Текст книги "Черная вдова. Ученица Аль Капоне"

Автор книги: Марина Крамер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Нисевич всегда выбирал такое время, когда гарантированно никто не помешает, а насчет слышимости в кабинете все было в порядке. Во-первых, дубовая дверь, а во-вторых, он находился в самом конце отделения, рядом с запасным выходом. Кроме того, Марина никогда не закричала бы, не позвала бы не помощь, Денис прекрасно это знал. Ее репутация и гордость не позволили бы посвятить кого-то в свои дела. Но и сам Нисевич старался делать все так, чтобы не наносить видимых увечий и следов, никогда не прикасался к лицу.

Вот и сейчас он провел пальцами по Марининой щеке, губам, стер слезы, выкатившиеся из глаз, поцеловал почти нежно… За руку вытащил из-за стола и опустил на пол. Она знала, что сейчас лучше не сопротивляться, иначе будет больнее и дольше. Нужно просто молчать и терпеть… Он начал лупить ее ремнем что есть силы, не жалея. Марина закусила губу и терпела, а Денис разошелся не на шутку. Белый врачебный халат на жертве мешал ему наслаждаться садистской «процедурой» в полной мере. Поэтому он сдернул его с Марины и отшвырнул, как тряпку. Увидел красное белье, усмехнулся:

– Что, твой новый, как бык, на красное западает?

Не дожидаясь ответа, снова взялся за ремень. Терпеть стало невозможно, Марина застонала.

– Да, давай, попроси меня, и я перестану, – говорил Денис, замахиваясь и опуская ремень на ее спину снова и снова. – Попроси, я сразу брошу. Ну, что же ты, Коваль, не молчи.

Но у нее словно перегорел предохранитель – она знала, что любовник ждет только одного-единственного слова, и все это сразу же закончится, но молчала. От боли уже заходилось сердце, но она не издавала ни звука. Нисевич злился – Марина ломала ему кайф. Поняв, что не добьется желаемого, он отбросил ремень:

– Вставай! Испортила все, – недовольно поморщился он. – Что с тобой сегодня?

Он поднял ее голову, заглядывая в глаза:

– Ну, что ты?

Марина попыталась встать. Все тело стало сплошным сгустком боли, спина горела, как обваренная кипятком.

– Уходи, – прошептала она. – Пожалуйста, уходи, я не могу видеть тебя…

– Что-то я перестарался сегодня, – заметил Денис. – Больно?

– Нет. Уходи.

– Не ври, Коваль! – произнес он, садясь в ее кресло и закуривая. – Тебе больно, у тебя спина кровит. Но ты, сучка, не признаешься в этом, только чтобы мне удовольствия не доставить.

– Денис, – проговорила Марина, поднимаясь, наконец, с пола. – Я очень прошу тебя – уйди сейчас. Мне не больно и не плохо, мне никак. Я устала, я больше не хочу этого, понимаешь? Я боюсь, что однажды ты просто убьешь меня. Мне никогда это не нравилось, но я терпела ради твоей прихоти. А теперь – все, не могу больше, силы кончились. Финиш.

Она тоже взяла сигарету, щелкнула зажигалкой, накинула халат, мгновенно прилипший к иссеченной спине, и невольно поморщилась.

– Что, все-таки больно? – заметил Нисевич.

– Нет.

– Так и не скажешь, кто драл тебя все выходные?

– Ты слышал. Это моя жизнь, я свободная женщина и сплю, с кем сама захочу, – отрубила Коваль, затягиваясь сигаретой.

– Нет, Коваль! – засмеялся Денис. – Не свободная ты, и спать будешь со мной, только я могу дать тебе то, что нужно. Ведь ты любишь мои игры, пусть не все, но любишь, иначе не позволила бы.

Он грубо схватил ее за руку и притянул к себе, сдирая лифчик.

– Вот мои следы, – он водил пальцем по левой груди, заставляя Марину вздрагивать. – Ты никогда не разрешила бы, если б сама не хотела испытать.

– Убери руки, – зашипела она, вырываясь. – Ты изуродовал меня, пришлось татуировку делать, чтобы скрыть сигаретный ожог. Ты болен, Денис, признайся в этом хотя бы себе! Я не стану больше терпеть твои извращенные фантазии, я гожусь для чего-то другого.

– Ну, конечно, трахаться с этим лысым хреном ты годишься! – огрызнулся Нисевич, вставая. – А он, если вдруг узнает о твоих причудах, рванет от тебя со скоростью курьерского поезда! Кому нужна такая…

– Успокойся, он знает, – перебила Марина с некоторым даже торжеством. – И его это не волнует. Потому что ему нужна я, а не мое отдельно взятое тело, умеющее отлично и с выдумкой трахаться.

– Не тело, говоришь? А что же еще? Вся ты – это пара сладких сисек и упругий зад, ничего больше у тебя и нет. Так что не обольщайся сильно на свой счет. Все и всегда только это в тебе и будут ценить, дорогая моя Марина Викторовна! Так что не верти хвостом.

– Да пошел ты на хрен! – заорала Коваль, не сдержавшись, и это было ее роковой ошибкой…

– Ну уж нет, теперь я точно не уйду, пока не получу того, за чем пришел! Ты всегда думаешь только о себе и никогда – обо мне. У меня нет ничего, кроме этих ночей с тобой. А ты вдруг решила и это отнять? Иди ко мне, иначе будет хуже! – пригрозил Денис, раздеваясь и ложась на диван. – Ну, что замерла?

– Я не буду делать этого.

– Хочешь, я докажу тебе, как ты неправа сейчас? Еще пара секунд, и ты пожалеешь, что упиралась. Ведь ты же меня знаешь!

Знала Марина прекрасно, что он имеет в виду, но ее вдруг понесло, и она потеряла остатки осторожности:

– Я же сказала, что ты больше не тронешь меня!

Денис пулей слетел с дивана и с размаху ударил ее по лицу. Марина обмякла в его руках, и начался кошмар… Потом ей говорили – еще повезло, что быстро потеряла сознание, и Денис утратил интерес к безжизненному телу.

Когда санитарка, пришедшая мыть полы, не смогла открыть дверь кабинета, а телефон не отвечал, в отделении поднялась паника. Доктора, почуяв неладное, сломали замок. Картина им предстала еще та – их стерва-заведующая лежала на полу в луже крови, в разодранном в клочья белье, иссеченная и изрезанная, со следами сигаретных ожогов. Только ноги и руки не пострадали. Прибежавшие медсестры подняли такой крик, что Коваль очнулась, окинув собравшихся непонимающим взглядом. Над ней склонился Виталя Арбузов:

– Марина Викторовна, кто сделал это?

Она молча закрыла глаза. Вот то, чего она так боялась – не назовет она имени, никто не заставит ее сделать этого, Денис сможет спать спокойно.

Марину увезли в перевязочную, где хирурги долго обрабатывали раны, накладывая швы и повязки. Она теряла сознание от боли, орала не своим голосом…

В отдельной палате хирургического отделения вечером ее навестил милиционер, но Марина не стала писать заявление, сославшись на то, что не разглядела напавшего на нее человека. А совсем уж ближе к ночи приехал Федор, остановился на пороге палаты, не решаясь войти.

– Привет, – произнесла Коваль опухшими губами.

– Привет. К тебе можно?

– Доступ к телу свободный, – пошутила она, хотя больше всего хотелось заплакать.

Он сел на табуретку и взял Маринину руку в свои.

– Что случилось? Я тебя потерял, думал, что дежурить осталась. А потом позвонил, сказали, что ты в хирургии лежишь. Что у тебя с губами?

– А хочешь, покажу, что у меня со всем остальным?

С этими словами она откинула простынь, и ему открылось ее тело, местами заклеенное, местами просто обработанное зеленкой. Федор в ужасе оглядел все это «великолепие» и выдохнул:

– Я же просил тебя… Очень больно?

– Уже нет.

– Это, как я понимаю, твой доктор приласкал тебя излишне горячо? – мрачно поинтересовался он.

– Это уже не важно. Нет, не уходи, не оставляй меня, – взмолилась Марина, видя, что он собрался встать. – Я понимаю, что прикасаться ко мне сейчас тебе противно, но ты просто посиди рядом…

– Дурочка ты, – улыбнулся он. – Как мне может быть противно, ведь я люблю тебя.

Это было сказано так просто, словно они уже прожили вместе долгие годы.

– Не шути этим, ладно? – попросила она тихо и серьезно.

– А я и не шучу. Все твои завихрения не смогут изменить моего отношения к тебе. Ты нужна мне любая, даже такая, как сейчас.

Вдруг дверь палаты задергалась.

– Открой, – попросила Марина, и Федор отомкнул замок.

В тот же миг в палату ввалились четверо амбалов, а за ними – Мастиф собственной персоной. Один из охранников попытался прижать Федора лицом к стене, но тот неуловимым жестом вывернул ему руку, заставив упасть на колени. Остальные немедленно выхватили оружие.

– Тихо, мальчики! – недовольно поморщился Мастиф. – Спокойнее, без грубости – здесь ведь женщина! И вы, юноша, остыньте и отпустите моего охранника, он погорячился.

Федор выпустил руку парня, тот встал, бросив в его сторону недобрый взгляд.

– Мариночка, как вы? Я очень волнуюсь… – начал было Мастиф, но потом бросил своим: – В коридоре подождите!

– Мастиф, – неуверенно начал Череп, кивнув в сторону Федора. – А этот как же?

– Он останется. А вы – вон!

Охрана послушно ретировалась, а Мастиф продолжил:

– Дорогая моя, ну, нельзя же так! Для чего тогда друзья? Один телефонный звонок решил бы ваши проблемы раз и навсегда!

– У меня нет проблем.

– Неправда, моя красавица! Я даже знаю, как зовут вашу проблему! Это ментов вы будете сказками потчевать, а меня не надо. Что, удивились? А ведь моя сестра работает с вами, между прочим. И вы регулярно даете ей нагоняй. Догадались?

А то! Ольга Борисовна, будь она неладна! Не зря Коваль терпеть ее не могла, вот от кого старый лис все о ней знает. Обложил по полной программе, не вырваться.

– Оля давно меня предупреждала об этом докторе, говорила, что после его визитов вы сама не своя бываете, нервничаете. Мне бы раньше подсуетиться, да не успел вот… Теперь с вами, молодой человек, – обратился он к Федору. – Предупреждаю – косяков не будет, обидеть Марину больше не позволю.

– Спасибо за предупреждение. В ответ позвольте и вам кое-что сообщить. Придется поискать замену, больше Марина на вас не работает, – спокойно сказал Федор, глядя Мастифу в глаза прямо и без всякого почтения.

– Даже так? – удивленно вздернул брови старый лис.

– Даже так, – подтвердил Федор.

– Что ж, я умею быть благодарным. Когда-то эта девочка спасла мне жизнь. Мне жаль расставаться с вами, Марина, да и нам всем будет вас не хватать. Но попомните мои слова – мы еще обязательно встретимся с вами, это судьба, моя дорогая. Поэтому я не прощаюсь. До встречи, Марина Викторовна.

– Не дай Бог! – пробормотала Коваль себе под нос, когда дверь за ним закрылась. – Федька, как тебе удалось? Ведь он отпустил меня.

– У меня есть дар убеждения! – улыбнулся Волошин.

Марина попыталась повернуться на бок, и боль в изуродованном теле сразу вернула с небес на грешную землю.

– Черт побери, как мне пережить это? – пробормотала она со слезами в голосе. – Пометил меня, как корову или лошадь, чтоб не сбежала от хозяина…

– Не переживай, ты все равно лучше всех, – Федор осторожно поцеловал ее в разбитые губы, слегка провел по ним языком…

Внезапно он поднялся:

– Нет, все, пора идти, пока я не изнасиловал избитую женщину! Хотя… – прищурил он свои серые глаза, – ты не очень возражала бы, по-моему.

Марине стало смешно – Федор неплохо понял ее сущность: уж что-что, а секс всегда был ее слабостью, заниматься им она могла бесконечно…

– Куда ты пойдешь сейчас – ко мне домой или в Ершовку свою потащишься?

– А ты куда бы хотела? – лукаво спросил он.

– Ты знаешь…

– Вот туда и пойду. Там собака спятила, наверное, от одиночества. Завтра с утра приеду, жди. Надеюсь, за ночь ты не натворишь еще чего-нибудь этакого?

– Мне сейчас укол вкатят снотворный, и я отключусь, так что можешь не переживать за меня. Поцелуешь еще раз?

– И еще не раз я тебя поцелую, только поправляйся скорее, – засмеялся Федор, нежно касаясь губами ее щеки.

Он уехал домой, а Марина, получив положенный укол, попыталась заснуть. Но в голову лезла всякая дребедень, да еще застряли намертво в памяти слова Мастифа о судьбе и новой встрече. «Интересно, о чем это он, зачем ему я?», – рассуждала про себя Марина, пытаясь уснуть.

Как-то во время очередного ее визита к старому лису он вдруг заговорил с ней о том, что ее жизнь могла бы круто поменяться, если она согласилась бы на определенные жертвы. Марина тогда, грешным делом, решила, что он имеет в виду перспективу стать его любовницей. Поэтому вежливо так ответила, что ее жизнь вполне соответствует ее желаниям и возможностям, и менять ничего она не хочет. Мастиф только головой покачал, сказав, что она еще просто молода, чтобы понять, о чем он.

Его всегда расстраивало, что по воровским законам ему нельзя иметь семью, детей[1]1
  По старым воровским понятиям, настоящий «вор в законе» не мог иметь семью, детей, имущество, собственность, долго жить в одном месте. Это в начале 90-х годов более молодые «воры в законе» стали отходить от этого правила, стремясь организовать свою жизнь более комфортно. Однако «воры» старой формации до сих пор придерживаются прежних понятий и относятся к их нарушителям с пренебрежением, хотя смертью больше не карают.


[Закрыть], а он так мечтал о дочери, что даже Марину иногда называл деточкой. Ее это просто из себя выводило, но перечить пахану она не решалась все-таки. Думая обо всем этом, Коваль даже не заметила, как уснула, провалилась в черную яму, забыв все свои заботы и проблемы.

Федор приехал к самому открытию больницы. Марина еще спала, когда он вошел, и первое, что она увидела, открыв глаза, было его лицо. Ей почему-то стало так хорошо, спокойно. Но все испортил лечащий врач, бывший однокурсник Валерка Кулик, явившийся с утра пораньше делать перевязку.

– Привет, красавица! На ногах уже? Умница. А теперь давай снова ложись и раздевайся.

Вылепив это, Валерка покраснел и смутился:

– Кошмар, как прозвучало, как будто я тебя в койку тяну!

– Валера, я на все согласна, только не перевязывай меня, – взмолилась Марина, представив, что сейчас будет твориться. – Я не выдержу, мне так больно…

– Не дури, Коваль! Ты ж сама хирург – как это «не перевязывай», ведь загноишься. Там и так ужас, а ты еще… Ложись, говорю. А вы в коридоре подождите, – обратился он к Федору. – У нас тут и так проблем хватит.

– Валера, пусть он со мной побудет, может, чуть полегче терпеть… Дай маску ему, пусть, а? – жалобно попросила Коваль, глядя на доктора несчастными глазами.

– А в обморок товарищ не грохнется? Там же сплошное мясо, – предупредил Валерка.

– Не бойтесь, доктор, я тренированный! – усмехнулся Федор, надел маску и сел в изголовье, крепко взяв Марину за руку.

Коваль зажмурилась изо всех сил, Валерка плеснул на ее грудь и живот фурациллин прямо из флакона, а потом пинцетом начал отдирать повязки. Марине стало плохо, она орала и плакала, Федор гладил ее по волосам и уговаривал:

– Потерпи, моя красавица, потерпи, я знаю, больно, но скоро боль пройдет. Не плачь, девочка моя… Доктор, а по-другому вы не можете? – раздраженно спросил он. – Что же по живому прямо, ей ведь и правда плохо.

– Было бы можно, так и делал бы по-другому! Коваль, он кто у тебя, врач?

– Нет, майор спецназа, – резко ответил Федор, – но даже я знаю, что от болевого шока умирают!

– Дорогой мой, – продолжая работать, заметил Валерка, – женщины в принципе менее восприимчивы к боли, если хотите знать. Вот вы на ее месте уже давно бы сознание потеряли, а она молодец. Ты же молодец, Коваль?

– Валерка, я тебя прошу, заканчивай скорее, иначе я скоро отключусь, – прошептала она, стараясь справиться с эмоциями.

– Все, душа моя, ухожу уже. Баралгину хочешь? Я девчонкам скажу, чтоб поставили…

– Не надо, уже не такое вытерпела, – отказалась она, вытирая слезы.

Когда они остались в палате одни, Федор погладил ее по лицу и спросил с сочувствием:

– Как же ты вытерпела это все, Маринка? Бедная моя…

Она провела в больнице полтора месяца, вышла вся в шрамах и рубцах. Марине от Дениса на долгую память… Глядя на себя в зеркало, висевшее в ванной, разревелась от злости. Эти безобразные рубцы от ключиц и ниже ничем уже не замаскируешь, не спрячешь. Теперь вместо любимого эротического белья она обречена носить боди до горла. А бассейны, сауны и пляжи – вообще тема закрытая… Как же она допустила подобное, как позволила?… Услышав рыдания, явился Федор, вытащил плачущую Марину из-под душа:

– Что происходит? По какому поводу слезы?

– Я – уродина, я никогда не смогу раздеться перед мужчиной, не надену декольтированного платья, я даже видеть себя в зеркале не могу…

Он резко размахнулся и ударом кулака разбил висящее над ванной зеркало. Осколки посыпались дождем. От неожиданности Коваль вздрогнула.

– Так, одну проблему решили. Дальше что по списку? Платье? Купим менее открытое. А насчет мужчин… Лично я готов смотреть на тебя сутками, понимаешь? Ты нужна мне любая, – спокойно сказал он, разглядывая глубокий порез на руке.

Достав из шкафчика аптечку, Марина залила рану перекисью, наложила повязку. Прижавшись к забинтованной руке щекой, спросила:

– Больно?

– Уже нет. А ты… не смей называть уродиной мою любимую женщину. Она, конечно, слегка чокнутая у меня, но это ее не портит совсем. Ведь и люблю я тебя за то, что ты не такая, как другие.

Всю жизнь Коваль доставалось за эту непохожесть, неправильность, ее шпыняли за это в школе, в институте, на работе. «Коваль, ты не лучше остальных, не противопоставляй себя коллективу!» – любимая фраза классной руководительницы, произносимая по нескольку раз на дню, просто как заклинание. Что же делать, если ей никогда не нравилось то, что всем, если она не любила то, что любят остальные? Почему она должна была стать, как Иванова-Петрова-Сидорова? Она – Коваль! Сама себя сделала и гордилась этим фактом, как наивысшим достижением. И нашелся человек, которому именно странность ее приглянулась, то, что она – не домашняя синяя курица, а свободная хищная птица, хоть и с придурью. А кто без греха? Короче, Волошин сумел убедить свою любимую в том, что шрамы не на теле, а в мозгах. Хочешь быть калекой – будь им, сложи лапки и жалей себя в темном уголке, жалуйся на судьбу и жди смерти. А нет – так барахтайся, борись, и тогда все наладится. Умный он все-таки, Федор Волошин.

…Жизнь наладилась, насколько в Марининой ситуации это было возможно. На работе все делали вид, что ничего не произошло. Ну, напал какой-то урод на Коваль, жива осталась – и ладно. Но и не осталась бы, так никто не заплакал – одной стервой меньше. Марина по-прежнему изводила подчиненных. Зато дома превращалась в пушистую ручную кошку, которая только и знает, что ласкается к хозяину. Все свободное время они проводили вместе, Федор окончательно перебрался к ней, и теперь Коваль всегда знала, что дома ждет не только собака.

…Как-то в начале декабря вдруг позвонил Мастиф. Это было неожиданно. Его голос в трубке звучал весело:

– Здравствуйте, Марина! Как ваше здоровье?

– Спасибо, все в порядке.

– А я, дорогая, соскучился. Оказывается, я успел привязаться к вам, и теперь тоскую по-стариковски. Может, визитом обрадуете?

Это звучало как приказ. Господи, опять началось! Но Мастиф уловил Маринину нерешительность и замешательство:

– Расслабьтесь, Марина, мне ничего не нужно, кроме как видеть вас. Соглашайтесь, сыграем в «американку». Через час Череп заедет.

– Не надо, я на своей машине.

– Все равно. Так жду!

Хорошенькое дело – сгонять за пятьдесят километров на партию в «американку» на ночь глядя! А потом до утра с Федькой объясняться, который к ее возвращению как раз подготовит все нужные вопросы… И выбора нет – надо тащиться в эту чертову «Березовую рощу», где одни бандюки живут.

Стоя в гардеробной, Марина прикидывала, что бы надеть, и остановилась на длинной узкой юбке с высоченным разрезом сбоку и белом пиджаке. Под пиджак ничего не надевалось обычно, но грудь была ужасна, и пришлось облачиться в черный кружевной комбидресс. Решив, что раз уж на машине, то и в туфлях не замерзнет, Марина достала лаковые лодочки на высокой шпильке. Набросив белый норковый полушубок, спустилась во двор, где уже стоял рядом с ее джипом «Рэндж Ровер» мастифовской охраны. Череп, сидя за рулем, поморгал фарами и крикнул в открытое окно:

– За мной езжайте, Марина Викторовна!

Коваль села в джип, повернула ключ в замке зажигания, в душе моля Бога, чтобы Федор вернулся как можно позже. Всю дорогу не выпускала изо рта сигареты, куря одну за одной. Сердце бешено колотилось в ожидании чего-то нехорошего, но опасность возбуждала. Чертов характер…

Затормозив у знакомых ворот, Марина перевела дух и постаралась немного успокоиться. К машине подошел Череп, открыл дверку и, критически оглядев маринины туфли, подхватил ее на руки:

– Извините, Марина Викторовна, но иначе промокнете – все раскисло.

Действительно, прошел снег, а потом резко потеплело, все дорожки были в расквашенной скользкой грязи. Череп осторожно донес ее до крыльца, поставил, но от Марины не укрылся взгляд, которым он окинул ногу, открытую разрезом юбки почти до трусиков. И этот туда же!

Она вошла в особняк. По лестнице со второго этажа спустился Мастиф в спортивном костюме, помог снять шубу, галантно поцеловал руку:

– Рад снова видеть вас такой же красивой, как прежде, Мариночка!

Сев в мягкое кресло у камина, Коваль вопросительно посмотрела на Мастифа:

– Что все это значит, Оскар Борисович? – она всегда называла его по имени-отчеству, ему нравилось подобное обращение.

– Зачем же во всем подвох искать, Марина? – покачал он лысой головой. – Я просто захотел увидеть вас.

Но Марина ему не поверила. Ничего «просто» Мастиф не делал, не думал и не говорил.

– Шампанское? – предложил он.

– Нет, лучше коньяку. Только совсем немного, я ведь все-таки за рулем, – как можно непринужденнее улыбнулась она. Коньяк должен был помочь расслабиться. – И, если можно, сигарету.

– Пока ждем, может, расскажете старику, как там ваш молодой резвый друг? – нажав кнопку звонка, попросил Мастиф. – Все хорошо?

– Да, спасибо.

– Я очень рад за вас, Марина. Он производит впечатление очень надежного человека. А вам, с вашим-то характером, нужна твердая мужская рука.

После столь высокопарной речи циничная Коваль чуть не зарыдала от умиления – старый уголовник играл в заботливого папашу, наставляющего дочь на путь истинный. Полный восторг!

На пороге каминной кто-то появился. Марина повернула голову и вцепилась пальцами в подлокотники кресла так, что побелели костяшки – это был Денис Нисевич. Он стоял в дверях с подносом в руках…

Голова у Коваль закружилась. Она почувствовала, что вот-вот потеряет сознание.

– Успокойтесь, Мариночка, – произнес Мастиф, поглаживая ее руку. – В моем доме вам ничего не угрожает, даже этот ублюдок. Что замер, как целка перед брачным ложем? – бросил он Денису. – Ближе подойди!

Судя по тону обращения, Нисевич тут явно не любимец публики, решила Марина, взяв себя в руки. Тем временем Денис, прихрамывая на правую ногу, подошел к столу, опустил поднос, налил коньяк в рюмки. Коваль взяла сигарету, и он тут же поднес зажигалку.

Покуривая, Марина с интересом рассматривала бывшего любовника. Вот, значит, куда он исчез после всего, что сотворил с ней в ту ночь… А по больнице ходили упорные слухи, что уехал. Он похудел, сгорбился, словно старался сделаться менее заметным, в черных глазах застыл страх. Да, не орел, каким был всего три месяца назад, потрепала жизнь…

Затянувшуюся паузу прервал Мастиф:

– Вот, Мариночка, вместо вас теперь мальчиков моих лечит. Заодно и по дому помогает.

– Что ж, он хороший врач, – пожала она плечами, отпивая коньяк.

– И это все, что вы скажете? – удивился Мастиф.

– А что еще?

– Как? Даже не хотите ему ничего предъявить?

– Нет.

– Странно. Я думал, вы обрадуетесь возможности как-то облегчить свою душевную боль…

Марина усмехнулась, глядя в глаза Мастифа:

– Что же, Оскар Борисович, я должна взять бритву и отрезать ему что-нибудь лишнее?

Мастиф захохотал, поднимая свою рюмку:

– За вас, дорогая! И все же я настаиваю, чтобы вы поговорили. Это своеобразная награда за его труд. Он ничего не просил, кроме возможности увидеть вас, Марина. Не бойтесь, за дверью сидят Череп и Кабан. Если что… – он выразительно посмотрел на Дениса, и тот съежился. Видимо, хорошо был с ними знаком.

Мастиф вышел, и воцарилось молчание. Марина невозмутимо курила, уже совершенно владея собой. Это опять была сука-стерва Коваль.

– Что, так и будешь стоять, как официант? – поинтересовалась она. – Садись, раз уж это ты хотел меня видеть. Я-то обошлась бы, как ты понимаешь.

Опустившись в кресло, он смотрел на бывшую любовницу глазами долго битой собаки, которую хозяин неожиданно пустил в дом и даже решил накормить.

– Какая ты красивая, Коваль! – хрипло проговорил Денис. – Ты стала еще лучше, чем была.

– Это все, что ты хотел мне сказать? – она сделала очередной глоток коньяка.

– Прости меня, если можешь…

Он попытался встать на колени. Но правое колено не гнулось, и это все выглядело нелепо и жалко.

– Встань, – брезгливо поморщилась Марина. – Что за неистребимая любовь к дешевым мелодрамам, я ненавижу это. Что у тебя с ногой?

– Череп раздробил мне коленную чашечку бейсбольной битой, – криво усмехнулся Нисевич. – Только две недели, как снял гипс, никак не привыкну к хромоте.

– Череп парень серьезный. А ты сочувствия моего ждешь?

– Нет… Я знаю, что это месть за то, что я сделал с тобой. Но если бы ты только знала, что я пережил здесь за это время…

– А я не хочу этого знать, – перебила она, снова щелкая зажигалкой. – Вряд ли тебе было намного хуже, чем мне. Поэтому не дави на жалость, я просто не знаю, что это такое.

– Что мне сделать, чтобы ты простила меня? – спросил он, заглядывая в глаза.

– Ты что, идиот? – удивилась Марина. – Да будь моя воля, я убила бы тебя, а ты говоришь – прости!

– Убей, ты сможешь, я знаю. Все равно, рано или поздно, меня забьют здесь до смерти эти быки. Стоит только Мастифу упомянуть твое имя, как они звереют и молотят меня. И я же еще должен лечить их, если что… Мог бы – давно с собой покончил бы…

– Духу не хватает? Ну, еще бы – это не безответную женщину бритвой полосовать, это ж себе, любимому…

Он опять затравленно посмотрел на нее, весь сжался. Страх перед болью превращает человека в животное – подтверждение этого тезиса сидело сейчас перед Мариной. Когда-то он пытался превратить в нечто подобное ее саму, а теперь вон как жизнь все переставила…

– Не говори больше так, ведь я люблю тебя, – попросил Нисевич жалобно.

– Странною любовью ты это делал. Может, хватит словоблудия? Мне домой пора, ждут меня.

– Ты все еще с ним?

– Что значит «все еще»? Да, я с ним, мы живем вместе, если тебя именно это интересует…

Денис поднялся из кресла, подошел вплотную к камину и стал смотреть на языки пламени. Коваль допила коньяк, закурила очередную сигарету и отошла к окну. Было совсем темно, шел снег. Двор хорошо освещался, по периметру бегали два огромных алабая. Жуткие псы – такие порвут в секунду и даже не заметят… Не дом, а военная крепость.

Денис тихо подошел сзади и положил руки Марине на плечи, заставив вздрогнуть от неожиданности. Прошептал на ухо:

– Не надо, пожалуйста… Не зови никого, я ничего не сделаю тебе. Просто хочу вспомнить, какая ты…

– Жену свою вспомни, – негромко посоветовала Коваль, не оборачиваясь.

– Я не хочу ее… Только ты меня понимала, только ты – моя… Поцелуй меня, пожалуйста, – попросил он тем же тоскливым шепотом.

– Спятил совсем? – удивилась Марина. Но Денис не отпустил ее, повернул к себе лицом и сам нашел ее губы. Коваль уперлась руками ему в грудь, но Денис все продолжал бродить губами по ее лицу, по шее, по кружеву белья в вырезе пиджака.

– Зачем ты носишь эту дрянь, ведь у тебя такое красивое тело, – пробормотал он.

– Ты хотел сказать – было, да, Денис? Теперь оно совсем другое…

С этими словами она вырвалась из его рук, поставила ногу на подлокотник кресла и стала расстегивать комбидресс. Нисевич, упав в кресло, целовал эту длинную стройную ногу в черном чулке, открытую распахнувшимся разрезом юбки, поднимался губами все выше. Марине, наконец, удалось справиться с кнопками, она оттолкнула Дениса носком туфли и, вырвав кружево из-под пояса юбки, подняла к самой шее, обнажая свои рубцы.

– Как, ты по-прежнему считаешь его красивым, Дэн? Правда, оно прекрасно? Блеск просто! Ну, поцелуй же его, если не передумал!

Денис закрыл лицо руками, отпрянув в ужасе. Коваль привела себя в порядок, поправила волосы и пошла к двери. Нисевич бросился следом:

– Не уходи! Я сделаю все, что ты хочешь, но только не уходи вот так!

Он взял было ее за руку, но Марина вырвала ее и произнесла тихо и твердо:

– Тогда сделай одну вещь – просто сдохни! – и, повернувшись на каблуке, позвала: – Череп!

Тут же дверь распахнулась, и Череп вместе с Кабаном вошли в каминную. Кабан привычным жестом завернул руки Дениса за спину и вывел из комнаты. В глазах Черепа застыл вопрос.

– Все нормально, Череп. Просто мне пора ехать. Где Мастиф, хочу попрощаться?

– Я провожу, он в бильярдной.

Они спустились в подвал, где Мастиф катал шары.

– Составьте компанию, Марина! – пригласил он. – Череп, кий Марине Викторовне!

Череп повиновался. Коваль любила под настроение сыграть партию-другую и сейчас тоже не отказала себе в удовольствии. Мастиф хитро поглядывал в ее сторону.

– Что, Оскар Борисович? – устав от этих взглядов, поинтересовалась Марина.

– Удивляюсь вам. Железная женщина! Разве вам совсем не жаль его? Ведь, как не крути, а вы были близки с ним долгое время.

Она пожала плечами, обошла стол, ища место для удара:

– Ну и что? Почему я должна его жалеть?

– А он просто бредит вами…

– Это его проблема. Он бредил мной почти девять лет, и три из них творил такое, что даже вашим амбалам не пришло бы в голову. Вы по-прежнему считаете, что мне должно быть его жаль? – холодно спросила Марина, отправляя шар в лузу.

Мастиф расхохотался, подняв руки:

– Сдаюсь! Ольга была права – вы легко перешагиваете через то, что стало вам ненужным, даже не оглядываясь. Но, возможно, вы в этом правы.

Они закончили партию. Коваль с блеском ее выиграла, впрочем, как всегда. Мастиф по-отечески обнял ее, проводил до машины.

– Обращайтесь, если что, Марина, безо всякого стеснения, я всегда помогу.

– Спасибо, Оскар Борисович.

Она села за руль и рванула с места так, что Череп догнал умчавшуюся достаточно далеко машину только минут через пять, недовольно посигналив. Он проводил ее до дома, подождал, пока въедет в подземный гараж, и отбыл. Марина поставила джип и поднялась в квартиру.

Федор был дома. Ну где ж еще ему быть в два часа ночи-то! Лежал в спальне, закинув за голову руки, и смотрел телевизор. Коваль вошла босиком, скинув промокшие туфли в коридоре, остановилась в дверях.

– Привет…

Он повернул голову:

– Где ты была?

– О, это длинная история! Расскажу – не поверишь.

– Не поверю, – спокойно подтвердил он.

– Федь, не надо, а? Что за разборки?

– Ты что, пьяная за руль уселась? – спросил он, садясь на кровати по-турецки. – Ты когда-нибудь думаешь, что творишь?

– Ой, прекрати! Я нормально вожу машину, пятьдесят граммов коньяка вряд ли подорвали мое умение.

– Ну конечно! Как же я забыл, что твоя фамилия Шумахер?! – усмехнулся Федор.

Он смотрел на нее пристально, но без раздражения. И Марина вдруг поймала себя на том, что ей до одури захотелось заняться с Федором любовью, даже заныло что-то внутри. Она выключила свет, стала снимать одежду, оставшись в белье и чулках. Мотнула головой, распуская волосы, и опустилась на постель.

– Сними остальное! – велела обалдевшему Волошину, и он подчинился, расстегивая кнопки.

От прикосновений его пальцев она застонала. Не в силах сдерживаться больше, сдернула кимоно, в котором он ходил дома, и спустилась вниз по бедрам, проводя языком. Федор выгнулся ей навстречу, опираясь на руки. Коваль хорошо знала, как доставить удовольствие мужчине – это признавали все, кто хоть раз оказывался с ней в постели. Рука Федора легла на ее затылок, слегка прижав голову, и Марина не останавливалась до тех пор, пока он сам не вывернулся и не посадил ее на себя. Она обвила его ногами, прижалась грудью к губам, чувствуя, как его язык прикасается к ней. Федор целовал ее тело, словно не замечая шрамов, рубцов, ожогов. Он любил это тело так, словно оно по-прежнему было безупречным, таким, как досталось ему в первый раз. Наконец, обессилевший совершенно, выпустил ее из своих рук и прохрипел: