я дергаюсь к плите, где на сковороде уже дымится сгоревший наполовину блин.

– Черт!!!

– Брось ты это. Я не хочу есть. Посиди со мной, пожалуйста.

Я с сомнением смотрю на оставшееся тесто, но Мэри, докурив, встает и решительно выливает полужидкую массу в раковину, берет меня за руку и тянет в большую комнату. Там уже темно – шторы задвинуты, и свет фонаря почти не пробивается. Я вдруг ощущаю потребность в свечах – не знаю, почему, но, когда Мэри у меня, мне постоянно хочется вот таких посиделок с горящими свечами, коих у меня коллекция. Заодно приношу пепельницу – Мэри, конечно, захочет курить, но встать и выйти в кухню ей лень. Садимся на диване рядом, поджав под себя ноги. Молчание становится вязким, как кисель, слышно только потрескивание свечей – говорят, это плохой знак, если свеча горит с треском.

– О чем ты думаешь, Марго? – первой не выдерживает Мэри.

– Не будешь смеяться?

Она чуть вздергивает бровь, и мне сразу неловко за неуместный вопрос – Мэри и несмешные вещи несовместимые.

– Я думаю о том, как бы сложилась моя жизнь, не встреть я Алекса.

– О…

– Что – «о…», Мэри? Ты ничего не знаешь о нем.

– Поверь, Марго, – знаю достаточно. Ну, в тех пределах, которые возможны при интернетном общении, конечно.

– Ох, Мэри… ты ничего не знаешь, поверь.

– Расскажи, – требует она, схватив меня внезапно за руку. Я чувствую, как странно она дрожит при этом.

Я тяну время, иду в спальню за пледом, укутываю им Мэри. Я не могу – просто не знаю, с чего начать, какими словами рассказать ей обо всем.

– Мне было шестнадцать лет, Мэри… – Неужели это мой голос такой хриплый, словно я стакан уксуса выпила? Почему до сих пор эти воспоминания даются мне с таким трудом? Ведь все кончилось – я другая, он другой… – Ты представляешь, что такое влюбиться во взрослого мужчину в таком возрасте? Во взрослого мужчину, в иностранца? Я никогда прежде не видела таких, как он… Меня всю жизнь гнобила мама – гнобила жестко, ломала так, что вообще удивительно, как я с ума-то не сошла. Да, я для своих шестнадцати выглядела на все двадцать с лишним – ты ведь видишь, какого я роста и какой комплекции? Никому в голову не приходило, что я подросток… А он понял. Понял – и не пожалел, решил воспитать из меня то, что ему нужно – хотя я до сих пор не понимаю, зачем ему это, если мы все равно не вместе. Ты не думай… я в принципе сама была не против, но ведь нельзя, все равно нельзя… – Я неожиданно для себя расплакалась, и Мэри обхватила меня за плечи:

– Не надо… не говори больше ничего…

– Нет уж! – вдруг ожесточилась я. – Ты хотела знать – так теперь имей мужество дослушать!

– Хорошо, только не кричи…

– Он забрал меня к себе, в Англию. Мы поженились, Мэри. Это был самый счастливый год в моей жизни. Несмотря ни на что – самый счастливый, я могу отдать все за то, чтобы его повторить. Если бы не его постоянные отлучки. Он исчезал внезапно, без объяснений, без звонков – просто пропадал на пару дней, на неделю. Потом возвращался – тоже без предупреждения. От него исходили какие-то волны – знаешь, когда человек перебрал адреналина, когда все его существо перевозбуждено. Я боялась его в такие моменты. Не зря боялась. В самый первый раз я начала разбираться – где был, с кем… Он схватил вот такой же подсвечник и швырнул в меня. Там было двенадцать больших свечей, а на мне – нейлоновая водолазка… – Я рванула халат и повернулась так, чтобы отблески свечей попали на грудь. – Видишь вот эти шрамы, Мэри? С тех пор я не ношу декольте, украшений на шее, не раздеваюсь на пляже.

Мэри вздрогнула и закрыла руками лицо. Я запахнула полы халата, укуталась до самого подбородка.

– Это научило меня не задавать ему вопросов – никогда, что бы ни случилось. Ты, наверное, думаешь – почему эта дуреха не ушла? А я не могла уйти. Куда? Меня никто нигде не ждал, а Алекс при всей своей вспыльчивости и жестокости все-таки любил меня. Ты бы видела, что с ним было, когда ушел доктор…