Текст книги "Последнее японское предупреждение"
Автор книги: Марина Крамер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Именно в этот момент Акела круто развернулся и вышел из комнаты, а через минуту хлопнула входная дверь. Я дернулась следом, но отец крепко ухватил меня за руку и вынудил остаться. В это время во дворе взревел мотор «Прадо». Сашка уехал…
Я возмущенно повернулась к родителю:
– Папа, что ты за человек, а? Почему ты мгновенно, не разобравшись, обвиняешь его во всем? Как ты можешь? Ты что – подозреваешь его в краже из музея?! Это, знаешь ли, вообще за гранью добра и зла!
– Остынь! – жестко велел отец. – Заступник твой укатил, могу ведь и врезать по-родительски.
– Попробуй! – запальчиво проговорила я. – Ты меня с детства пальцем не трогал.
– Похоже, промахнулся, надо было. Сейчас, чую, поздно уже. И паленого твоего я не обвиняю в краже – что за ерунда? Но вот купить краденое мог вполне.
– Да зачем?! Ты видел, какая у него коллекция? Такие мечи поискать – и то не сразу отыщешь! А тут фуфло, сувенирка китайская!
– Это он тебе так объяснил?
– Ну, я же дура у тебя, где мне! Да я, если хочешь знать… – и тут я осеклась, поняв, что не нужно рассказывать папе все, что я знаю об этом злосчастном клинке. Есть вещи, которые от него лучше скрыть, а самой потом все проверить. – И вообще! Куда он поехал? Где я теперь искать его буду, что Соньке скажу? – быстро перевернула я разговор, и папа хмыкнул:
– А вот что в прошлый раз всем толкала, когда он на нарах парился, то и теперь скажешь. В командировку, мол, папа уехал, и все тут. Нечего девке нервы портить.
– Н-да, ничего себе – понедельник начался, – пробормотала я, вставая с подлокотника.
– Да ладно бы – понедельник, – вздохнул отец, прикуривая «беломорину», – а то ж вся неделя теперь наперекосяк пойдет. Моня звонил, сказал – деньги со счета моего куда-то уплыли.
Дядя Моня по-прежнему совмещал в нашем доме обязанности адвоката и бухгалтера, и все папины финансы находились в его ведении.
– Да? И много? – Мне не особенно интересно было, сколько денег уплыло у отца, я прекрасно знала, что до банкротства ему как индийскому неприкасаемому до раджи, поэтому и беспокоиться смысла никакого нет.
– Да вот ты знаешь – не много, но как-то странно. Как будто кто-то аккуратно с карты деньги дергает, по чуть-чуть.
– А что ж ты мобильный банк не подключишь?
– Да зачем геморрой этот? – Папа с трудом привыкал к техническим новшествам и весьма неохотно соглашался на что-то.
– А вот как раз на этот самый случай – так бы тебе сообщение приходило всякий раз, можно было бы отследить.
Сказав это, я почему-то вспомнила папину нынешнюю пассию – броскую, но донельзя вульгарную брюнетку Ираиду, работавшую на местном телеканале. Ведущая из нее была, честно сказать, никакая, потому что ни образованием, ни воспитанием, ни грамотной речью похвастаться она не могла. Держали ее, по-моему, исключительно из-за выдающегося бюста. Правда, на месте Ираиды я бы сделала хотя бы подтяжку – очень уж некрасиво висело все это богатство. Кроме груди, имелся у Ираиды малолетний сын, которого она всячески скрывала от всех, создавая иллюзию тайны. На ее интернет-страничке то и дело появлялось фото ребенка со спины или так, чтобы в кадре не оказывалось лицо. Зато свои прелести Ираида демонстрировала щедро и в разных вариантах, не смущаясь ничего.
Где уж ее склеил мой папаша – не представляю, но мне было не до того. Папину жизнь я не контролировала и не собиралась, понимая, что ему бывает одиноко, как любому мужчине, а потому рядом периодически появляется какая-то дамочка. Папа не был записным красавцем и даже назвать его импозантным мужчиной можно было с большой натяжкой и сильно зажмурившись, но он был щедр, на пассий своих не скупился, а им только того и надо было. Все понимали правила игры, никто не страдал, всем хорошо. Но в последней, или, как выражался папа, «крайней», дамочке было что-то такое… неприятное, что ли. Я не особенно заостряла на этом внимание, но Акела однажды обмолвился, что Ираида не совсем то, чем хочет казаться. Я попыталась выудить из мужа побольше информации, но он молчал, сказав, что ничего криминального пока не происходит, а нервировать отца ни к чему. Я смирилась.
– Сказал же: геморрой это все, – отрезал папа и встал. – Ладно, это не твоего ума дело, без тебя разберусь.
– Ну, еще бы! С этим разберешься. А вот с мужем моим что делать теперь? – Я уперла руки в бока и загородила отцу выход из комнаты. – Ты понимаешь, что для Акелы нет большего оскорбления, чем несправедливые обвинения и упреки? Клевета, понимаешь?
– Ты бы аккуратнее слова подбирала, терплю-терплю – могу и сломаться, – неласково попросил папа и, отодвинув меня в сторону, как табуретку, вышел из гостиной, на ходу добавив: – Никуда твой паленый не денется, куда ему ехать? Один как перст, только ты да Сонька. Перебесится сейчас и приедет к утру.
«К утру»! Вот здорово! А как мне дожить до этого утра, никто не подскажет? Я совершенно разучилась спать без него, просыпаться без него, вообще делать что-то отдельно. Особенно когда знаю, что он не в отъезде.
Весь остаток вечера я провела с дочерью, проверяла уроки, помогала учить стихотворение. Про отъезд отца пришлось действительно сказать, что в командировку, и Соня, кажется, не обратила на это особого внимания. Мне не хотелось расспросов, не хотелось, чтобы Соня лишний раз напоминала мне об отсутствии мужа. К счастью, она довольно скоро ушла спать, и я осталась в одиночестве, в пустой темной спальне. Набрав на мобильном номер Акелы, я послушала сообщение о том, что абонент недоступен, сунула трубку под подушку и легла на край кровати, с головой укрывшись одеялом. Спать совершенно не хотелось, в голову лезли всякие мысли о том, где может быть сейчас муж. Конечно, он мог уехать в город и снять номер в любой гостинице, мог поехать куда-то в профилакторий, коих множество в окрестностях. Но мне не давало покоя настроение, в котором он уехал. Обычно спокойный и невозмутимый Акела, конечно, не мог выдержать папиных претензий. Подозреваю, он и домой-то приехал из банка только потому, что хотел сам сказать мне обо всем. Как будто я могла подумать что-то другое…
Папа-папа, что же ты натворил своей непробиваемой прямолинейностью… Почему моя жизнь должна зависеть от твоих догадок, от твоего настроения, от твоего мнения о моем муже? Он – мой, мне не нужно другого, я даже думать не хочу на эту тему. И в любой ситуации буду рядом с ним – даже если узнаю, что он вырезал полмира. Будь он сотни раз не прав – он мой муж, я буду его поддержкой. Я никогда от него не откажусь. И сделаю все, чтобы и сейчас доказать всем, что Сашка не виноват. И докажу, чего бы мне это ни стоило!
Евгения
…Кровать сестры была пуста. Женя, войдя в палату, сразу увидела это, и сердце неприятно екнуло. Медсестры на посту не оказалось, шла утренняя планерка, Женя сегодня приехала раньше. Что могло случиться? Девушка вышла в коридор, прислонилась спиной к стене и закрыла глаза. Может, Лену увезли на санацию? Эту процедуру проводили ей периодически, потому что стоящая в горле трахеостомическая трубка забивалась, да и в легких из-за постоянного горизонтального положения и отсутствия движения скапливалась слизь. Хорошо, если это так… Женя гнала от себя плохие мысли, но они настойчиво возвращались. К моменту, когда из столовой, где проводились планерки, потянулись врачи и медсестры, Женя была уже сама не своя от ужаса. К ней подошел заведующий отделением – именно он вел больных в палате интенсивной терапии – и, взяв за локоть, проговорил:
– Вы родственница Рудзиевской?
– Да… сестра…
– Пройдем ко мне в кабинет.
От этих слов Жене стало еще хуже, затряслись руки, задрожала нижняя губа, а на глаза навернулись слезы. Ничего хорошего такое предложение в себе не несло…
«Интересно, какими словами сообщают… об этом? – отстраненно думала Женя, следуя по коридору за врачом. – Нет, действительно? Как говорят, что человека… нет больше?»
О том, что слова эти могут быть о ее сестре, девушка даже не помышляла. Она свято верила в то, что с Леной ничего плохого случиться не может. Ничего! Лену просто отвезли на обследование, на рентген, на санацию – куда угодно, и сейчас доктор просто расскажет ей об изменениях в состоянии сестры. Как обычно. Как неделю, две, месяц назад. Правда, он никак не мог запомнить Женю в лицо и всегда уточнял, кто она. Но это ее не удивляло – сейчас ей было не до ухода за собой, а потому времени на макияж или стрижку совершенно не было. Русые волосы непростительно отросли, и Женя подкалывала их заколкой-крабом, широко посаженные серые глаза в обрамлении светловатых ресниц без косметики казались совсем прозрачными, да еще и на губе, как назло, выскочил какой-то прыщик. В другое время Женя приложила бы максимум усилий, чтобы все это замаскировать, но сейчас ей даже в голову не пришло, что это нужно. Ленино состояние – вот что по-настоящему имеет значение, а все остальное мелочь и ерунда.
В кабинете заведующего было сильно накурено и очень душно, у Жени даже закружилась голова. Врач заметил это и встал коленом на заваленный какими-то бумагами и книгами подоконник, потянул на себя широкую горизонтальную форточку.
– Вы присаживайтесь… – Он вопросительно посмотрел на девушку, и та уже привычно напомнила:
– Евгения.
– Да, конечно… Видите ли, Евгения… дело в том, что ваша сестра… словом, ночью ее пришлось перевести в реанимацию и снова уложить на аппарат искусственной вентиляции легких. Она внезапно перестала дышать, хорошо еще, что в палате пост, медсестра увидела, успели вовремя.
У Жени потемнело в глазах. Сегодня она впервые выспалась… Впервые за все это долгое время она упала на кровать и проспала почти десять часов, а в это время здесь, в больнице, умирала Лена… Действительно, счастье, что в палате пост! «Нужно узнать, кто из девчонок дежурил, – автоматически отметила она про себя. – Узнать и непременно отблагодарить». Это, разумеется, значило – дополнительные расходы, деньги, которые негде взять. Но ничего, это тоже можно решить. Главное – отблагодарить…
– …вы меня слышите, Евгения? – ворвался в сознание голос врача, и Женя встрепенулась:
– Простите…
– Я сказал, что нужно лекарство, наша больница его не получает, оно дорогостоящее. Но если его не начать вводить сейчас, ваша сестра может так и остаться на аппарате всю жизнь.
«О, господи… Опять деньги. Опять лекарство. Сколько их уже было – тех, что нужно вводить немедленно, иначе… И ничего, совершенно ничего не помогает! Если бы я могла точно знать – вот это заставит Лену очнуться и подняться на ноги, да я бы в лепешку разбилась, почку бы продала – но только если точно!»
О том, что ее дефектную почку, удвоенную с рождения, никто не возьмет для пересадки, Женя не думала. Они с Леной родились совершенно одинаковыми, и только позже, в интернате, выяснилось, что у Жени такой вот внутренний дефект. Лена всегда была здоровее, ловчее, более шустрая, спортивная. И вот теперь именно она лежит здесь уже несколько месяцев без движения и без малейшего намека на прогресс, наоборот – состояние только ухудшается.
– Ну, так как? Я могу рассчитывать, что вы достанете лекарство? – Врач торопливо посмотрел на часы, и Женя догадалась – опаздывает куда-то, а тут она застыла на табуретке.
– Я… постараюсь, – выдавила она, и доктор, оторвав стикер от толстой белой пачки, быстро написал на нем название.
– Да уж постарайтесь! Состояние вашей сестры угрожающее.
Женя вышла из кабинета на ватных ногах и побрела к выходу. Оставаться в отделении никакого смысла не было, а освободившийся внезапно день можно потратить на поиски денег.
Александра
Акела позвонил мне утром, когда я ехала на работу. От неожиданного звонка я вздрогнула, но, увидев номер на дисплее, даже повеселела.
– Алло, Саша, Сашенька, ты где? – заторопилась я, едва ответив на звонок.
– Я в городе, Аля, со мной все в порядке. Ты прости, малышка, что я вчера так малодушно сбежал.
– Не говори глупостей, я тебя прошу! Я отлично поняла все и на твоем месте поступила бы так же. Ты просто скажи… когда я тебя снова увижу? Мне совсем невыносимо без тебя, даже одну ночь…
– Аля, я должен принять решение, прости, но ты мне только помешаешь. Я позвонил, чтобы ты не волновалась, я жив и здоров. Не волнуйся и береги себя, – перебил мою почти любовную тираду муж. – Я позвоню тебе на днях.
– На днях?! – взвизгнула я, едва не выпустив руль. – Ты что же – не собираешься домой?!
– Нет, не собираюсь до тех пор, пока не решу все проблемы, – ответил Акела уже жестко. – И тебе придется с этим смириться. Я тебя очень люблю, но сделаю так, как сказал. Поцелуй Соню. – И разговор прервался.
Я почувствовала, что не в силах вести машину, и припарковалась у обочины. Я впала в ступор, смотрела прямо перед собой и не понимала, что мне делать дальше. Нет, понятно – сейчас я посижу, отдышусь, заведу движок и поеду на работу. Но потом? Как мне жить все это время без Саши? Как мне возвращаться в дом, где нет его? Как вставать утром и не слышать шума воды в душе, не видеть смятую постель на его стороне кровати? Как мне спускаться к завтраку, зная, что его стул пустует? Как видеть его вещи в шкафу – он ведь так и уехал, ничего не взяв с собой? Как мне вынести все это? Полное ощущение, что за углом нашего дома гремит трещотками фестиваль придурков, не меньше – иначе чем объяснить то, что происходит?
Если бы я могла, то сейчас проклинала бы отца за его манеру принимать скоропалительные решения на основе поверхностных выводов. Но я его тоже любила – с той самой минуты, когда увидела на пороге своей комнаты в семь лет. Он остался единственным родным мне человеком, хотя и не был родней по крови. Но ведь это именно он удочерил меня, мама не хотела… А он настоял, забрал из детдома, воспитывал, баловал, потакал капризам и исполнял желания. Он действительно меня любил!
И что же мне делать? Как разорваться между любовью к отцу и любовью к мужу? Разве может быть что-то более жестокое в жизни, чем подобный выбор? Если они оба любят меня, то как могли допустить такую ситуацию, в которой я оказалась между ними? Разве так любят? Я же не смогу предпочесть кого-то, неужели им это непонятно? И у каждого свой резон. У Акелы задета гордость, а папа уверен в том, что зять не совсем честен с ним. Да – у них своя правда у каждого. А как же я? Где между этими правдами мое место? За что они так обошлись со мной, почему?
Мимо меня проносились машины, а я все так же безвольно сидела за рулем и не могла заставить себя двигаться дальше. Как будто жизнь потеряла смысл, и уже все равно – ехать, стоять, опаздывать, успевать вовремя. Нет никакой разницы, какое решение я приму – оно однозначно будет неправильным. И от моего желания или нежелания ничего не зависит.
Я с огромным трудом отвела занятия, удивив своих студентов почти полным равнодушием к их ошибкам в контрольной работе. Староста одной из групп даже подошла ко мне и сочувственно спросила:
– Александра Ефимовна, с вами все в порядке?
– Да, Кустова, спасибо, со мной все в порядке.
Она потопталась у стола, пробормотала извинения и ушла. В следующей группе темой занятия значилась печень и ее протоки, я в ожидании студентов вынула препарат из емкости, положила на цинковую крышку ванны и почему-то вспомнила, как однажды пошла с тетей Сарой на маленький продуктовый рыночек в Саратове. Крохотный рынок, где торгуют «свои», где все всех знают по именам, где возле каждого прилавка можно остановиться и переброситься парой слов, узнать какие-то нехитрые местные новости. И вот мы с тетей Сарой шествуем по рынку, выбирая зелень и овощи для обеда, а из мясного ряда ей кричит знакомая женщина:
– Сара, возьмите свежую печенку, парная, еще вчера ее обладатель пасся на выгоне, – и все это с таким характерным говорком, что не передашь.
– Сколько? – интересуется моя экономная тетушка, которой папа ежемесячно отправляет ощутимую сумму, но из этих денег принципиальная тетка не берет ни рубля, а складывает на счет в банке.
– Триста, Сарочка, всего триста.
Тетка подпирает бока руками и гаркает на весь рынок:
– Что?! Сколько?! Триста?! За циррозную печенку?! Да за эти деньги я легко отдам свою, здоровую!
Я в тот момент думала, что лопну от смеха, порвусь пополам, до того мне было смешно…
Сегодня даже эти воспоминания не развеселили. Я накрыла препарат клеенкой и села за стол, думая о том, что скоро придется возвращаться домой.
На три часа было назначено кафедральное совещание, но я почувствовала, что не смогу высидеть на нем и пяти минут, а обычно подобные посиделки на нашей кафедре затягивались часа на три. Нет, это выше моих сил! И, отпросившись у заведующего, я поехала домой. Но, отъехав от здания академии на квартал, вдруг поняла, что не могу переступить порог дома, где нет Акелы. Хочу оттянуть этот момент, потому что могу не выдержать и сорваться на отце или – не дай бог – на Соне. И я решила, что поеду в салон красоты и сделаю там полный массаж, а заодно и пару процедур для лица. Я не была большой любительницей подобного времяпрепровождения, но сегодня никакой другой альтернативы не предвиделось.
Как ни странно, но во время массажа я уснула и проспала несколько часов, а проснувшись, ощутила во всем теле легкость, а в голове ясность. Наверное, иногда полезно себя баловать!
По дороге домой я заехала еще в супермаркет и купила Соне ее любимые леденцы на палочке – обыкновенные копеечные «петушки» разных цветов. В детстве я тоже любила именно леденцы, но тогда они назывались «карандаши», продавались на вес и заворачивались в прозрачную слюду. Помню, как мы сосали эти конфеты с папой, соревнуясь, кто сможет сделать самый тонкий кончик. Кисловатый вкус помнился до сих пор, и леденцы современного производства совершенно не имели его.
Отца еще не было, я бросила машину во дворе, отдав ключи Илье, и пошла в дом. Там было как-то тихо и пусто. Из кухни не доносилось звуков, Соня не выбежала навстречу…
Я сбросила плащ и сапоги и пошла наверх. Дочь обнаружилась в своей комнате за столом, сидела, подвернув под себя ногу, и, высунув от старания язык, выводила в тетради закорючки. Рядом на стуле сидела няня, немного поправляла руку, если Соня начинала задирать локоть:
– Сонечка, аккуратнее, не нажимай на ручку так сильно. Вот… видишь, так легче… молодец.
Услышав, что кто-то зашел, обе повернулись, и Лена встала:
– Здравствуйте, Александра Ефимовна. А мы сегодня припозднились с уроками… В школе задержались, концерт смотрели.
– Понравилось? – Я потрепала подбежавшую дочь по волосам и, нагнувшись, чмокнула в макушку.
– Да. Пели красиво и танцевали тоже. А потом нас Никита домой привез, мы поели и уроки делать сели. Смотри, как я уже умею. – Она метнулась к столу, схватила тетрадку и принесла мне. – Смотри, как получилось.
Я внимательно осмотрела довольно ровные ряды крючков и овалов и похвалила:
– У тебя хороший почерк будет, не врачебный, как у меня.
– Я стараюсь!
– Лена, я пойду переоденусь, вы доделайте, пожалуйста, с ней письменные задания и можете ехать, Никита отвезет. А устные мы сами выучим, да, Сонь?
Дочь радостно кивнула и снова забралась на стул, взяла ручку и склонилась над тетрадью, а я, прикрыв дверь, ушла к себе. Где же сейчас мой муж, мой волк Акела? Опять один, опять вынужден отстаивать собственное имя. Папа-папа, что же ты наделал?
Я не смогла сделать над собой усилие и спуститься вечером к ужину, когда вернулся отец. Сказалась больной, положила на лоб полотенце и так пролежала до тех пор, пока не пришло время укладывать Соню спать. Я лежала рядом с ней в темной детской с опущенными шторами, вдыхала запах ее кудряшек и едва не плакала. Мне уже не хватало Сашки, а ведь прошли всего сутки… Что делать дальше, я не представляла. А нужно было либо искать настоящий клинок, либо разбираться с журналистом, написавшим статью, и вытрясать информацию из него. Если честно, последнее казалось мне куда более перспективным, но и более трудоемким. Ни имени, ни фамилии журналиста я не знала, значит, придется как-то искать, а это время, время… Нужно будет снова обращаться к Савве.
Заметив, что дочь давно уже спит, подложив кулачок под щеку, я тихонько встала и ушла к себе, а там уже позвонила Савве. Он снял трубку почти сразу, как будто ждал звонка:
– Здравствуйте, Александра Ефимовна.
– Здравствуйте, Савва. Я сразу к делу, можно? Не вижу смысла в расшаркиваниях, – сказала я, и Савва захохотал в трубку:
– Мне так нравится ваша конкретность! Сам не люблю эти политесы про дела и здоровье с погодой. Что-то новое узнали?
– Нет. Но в банке отца сегодня был обыск. Ничего не нашли, но папа уверен, что клинок есть и что с его пропажей связан мой муж.
– Ваш муж?! Что за ерунда? У него такая коллекция, что нашему музею впору заказывать ограбление вашего дома, но никак не наоборот, – удивился детектив.
– У папы свой резон. Но дело не в этом. Мне позарез надо доказать, что либо клинков два, и тогда искать того, кто организовал такую операцию, либо доказать, что все это выдумка и газетная «утка», которую тоже кто-то оплатил. И для этого мне проще говорить с журналистом, но нет никаких координат, кроме названия газеты. Я почему-то уверена, что имя под статьей фальшивое.
– Ну, узнать имя и даже адрес не такая сложная задача, если у вас есть частный детектив, – мне показалось, что я даже вижу, как в этот момент улыбается рыжеволосый Савва. – Это я проверну, дело пары дней. А вот дальше-то что?
– А дальше – исходя из информации.
– Все, я вас понял. Как что-то выясню, сразу звоню.
– Спасибо, Савва.
После разговора мне стало немного легче. Но хотелось услышать голос мужа, хотя бы просто «алло» – и все. Я набрала его номер, но телефон был выключен. Я знала: ему так легче, он ведь тоже мучается, потому что любит меня. Но принципы, принципы… Мне в голову никогда не приходило осуждать мужа за то, как он живет, и только однажды я бросила ему фразу «Ты любишь свои ритуалы больше, чем меня», и потом мне было так стыдно, что до сих пор я не могу вспоминать об этом инциденте, не покраснев. Нет, он ничего в жизни не любил больше меня, я хорошо это усвоила. И я должна помочь ему сейчас. Потому что если я не буду верить в него, то кто же? У него никого нет, кроме нас с Соней.
Два дня прошли как в тумане. Акела не звонил, с папой я не разговаривала, да он, кажется, и не стремился – уезжал рано, возвращался поздно. Галя сказала мне, что оба вечера он провел у своей Ираиды, та звонила ему накануне и очень кричала в трубку. Ого, а вот этого мой папа не любит в женщинах – капризов и навязчивости, и если Ираидочка и дальше будет продолжать в том же духе, то надолго не задержится. На месте этой сисястой дуры я бы молчала и улыбалась, и тогда папа был бы лоялен, добр и щедр. Он в принципе никогда не обижал своих любовниц в материальном плане, но терпеть не мог, когда они начинали зарываться или претендовать на роль жены. Этого он совершенно не выносил. После мамы, после того как она бросила троих детей, не дотянув до возвращения отца с зоны всего несколько месяцев, он не хотел видеть в доме никакой женщины, кроме меня. Я подозревала, что маму отец сильно любил и не смог вынести предательства – она убежала с каким-то гастролировавшим в городе актером, попутно забрав все деньги со сберкнижки. Я была уверена, что деньги в этой истории не сыграли никакой роли – папа не простил измену, хотя спустя пять лет все же нашел маму в Москве. Нашел, но простить не смог. Она так и умерла там, в столице, – повесилась. Мне кажется, что подсознательно потом многие годы папа каждую женщину сравнивал с ней и не мог найти похожую. Мама, насколько я ее помнила, внешне была мадонна – с гладкой кожей, с тяжелыми волосами, которые она убирала в низкий пучок на шее. Но мое детское ощущение от мамы было – холод. Она не целовала меня, не прижимала к себе, не читала на ночь сказки. Я не понимала этого, пока не узнала, что не была родной в этой семье. Наверное, маму можно было понять – папа навязал ей чужого ребенка, вынудил взять в семью. Но заставить ее полюбить меня не смог. Я не осуждала ее. Но когда мы с Акелой удочерили Соню, постаралась учесть все, что пережила сама, и старалась бывать с девочкой как можно чаще, как можно больше обнимать ее, целовать, гладить по голове. Я не хотела, чтобы Соня чувствовала себя чужой – она была наша, наша родная дочь.
– Галя, папа злится на меня? – поинтересовалась я на третий день, сидя за столом в кухне с чашкой кофе – день у меня был библиотечный, никуда ехать я не собиралась, а потому позволила себе поспать подольше.
– Злится ли – не знаю, а спрашивает все время. – Галя возилась с тестом для пельменей – не признавала покупных, а своими шустрыми пальцами могла налепить пару сотен за короткое время. – Спрашивал, почему к столу не выходишь, не заболела ли. Сонечка сказала, что ты на диету села.
– Господи, в кого этот ребенок такой врун? – пробормотала я, помешивая кофе. – И ведь талантливый такой…
– Сашенька, а что же с Александром Михайловичем? Он-то где?
– Не знаю, Галя. Он уехал. Ты же сама слышала – с отцом поссорился сильно, не смог вытерпеть. Я думаю, что в гостинице где-то.
– Горе горькое, – вздохнула Галя, продолжая месить тесто, – характеры-то у обоих… И как быть-то теперь?
– Не знаю. Знала бы – давно бы уже что-то сделала, – призналась я со вздохом и посмотрела на часы – было уже почти десять, а от Саввы все еще никаких вестей.
Может, просто не получилось ничего? Он не нашел подходы к редакции, не смог ничего выяснить? Ведь Савва тоже не господь бог, чтобы уметь и делать все. Наверное, я слишком многого хочу.
Чтобы не мучить себя непонятными размышлениями, я взялась помогать Гале. Вдвоем пошло веселее – Галя ловко раскатывала большие лепешки, резала граненой стопкой маленькие кружки, а я раскладывала мясной фарш и аккуратно залепляла края. Это механическое занятие отвлекло меня от невеселых мыслей, и я попросила Галю спеть. Еще в юности я как-то услышала, как она тихонько поет в кухне, и это запало мне в сердце. Голос у Гали был сказочной красоты, и пела она тягучие украинские песни, половину слов в которых я разобрать не могла, но от пения домработницы сладко ныло внутри и хотелось плакать тихими счастливыми слезами.
Сегодня она тоже затянула что-то печальное, и я, не стесняясь, плакала, не забывая при этом шевелить пальцами и лепить пельмени. Но голос был не единственным Галиным талантом. Она выращивала такие орхидеи, что я, не любившая цветов, просто обмирала, глядя на это чудо. У каждого цветка было свое имя, и Галя разговаривала с ними, как с людьми. Постепенно к этому занятию пристрастилась и Соня, с увлечением помогавшая домработнице. Я даже купила ей для этого специальные инструменты – лопатки, лейки, еще какие-то приспособления, и у Сони на окошке появились собственные горшочки с пока еще маленькими растениями.
Закончив с пельменями, Галя взялась за фасолевый суп с копченой грудинкой, а я налила себе чая и достала коробку с печеньем. И вот только тогда раздался звонок моего мобильного. Я схватила трубку – это был Савва.
– Заждались, Александра Ефимовна? – спросил он сразу же. – Извините, задержался.
– Ты узнал? – нетерпеливо перебила я, сгорая от любопытства.
– Узнал. Вы были правы – статья подписана псевдонимом, а дамочка, которая ее написала, ровно вчера ночью была сбита на пешеходном переходе каким-то лихачом. Вот так.
– Это… все?! – еле выдохнула я, чувствуя почти физическую боль под ложечкой. – Все, что ты узнал?!
– Погодите вы расстраиваться, дослушайте сперва. Узнать-то я кое-что узнал, но вот подтверждений у меня нет теперь. Ее сбили как раз в тот момент, когда она шла ко мне на встречу. Я должен был отдать ей деньги, а она мне – доказательства того, что клинок в музее фальшивый, а настоящий спрятан в здании банка. Она должна была сказать, где именно. Мы ее ждали…
– Мы? – перебила я, и Савва вздохнул:
– Мы с вашим мужем. Это меня Никита надоумил, когда девка денег запросила.
– А почему вы мне не позвонили?! – сорвалась я, но вовремя осеклась и извинилась: – Прости. Продолжай.
– Ваш муж согласился заплатить, мы ждали ее в машине, я пару раз выходил посмотреть, и в последний выход увидел, как она идет к нам. Уже на переходе ее нагнал мотоциклист с пассажиром, сбил, а пассажир на лету вырвал сумку. Вот так… Когда я подбежал, девушка была мертва.
– О, черт… – простонала я, хватаясь за голову. – Ну, как же так?!
– А все просто. Ее наняли за деньги, а она решила заработать еще и на противоположной стороне.
– И мы так и не знаем, где чертов клинок!
– Ваш муж сказал, что постарается решить этот вопрос сам.
– Как?! В одиночку обыщет все пять этажей?!
– Я не знаю. Меня он на помощь точно не приглашал, – слегка раздраженно ответил Савва.
Мне стало стыдно – я кричала на человека, помогавшего мне. Совсем нервы ни к черту!
– Ты извини, Савва… нервы расшатались совсем… – пробормотала я в трубку виноватым тоном.
– Да я понимаю. Что делать-то будем?
– Искать. У нас нет другого выхода. Его просто нет.
Положив трубку, я задумалась. Автора заказной статьи убрали, потому что явно отслеживали все контакты. И заказчик знал, что Акела попытается при любом удобном случае получить информацию. Значит, я была права – целью операции был именно мой муж. Скомпрометировать его в глазах отца и вынудить уйти, а тогда уж можно и к отцу подбираться. Черт… Как мне надоело быть правой, как надоело… Я хочу тишины и спокойной жизни, а не этих скачек дурацких с оружием и прочей атрибутикой. Я женщина, в конце концов! Но мне приходится делать это, чтобы отвести беду от семьи. От мужа, от отца, от дочери. От всего, что мне дорого и что я люблю. И ради этого всего я могу далеко зайти и сделаю это, не задумываясь. Да, мама когда-то, если была в настроении, учила быть мягкой, нежной и улыбчивой. Но что мешает мне при этом, все так же мило улыбаясь, врезать оппоненту с ноги, как научил папа? Ведь понятно же, чья школа в конечном итоге победила, правда? Мало кто сомневался в моих способностях. Но никто не знал, как тяжело мне это дается.
– Санюшка, ты чего это трубкой-то по зубам стучишь? – ворвался в мои мысли голос Гали, и я очнулась от боли в верхней губе – увлекшись, слишком сильно ударила трубкой и разбила. – Ты гляди, кровищи сколько! Посиди, я сейчас. – Она принесла вату и перекись, ловко запрокинула мою голову и резким движением приложила тампон. Я взвизгнула, но прижала Галину руку сильнее, чтобы кровь скорее остановилась.
– Вот же дура, – прогнусавила я, забирая тампон и прижимая его уже самостоятельно.
– Задумалась крепко, вот и не заметила. А я тебе пельмешек сварила, – сообщила Галя, ставя передо мной на стол тарелку с дымящимися пельменями, политыми сверху сметаной. – Как есть-то теперь будешь?
