Текст книги "Первая леди города, или Между двух берегов"

Автор книги: Марина Крамер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Да скажите, Анатолий Семеныч, что она без палки поскользнулась и навернулась о капот, вот лицо и в фингалах, – советовал молодой. – Она ж хромая, ничего удивительного!

– Бля, вот попал – и чего я так взъелся, не пойму, – сокрушался капитан. – Ненавижу богатых сучек, в этом все дело! Она еще в люльке качалась, когда я уже в армию пошел, потом в милицию, а теперь она на "Хаммере" рассекает, шуба у нее на десять моих зарплат потянет, и денег она до получки не сшибает, как я.

"Блин, жертва совкового воспитания! Избить женщину, да еще не слишком здоровую, только за то, что у нее машина крутая и денег полно, – много ума не надо!" – подумала Марина, снова отключаясь.

Возле управы они вытряхнули ее из "уазика", оглядели критически, и капитан предупредил:

– Вякнешь кому – до утра не доживешь!

– Пошел ты! – Коваль потрогала разбитые губы.

Он схватил ее за капюшон шубы, подтянул к себе и перехватил рукой горло:

– Ты зря это сказала, сука уголовная! Я сегодня дежурю, готовься!

Но Марина от всей души надеялась, что ей не придется ночевать в управе, что Хохол и Петрович вытянут ее к вечеру.

В "обезьянник" Коваль не закрыли, сразу провели в кабинет Гордеенко, и тот ахнул, увидев ее, – при всей своей паскудности он был человек с понятием и не приветствовал подобных методов задержания.

– Кто это сделал? – грозно спросил он, оглядев капитана и лейтенантика, спрятавшегося за его спиной. – Я спросил – у кого хватило ума ударить женщину?

– Никто ее не бил, там скользко, а она хромая, не удержалась и ударилась о капот, – отчеканил капитан, как фразу из устава.

Полковник сунул в рот дужку очков, изучающе оглядел стоящую перед ним Марину. Он слишком хорошо знал, кто это, знал и еще много чего о ее жизни и роде занятий. Но сейчас ситуация выглядела очень некрасиво – двое здоровых лбов избили задержанную, а в том, что это было именно избиение, Гордеенко не сомневался, не первый день работал в органах. Уж слишком характерные следы на лице, и скрыть это будет сложно. Хотя…

– Что, поднималась и снова падала? А вы где были в это время? Помочь не могли? – Он перевел взгляд на милиционеров, и капитан огрызнулся:

– Она сопротивление оказала!

Гордеенко снова внимательно посмотрел на Марину, потом на мнущихся у двери капитана и лейтенанта. Возникла дилемма – с одной стороны, стоит только признать факт избиения, как поднимется шум, нужно будет проводить служебное расследование, к чему морока? А с другой – мадам Коваль та еще штучка, неизвестно, чем обернется это задержание, и если ничего на нее не будет, то уж что-что, а поквитаться она сумеет так, что не дай бог в страшном сне увидеть. В памяти полковника сразу всплыла странная авария, приведшая к смерти его предшественника. Доказать факт причастности кого-то из группировки Наковальни к гибели полковника Корнеева не удалось, но Гордеенко был уверен, что не обошлось там без них. Но сейчас нужно было что-то решать, и он отправил патрульных восвояси, а Коваль предложил сесть:

– Ну, и зачем оно вам надо было, Марина Викторовна? Не можете без эксцессов? За что задержали?

– Не поверите – за трость, в которую вмонтирован длинный шип, чтобы на гололеде не падать! – Коваль достала платок и прижала к кровоточащей губе.

– Значит, и правда поскользнулась! – определил Гордеенко с облегчением, довольный тем, что не придется изобретать что-то. Ведь и в самом деле Наковальня последнее время появлялась на людях только с тростью. – Аккуратнее нужно было, Марина Викторовна!

– Это что – серьезно? – не поверила она своим ушам. – Да твой капитан банально меня избил при задержании!

– Давай не будем громких фраз произносить, ладно, Коваль? – предложил полковник. – Я ведь тебя тоже не один день знаю – ты и сама могла на грубость нарваться!

– Нет, я вообще не понимаю – я где? В милиции? А полное ощущение, что в дурдоме! Что ты ваньку валяешь, Гордеенко? Вызови врача, пусть осмотрит и скажет, побои это или удары о капот, о который твой сотрудник меня, кстати, тоже приложил! – Марина снова вытерла кровь, выступившую на губе, и уставилась в лицо полковника.

– Ты не понимаешь? Хорошо, зайдем с другого края – на трое суток я тебя закрою, имею право и без предъявления обвинения, а там, глядишь, найдется что-то! Забирайте! – крикнул он, приоткрыв дверь, и вошедший молоденький мальчик в сержантских погонах повел Марину в камеру.

Если Гордеенко, закрывая именно в эту камеру, надеялся подавить Коваль морально, то просчитался – она была не из пугливых и на место всех обитателей поставила просто на раз, объяснившись с "державшей хату" трижды судимой бабенкой лет сорока на равных. В конце концов, столько лет, проведенных в обществе уголовного элемента, да и дважды судимый любовник тоже кое-что значили, и уж правила-то "знакомства" с камерой Марина знала хорошо. Прожженная уголовница сразу вычислила, что перед ней девушка непростая, да настолько непростая, что себе дороже выйдет трогать, и поэтому лучше оказать должное внимание и уважение. Лизочка – так ее звали – окружила Марину заботой, заметив, что она прилично избита и врача бы ей не мешало. Она забарабанила в дверь, требуя привести доктора, но влетевшие в камеру охранники утихомирили ее дубинкой:

– А ну, молчать, лярвы! Еще звук – и все получите! Коваль, на выход – адвокат приехал!

Марина тяжело поднялась и пошла следом за ними. В комнате для свиданий сидели Хохол и Петрович. Увидев кровоподтеки и синяки, украшавшие лицо Коваль, Хохол заблажил на всю управу:

– Суки, кто посмел?! Твари позорные! – но Петрович хлопнул по столу ладонью:

– Женя, базар прекрати! Ей же хуже сделаешь! Марина, дело ерунда – твоя трость не приравнивается к незаконному холодному оружию, но под залог не выпускают, уперлись, трое суток отсиди, там видно будет. Теперь про лицо – били здесь или по дороге?

– Отъехали от поста ГАИ километра два да здесь на крыльце пообещали добавить ночью, – ответила она, морщась – при разговоре разбитые губы лопались и начинали кровоточить, причиняя боль.

– Сидишь в одиночке?

– Нет, в общей, там человек шесть.

– Беспредел! – проворчал Хохол, взяв Марину за руку. – Больно тебе, киска моя? В камере-то как, не трогают?

– Нормально, – скривилась Коваль. – Бабы с понятиями попались. Да и я ведь так просто не дамся, ты ж меня знаешь! Женька, сигарет мне дай, а то у меня кончились.

Хохол был калач тертый и знал, куда и зачем едет, – сигарет принес аж три пачки, Марина благодарно улыбнулась:

– Видал, как вышло – на кичу ко мне ездишь!

– Очень смешно! – скривился Женька.

– Еще как! Значит, на трое суток, Петрович? А потом? – повернулась она к адвокату.

– Если не нароют ничего, отпустят, – пообещал Петрович. – А мы потом иск вчиним за побои.

– Петрович, не смеши – за трое суток от меня одни воспоминания останутся, а врача они не вызовут, даже если я рожать начну! Они ж не дурнее нас, правда?

– Закругляйтесь! – На пороге возник конвоир, и Коваль, не стесняясь присутствия Петровича и конвоира, поцеловала Хохла в губы, обняв за шею.

– Женечка, прости, что так вышло…

– Киска, ну, что ты! Держись, моя маленькая, всего трое суток, и я приеду за тобой.

– Машину найди, – попросила она. – Эти твари даже не сказали, куда отбуксируют!

– "Хаммер" не иголка, отыщем! – Он тоже поцеловал ее, незаметно коснувшись груди под водолазкой. – Киска, не дай сломать себя, – прошептал он. – Они обязательно попытаются, я знаю, но ты не позволяй, ты же сильная!

– Коваль, давай на выход, хватит сосаться! – не выдержал конвоир, и Хохол сжал кулаки, но Марина взяла его за запястье и погладила:

– Не надо, родной, оно того не стоит! – впервые назвав его словом, которое раньше произносилось только для мужа.

В камере она кинула на стол пачку сигарет, а сама легла на нары, закрыв глаза. Рядом сразу оказалась Лизочка с сигаретой в пальцах:

– Покурим, красюха? Чего ж не сказала сразу, кто ты?

– Что бы это изменило?

– Да все! И сикухи эти сразу бы к параше легли. – Она кивнула в сторону остальных пяти женщин. – Это ж так, мусор – наркушки, блядушки, карманницы.

– А ты? – не открывая глаз, спросила Марина.

– А я, девка, по мокрому делу, – вздохнула она, затягиваясь и выпуская дым через нос. – Мужика завалила, поймала на подруге верхом, ну и…

– Бывает.

– А тебя за что? Я слыхала про тебя, говорят, в авторитете ты?

– Нет, я ж баба, как могу? Не по понятиям.

– Но бригада у тебя есть? – не отставала любопытная соседка.

Ее острые зеленоватые глазки шарили по лежащей Марине, мгновенно оценивая стоимость ее вещей и ухоженные руки с длинными ногтями.

– Какие теперь бригады? Так, пацаны вокруг тусят. – Марину утомил разговор, она мечтала поскорее избавиться от непрошеной собеседницы и хоть немного поспать, но Лизочка не унималась:

– И муж есть?

– Я вдова.

– Горе-горе, молодая такая – и уже вдова? Помер?

– Разбился на машине.

– Крутой был?

– Положенец, потом отошел, бизнесом занялся, дома строил. – Коваль открыла глаза и тоже потянулась за сигаретой.

– И детки есть?

– Нет. – Марина курила и мечтала об одном – чтобы Лизочка устала спрашивать и улеглась спать, оставив ее в покое.

– Совсем одна живешь? Как можно? У меня вот хоть дочка имеется, умница, красавица, одна-единственная радость, – раскачиваясь из стороны в сторону, как китайский болванчик, нараспев говорила Лизочка. – Ты б тоже родила себе, красюха, все веселее!

– Мне и так не скучно – видишь, как отделали? – Коваль оттянула ворот водолазки и показала ей отпечаток капитанской пятерни на шее.

– Да, досталось тебе, девка! Давай-ка спать, скоро утро.

Коваль уснуть не смогла – из головы не шла угроза капитана, что ночью он ее навестит, а быть изнасилованной как-то не хотелось. Марина лежала, закрыв глаза, прислушивалась к тяжелому дыханию сокамерниц, к чуть слышному бормотанию молодой цыганки на верхних нарах, к шагам охраны в коридоре и периодическому лязгу глазка в двери. Где-то посреди ночи дверь открылась, и в камеру вошла огромного роста баба в форме, осветила все лица фонариком и, задержавшись на Маринином, велела негромко:

– На выход!

– Куда ночью-то? – вскинулась Лизочка, но милиционерша цыкнула:

– К стене лицом! И не разговаривать! Вставай, Коваль, чего разлеглась?

Марина встала, не очень понимая, что происходит, натянула сапоги, подобрала волосы, воткнув заново шпильку.

– Встать лицом к стене! – выведя ее из камеры, скомандовала баба, запирая дверь. – Вперед, руки за спину.

Охранница повела ее по каким-то коридорам, и Марина подумала о том, что, если бы пришлось возвращаться одной, она заблудилась бы непременно. Наконец баба остановилась перед какой-то дверью, за которой слышались пьяные голоса. Она втолкнула Марину внутрь и тоже вошла следом. За столом, накрытым газетами, на которых красовались пустые и еще не совсем водочные бутылки и нехитрая закусь, восседали пьяные Гордеенко, капитан, избивший ее, и заместитель прокурора Климов.

– О-па! А вот и наша королева! – пьяно хохотнул Гордеенко. – Садись, Коваль, выпей с нами!

– Я не пью водку, – спокойно отказалась она, продолжая стоять у двери.

– А, ну, понятно – в падлу тебе с ментами-то остограммиться, вдруг узнает кто – не отмоешься!

– Да не в том дело, она просто нашим обществом брезгует! – встрял Климов, тоже неплохо знавший Марину. – Мы с тобой, Иваныч, недостаточно воспитаны и культурны! Хамы деревенские! А это ж у нас первая леди города, даже круче мэрской жены! Королева дерьма!

Коваль молчала, понимая, что каждое произнесенное слово выйдет ей уже не просто боком, а скорее раком – пьяные мужики непредсказуемы, как мартышки с гранатами.

– Что гляделки пялишь? – не вынес ее взгляда капитан. – Отвернись, а то не выдержу – добавлю!

Вот это точно беспредел – трое здоровых мужиков в погонах среди ночи выдернули из камеры задержанную и глумятся как могут! И не докажешь потом. Марина так и стояла у стены, прислонившись к ней спиной, чтобы не упасть. Капитан подошел вплотную, шатаясь, и положил на лицо свою лапищу, поворачивая голову в сторону:

– Я же сказал – отвернись, курва! – Мотнув головой, Коваль сбросила его руку и тут же получила пощечину.

– Товарищ капитан, не надо! – неожиданно вступилась милиционерша. – Ведь женщина…

– Это, Ольга, не женщина – это сатана в юбке! – заржал Климов. – Не читала, что ли, что в досье на нее написано? Коваль Марина Викторовна, она же – Наковальня, она же – Черная Вдова. Реально вдова, между прочим, да, Коваль? Вдова владельца крупнейшей строительной конторы в регионе Малышева Егора Сергеевича, некогда тоже замешанного в криминале. – Климов откинулся на спинку стула, закинул руки за голову и, прищурив глаза, продолжил: – Глава крупной ОПГ, на счету которой бандитизм, разбой, налеты на торговые точки. При задержании может оказать сопротивление, да, Марина Викторовна? – Коваль только брезгливо усмехнулась – ну и наворотил! – Держу пари, Ольга, что с пистолетом и с автоматом она лучше тебя управляется! Что глядишь, Коваль, не ожидала? А мы ведь действительно целое досье на тебя собрали – там и Мастиф, и некто Ваня Воркута, крупный питерский авторитет, и семеро его охранников. Кто еще, Иваныч? – толкнул он в бок Гордеенко, и тот продолжил:

– А еще какие-то залетные украинцы, пытавшиеся убить Малышева, и несколько членов твоей же банды, а самое главное, Строганов и Гамзаев со всей охраной, да, Коваль? И по мелочи – владелец ресторана "Карусель" Игорь Мешарин. Может, забыл кого, так ты уж напомни, я человек немолодой, память подводит.

"Да, подготовились, никого не забыли! И даже лишнего навешали, господа любители досье! Моих тут ровно половина, мне чужого не надо. Если по старому Уголовному кодексу посчитать, то корячился бы мне "вышак", к бабке не ходи! А сейчас потянет на пожизненное, это ж ясно, вот только дают ли женщинам такие сроки?" – отстраненно, словно не о себе, подумала Марина.

Менты ждали реакции, но Коваль не подала вида, как учил Хохол. Ее молчание бесило их, капитан вообще не мог сидеть спокойно, так руки чесались.

– Ну, Коваль, договариваться будем? – глумился Гордеенко. – Твой покойный муженек пытался втереть мне, что это он завалил Строганова и Гамзаева со товарищи, но что-то не верится. А вот ты могла запросто!

– Докажи! – спокойно отпарировала она. – Свидетели есть у тебя? Нет? О чем речь тогда? Голословные обвинения в суд не потянешь, так ведь, Климов? Докажи, а потом уж говори.

– И докажу! У меня и человечек имеется, который все подтвердит! – окрысился Гордеенко. – И еще кое-что я сделаю. Завтра же закрою твоего охранника, пригрожу, что отдам тебя к насильникам в камеру, – вот и все доказательства. А начнет на себя брать, точно тебя засуну в "девятку", там одни эти уроды собраны – то-то повеселишься!

– И что? Думаешь, звезду на погоны новую прицепишь? А если не по-твоему пойдет? И этих лишиться можешь! – Но фраза про человечка засела в мозгу занозой.

"Наверняка это кто-то из своих, из тех, кто не на глазах, а так – на подхвате. И это плохо, очень плохо…"

Гордеенко, пьяно качнувшись, вышел из-за стола и залепил ей еще одну пощечину. Ну, ясное дело – сейчас она полностью в их власти, могут сделать все, что в голову взбредет, потом не докажешь, что и как было. Неполноценность отдельных представителей мужского рода проявляется как раз так – от злости на то, что женщина добилась большего, чем они, постараться унизить ее, растоптать физически и морально. Словно тем самым они смогут оправдать собственное незавидное положение. Марина прекрасно знала, как это бывает, – несколько лет терпела подобное от Нисевича.

– Слушай, Наковальня, ну, на хрен тебе головняк этот весь? – протянул лениво Климов, отправляя в рот кусок колбасы. – Давай по-доброму. Ты подпишешь тут пару бумажек, а я подумаю, как тебе скостить пару лет. Ты ведь понимаешь, что дело не в трости твоей совсем, а в другом.

– Ты сначала докажи, – повторила Марина, стараясь не взорваться.

– Так, по-хорошему не выйдет, начинаем по-плохому! – Гордеенко размахнулся и ударил ее кулаком в солнечное сплетение.

Но Коваль, справившись с болью, вдруг начала сопротивляться и сопротивлялась до тех пор, пока рассвирепевшие менты втроем не начали молотить ее ногами, свалив на пол. Она очень быстро потеряла сознание и не чувствовала уже ничего – ни боли, ни хруста собственных костей, ломаемых ментовскими ботинками, ни истошного визга милиционерши Ольги, благодаря вмешательству которой она вообще осталась жива…

Марина с трудом открыла глаза и не сразу поняла, где находится – белые стены, потолок, покрытый плиткой, белые жалюзи на окне. Она попробовала шевельнуться и не смогла – на ней был гипсовый панцирь, сковавший от шеи до бедер, плюс к тому – гипс на левой кисти. Что произошло, Марина совершенно не помнила – в сознании зияла черная дыра. Дверь открылась, и на пороге возник Хохол в белой больничной накидке и с огромным букетом желтых хризантем. Точно такие же букеты в количестве пяти штук красовались по всей палате в банках – значит, это от них так пахло семечками…

– Привет, Женька…

Он подошел к постели, молча опустился на колени и положил цветы ей на ноги. Взяв здоровую руку в свои, прижался к ней губами и так стоял, целуя пальцы.

– Жень, ну, чего ты? – Пальцы левой руки торчали из гипса только на одну фалангу, и каждая попытка пошевелить ими причиняла дикую боль, но Марина все равно коснулась ими щеки Хохла. – Что случилось со мной? Я что, на машине разбилась?

– Давай не будем про это, – попросил Хохол, скривившись, как от зубной боли. – Слава богу, что вообще в себя пришла! Пять дней в коме.

– Блин, да что стряслось?

– Менты тебя так отделали, – неохотно ответил Женька. – И выкинули на пустырь за управой, а все документы, все следы твоего пребывания уничтожили. Тебя бомжи какие-то нашли утром, когда бутылки собирали. Ладно, нормальные еще были, в "Скорую" позвонили, ты уже в коме была, еще какой-то час, и все… Я тебя по всем больницам искал, мне позвонила какая-то баба, сказала, что произошло… Петрович начал копать, а зацепок никаких – они ж, ушатые, друг друга не палят. Не было, говорят, у нас вашей Коваль, и вас тут никто не видел, прикинь? Словом, нет человека, и все. Я всех неустановленных женщин во всех больничках отсмотрел, пока тебя нашел, моя киска, – ты в коридоре лежала, и не лечил тебя толком никто. Мы с Розаном к главному зашли…

– Могу представить! – уголком рта улыбнулась Марина. – Вы умеете убеждать, я знаю.

– Ну, вот, – продолжил Хохол, убрав прядь волос с ее лица. – Тебя сразу сюда перевели, Ветка приехала, умыла, в порядок привела – на тебя страх смотреть было. Но врачи сомневались, что ты вообще в себя придешь, мы твою карту из той больнички привезли, так здешние аж рты пораскрывали – столько там всего. А я сразу сказал – Коваль выкарабкается, нельзя ей на тот свет, у нее и здесь еще дел полно.

– Поцелуй меня, Женька, – попросила она, положив руку на его плечо, и он осторожно, словно боясь причинить боль, поцеловал в губы.

– Как я перепугался, когда тебя увидел тут, в коридоре, если бы ты знала! – прошептал он, взяв ее лицо в ладони. – Вся синяя, лицо – как подушка, рука сломана, каждая косточка, каждый палец… ни одного ребра целого, и никому дела нет, хоть умри! Зато потом такой кипеж начался! Линолеум чуть не до дыр стоптали, когда узнали, кто к ним попал. Суки белохалатные – без бабок не подходи! Но тебя, киска, заведующий лечит, все по понятиям! И пацаны под дверью сидят – Данька и двое дроздовских. Ну, и я, конечно, это сегодня на час отлучился цветов купить, Розан орет – мол, вениками все заставил, а я знаю, ты такие любишь, хотел, чтоб сразу увидела… – Он говорил и говорил, как ребенок, давно не видевший мать, торопился поделиться с Мариной всеми новостями, что приключились за время ее отсутствия.

– Жень, Егор звонил? – вдруг перебила его Коваль.

– Да. Ты прости – я сказал ему, что произошло, не мог не сказать, он ведь муж твой, имеет право… я тебе завтра трубку привезу, сама поговоришь, а то он переживает… ты не устала, а то я все базарю, как псих какой-то?

– Нет, говори, я соскучилась по тебе, правда! Поцелуй меня еще…

Они долго целовались, хотя Марине из-за сломанных ребер было трудно дышать и вообще шевелиться, но она терпела. Хохол был сам на себя не похож – нежный и мягкий, просто романтичный юноша! Когда Коваль ему об этом сказала, он ткнулся лбом в ее лоб и признался:

– Я понял, как страшно мне потерять тебя, киска моя… любимая моя…

Он на самом деле был рад тому, что нашел ее, что она оказалась жива, пусть и с такими травмами. Но чего стоила ему бессонная ночь, когда Марина не вернулась, и последующие дни, когда они с Розаном устроили настоящую проверку во всех больницах, пытаясь найти ее! Но об этом он не сказал бы ни за что.

– Жень, а кто позвонил тебе? – вспомнила Марина фразу Хохла о телефонном звонке какой-то женщины.

– В смысле?

– Ну, что сказали?

– Баба какая-то позвонила утром на следующий день, сказала, чтобы искали тебя по больницам или в морге, мол, ночью тебя сильно избили в управе, а когда ты отключилась, выбросили на пустырь, она, мол, ходила смотреть, но тебя там уже не было. Я не понял – откуда она это узнала, стал спрашивать, но она трубку кинула. – Хохол осторожно взял в руки загипсованную кисть и погладил торчащие кончики пальцев: – Уроды – сто пудов, ботинком кто-то с маху наступил!

– Срастутся, я ж не пианистка, – спокойно ответила Коваль. – Ты знаешь, я думаю, что тебе звонила милиционерша, которая меня привела в эту биндюжку, я вспомнила теперь – там были Гордеенко, Климов и тот капитанище, который меня по дороге в управу молотнул. Они водку лакали и развлечься решили немного – поговорить со мной за жизнь, то да се…

– Что? – напрягся Женька, оставив в покое ее сломанную кисть.

– А ты не догадываешься? Выложили мне все, как пасьянс, – и то, что я сделала, и то, что Малыш с Розаном. Не забыли ничего. А потом…

– Не надо, киска, – попросил Хохол, поцеловав ее кудато в шею, – не вспоминай это, не мучай себя.

– Я стала сопротивляться, – продолжала Марина, словно не слыша его, – потому что еще после Ваниных амбалов пообещала себе и Егору, что это со мной не повторится никогда больше, и не могла же я позволить каким-то козлам в погонах прикоснуться ко мне и потом рассказывать, что они Наковальню поимели…

Хохол рассвирепел так, что она даже испугалась – лицо побелело, губы вытянулись в тонкую нитку под усиками, глаза… глаза блестели нехорошим каким-то светом, как у волков, готовящихся напасть, – Марина видела как-то по телевизору, и тот взгляд врезался в память.

– Я этого так не оставлю! – зло сказал Хохол. – Я их по одному выловлю и уложу на центральную аллею кладбища! С почестями!

– Очень хорошо придумал! Гениально! – усмехнулась Коваль, положив руку на его бедро. – И намотают тебе новый срок – лет двадцать, чтоб уж наверняка! А я как же? Хромая, ребра сломаны, рука всмятку, лицо тоже не совсем…

– Поправишься. Но я сказал – отомщу! – упрямо повторил он, набычившись.

– Женька, мне это не нужно, – попробовала она зайти с другого конца, но бесполезно. Хохол был мужик упертый и, как говорил Розан, броневой, раз задумал что сделать – все, не сомневайся, сделает. Выход был только один – вообще не отпускать его от себя ни на шаг, но и это не гарантирует успеха. – Жень, дай водички, – попросила Марина, облизнув пересохшие губы, покрытые кое-где корками.

Он метнулся к тумбочке, схватил стакан с водой и поднес ей. Марина попыталась приподняться на постели, чтобы сесть, но боль в сломанных ребрах не позволила, и Коваль застонала:

– Больно… помоги мне, – и он сам напоил ее почему-то трясущимися руками.

– Может, позвать сестру, пусть укол сделает?

– Не надо, потерплю.

– Любишь ты себе головняков добавить, Маринка! Зачем терпеть, когда можно страдания облегчить? – Женька погладил ее по щеке. И она закрыла глаза, прислушиваясь к движению его руки.

– Не воспитывай – гиблое дело! – раздался с порога голос Розана. – Привет, босс! – И он протянул ей букет белых роз. – Дай поцелую, давно не виделись.

Хохол встал с постели, уступая место Сереге, тот подсел к Марине и чмокнул в щеку.

– Ну, как ты тут, горе мое? Полегчало?

– Да так – средненько. Ребра болят, а в основном терпимо.

– Ох, напугала ты нас опять, Коваль! Вечно у тебя приключения! Давай ушатых накажем? – оживился он, наклоняясь к ее уху. – Нельзя им так спускать – беспредел это! Давай двинем на них через журналистов – прикинь, какая заваруха выйдет! Закажем пару статей, с фотками, все чин по чину!

– И как ты себе представляешь, дам я себя снимать в таком виде или нет? – поинтересовалась Марина, откидывая со лба повисшую сосульками челку.

Вид у нее и правда был не модельный – волосы висят, тусклые и свалявшиеся, лицо в синяках, губы в коростах, глаза ввалились, и вокруг них залегли черные тени. Красотка! Но Розан не отлипал, настаивая на своем:

– Да ты подумай только – пять минут потерпеть, зато всех на нары загоним, факт! Прокурор не позволит, чтобы их мундиры грязью мазали, ему проще и спокойнее этих троих на кичу отправить! Ну, Коваль, думай давай! Нам самим это выгодно – зарвался Гордеенко, мешает, а нового мы быстро прикормим, и полный порядок! Завтра же и начнем – я тут пресс-конференцию соберу.

– Ох, да отвали ж ты от меня, Серега! – взмолилась она, закрывая глаза. – Мне не до этого сейчас! И потом – есть еще кое-что. Гордеенко сказал, что у них имеется человек, согласившийся дать показания на меня. И вот это уже неприятности, понимаешь?

Розан почесал лысину, подергал себя за мочку уха, что обычно помогало ему собраться с мыслями. Хохол молчал, глядя на Марину с обидой – не ему первому рассказала об этом, а Розану. Серега тем временем прикинул что-то в уме, прищурил глаз и проговорил тихо:

– Ну, это я выясню. Если кто-то из наших – достанем. Да если и нет, тоже. Но про пресс-конференцию ты подумай. Вот зуб даю – покатит!

– Отвали! – попросила Марина, сморщив нос.

Коваль прекрасно понимала, что доказать факт избиения в стенах управления будет непросто, но сама идейка была заманчивая. Она – фигура довольно известная, как-никак владелица двух очень крупных фирм – строительной и игорно-ресторанной. У нее пять огромных ресторанов и с десяток казино и ночных клубов, она – президент футбольного клуба, наконец. И чтобы ее лупили в милиции, как уличную лярву, – это перебор. Так что Серегина идея была не так уж плоха. Не посадить, так хоть с работы снять – кому нужен скандал! И потом, есть два человека, которые могут подтвердить все, что произошло, – уголовница Лизочка, видевшая, как Марину уводили ночью из камеры, и милиционерша Ольга, присутствовавшая при всем этом кошмаре. Ведь это она позвонила Хохлу, сказав, где искать, это она ходила на пустырь проверить, что с Мариной. Скорее всего она находилась в шоке от того, что увидела там, в биндюжке, куда пьяные начальники велели ей привести Коваль. Марина понимала, что уговорить ее дать показания будет непросто, но ведь попробовать можно – а вдруг… Да, в конце концов, деньги еще никто не отменял, а они, как известно, двигатель всего на свете.

– Ладно! – решительно сказала она, открыв глаза. – Только сперва Ветку привези мне, пусть поможет в порядок себя привести.

– Погоди, может, сперва так снимем?

– Нет! – отрезала Коваль.

– Отвали, Розан, – вмешался Хохол. – Не догоняешь, что ли, – она ведь женщина, как в таком виде? Киска, я поеду домой, привезу тебе одежду.

– Не забудь контейнер с линзами и косметичку, у Дашки спросишь, она все соберет.

Розан и Хохол уехали каждый в свою сторону, а Марина задремала, устав от впечатлений.

Через пару часов примчалась Ветка, привезла целый пакет всяких гелей, шампуней и кремов. Бросив его на пол, она кинулась к подруге, рыдая и капая слезами на повязки:

– Девочка моя бедная, как же тебе досталось! Господи, за что?

– Ой, прекрати, ты мне прямо на ребра навалилась, – взмолилась Марина, отстраняя от себя подругу. – Больно…

– Прости, солнце, я не хотела. А с чего ты вдруг решила банный день устроить? – без перехода поинтересовалась она, сбрасывая накидку и доставая из пакета домашний халатик.

– У меня завтра пресс-конференция, – сообщила Коваль, вытаскивая из волос карандаш, который использовала с утра вместо шпильки. – Поможешь?

– А зачем я здесь, по-твоему? – уходя в душевую и включая воду, отозвалась Ветка. – Сделаем все в лучшем виде!

Она притащила таз с водой и занялась мытьем Марининых волос, что оказалось процедурой болезненной и неприятной – повернуться нормально Коваль не могла, приходилось свешивать голову вниз, чтобы волосы висели до полу, и только так Ветка смогла их вымыть. В разгар процесса приехал Хохол с вещами, застал подруг смеющимися и мокрыми с ног до головы.

– Привет, Виолка, – сказал он на удивление дружелюбно.

– Привет-привет! – откликнулась удивленная не меньше Марины Ветка. – Ты чего это такой ласковый сегодня, Хохлина?

– Настроение хорошее – киска моя очнулась, хохочет вон, вся мокрая. – Он подошел к Марине и поцеловал, не стесняясь присутствия ее подруги. – Полотенце дай, – велел он Ветке и принялся сам вытирать волосы.

Ветка переодела Марину в ночную рубашку и халат, спрятав гипсовый корсет, высушила феном волосы, и Коваль завернула их в узел, подколов шпильками. Ну вот, завтра накрасится, линзы вставит – и вперед. Посидев еще немного, Ветка отправилась к себе, сообщив между делом, что Макар отказался от своих посягательств на ее особняк и даже помог разобраться с департаментом недвижимости, так что все у нее наладилось.

– Я рада за тебя, теперь сможешь спать спокойно и дурить людям мозги своим фэн-шуй.

– Вот напрасно ты так легкомысленно относишься к этому! – горячо заговорила Ветка, возвращаясь с порога обратно. – Это ведь очень интересно и, если вдуматься…

– Давай в другой раз вдумаемся! – перебила Коваль, улыбнувшись. – Если я сейчас же не усну, то завтра носом клевать буду и плохо выглядеть.

– Все, я уезжаю. – Чмокнув подругу в лоб, ведьма испарилась.

– От нее с ума сойти можно, если долго общаться! – выдохнула Марина, накрываясь простыней.

Розан не обманул и собрал толпу журналистов прямо в палате, куда все еле вместились со своим оборудованием. Марина даже слегка растерялась от такого внимания к своей персоне – не очень-то жаловала ее пишущая и снимающая братия. Но сюжет был настолько привлекательным и сенсационным, что все ухватились за возможность дать в свои издания горячий материал из жизни ментов и бандитов. Коваль полусидела в постели, демонстративно выложив поверх одеяла загипсованную кисть руки и слегка приоткрыв вырез халата так, чтобы был виден корсет. Волосы ее были забраны в хвост на затылке, макияж умело наложен, чтобы не скрыть ни единого синяка на лице, но подчеркнуть красивые синие глаза. Журналисты какое-то время разглядывали ее, потом, точно вспомнив, зачем были приглашены сюда, приступили к работе. Вопросы сыпались со всех сторон, Марина спокойно отвечала, все время чувствуя на себе пристальный и обеспокоенный взгляд Хохла, стоящего за спиной журналистов, – ему идея Розана не казалась столь блестящей, и он справедливо опасался реакции со стороны милицейского начальства. Когда все вопросы иссякли и журналисты, прощаясь и желая Марине скорейшего выздоровления, потянулись к дверям, от общей группы отделился высокий, красивый мужчина лет шестидесяти и подошел к кровати: